- Надо что-то сделать, посмотри, что делается в России.
      Однажды в транспортный отдел явился какой-то тип из отдела военной пропаганды и стал собирать подписку на заем Свободы. Это был наглого вида молодой человек в желтом дождевике. Бен не был склонен вступать в дискуссии в рабочее время, он только покачал головой и вновь углубился в свои накладные.
      - Неужели вы хотите замарать репутацию вашего отдела? До сих пор выполнено сто процентов задания.
      Бен попробовал улыбнуться.
      - Как мне ни жаль, но, кажется, придется замарать. - Бен почувствовал, что взоры всех сослуживцев обращены на него. Молодой человек в дождевике беспокойно переступал с ноги на ногу.
      - Надеюсь, вы не хотите, чтобы вас считали германофилом или пацифистом?
      - Можете считать меня кем угодно, мне наплевать.
      - Покажите-ка ваш воинский билет, держу пари, что вы дезертир.
      - Слушайте меня внимательно, - сказал Бен поднимаясь. - Я против капиталистической войны и не ударю палец о палец, чтобы поддержать ее.
      - Ах так! Ну, если вы из породы подлых трусов, то я и разговаривать с вами не буду.
      Бен опять углубился в работу. Вечером, когда он отмечался на контрольных часах, к нему подошел фараон.
      - А ну-ка дружок, покажи твой воинский билет.
      Бен достал билет из нагрудного кармана. Фараон внимательно прочел его.
      - Как будто бы в порядке, - сказал он с сожалением.
      В конце недели Бена уволили без объяснения причин.
      Он пришел домой в паническом настроении. Когда вернулась Элен, он сказал ей, что едет в Мексику. Они могут подвести меня под закон о борьбе со шпионажем - я ведь сказал тому типу, что борюсь с капиталистическим строем.
      Элен пыталась успокоить его, но он сказал, что ни за что не останется ночевать в этой комнате, и они запаковали вещи и уехали в поезде в Нью-Йорк. У них было с собой около ста долларов. Они сняли комнату на 8-й Восточной улице, назвавшись мистером и миссис Голд. На следующее утро они прочли в "Таймсе", что в Петрограде максималисты захватили власть под лозунгом "Вся власть Советам". Они сидели в маленькой кондитерской на 2-й авеню и пили утренний кофе. Бен, побежавший в киоск за газетой, вернулся обратно с новостями. Элен расплакалась:
      - Ах дорогой мой, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Это - мировая революция... Теперь рабочие увидят, что временное благополучие - сплошной обман, что война была направлена, в сущности, против них. Теперь начнутся мятежи во всех других армиях.
      Бен взял под столом ее руку и крепко стиснул ее.
      - Теперь надо браться за работу, дорогая... Прежде чем бежать в Мексику, я сяду здесь в тюрьму. Я мог совершить какой-нибудь подлый, трусливый поступок, если бы не ты, Элен... Нехорошо быть одиноким.
      Они проглотили кофе и пошли к Ферберу на 17-ю улицу. Эл Фербер был доктор, невысокий, коренастый мужчина с толстым брюхом, он как раз направлялся из дому в свой врачебный кабинет. Он вернулся с ними в прихожую и крикнул наверх жене:
      - Молли, иди сюда... Керенский бежал из Петрограда... Он удрал, переодетый женщиной. - Потом он сказал Бену по-еврейски, что если товарищи намерены устроить митинг и послать приветствие правительству солдат и крестьян, то он готов пожертвовать на расходы сто долларов, но что имя его не должно фигурировать в списке, иначе он потеряет практику. Молли Фербер спустилась вниз в стеганом халате и сказала, что она что-нибудь продаст и тоже пожертвует сотню. Весь день они ходили по городу, разыскивая товарищей, адреса которых были им известны, звонить по телефону они не решались, так как боялись, что их подслушают.
      Митинг состоялся неделей позже в "Эмпайр-казино" в Бронксе. Два федеральных агента с лицами как бифштексы и стенографистка, записывавшая все, что говорилось, сидели в первом ряду. Полиция заперла двери, как только в зале набралось несколько сот человек. Ораторы, стоя на трибуне, слышали, как фараоны на мотоциклах рассеивают скопившуюся за дверями толпу. Солдаты и матросы в форме поодиночке и по двое пробирались на хоры и в упор смотрели на ораторов, стараясь вывести их из равновесия.
