Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Беатриса в Венеции

ModernLib.Net / Исторические приключения / Пембертон Макс / Беатриса в Венеции - Чтение (стр. 11)
Автор: Пембертон Макс
Жанр: Исторические приключения

 

 


Генерал Жюно залился громким смехом, гулким эхом отозвавшимся в лесу.

— Я не могу этого сделать, маркиза, право же, не могу, — сказал он ей сквозь слезы, выступившие у него от смеха.

Она поняла тогда свою ошибку.

— Вы— генерал Бонапарт? — спросила она, спокойно обращаясь к Наполеону. — Я могла бы догадаться об этом по вашим глазам.

Ответ этот понравился ему.

— Запомните это, Жюно, — крикнул он весело, — меня можно узнать по глазам. Да, иногда они многое могут видеть, что скрыто от других. Ну, а теперь, господа, отправимся пить кофе, если только маркиза согласится сопровождать нас.

Он махнул рукой по направлению к одинокой ферме, стоявшей в долине. Беатрисе подвели лошадь, и генерал Жюно помог ей сесть в седло. Бонапарт в это время говорил со своим адъютантом и, казалось, забыл про нее.

XIX.

Ферма стояла посреди долины и имела вид длинного белого здания с зелеными ставнями. Весь двор был заполнен лошадьми и экипажами штаба; здесь виднелись люди всех полков и слышался оживленный шум, всегда присущий главной квартире армии в походе. Каждую минуту приезжал какой-нибудь адъютант за поручениями от генерала, здесь как бы смешались люди всех положений и званий, каждый заботился только о себе, был занят своим личным делом. Генералы охотно принимали приказания от полковников и радовались тому, что им хоть таким образом удавалось добиться чего-нибудь. Простые солдаты, которые могли указать, куда поставить лошадь и как добраться до генерала Бонапарта, имели вид маршалов. Голод сравнял всех, и самые гордые люди унижались, чтобы получить только кусок хлеба, который являлся в данном случае драгоценнее алмазов. Но, несмотря на суматоху, царившую во дворе, в самом доме все было тихо, так как все комнаты были отведены под квартиру Наполеону и его ближайшей свите. Длинный стол, накрытый около заднего крыльца дома, был уставлен скудными яствами, добытыми мародерами-солдатами и служанками фермы, и хотя эти яства, большей частью, состояли только из хлеба, фруктов и овощей, они были все расставлены на безукоризненно белой скатерти и сопровождались веселыми ласковыми взглядами служанок, по-видимому, совсем не разделявших общей ненависти к французам. Генерал Бонапарт, со своей стороны, умел быть очень любезен и ценил по достоинству каждую маленькую ручку, хотя бы она и принадлежала простой служанке.

Когда Бонапарт въехал во двор, там воцарилось на мгновение молчание; все были заинтересованы тем, что в свите его оказалась прелестная незнакомка. Кое-кто из присутствующих узнал Беатрису, когда генерал Моро помог ей сойти с лошади, и они приветствовали ее, но не как итальянку и горячую приверженку своей несчастной родины, а как свою соотечественницу, которая, благодаря обстоятельствам, должна была жить в изгнании вдали от прекрасной Франции. Она старалась не показывать никому, как ей это было неприятно; как умная женщина, она прекрасно понимала, что, только подчинившись теперь обстоятельствам, ей удастся добиться, может быть, своего. И поэтому она весело отвечала на приветствия, обращенные к ней, и последовала за генералом Моро, который повел ее к столу, где сидел уже Бонапарт. К своему удивлению и даже отчасти к своей радости, она увидела, что ближайшим ее соседом оказался Вильтар. Он, сломя голову, прилетел сюда, как только узнал, что Бонапарт находится в этих местах и должен в скором времени встретиться с Беатрисой. «Такая умная женщина, как она, может испортить мне все дело», — говорил себе Вильтар и решил во что бы то ни стало присутствовать при этом разговоре.

