Глава 6

На докторе был черный галстук. Когда он вошел в комнату, выражение его лица было безрадостным. Господи, подумал Оливер, случилось что-то ужасное. Ему в голову вдруг пришла дикая мысль, что в своем кабинете в родильном доме доктор хранит черный галстук, всегда готовый к трагедии. Смерти младенцев, смерти матерей. А ведь в случае двойни возможно и то и другое. Оливер поднялся ему навстречу, собираясь с силами, чтобы выслушать. Пусть это будут дети, Господи, пожалуйста, пусть это будут дети.

Доктор улыбнулся, нет – просиял, протянул ладонь и энергично пожал руку Оливера. И тот вдруг понял: черный галстук – это дань королю. Сегодня утром скончался король. Переживая за Селию, он совсем забыл об этом. Их король – жизнелюб, сибарит, дамский угодник – умер: да здравствует король! Но…

– Отличные новости, – сказал врач. – Девочки. Близнецы. Абсолютно одинаковые.

– А моя жена?..

– Замечательно. Справилась отлично. Молодец, просто молодец. И уж сейчас, конечно, на вершине счастья!

– Я могу войти к ней?

– Можете.

Оливер тихонько толкнул дверь и взглянул на Селию. Она лежала в груде кружевных подушек, бледная, с темными тенями вокруг глаз. Она лучезарно улыбнулась мужу:

– Ну не чудо ли? Ну не умница ли я? Ты только взгляни на них, Оливер, взгляни какие красавицы!

– Сейчас. Сначала на тебя хочу посмотреть. Дорогая моя. Моя самая-самая дорогая. Слава богу, ты в порядке! Доктор сказал, что ты держалась молодцом.

– Да, я держалась молодцом, – весело ответила Селия, – но все было куда проще и легче, чем с Джайлзом. Несмотря на то, что их двое. И мне дали отменную затяжку хлороформа.

Оливер внутренне содрогнулся. Он не был физически стойким и, по правде сказать, вообще не был храбрецом ни в каком смысле слова. А когда он думал о том, через что же приходится Селии – да и любой другой женщине – пройти, чтобы принести ребенка в этот мир, то чувствовал благоговейный трепет.

– Я тебя так люблю, – просто сказал он.

– И я очень люблю тебя. Ну, посмотри же на них, Оливер, ну же!

Он подошел к двум колыбелькам, стоящим бок о бок. Из-под груды одеял на него смотрели два совершенно одинаковых личика: невидящие темно-синие глаза, густые темные волосы, крохотные, как розовый бутон, ротики, мило шевелящиеся пальчики, похожие на маленькую розетку листа.

– Они прелестны, – сказал Оливер, и голос его дрогнул.

– Правда же? Я так горда, так горда! Так рада, так взволнована, и… и все на свете. Сказать тебе, как, мне кажется, их надо назвать?

– Скажи.

– Венеция и Адель.

– Почему? – улыбнулся Оливер. – Очень мило, но почему именно так?

– Венеция в честь города. Потому что там они были зачаты. А Адель – потому что так звали мою бабушку. А ее назвали так в честь младшей дочери Вильгельма Завоевателя – ее звали Адель, и она вышла замуж за Стефана де Блуа и стала святой. Сплошь добрые знаки.

– Да, – неуверенно произнес Оливер.

Он знал, что спорить с Селией бесполезно: похоже, она уже твердо все решила. А имена и впрямь были милые. Сам он выбрал бы другие, возможно, более привычные, более английские. Но, в конце концов, жена их родила – ей и выбирать имена.

– Дорогой, пока я их рожала, я думала о том, что нам нужно издать справочник имен. Что-то вроде словаря. Как ты думаешь? Каждая будущая мама купила бы такой. Я считаю, это было бы здорово!

– Селия, – сказал Оливер, садясь на постель. Он взял ее за руку и откинул ей волосы со лба – Селия, как ты в самом деле умудряешься размышлять о книгах и издательских делах, когда только что родила двойню?