      Когда седоволосый старик, председатель собрания, подошел к краю сцены и сказал: "Товарищи, господа представители Министерства юстиции, а также и вы, наши юные доброжелатели на хорах, мы собрались для того, чтобы послать приветствие от угнетенных рабочих Америки победоносным рабочим России", все встали и закричали "ура!.." Толпа, скопившаяся за дверями, тоже закричала "ура!.." Откуда-то послышалось пение Интернационала. Залились полицейские свистки и загромыхал тюремный автомобиль. Бен увидел в зале Фаню Стайн, она была бледна и не сводила с него лихорадочно горящих глаз. Когда подошла его очередь говорить, он начал с того, что ввиду любезного присутствия в зале "сочувствующих" из Вашингтона он лишен возможности сказать то, что ему хотелось сказать, но что всякий и каждый, находящийся в заде, если только он не предатель своего класса, отлично знает, что он хочет сказать...
      - Капиталистические правительства сами роют себе могилу, посылая народы на бойню, на безумную бессмысленную войну, которая выгодна только кучке банкиров и военных промышленников и больше никому... Американский рабочий класс и рабочий класс всего мира усвоят этот урок. Предприниматели учат нас обращаться с оружием, придет день, когда мы его пустим в ход.
      - Довольно! За дело, ребята! - крикнул кто-то с хоров.
      Солдаты и матросы начали разгонять публику. Полицейские, стоявшие у входа, окружили ораторов, Бен и еще несколько человек были арестованы. У всех мужчин призывного возраста, прежде чем выпустить их из зала, проверяли воинские документы. Бена вывели и втолкнули в закрытый автомобиль с опущенными шторами прежде, чем он успел поговорить с Элен. Кто-то защелкнул на его кистях наручники, он даже не заметил - кто именно.
      Три дня его держали в пустующем помещении в здании Федерального суда на Парк-Роу, не давая ему ни пить, ни есть. Каждые два-три часа в комнату вваливалась новая компания сыщиков и допрашивала его. У него стучало в висках, теряя сознание от жажды, он сидел в кольце длинных желтых лиц, краснощеких лиц, рябых лиц, лиц алкоголиков и кокаинистов, чувствовал на себе сверлящие взгляды; иногда сыщики шутили и льстили ему, иногда орали и угрожали, однажды они явились с резиновыми дубинками, чтобы избить его. Он вскочил и поглядел им прямо в глаза. Они почему-то не тронули его и даже принесли ему воды и несколько черствых бутербродов с ветчиной. После этого ему удалось ненадолго заснуть.
      Полицейский агент спихнул его со скамейки, на которой он спал, и повел в хорошо обставленный кабинет, где его почти любезно допросил какой-то немолодой господин, сидевший за столом красного дерева, на краю которого стояла вазочка с розами. Его затошнило от запаха роз. Немолодой господин сказал, что он может повидаться со своим защитником, и в комнату вошел Моррис Стайн.
      - Бенни, - сказал он - предоставьте мне действовать... Мистер Уоткинс изъявил согласие прекратить дело, если вы пообещаете явиться на призыв. Ваш год, кажется, уже призван.
      - Если меня выпустят, - сказал Бен тихим, дрожащим голосом, - я буду всеми силами бороться против капиталистической войны, покуда меня опять не посадят в тюрьму. - Моррис Стайн и мистер Уоткинс поглядели друг на друга и снисходительно покачали головами.
      - Ну что ж, - сказал мистер Уоткинс - я ничем не могу вам помочь, но я преклоняюсь перед твердостью вашего духа, жаль, что вы не нашли ей лучшего применения.
      Кончилось дело тем, что его выпустили под залог в пятнадцать тысяч долларов, причем Моррис Стайн отказался сообщить ему, кто внес залог.