— Как все хорошо сложилось! — сказал он, вставая, чтобы приветствовать маркизу, — я всегда был счастлив в жизни, но на этот раз удача положительно превзошла мои ожидания.

И, обращаясь к Бонапарту, он прибавил:

— Маркиза де Сан-Реми, наверно, будет слишком скромна и, пожалуй, не все решиться рассказать вам, поэтому мне много придется рассказать за нее.

Бонапарт, который ел с жадностью и почти залпом выпил большую чашку кофе, внимательно посмотрел в упор на Беатрису, как бы стараясь составить себе о ней мнение независимо от мнения других.

— Мне кажется, что маркиза сумеет говорить сама за себя, — сказал он с убеждением, — не думаю, что она попросит вас быть своим адвокатом, Вильтар. Как вы скажете, маркиза, прав ли я?

— Так как он считается моим другом, то мне приятно иметь его и своим адвокатом, — ответила Беатриса, с улыбкой глядя на того и другого. Ответ этот очень понравился Бонапарту, и он сейчас же приступил к делу.

— Почему ваши соотечественники убивают французов? — спросил он вдруг коротко. — Чем они объяснят мне смерть Ланжье, маркиза, как они оправдают ее в моих глазах? Я уверен, что они будут так же скромны в своих оправданиях, как они трусливы. Ведь стоит кому-нибудь из моих солдат громко крикнуть, чтобы обратить в бегство самого храброго их генерала. Но, во всяком случае, они дорого мне заплатят за тот день, когда был убит несчастный Ланжье. Я могу оказаться очень неприятным кредитором, в этом скоро убедятся эти трусы-венецианцы. Ведь надеюсь, сударыня, что вы приехали сюда не для того, чтобы говорить со мной по поводу убийства Ланжье?

Он пристально посмотрел на нее. В комнате воцарилось мертвое молчание. Глаза всех были обращены на Беатрису, заметно покрасневшую от последних слов Бонапарта, но она все же ответила ему очень спокойно и сдержанно. Может быть, она и не подозревала, как много зависит от ее ответа, но Вильтар знал это, и поэтому он взвешивал каждое слово, вылетавшее из ее уст.

— Нельзя сказать, чтобы в Венеции все глупости делались только с одной стороны, генерал, — сказала Беатриса, — ведь в каждом правлении есть умные люди и наоборот, даже и в Париже.

За столом раздался взрыв смеха; все посмотрели сразу на Бонапарта. Только десять минут тому назад он горько жаловался при всех присутствующих на скаредность и бестолковость французского правительства, которое отказывалось дать ему необходимые средства для войны с Италией. Когда Беатриса обернулась к нему, она увидела, что он сидит в глубокой задумчивости, но потом он вдруг точно очнулся и, громко стукнув кулаком по столу, воскликнул:

— Однако вы — философ, нечего сказать. Вы правы, сударыня, повсюду есть умные люди и дураки, но из этого еще не следует, что надо перестать вешать дураков.

— Пусть их, конечно, вешают, если это будет хорошо для умных людей. Но ведь не всегда можно судить по правительству о самом народе.

— Конечно, маркиза, но мы судим о нем по деятельности этого правительства. Неужели же мне простить тех, кто убил Ланжье, только за то, что и в Венеции есть умные люди? Подобный аргумент мне непонятен. Пожалуйста, разъясните мне это.

— Ведь это — не мой аргумент, генерал, и поэтому я не могу вам разъяснить его. Наказывайте, конечно, виновных, но не накажите в то же время и себя. В Венеции много есть людей, очень расположенных к Франции, но малейшая несправедливость восстановит их, конечно, против всех французов. Если бы я хотела помочь Италии, я не начинала бы с пушек и войны, нет, я раньше бы узнала, кто мои друзья, и постаралась бы обеспечить их безопасность.

— Вы хотите этим сказать, маркиза, что и другие, кроме вас, находятся в опасности из-за этих негодяев?