– И правда, Оливер, – ответила она, – я непрестанно думаю о книгах и об издательстве. Ты же знаешь это. Даже когда мне не позволяли работать, и все время, пока была беременна, я думала об этом. И скажу тебе еще кое-что. Я жду не дождусь, когда мне можно будет вернуться к работе. Ну хотя бы через месяц-другой…

Оливер недоверчиво посмотрел на жену. Видя, что последние несколько месяцев она находилась в приподнятом настроении, он надеялся, что ей и дальше захочется перестроиться на домашний лад. Но, видно, он ошибся, раз Селия завела разговор о работе спустя всего час после родов. Конечно, не надо бы. Не должно так быть. Оливер так надеялся, что жена не станет торопиться с выходом на работу. Ведь Джайлзу тоже понадобится внимание: ему будет трудно выдержать вторжение чрезвычайно властной силы в его безмятежный, уютный, эгоцентричный маленький мир. И еще: Оливер никогда не был в точности уверен, действительно ли ему нравится, что Селия работает в «Литтонс», или же нет. У жены было полно хороших идей, она обладала сильным чутьем; казалось, она инстинктивно схватывает все, что касается издательского дела, зная наперед, что пойдет хорошо, а что плохо. Но Оливер все время чувствовал угрозу себе в ее присутствии, некую ущербность собственного авторитета, посягательство на таинство его полномочий главы. Селия так ясно излагала свои взгляды, так ловко парировала все контраргументы, которые, как правило, выдвигал он сам, что ее практически невозможно было одолеть. И уже до начала спора Оливер знал, что проиграет.

Дело не в том, что он не любил работать с женщиной: он всегда работал с ММ, и ему нравились ее таланты и ясный ум. Но работать с собственной женой оказалось эмоционально сложно, потому что тяжело было отвлечься от интимного знания друг друга, отбросить прочь домашние споры и сопротивляться личному давлению. Однако и спорить с ней об этом тоже не имело смысла: если Селия захочет, то вернется. Оливер это прекрасно знал.

– Девочки-близнецы! – воскликнул Джаго. – Вот это да! Ох и дадут же они им прикурить, помяни мое слово!

– Это точно, – согласилась ММ. – Там уже и так весь дом стоит на ушах, как я понимаю.

– Вот кого мне жаль, так это того малявку, который там имеется. Немного у него шансов на внимание, верно говорю? Этот малец теперь никому не нужен.

– Нет, ты не прав, – возразила ММ. – Селия и Оливер – прекрасные родители. Уверена, они и сейчас очень внимательны к Джайлзу.

– Девочки-близнецы! – воскликнула Дженетт. – Это просто чудно, чудно! Как их назвали? Мальчики, у вас две новые кузины. Две маленькие девочки. Вы хотели бы повидаться с ними?

– Не знаю, – сказал Джейми.

– Нет, спасибо, – заявил Лоренс.

– Нет, спасибо, – повторил Джейми.

– Милый Джек! Хотя я что-то сомневаюсь насчет крестного отца…

– А почему нет? Он их дядя.

– Оливер! Крестные должны оказывать на крестников хорошее влияние. Шучу, конечно! Без сомнения, он может стать крестным, как только мы найдем какую-нибудь весьма солидную персону, чтобы немножко его уравновесить. Когда он отправляется в Индию?

– В августе.

– Вот и прекрасно. У нас полно времени на крестины.

– Два ребенка! – удивился Джайлз. – Почему два-то? Нам бы и одного хватило.

– Дорогой, это же будет очень весело.

– Нет, не будет.

– Почему?

– Потому что они будут играть друг с другом. И не захотят играть со мной. Думаю, кто-то должен вернуться обратно.

– Не глупи, Джайлз. Конечно, они захотят с тобой играть.

Джайлз посмотрел на мать. Его маленькое личико стало подозрительным.

– Нет, не захотят.

– Прости, дорогой, но я ничего не могу поделать. Пришли к нам две девочки – две девочки и останутся. Они очень милые и красивые, и нам очень повезло, что они у нас появились.

Джайлз ничего больше не сказал. Как и его отец, он научился не спорить с матерью. Но он был очень расстроен. Младенцы уже успели занять почти всю детскую и большую часть времени Нэнни. Кроме того, появились еще две няньки, ни одна из которых Джайлзом особо не интересовалась, и еще одна тетя, которой до него уж точно не было дела. Все, кто приходил к ним в дом, – его тетя, бабушка, мамины друзья, даже его, Джайлза, собственные друзья со своими нянями и мамами – только и болтали о том, как чудесно иметь двойню, как это необычно, какие они особенные, восхитительные и красивые.

Единственный человек, который, казалось, понимал, что Джайлз должен при этом чувствовать, был его дед. Он взглянул на близнецов и сказал:

– Очень мило, – после чего повернулся, подмигнул Джайлзу и добавил: – Ужас, какие скучные эти младенцы, верно? А два младенца – двойная скука. Пойдем-ка прогуляемся вдоль речки, посмотрим на лодки.

Джайлз был ему страшно благодарен.