      Моррис и Эдна Стайн приютили его у себя. Фаня не выходила от них. Они хорошо кормили его и заставляли пить вино за обедом и стакан молока перед сном. Он ничем не интересовался, спал сколько мог и читал все книги, какие у них были. Когда Моррис пробовал заговорить с ним о предстоящем процессе, он обрывал его:
      - Вы занялись этим делом, Моррис... Делайте что хотите... Мне наплевать. Все равно - что тут, что в тюрьме.
      - Нечего сказать, приятный комплимент, - смеялась Фаня.
      Несколько раз звонила Элен Мауер и рассказывала, как обстоят дела. Всякий раз она говорила, что по телефону ей неудобно рассказывать новости, но он ни разу не попросил ее прийти. Он почти все время сидел дома и только каждый день ходил гулять на Риверсайд-драйв, там он садился на скамейку и глядел вдаль на серый Гудзон, и на ряды стандартных домов на противоположном берегу, и на серые холмы.
      В день суда все газеты были полны загадочными намеками на немецкие победы. Была весна, и за широкими запыленными окнами судебного зала светило солнце. Бен клевал носом в душном сумраке. Все казалось очень простым. Стайн и председатель суда обменивались шуточками, а товарищ областного прокурора был положительно веселый парень. Присяжные вынесли вердикт "виновен", и суд приговорил его к двадцати годам тюрьмы по закону о шпионаже. Моррис Стайн тут же подал кассационную жалобу, и судья отпустил его на поруки. Бен ожил только на одну минуту, когда ему предоставили последнее слово. Он произнес речь о революционном движении, к которой готовился все эти недели. Еще когда он говорил, речь показалась ему глупой и слабой. Он чуть не оборвал ее на полуслове. Но к концу голос его окреп и наполнил весь зал. Даже сам председатель и старые, одышливые пристава насторожились, когда в конце речи он процитировал слова Коммунистического Манифеста:
      На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех.
      Кассация все откладывалась и откладывалась со дня на день, Бен опять занялся юридическими науками. Он хотел работать в конторе Стайна, чтобы рассчитаться за стол и квартиру, но Стайн сказал, что это рискованно, он сказал, что война скоро кончится и страх перед красными пройдет и тогда Бен отделается пустячным приговором. Он приносил ему домой юридические книги и пообещал взять к себе в компаньоны, как только он сдаст адвокатский экзамен, в том случае, если он будет восстановлен в правах гражданства. Эдна Стайн была жирная, высокомерная женщина и почти не разговаривала с ним, Фаня надоедала ему своим истерическим, навязчивым вниманием, от которого его воротило. Спал он плохо, и его беспокоили почки. Однажды он встал, оделся и, держа в руке ботинки, пошел на цыпочках по устланной ковром передней к двери, как вдруг на пороге своей комнаты появилась Фаня с распущенными черными волосами. Она была в ночной сорочке, которая не могла скрыть ее тощей фигуры и плоских грудей.
      - Бенни, куда вы?
      - Я тут сойду с ума... Я хочу прочь отсюда. - У него застучали зубы. Я должен вернуться к моим товарищам... Пускай меня поймают и посадят в тюрьму... Так будет лучше.
      - Бедный мальчик, вы невменяемы. - Она обняла его за шею и увлекла в свою комнату.
      - Фаня, отпустите меня... Я попытаюсь перейти мексиканскую границу... Кое-кому это удалось.
      - Вы сошли с ума... А залог?
      - Какое мне дело... Неужели вы не видите, что нужно что-то сделать.
      Она усадила его на кровать и стала гладить его лоб.
      - Бедный мальчик... Я так люблю вас, Бенни, почему вы не можете немножко подумать обо мне?.. Хоть самую капельку... Я могла бы многим помочь вам и движению. Давайте поговорим завтра... Я хочу помочь вам, Бенни. - Он позволил ей развязать ему галстук.