— Нет, я хочу скорее сказать, что Венеция нуждается прежде всего в том, чтобы она могла защищать свои интересы и интересы своих союзников-французов. Иначе вместо одного врага у вас их окажется два. Вы накажете виновного, а вместе с ним и невиновного. Конечно, я рассуждаю, как женщина, но, может быть, и мужчине могут пригодиться мои рассуждения. Я говорю, конечно, как жена француза, но в то же время не скрываю, что я люблю Италию и стою за ее свободу.

— И вы говорите, как особа, про которую рассказывают, что ее дом являлся могилой для моих соотечественников? Я вижу, что вы даже не потрудились оправдаться в данном случае.

— Есть вещи, в которых лучше не оправдываться, генерал. Я ссылаюсь в этом случае на моего друга Вильтара.

Вильтар выслушал этот диалог с большим вниманием и очень радовался тому, что мог теперь заговорить и отвлечь внимание Бонапарта от рассуждений, которые могли причинить вред его тайным планам.

— Я вполне согласен с маркизой, — заметил Вильтар, — и должен сказать, что если в Венеции и есть один дом, где мои соотечественники могут быть в полной безопасности, так это именно в ее доме. Я ведь писал вам об этом в том же письме, где сообщал о смерти этого бедного Ланжье. Бедный малый, он умер, призывая Францию отомстить за него, он умер с вашим именем на устах.

— И он не напрасно призывал меня в свой смертный час: никогда ни один француз не будет призывать меня напрасно. Я приехал сюда, чтобы сказать это венецианцам через их послов, которые должны прибыть сюда сегодня утром. Они услышат сегодня мой ответ.

Он встал из-за стола и, подозвав Моро, отправился с ним в комнаты. Все, один за другим, последовали его примеру, так что в скором времени Вильтар остался наедине с Беатрисой, и, к видимому ее удивлению, в первый раз с тех пор, как она его знала, он казался не расположенным к разговору.

— Маркиза, — начал он наконец нерешительно, — итак, ваш друг Гастон в Вероне?

Она ответила ему с напускным равнодушием, что так, по крайней мере, сказал ей сам Бонапарт.

— А вы, маркиза, конечно, последуете в скором времени за ним? — спросил он ее.

— Я еще не составила себе никаких планов относительно будущего, — ответила она.

— Простите меня, но я их составил уже за вас, мы с Бонапартом обсудили все, он желает, чтобы вы отправились в Верону и там открыли свой салон. Ведь очень невыгодно для города, если знать покидает его. Мы вовсе не хотим, чтобы по всему миру разнеслась весть о том, что мы — такие варвары, что с нашим появлением прекращается всякая общественная жизнь. Вы отправитесь в Верону и поселитесь в приготовленном для вас доме, чтобы служить хорошим примером как для французов, так и для иностранцев. Граф Гастон уже, наверное, ждет вас там, не надо слишком долго томить его ожиданием, маркиза.

Сделанное ей открытие чрезвычайно удивило ее, но она сейчас же поняла, в чем дело. Бонапарт хотел устроить так, чтобы суметь сказать всей Европе: лучшие из итальянцев расположены ко мне и приглашают к себе в дом моих соотечественников. Инстинкт подсказывал ей, что она должна отказаться служить простым орудием в руках политики, но Вильтар уже воспользовался ее минутным молчанием и высказал еще следующий аргумент.

— Это — очень опасная миссия, — сказал он ей, — и очень немногим можно было бы доверить ее. Умная женщина сумеет многое сделать для Италии, если только у нее хватит мужества на это. Она найдет прекрасного союзника в лице моего друга Гастона, который назначен начальником отдельного отряда. Я знаю, что в данном случае он сильно рассчитывает на вас.

— Дайте мне подумать, — сказала она тихо, — а затем я дам вам свой ответ, Вильтар.

— Хорошо, маркиза, думайте до захода солнца, а пока поедемте посмотреть драгунов Моро. Генерал делает им сегодня смотр, и они поедут с вами в Верону. Да, я уверен в том, что вы не заставите ждать Гастона напрасно.

Беатриса молча последовала за ним, раздумывая о том, как странно устраивает все судьба, заставляя ее все время невольно встречаться с человеком, которого она любила.