Все, на что способны глупые близнецы, – это плакать и просить есть. И у мамы теперь тоже совсем не хватало на него времени, она постоянно суетилась над ними – вот они заплакали, вот улыбнулись, вот дотронулись друг до друга – и говорила, что сама едва может различить их. На их одеяла, пледы и кроватки приходилось пришивать или прицеплять маленькие ленточки, чтобы было ясно, кто есть кто: белую – Адели, желтую – Венеции. Однажды Джайлз исхитрился поменять их местами: то была его маленькая месть за все неприятности, которые он терпел от близнецов. Ему нравилось думать, что они вырастут с неправильными именами. Но Нэнни это заметила. Наверное, потому, что у Венеции на попке была такая штучка, которую называют родинкой. Так что ленточки водворили на место. Никто Джайлзу ничего не сказал, но он боялся, что Нэнни его заподозрила. Но она повела себя самым чудесным образом, очевидно понимая, что мальчик поступил так скорее в обиде на свою судьбу, нежели из дурного отношения к своим одинаковым сестрам. Впрочем, ничто не изменилось: Нэнни по-прежнему была слишком занята, чтобы, как раньше, подолгу играть с ним. А Джайлз по-прежнему скучал, прильнув к окну детской и слушая, как плачут близнецы.

Слава богу, скоро он пойдет в школу.

– Близнецы! – воскликнула Сильвия. – Девочки-близнецы. Чудесно, леди Селия!

Она сумела улыбнуться, хотя готова была расплакаться. Ей почти все время хотелось плакать в эти дни. С тех самых пор, как родилась и умерла ее бедная крошка, Сильвия с трудом справлялась с собой. Барти сводила ее с ума постоянным ревом и попытками выбраться из высокого стула. Когда же ей это удавалось, начинались бесконечные беды, в которые она попадала, так что не было никаких сил с ней справиться. Остальные дети шумели все сильнее и сильнее, ели все больше и больше, и все больше и больше приходилось на них стирать.

Тед приносил в дом кое-какие деньги, которых хватало, чтобы свести концы с концами, но было кое-что еще: он начал выпивать. Не много, но каждую субботу, и вполне достаточно, чтобы поведение его менялось. Он становился не таким добрым. Несколько раз Тед ударил Билли, когда тот нагрубил ему. И Теда уже тянуло выпить. Каждую субботу. Сильвия до ужаса боялась снова забеременеть. Каждую ночь, когда она, совершенно измученная, наконец засыпала, ей снился младенец – маленькое тихое личико и перекрученные ножки, – и она просыпалась в слезах. А вновь заснуть не получалось. Тед храпел, а в голову лезли тревожные мысли. Она была предельно утомлена, гораздо больше, чем всегда, постоянно. Это было ужасно.

– Я привезу их сюда, чтобы вы взглянули, – говорила меж тем леди Селия, – если хотите.

Сильвия ответила, что это замечательная идея, и попробовала придумать, где бы найти место в передней комнате, чтобы леди Селия могла уместиться с обоими детьми. Она едва слышала, что говорит леди Селия, – так вопила Барти, выдираясь из своего стула. Сильвия не любила жаловаться, но жизнь и в самом деле становилась все хуже. Она-то всегда надеялась, что постепенно станет лучше. Так ведь и должно всегда быть.

– Меня уволили, – сказал Джаго.

– Да что ты, Джаго! Почему?

– Обычная история, – пожал он плечами. – Босс хочет урезать расходы, строить дома подешевле. Вот так, теперь меньше народу выполняют больше работы. Но я не из их числа.

– Я очень сочувствую тебе, – призналась ММ.

Она не могла вообразить ничего хуже, чем потерять работу: дело было не в отсутствии заработка, а в праздности, в скуке и тоске, в ощущении бесполезности собственной жизни. Каждый день по пути на работу ММ проходила мимо мужчин, которые часами стояли, подпирая стенки фабричных зданий в надежде на случайную поденную работу. Вид у них у всех был одинаковый: не то чтобы унылый, а какой-то подавленный, пристыженный. ММ казалось ужасным, когда людям, которые хотят и могут работать, отказывают в такой возможности.

– Где же ты теперь будешь работать? – спросила она.

– Где придется. Пока не найду чего-нибудь стабильного. Хорошо еще, что у меня нет семьи, о которой нужно заботиться. Вот семейные – настоящие бедолаги. Парень, что на прошлой неделе работал вместе со мной на стройке, был безработным пять месяцев, а теперь до работы, на которую ему с трудом удалось устроиться, он каждый день добирается пешком четыре часа.