      Газеты сообщили о перемирии, потом о мирной конференции, о революционных вспышках во всех европейских странах, о том, что Красная армия гонит белых вон из России. Фаня Стайн всем говорила, что вышла замуж за Бена, и поселила его у себя на 8-й улице, и ухаживала за ним после инфлюэнцы и двустороннего воспаления легких. В тот день, когда доктор позволил ему выйти, она повезла его в своем "бьюике" вверх по Гудзону. Они вернулись домой в ранние летние сумерки и нашли дома спешное письмо от Морриса. Кассационный суд отклонил жалобу, но снизил приговор на десять лет. Завтра в полдень он должен явиться вместе со своими поручителями в Федеральный суд. Его отправят, по всей вероятности, в Атланту. Вслед за письмом явился и сам Моррис. Фаня лежала в истерическом припадке. Моррис был бледен.
      - Бон, - сказал он, - мы разбиты... Придется вам пойти на время в Атланту... Вы там найдете хорошее общество... но вы не беспокойтесь. Мы доберемся до президента. Теперь, когда война окончена, им придется снять намордник с либеральной прессы.
      - Ладно, - сказал Бен. - Лучше готовиться к самому худшему.
      Фаня соскочила с кушетки, на которой лежала, истерически всхлипывая, и накинулась на брата с упреками. Когда Бен вышел подышать свежим воздухом, они все еще ожесточенно ругались. Он поймал себя на том, что внимательно разглядывает дома, такси, уличные фонари, липа, смешную тумбу, похожую на женскую фигуру, бутылки с минеральным маслом, выставленные в витрине аптекарского магазина. Он решил поехать в Бруклин попрощаться со стариками. Дойдя до подземки, он остановился. Не хватало сил, лучше он им напишет.
      На следующее утро, в девять часов, он явился в контору Морриса Стайна с чемоданом в руке. Он взял с Фани слово, что она не пойдет провожать его. Он должен был несколько раз напоминать себе, что идет садиться в тюрьму: ему все казалось, что он отправляется в какую-то деловую поездку. На нем был новый костюм из английского твида, купленный ему Фаней.
      Когда он вышел из подземки, вдоль всего Бродвея тянулись красные, белые и синие полосы флагов, на обоих тротуарах стояли толпы клерков, стенографисток и рассыльных. Фараоны на мотоциклах очищали мостовую. Издали, со стороны Беттери, послышались звуки военного оркестра, игравшего "Пусть пылают очаги". У всех были раскрасневшиеся и счастливые лица. Трудно было удержаться и не зашагать в такт музыке в это светлое летнее утро, пахнувшее гаванью и кораблями. Ему приходилось все время твердить слова: это те самые люди, которые посадили в тюрьму Дебса, это те самые люди, которые расстреляли Джо Хилла, которые убили Франка Литтла (*104), это те самые люди, которые избивали нас в Эверетте, которые намерены десять лет гноить меня в тюрьме.
      Негр-лифтер, поднимавший его, осклабился; "Они уже идут, мистер?" Бен покачал головой и нахмурился.
      В конторе было чисто и светло. У телефонистки были рыжие волосы и золотая звездочка на груди. Над входом в кабинет Стайна висел американский флаг. Стайн сидел за письменным столом и беседовал с каким-то молодым человеком аристократического вида, в твидовом костюме.
      - Бен, - весело сказал Стайн. - Познакомьтесь, это Стив Уорнер. Он только что из Чарлстона, отсидел год за уклонение от воинской повинности.
      - Неполный год, - сказал молодой человек, поднимаясь и протягивая руку. - Меня выпустили досрочно за хорошее поведение.
      Бену он не понравился - твидовый костюм, дорогой галстук, вдруг он вспомнил, что на нем самом такой же костюм. Это его рассердило.
      - Ну как там? - спросил он холодно.
      - Не так плохо, я работал в парниках... Со мной обращались довольно сносно, когда узнали, что я уже побывал на фронте.
      - Вы были на фронте?
      - В санитарном отряде... Меня считали чуточку помешанным. Вообще было чрезвычайно поучительно.
      - С рабочими обращаются иначе, - гневно сказал Бен.
      - А теперь мы по всей стране поднимаем компанию за освобождение прочих ребят, - сказал Стайн, вставая и потирая руки. - Начиная с Дебса... Увидите, Бен, вы там пробудете недолго... Народ уже приходит в себя.