Что касается Вильтара, он больше уже не сомневался в том, что она поедет в Верону.

XX.

Джиованни Галла стоял у дверей фермы, когда Беатриса выходила из нее, и он сообщил ей несколько новостей, сильно удививших ее.

— Лорд Брешиа здесь, — сказал он, подсаживая ее на лошадь, — он в настоящее время говорит с Бонапартом.

Она подумала немного, потом сказала ему:

— Мне бы хотелось поговорить с ним, Джиованни. Постарайся устроить мне то.

— Это легко сделать, ваше сиятельство; положитесь на меня.

Он больше ничего не прибавил, так как к ним подъезжал Вильтар на красивой серой лошади, радостный и сияющий под впечатлением прекрасного утра и веселого зрелища. Воздух был свеж и приятен, в долине перед ними двигались отряды конницы и пехоты, гремела артиллерия, картина менялась каждое мгновение и представляла собою поистине величественный вид. Сам Бонапарт в своей серой куртке и треугольной шляпе расположился на небольшом холме, окруженном высокими соснами, и вместе со своей свитой, состоящей из ста офицеров самых разнообразных форм, ждал, пока драгуны Моро выстроятся перед ним на равнине.

— Вот, посмотрите на этих людей, маркиза, — сказал Вильтар, не без гордости посматривая на стройные ряды солдат, — с ними мы заставим даже Австрию говорить так, как нам захочется. Не правда ли, они великолепны, маркиза? Не правда ли, несмотря даже на правительство, мы умеем заставить помнить о себе?

— Да, это верно. Стоит только взглянуть на эти обгоревшие дома, и невольно вспомнишь ваши войска.

Вильтар, нисколько не смущенный этим замечанием, ответил совершенно спокойно:

— Видите ли, маркиза, ведь если бы не было этих обгорелых домов, не было бы мира. Сознайтесь, что вы ничего не имели бы против подобного свидетельства, если бы это были французские дома? Ведь известно, что только побежденные жалуются всегда на жестокость войны. Мы, французы, по природе своей совсем не жестоки. Но мы должны одерживать победы, а для этого необходимо воевать.

Он искусно отвлек ее внимание, указав ей в эту минуту на блестящую кавалерию, устанавливавшуюся рядами, чтобы пронестись галопом мимо Наполеона. Сцена эта была действительно поразительна, и забыть ее было нелегко. Вдруг раздался рожок, и затем послышался шум приближающейся кавалерии. Отряд Моро приближался, как ураган, ужасный и непобедимый в своем стремительном движении. По мере его приближения раздавался все громче и громче гул голосов, приветствовавших Бонапарта, этого гения в серой куртке и треуголке, сумевшего создать подобное грозное орудие войны. Беатриса, когда она наконец была в состоянии отвести глаза от этой сверкающей массы людей и лошадей, взглянула на Бонапарта и увидела на лице его выражение высокого, истинного наслаждения. Лицо его оставалось по-прежнему бледным и неподвижным, но глаза его сияли, как две звезды, в них сосредоточивалась в данную минуту вся жизнь этого человека. Бонапарт, казалось, в эту минуту заглядывал в будущее и видел уже у своих ног королей и царей всей Европы; он видел себя властелином всего мира. И он говорил себе, вероятно, в этот момент: «Дело мое начато!»

Кавалерия уже скрылась из глаз среди облаков пыли, и только вдали раздавались еще трубные звуки. Когда все затихло, Беатриса заметила, что она составляет центр блестящей группы, самым выдающимся в которой был генерал Моро, весело принимавший похвалы своей кавалерии, которые раздавались положительно со всех сторон. Когда он выслушал их все и также получил заслуженную благодарность от Бонапарта за блестящий вид конницы, он с видимым удовольствием обратился к Беатрисе и вступил в разговор с ней. Она же со своей стороны приветствовала его, как самого достойного и доблестного из генералов, сопровождавших Бонапарта в этом подходе в Италию. Она очень охотно согласилась на его предложение проехаться с ним по направлению к деревушке.