– Четыре часа! – воскликнула ММ. – Но это же нелепо.

– Так ведь выбора нет. По крайней мере, семья не голодает. Четыре мальца и еще один на подходе.

– И его тоже уволили?

– Тоже, – ответил Джаго.

– Дорогая, – позвал Роберт.

– Да, любимый?

Роберт помедлил. Уже много недель подряд он вновь и вновь прокручивал в мозгу этот диалог, он точно знал, что хочет сказать, и продумал все доводы. Он также знал: никаких разумных причин отказывать не было.

И все же…

– О чем ты задумался, дорогой? – улыбнулась ему Дженетт.

Стоя перед зеркалом, висевшим над камином в гостиной, она надевала серьги. Пару бриллиантовых сережек от Тиффани Роберт купил ей на день рождения. Дженетт их носила, но сейчас надевала другие. Те, что ей подарил Джонатан. Конечно, большую часть украшений ей подарил Джонатан: двадцатидвухлетний брак предоставил массу возможностей для проявления щедрости. И все украшения были очень красивыми. Джонатан обладал безупречным вкусом, как и талантами блестящего финансиста и прекрасного мужа.

Временами Роберт чувствовал, что недолюбливает Джонатана Эллиотта. Очень недолюбливает. Конечно, это смешно: Джонатан умер, Роберт не знал его лично, и у него не было оснований полагать, будто он мало значит в жизни своей жены. Но влияние Джонатана все еще было чрезвычайно сильным и сказывалось и в доме, и в слугах, и в детях, и даже в Дженетт. Она никогда открыто этого не признавала, никогда не говорила: «Джонатан считал так-то, он любил, чтобы было так-то», но с тех пор, как Джонатан установил определенный порядок вещей, этакий свод правил, даже взглядов, Дженетт была склонна придерживаться их. Как и дети. И, судя по поведению Лоренса, у Роберта были веские основания недолюбливать Джонатана.

Лоренс превратился в сущий кошмар. Умный и чрезвычайно хитрый мальчишка, Лоренс никогда не грубил Роберту в присутствии матери, хотя общаться с ним удовольствия, конечно, не доставляло. Но если Дженетт рядом не было, парень становился откровенно наглым. И Роберт ничего не мог с этим поделать. Не бежать же ему к Дженетт с жалобами на грубость Лоренса. Поэтому положение Роберта было незавидным. С самого начала они с женой заключили соглашение, что воспитание мальчиков остается прерогативой Дженетт, хотя поддержка Роберта станет, безусловно, огромной помощью. И даже если бы Роберт рассказал Дженетт о поведении Лоренса, она бы этому не поверила. Она знала, что он трудный подросток и ему непросто принять Роберта, но настаивала, что со временем все уладится.

– Единственный способ – быть терпеливым, дорогой. Терпеливым и понимающим. Лоренс ведь еще ребенок, ему только четырнадцать лет. Он очень любил отца. Мы должны взглянуть на вещи его глазами.

То, о чем Роберт собирался поговорить с женой сейчас, не имело никакого отношения к Лоренсу. Это касалось его самого. Роберт хотел заручиться ее поддержкой в организации собственного дела. Он решил основать свой бизнес. Не потому, что его дела в «Лоусонс» шли плохо: Роберт быстро поднялся по карьерной лестнице и стал вице-президентом отдела частных вкладов. У него было хорошее жалованье, внушительный офис, растущий список клиентов. Но он знал, что собственное дело – единственно возможный для него путь добиться именно того успеха, к которому он всегда стремился. Безусловно, на службе у Лоусонов об этом не было и речи: в их иерархии подрастали два следующих семейных поколения, к которым постепенно должен был перейти банк. У Эллиоттов, под эгидой своей жены, Роберт не хотел работать. Такой опыт не сулил ничего хорошего.