      Звуки духового оркестра доносились с Бродвея, и ритмичный топот проходящих солдат. Все бросились к окну.
      Вдоль длинного серого ущелья улицы веяли флаги; кольца телеграфных лент и бумажные фестоны сверкали в рыжем солнечном свете, извивались в тени, люди орали до хрипоты.
      - Идиоты, - сказал Уорнер, - все равно пехоте не забыть дисциплинарный батальон.
      Моррис Стайн отошел от окна, его глаза как-то странно сияли.
      - У меня такое чувство, словно я что-то пропустил.
      - Ну, мне пора, - сказал Уорнер, опять протягивая руку. - Вы здорово влипли, Комптон, что и говорить... Но не забывайте ни на минуту, что мы будем работать день и ночь, чтобы вытянуть вас... Я уверен, что общественное мнение изменится. Мы возлагаем большие надежды на президента Вильсона... В конце концов, он до войны вел себя вполне прилично.
      - Я думаю, что если уж кто меня освободит, так это рабочие, - сказал Бен.
      Уорнер вопросительно поглядел на него. Бен не улыбнулся. Одну секунду Уорнер нерешительно стоял перед ним, потом опять пожал ему руку. Бен не ответил на это пожатие.
      - Будьте счастливы, - сказал Уорнер и вышел из кабинета.
      - Кто он такой? Либеральный студент? - спросил Бен Стайна. Стайн кивнул. Он углубился в какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе.
      - Да... Умный парень, Стив Уорнер... В библиотеке есть книги и журналы... Через две-три минуты я буду свободен.
      Бен пошел в библиотеку и взял там Гражданский кодекс. Он читал и читал мелкую печать. Когда Стайн зашел за ним, он не мог вспомнить, что он читал и много ли времени прошло. Идти по Бродвею было очень трудно из-за толпы, и духовых оркестров, и бесконечных рядов марширующих солдат в военной форме и в стальных шлемах. Стайн заставил его снять шляпу, когда мимо них под звуки флейт и барабанов проплыло полковое знамя. Он держал шляпу в руке, чтобы больше не снимать ее. Он глубоко вдохнул пыльный солнечный уличный воздух, насыщенный запахом женских духов и газолиновыми испарениями грузовиков, тащивших тяжелые орудия, насыщенный смехом и криком и шарканьем и топотом, потом темный подъезд Федерального суда поглотил их.
      Бен облегченно вздохнул, когда все кончилось и он очутился вдвоем с полицейским в поезде, шедшем в Атланту. Полицейский был крупный сумрачный мужчина с синеватыми мешками под глазами. Наручники резали Бену кисти, и тот снял их; только когда поезд останавливался на какой-нибудь станции, вновь надевал их.
      Бен вспомнил, что сегодня день его рождения, ему минуло двадцать три года.
      НОВОСТИ ДНЯ XLI
      в кругах, близких к британскому министерству колоний, полагают, что волнение Австралии уляжется, как только станет ясно, что по существу все это вовсе не так страшно, как кажется. Следует отметить, что те из представителей прессы, которые стремятся отправить свои телеграммы пораньше, остаются внакладе, так как их телеграммы складываются в корзины. Те же телеграммы, что подаются позднее, кладутся поверх них и в конечном счете отправляются в первую очередь. Однако это не следует рассматривать как оскорбление. Граф фон Брокдорф-Раннау очень слаб, и только физическое недомогание воспрепятствовало ему подняться
      НАПАДЕНИЕ СОЛДАТ НА ИЗВОЗЧИКА
      Профсоюзники держитесь
      Мы на выручку идем
      Общим натиском победу
      С бою мы возьмем
      Нью-Йоркский городской Союз полагает, что современные вечерние туалеты развращают нашу молодежь
      ЗАТРУДНЕНИЯ С НАБОРОМ В ВОЙСКА
      Вражеская пропаганда в Париже?