— Генерал отправился к церкви принять депутацию от Венеции, — сказал он ей, — мне говорили, что в этой депутации ваши близкие друзья.

— Очень может быть, — ответила Беатриса, — но кто же эти депутаты, как их зовут?

— Секретарь Франциско Пезаро и ваш старинный друг, ужаснейший шарлатан, простите за выражение, синьор Брешиа.

Она невольно рассмеялась вместе с ним над этим прозвищем, данном Лоренцо.

— Он приехал, вероятно, чтобы объяснить причину смерти вашего бедного соотечественника Ланжье?

— В таком случае ему придется пустить в ход весь свой ум, так как это была отвратительная шутка, надо признаться. Я не удивляюсь тому, что вы решили переселиться в Верону.

Он говорил очень добродушно и мягко, как бы угадывая чувства, волновавшие ее.

— Ведь я еще не решила, что поеду в Верону, генерал. Почему вы говорите это так уверенно?

— Дело в том, маркиза, что генерал решил, что вы будете вице-губернатором Вероны. Я не могу предположить, чтобы можно было отказаться от подобного поста, особенно такой женщине, как вы, маркиза.

Беатриса промолчала. Она поняла, что о решении ехать в Верону было известно уже всему штабу, и поэтому отказ с ее стороны невозможен. Они сделают ее орудием в своих руках, а между тем сами всему свету возвестят о том, будто сама она захотела сослужить службу Франции. Весь ее патриотизм пробудился в ней с новой силой, и она сказала себе, что лучше претерпеть всевозможные унижения, чем открыть салон в Вероне.

— Я очень польщена выбором генерала Бонапарта, — сказала она, — но я не разделяю его уверенности в том, что сумею быть достойной его. По-моему, между вашими соотечественниками и моими не может быть никогда особенной дружбы, если я отправлюсь в Верону, французы не будут доверять мне, а итальянцы отнесутся ко мне с презрением. Вы, должно быть, очень плохого мнения о моем уме, если думаете, что я соглашусь исполнить подобную задачу. Это, конечно, делает честь вашей откровенности, но я отплачу вам тем же, и поэтому говорю вам прямо, что я не поеду в Верону.

Он не стал противоречить ей, но рассмеялся, как бы уверенный в том, что он прав, а не она.

— Увидим, — сказал он, — я уверен, что осознание трудности положения больше всего повлияет на то, что вы, маркиза, согласитесь взять на себя эту миссию. Вы говорите, что мои соотечественники не будут доверять вам. Мне кажется, что вы ошибаетесь на этот счет. Они наоборот с радостью будут приветствовать умную женщину, которая возьмется помирить их с прежними друзьями. Подумайте, какую пользу может принести ваше присутствие там в это тяжелое время. Не забудьте, что от положения дел в Вероне будет зависеть и судьба Венеции: пока в Вероне будет царить мир, до тех пор Венеция в безопасности. Вы, маркиза, со своим влиянием и тактом сделаете больше для взаимного примирения, чем все эти войска и пушки. И поэтому я и говорю так смело, что вы поедете в Верону: этого требует уже ваше чувство долга по отношению к Венеции.

Она покачала головой, очень польщенная сделанным ей комплиментом, но все же уверенная в том, что она не согласится плясать под чужую дудку.

— Но если генерал Бонапарт думал так, как вы говорите, — наивно заметила она, — почему он не позволил графу де Жоаезу проститься со мной?

Моро, по-видимому, ожидал этот вопрос.

— Потому, маркиза, что нельзя было терять ни одного часа. Верона накануне взрыва, один неосторожный шаг, одно неуместное слово может стоить нам многих жизней. Ваш друг Гастон — как раз такой человек, который сумеет теперь действовать с тактом и осторожно. Мы послали его в том убеждении, что он сумеет сохранить мир в Вероне до тех пор, пока мы не пришлем туда дивизию, чтобы поддержать его. Все те, кто остались здесь, нужны нам в настоящую минуту именно здесь. Наши соотечественники должны как-нибудь выдержать до тех пор, пока не решится окончательно этот вопрос. Мы послали им Гастона, он сумеет уладить пока все дело.