      Свободе мы поем хвалу
      Союз наш нерушим
      Вперед на общего врага
      Умрем иль победим
      ФРАНЦИЯ ПО-ПРЕЖНЕМУ ТВЕРДЫНЯ СВОБОДЫ
      принимаются меры к тому, чтобы укрепление благосостояния и развитие отсталых и колониальных областей рассматривались как священный долг цивилизации, за исполнением коего надлежит следить Лиге Наций
      ПО СООБЩЕНИЯМ ИЗ ВАШИНГТОНА КРАСНЫЕ СЛАБЕЮТ
      Профсоюзники держитесь
      Мы на выручку идем
      союз портовых рабочих на собрании, состоявшемся вчера вечером на Парк-Плейс, N_26, постановил начать завтра в 6 час. утра всеобщую забастовку
      БЕРЛИСОН ОТДАЛ ПРИКАЗ ЗАДЕРЖАТЬ ВСЕ ТЕЛЕГРАММЫ
      ПОЧТОВО-ТЕЛЕГРАФНОЙ КОМПАНИИ
      его ответом был приказ своим соратникам немедленно повесить обоих парней. Их поставили на стулья под деревьями, накинули им на шеи привязанные к сучьям петли, а затем начали избивать; избиение длилось до тех пор, пока они сами не опрокинули стулья ногами, чтобы положить конец мучениям,
      КАМЕРА-ОБСКУРА (42)
      четыре часа подряд мы отвоевавшие грузим железный лом на платформы и четыре часа подряд выгружаем лом с платформы и складываем у полотна ДЕРЖИТЕ В ДОЛЖНОЙ ФОРМЕ РЕБЯТ НАЗНАЧЕННЫХ К ОТПРАВКЕ НА РОДИНУ, таков лозунг ХСМЛ по утрам тени тополей указывают на запад а после обеда они указывают на восток туда где Персия иззубренные куски старого железа режут нам руки сквозь холщовые рукавицы шлаковая пыль забивает ноздри и уши засоряет глаза четыре венгра двое итальяшек чех несколько даго китайцы два маленьких смуглых парня с синими подбородками которые ни с кем не могут столковаться
      запасные части не понадобившиеся ни одной колонне
      исковерканные автомобильные крылья сломанные рессоры древние лопаты и заступы шанцевый инструмент погнутые лазаретные койки гора винтов и шурупов всех размеров четыре миллиона километров колючей проволоки ограды для курятников и крольчатников акры листового железа квадратные мили грузовиков бесконечные вереницы сцепленных паровозов на желтых рельсах запасных путей
      ДЕРЖИТЕ В ДОЛЖНОЙ ФОРМЕ РЕБЯТ НАЗНАЧЕННЫХ К ОТПРАВКЕ наверху в канцелярии ворчливые сержанты занимающиеся делопроизводством не знают где эта родина наши части наши анкеты наши алюминиевые номерные бляхи потеряны не спикаю инглиша епtiendo comprend pas, non comprendo, no capisco [не понимаю (исп., франц., итал.), нье панимаю
      день за днем тени тополей указывают на запад северо-запад север северо-восток восток Все дезертиры непременно удирают на юг сказал капрал Погано что и говорить но как мы можем выписать ему увольнение когда у него нет никаких бумаг ДЕРЖИТЕ В ДОЛЖНОЙ ФОРМЕ РЕБЯТ какого черта война ведь кончилась
      НОВОСТИ ДНЯ XLII
      это был большой день для Сиэтла (*105). Огромные толпы запрудили улицы от набережной по всему пути демонстрации, а вечером на всех углах были установлены пулеметы, и на солдат обрушился град камней, дальнейшее бездействие угрожало их жизни и ввиду этого офицеры отдали приказ открыть огонь. ПЫТАЛИСЬ ПЕРЕРЕЗАТЬ ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ ПРОВОДА. Ректор Гарвардского университета Лауелл призывал студентов выступить в качестве штрейкбрехеров. "Оставаясь верным своей традиции служения обществу, университет желает в эти критические дни содействовать поддержанию порядка и сохранению законов Республики".