— Но ведь вы рисковали его жизнью?

— Но кто же из нас, французов, не рискует теперь своей жизнью?

— Но ведь это не дело военного, его могут наконец убить прямо на улицах, на глазах у всех.

— То же самое ему грозило и в Венеции. Говорят, что он обязан своей жизнью исключительно вам, маркиза. Может быть, в Вероне вы вторично спасете ему жизнь.

— Не думаю. Разве я пользуюсь там каким-нибудь авторитетом? Мне кажется, что моя дружба не спасет его; по-моему, даже будет лучше, если я не поеду в Верону.

— Но ведь вы же не вернетесь в Венецию, по крайней мере, до тех пор, пока мы не займем ее силой?

— Тогда-то я наверное не вернусь туда.

— Я восхищаюсь вашим патриотизмом. Если бы вы не были наполовину француженка, конечно, тогда нечему было бы удивляться. Ведь, собственно говоря, мы не желаем Венеции зла, но она сама так настойчива, маркиза.

— А вы тоже со своей стороны не менее упрямы, — ответила маркиза, и оба они засмеялись, несмотря на важность обсуждаемого ими вопроса.

Они доехали как раз до церкви, в которой Бонапарт принимал депутацию из Венеции, и когда они подъехали ближе, они услышали его гневный голос, говоривший о смерти Ланжье, тон его речей был таков, что Беатриса невольно задрожала. «Рабы, трусы, убийцы!» — слышались его отрывочные восклицания. Они услышали, как он кончил свою речь угрозой, что лев св. Марка исчезнет с лица земли, и он отдаст своим генералам приказание не щадить никого из венецианцев.

— Когда вы доставите мне живыми или мертвыми убийц моего бедного лейтенанта Ланжье, тогда только я выслушаю вас, господа.

В ответ на эти слова послышались просьбы Франциско Пезаро, старавшегося умилостивить Наполеона, а вслед за тем раздалась и напыщенная речь Лоренцо, которая вывела Бонапарта окончательно из терпения.

— Я велю повесить тебя, старик, — кричал он, — убирайся, пока не поздно!

Офицеры и солдаты, стоявшие при входе в ограду около церкви, посторонились и пропустили венецианцев, когда те показались в воротах. Моро попробовал удалить Беатрису, но это ему не удалось, а между тем он сильно опасался того, что сцена, предстоящая ей, могла оказаться для нее унизительной. Но она стояла впереди всех и первая увидела Пезаро: престарелый вельможа шел, низко опустив голову: на глазах его видны были слезы. Беатриса сама чуть не прослезилась при виде его печали, вызванной тем, что ему не удалось умилостивить Бонапарта. При виде его она вдруг решила сейчас же покинуть французский лагерь и вернуться вместе с ним в Венецию, будь что будет, но в ту же секунду показался Лоренцо, красный от гнева, весь взъерошенный, как большая хищная птица; он приблизился к ней и в одно мгновение ока успел испортить впечатление, вызванное в ней видом Пезаро.

— Вы видите, как ваши друзья обращаются со мной, — прошептал он ей, — недоставало только того, чтобы вы, маркиза, присутствовали при этом. Меня выгнали, как собаку, и, как собака, я возвращаюсь в свою конуру.

— Благодарите Бога за то, что у вас еще есть эта конура! — воскликнула разгневанная Беатриса, но Лоренцо был так полон своим негодованием, своим поражением, что не обратил внимания на ее тон. Она так много раз помогала ему преодолевать различные затруднения, что он решил, что и на этот раз она еще может выручить его.

— Какой ответ я дам сенату? С чем я вернусь в Венецию? — продолжал он жалобно. — Если я скажу всю правду, мне не поверят. Хорош посланник, которого обругали, как дурака. Разве можно это рассказывать сенату?