      ТРИ АРМИИ БОРЮТСЯ ЗА КИЕВ
      СЧИТАЕТ ПОДОБНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ВЕЩЕЙ ПРЕСТУПЛЕНИЕМ ПРОТИВ ЦИВИЛИЗАЦИИ
      СДЕЛАТЬ НАС НЕУЯЗВИМЫМИ
      во время отпевания Хораса Траубела, литературного душеприказчика и биографа Уолта Уитмена, сегодня в полдень, в унитарианской церкви Мессии возник пожар. Были ликвидированы газеты, буксиры, судостроительные верфи. 2000 пассажиров было задержано в Гавре, откуда мистер Вильсон отправился на смотр Тихоокеанского флота; тем не менее тысячные толпы, скопившиеся на обоих тротуарах, были очевидно довольны тем, что им удалось хотя бы на миг улицезреть Президента. Когда "Георг Вашингтон" медленно пробирался к своей стоянке в Хобокене между многочисленными судами, забившими нижнюю бухту, все они приветствовали короля Альберта и королеву Елизавету хриплым ревом своих сирен
      Тигельное литье по-прежнему на первом месте
      О тебе моей отчизне
      О свободной вольной жизни
      Я пою
      ПОЛЬ БЕНЬЯН (*106)
      Когда Уэсли Эверест вернулся из-за океана на родину и был демобилизован, он взялся за свое старое ремесло лесоруба. Он происходил из древнего рода кентуккийских и теннессийских дровосеков и охотников за белками, проникших по тропе, проложенной Льюисом и Кларком, в глубь гигантских дождливых лесов тихоокеанских горных склонов. В армии Эверест был отличным стрелком, получил медаль за меткую стрельбу.
      (С тех пор как первые поселенцы осели на свободных землях, предприниматели, и политические дельцы, и закулисные воротилы в Вашингтоне не переставали интересоваться гигантскими дождливыми лесами тихоокеанских склонов, и в результате
      десять монополистских групп, объединивших всего-навсего одну тысячу восемьсот двух пайщиков, монополизировав одну тысячу двести восемь миллиардов восемьсот миллионов
      (1 208 800 000 000)
      кубических футов леса на корню... такое количество леса на корню, которого хватило бы (за вычетом отходов производства) на доски для плавучего моста толщиной свыше двух футов и шириной свыше пяти миль от Лондона до Ливерпуля;
      лес для помостов, лес для стандартных домов, городских предместий, рекламных щитов, лес для сторожек и кораблей и барачных поселков, древесная масса для иллюстрированных листков, желтых газет, первых полос, рекламных брошюр, бесплатных каталогов, регистрационных карточек, военного делопроизводства, листовок, копировальной бумаги.)
      Уэсли Эверест был лесорубом, как Поль Беньян.
      Лесорубы, дровосеки, гонтовщики, рабочие лесопильных заводов были илотами лесной империи; ИРМ внушила Полю Беньяну идею промышленной демократии; организаторы ИРМ говорили, что леса должны принадлежать всему народу, что Поль Беньян должен получать заработную плату настоящими деньгами, а не бонами фирмы, что ему следует предоставить место для сушки одежды, промокшей от пота после целого дня работы при ноле градусов и в снегу, восьмичасовой рабочий день, чистые бараки, здоровую пищу; когда Поль Беньян вернулся на родину, завоевав Европу для демократии Большой Четверки, он вступил в местный отдел союза лесорубов, чтобы вместе со своими товарищами завоевать тихоокеанские склоны для трудящихся. Члены ИРМ были красными. Ничего на свете не боялся Поль Беньян.
      (Быть летом 1919 года красным было гораздо хуже, чем быть гунном или пацифистом летом 1917-го.)
      Владыки лесов, короли лесопилок и гонта были патриотами, они выиграли войну (во время которой цена на лес поднялась с 16 долларов за тысячу футов до 116 долларов, были и такие случаи, когда правительство платило до 1200 долларов за тысячу футов соснового леса); они взялись за очистку лесных лагерей от красных,
      свободные установления Америки должны быть сохранены какой угодно ценой, поэтому они учредили Союз работодателей и Легион лояльных лесорубов, полчища демобилизованных солдат нашли себе хорошо оплачиваемую работу - громить помещения ИРМ, линчевать и избивать организаторов, жечь крамольную литературу.