— Так не рассказывайте этого, Лоренцо, — заметила Беатриса, тронутая его горем. — Я уверена, что Франциско Пезаро не скажет ничего, что бы могло еще увеличить его позор. Пусть сенат узнает, что Бонапарт — не такой человек, который испугается угрозы. Он нисколько не заботится о вашем высоком происхождении — ему это безразлично, так как он сам — выходец из народа; этим вы ничего не возьмете, но мне кажется, что лестью от него можно чего-нибудь добиться.

Эта мысль очень понравилась Лоренцо. Он несколько оправился и, завернувшись покрасивее в свой плащ, принимая гордую осанку, ответил ей как бы нехотя:

— Наша нация не умеет льстить.

Но Беатриса перебила его словами:

— Восхваляйте Бонапарта, как спасителя Италии, и положитесь на его милосердие. Это — самое умное, что вы можете сделать, Лоренцо. Лучше вас никто не сумеет этого сделать, он с удовольствием выслушает похвалы себе, все мужчины в этом отношении одинаковы. Я видела его и уже составила себе о нем определенное мнение. Вы должны быть щедры в своих восхвалениях, помните это.

— Я готов сказать все, что угодно, раз это нужно для спасения моей родины. Ах, Беатриса, если бы вы были со мной при этом! Зачем вы покинули нас? Зачем вы пренебрегли нашей благодарностью? Я не могу этого понять!

— Только дьявол или маленький ребенок может постичь женщину, Лоренцо.

— Да, это верно. Мне говорили, что вы едете в Верону, чтобы открыть там свой салон?

— Вам сказали неправду. Я поеду в Рим, в монастырь Сакр Харт, я желаю забыть все и быть наконец одной. Монастырь — мое единственное убежище.

— Но ведь в римские монастыри запрещен вход мужчинам, — сказал Лоренцо, зорко всматриваясь в маркизу.

— Вот потому-то я и отправляюсь туда, Лоренцо. Мы в последний раз встречаемся с вами; решение мое непреклонно.

— Как и всякое женское решение; впрочем, не будем ссориться. Верона — такое место, куда не должны ехать истинные патриоты. Там готовятся странные, вещи, — заметил он осторожно, точно вскользь.

— Да, я слышала уже об этом, — ответила она, стараясь не показать своего любопытства. — Говорят, наши соотечественники задумали что-то несообразное. Надеюсь, что это — неправда?

Она сказала это совершенно равнодушно, как бы вовсе не интересуясь подобной темой разговора. Лоренцо забыл о своей осторожности и сдержанности, и, осмотревшись кругом, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает, он нагнулся к ее уху и сказал:

— Нет, это правда. Если все пойдет, как следует, в скором времени в Вероне не останется ни одного француза. Мы рассчитываем на это. Общее народное восстание против своих притеснителей — сначала в Вероне, потом во всех городах континента. У нас тогда будет время организовать свое войско. Я говорил об этом сенату, это — мой план.

— В таком случае, Лоренцо, — сказала Беатриса с жаром, — вы еще глупее, чем я думала.

Он посмотрел на нее с яростью, так как впервые в жизни она высказала ему правду в глаза. Эта женщина осмелилась усомниться в его уме. Он собирался уже ответить ей, нисколько не сдерживаясь, как вдруг в эту минуту к ним подошел Вильтар, уже давно наблюдавший за ними.

— Вам приготовлена закуска в лагере, синьор, — сказал он, обращаясь к Лоренцо, — я советовал бы вам не медлить и закусить немного.

— Я иду уже, — ответил гордо Лоренцо, и, еще раз с презрением смерив глазами маркизу, он молча последовал за своим спутником Пезаро. Когда он ушел, Вильтар снова заговорил с Беатрисой о приготовлениях к ее отъезду в Верону.

— Завтра утром выступают драгуны, — сказал он, — я велел приготовить для вас двух лошадей. Ваш слуга Джиованни будет следовать за вами с багажом.

— В таком случае вы не принимаете во внимание моего отказа ехать в Верону?

— Я никогда и не думал о том, что отказ этот может быть серьезен, маркиза.

— Но я твердо решилась настоять на своем.

— Простите, но это — отличительная черта женского характера. Еще вчера была здесь другая женщина, которая отказалась ехать в Верону, а сегодня она, вероятно, прибыла уже туда.

— Неужели вы думаете, что пример другой женщины может подействовать на меня?

— Не знаю, предоставляю вам самим судить об этом. Бианка Пезаро, кажется, давно уже знакома и дружна с Гастоном, маркиза?

Беатриса поспешно отвернулась, так как почувствовала, что лицо ее сразу побледнело.

— Вы убеждены в том, что говорите? — спросила она Вильтара.

— Маркиза, вы сами убедитесь в этом. Стоит только поехать в Верону.

— Да, да, — ответила она поспешно, — но мое решение не ехать туда все же осталось неизменным.

Вильтар не мог скрыть улыбки торжества.

— Драгуны выступают утром, — ответил он. — Я велю приготовить вам на сегодня комнату на ферме, — и с этими словами он покинул ее.

XXI.

В то время, как Вильтар совершенно успокоился, уверенный, что Беатриса отправится в Верону, Гастон уже прибыл в этот город. Он застал там народ, доведенный до крайности и готовый открыто начать возмущение; французскую армию, упоенную своими победами и привыкшую властвовать, и, наконец, наместника Валланда, только ожидающего какого-нибудь предлога, чтобы окончательно сбросить маску и предъявить требования своего господина, генерала Бонапарта, как правителя города. Верона переживала дни полного унижения, и не было улицы, где не виднелись бы явные следы ее упадка и разрушения.

Гастон приехал в полдень вместе со своими драгунами, служившими ему эскортом; у него были самые неясные понятия относительно того, что он должен был теперь делать, окончив свое путешествие. Бонапарт сказал ему:

— Вы будете отстаивать мои интересы, я же поддержу ваш авторитет. Сохраните, насколько можно, мирные отношения между французами и итальянцами. Это необходимо для нас в настоящее время.

Выслушав это, Гастон доверчиво отправился в Верону, но не проехал он и ста шагов от ворот св. Георга, как истина уже стала ему ясна, и он понял, что приехал слишком поздно для того, чтобы оказывать услугу Франции или Вероне.

Был полдень, солнце стояло над головой и немилосердно жгло раскаленные крыши великолепных храмов. Так как время было не обеденное, Гастон невольно удивился тому, что только одни французские солдаты попадались ему на улицах, и в кофейнях виднелись тоже только французы. Он повсюду слышал свой родной язык — в лавках, в церквях и даже на балконах в узких, кривых улицах. Французский флаг развевался из многих окон; он видел несколько сценок, где французский язык тщетно старался умилостивить итальянские глазки. Но вот он въехал в улицу Собора, и там, на закрытом балконе, над своей головой, он увидел закутанную женскую фигуру, которая протянула белоснежную руку и бросила вниз на улицу красную розу, упавшую к его ногам. Хотя видение это было мимолетно, но Гастон узнал эту девушку и покраснел сам, как красная девица, при воспоминании о том, при каких обстоятельствах он в последний раз виделся с ней.

— Это Бианка, дочь Пезаро, — подумал он, — но что она делает теперь в Вероне?

Он не поднял ее розу, и лошади драгунов растоптали ее. Ему было неприятно, что сам он отчасти виноват в том, что темноглазая Бианка считала себя вправе бросить ему розу. Взгляд на женщину у Гастона стал совершенно иной с тех пор, как он побывал у Беатрисы и убедился в том, что не в состоянии жить без нее.

Этот незначительный случай, казалось, еще сильнее привязал его к Беатрисе, он постарался скорее забыть о нем и направился прямо в замок. Пробравшись мимо целого ряда пушек и гарнизона, вооруженного, как на войне, он наконец добрался до Валланда и тотчас же вручил ему нужные бумаги.

— Я прочту их потом, — сказал ему приветливо последний.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17