      В 1918-м в День памяти погибших в войнах ребята из Американского легиона в Сентрейлии под руководством нескольких членов Торговой палаты разгромили помещение ИРМ, избили всех, кто там находился, кое-кого посадили в тюрьму, а прочих вывезли на грузовике за пределы округа, сожгли бумаги и брошюры и продали с молотка всю обстановку Красного Креста; письменный стол отделения ИРМ по сей день стоит в Торговой палате.
      Лесорубы сняли новое помещение, и союз продолжал расти. Ничего на свете не боялся Поль Беньян.
      Накануне Дня перемирия в 1919-м по городу распространились слухи, что в этот день будет разгромлено помещение союза. Молодой человек из хорошей семьи, с приятными манерами, Уоррен О.Гримм, был в свое время офицером американского экспедиционного корпуса в Сибири; вследствие этого он считался авторитетом по рабочему вопросу и большевизму, и предприниматели избрали его вождем стопроцентных членов Лиги гражданской защиты, которым предстояло вселить страх божий в Поля Беньяна.
      Первое, что сделали доблестные патриоты, - они поймали слепого газетчика, избили его и бросили в ров за пограничной чертой округа.
      Лесорубы обратились к юристу и пришли к заключению, что в случае налета они имеют право защищать себя и помещение своего союза. Ничего на свете не боялся Поль Беньян.
      Уэсли Эверест был отличным стрелком; в День перемирия он надел военную форму и набил карманы патронами. Уэсли Эверест был неважным оратором, на митинге в помещении союза в воскресенье накануне налета зашла речь о возможности суда Линча; Уэсли Эверест ходил по проходу между рядами в своем военном кителе и раздавал литературу; когда ребята заявили, что не допустят вторичного налета, он остановился, с летучками под мышкой, скрутил себе папироску из оберточной бумаги и улыбнулся странной, тихой улыбкой.
      В День перемирия было ветрено и холодно, туман наползал с Пьюджет-Саунда и сочился по темным сосновым ветвям и по ярким витринам города. На демонстрации Уоррен О.Гримм вел отряд Сентрейлии. Демобилизованные солдаты были в военной форме. Когда колонна демонстрантов прошла мимо помещения союза не останавливаясь, лесорубы, находившиеся внутри, облегченно вздохнули, но на обратном пути колонна остановилась у союза. Кто-то сунул палец в рот и свистнул. Кто-то крикнул:
      - Вперед... Бей их, ребята!
      Они ринулись в помещение союза. Трое проломили дверь. Кто-то выстрелил. Винтовки загремели на холмах за городом, отозвались у входа в зал.
      Гримм и один бывший солдат были ранены.
      Колонна разваливалась, но люди, вооруженные винтовками, построились вновь и взяли помещение союза приступом. В старом леднике они нашли двух-трех невооруженных людей, на площадке лестницы - мальчика в военной форме, поднявшего руки над головой.
      Уэсли Эверест расстрелял полную обойму, бросил винтовку и побежал. Он пробился через толпу, запрудившую выход из зала, задержал ее револьвером, перепрыгнул через забор, побежал по аллее и скрылся в переулке. Толпа кинулась за ним. Преследователи бросили веревку, приготовленную для линчевания Бритта Смита, секретаря ИРМ. Уэсли Эверест отвлек толпу, и это спасло Бритта Смита от суда Линча.
      Несколько раз останавливаясь и задерживая толпу выстрелами, Уэсли Эверест добежал до реки и стал переходить ее в брод. Зайдя по пояс, он остановился и обернулся.
      Уэсли Эверест обернулся и со странной, тихой улыбкой поглядел на толпу. Он потерял шапку, и с его волос струились капли воды и пота. Толпа двинулась брать его.
      - Стойте, - закричал он, - если среди вас есть полицейские, я дам себя арестовать.
      Они ринулись на него. Он четыре раза выстрелил с бедра, потом револьвер дал осечку. Он еще раз взвел курок и, спокойно прицелившись, застрелил ближайшего из нападавших. Это был Дейл Хеббард, тоже бывший солдат, племянник одного из крупнейших лесопромышленников Сентрейлии.