В любом случае Роберт хотел продвинуться вовсе не в банковском деле. Банк – с его предсказуемостью, отливами и приливами денежных средств, подъемами и падениями рынков – Роберту уже поднадоел. В нем пробудился интерес к недвижимости. В течение последнего десятилетия Роберт наблюдал стремительный рост Нью-Йорка, видел, как здания, бесконечные ряды зданий вырастают в могучий лес, заполоняя прежние окраины, превращая их в постоянно расширяющийся центр, и понимал, что хочет быть частью этого процесса. Именно там было его будущее, именно туда стоило вкладывать деньги, и именно там они дали бы хороший урожай. У него был клиент, который подвизался на поприще недвижимости. Пять лет назад Роберт помог ему увеличить капитал для строительства двух скромных зданий в районе Уолл-стрит. Сегодня это был богатый человек. Не миллионер, но богатый. Он предположил, что Роберту, возможно, будет интересно подключиться к его бизнесу, помочь расширить дело. Роберту очень хотелось заняться недвижимостью. Он только об этом и думал, чувствуя вдохновение – и эмоциональное, и интеллектуальное – уже изрядное время. Роберт даже сделал кое-какие наметки, исследовал потенциальные возможности западной территории Бродвея вплоть до доков. Возможности казались безграничными. Одна из улиц, которую он отметил, уже застраивалась, что придало ему уверенности. Роберт был убежден, что сумеет добиться успеха в таком деле. А быть преуспевающим бизнесменом очень приятно. По-настоящему преуспевающим. По праву. А не как тень бывшего мужа Дженетт и не как тень своей жены.

Не то чтобы Роберт не любил Дженетт – конечно, любил. Он был необыкновенно счастлив с ней. Жена была именно такой интересной и пылкой, как он хотел. Кроме того, она была еще и остроумной, и очень стильной. Одежду Дженетт покупала преимущественно в Нью-Йорке, но заказывала и в Париже и поддерживала Пуаре, который первым ввел в моду узкие атласные юбки предельно простого кроя. У Дженетт была изумительная коллекция вечерних туалетов с глубоким декольте, призванным подчеркнуть ее великолепный бюст. Она находилась в авангарде новых причесок: изумительные, пышные золотисто-рыжие волосы являлись предметом ее особой гордости. Роберт искренне восхищался Дженетт и был горд появляться в обществе с такой женщиной.

У них было много общего: любовь к хорошей еде – Роберт прибавил как минимум десять фунтов после свадьбы, – к искусству, музыке, путешествиям и хорошей компании. Они легко заводили знакомства и постоянно принимали гостей. Огромный дом на Пятой авеню, с его бальным залом, музыкальным салоном, гостиной, галереями и великолепным садом, был задуман как парадный, и Дженетт любила его демонстрировать. Неутомимая и бесконечно изобретательная, Дженетт устраивала не только званые обеды и ланчи, но и концерты и приемы в саду, постоянно затевая прочие новшества вроде поисков сокровищ и костюмированных балов, которые в то время стали популярны и в Лондоне.

Дженетт часто говорила, что хотела бы иметь дом в Лондоне. Медовый месяц, который они с Робертом провели у Оливера и Селии, заставил Дженетт полюбить Лондон еще сильнее, чем прежде. Конечно, в Нью-Йорке и Вашингтоне тоже есть свои «сезоны» и «высший свет», но им явно не хватает небрежной надменности Лондона, и люди здесь скованны и неловки. К тому же Нью-Йорк слишком далеко от Европы, от экзотических сверкающих игорных домов Франции и артистических сокровищ Италии, не говоря уже о том, что там нет ни короля, ни королевы, ни их монаршей благосклонности. Дженетт стала просто одержима монархией. Ее гораздо больше поразило то, что Селия была представлена королю и королеве в Букингемском дворце, нежели то, что она работала старшим редактором в издательстве «Литтонс» и выпустила много интересных книг.

Но апогеем визита в Лондон стала встреча с леди Бекенхем, которая появилась на Чейни-уок с ярким блеском в глазах и завела разговор о домашних приемах в Сандринхеме и Виндзоре. Она пересказала массу щекотливых сплетен о короле и маленькой миссис Джордж, как в королевских кругах называли миссис Кеппел, и поведала Дженетт, что у нее есть своя ложа в Аскоте. Дженетт вежливо удивилась социалистическим взглядам Селии и скептически восприняла ее заявление, что Дженни и Сильвия Миллер – ее друзья. А Роберт сказал Дженетт, что она еще больший сноб, чем сама леди Бекенхем.

– Чепуха, – ответила Дженетт, но он стоял на своем, добавив, что не встречал на своем веку больших снобов, чем привилегированные американцы, а Дженетт – суперпривилегированная.

Дженетт восприняла все это со свойственным ей добродушием, добавив, что не заметила со стороны Роберта особого желания разделить с ней эти привилегии. Он заставил себя улыбнуться в ответ, хотя подобные высказывания ненавидел. То была обычная маленькая месть Дженетт за то, что Роберт с ней спорил, и он почувствовал, что его вновь поставили на место и принизили. Это чувство он научился терпеть с самого начала их отношений.

– Дорогая, – повторил Роберт.

– Слушаю, милый. Вижу, тебя не интересуют мои сережки. Да и с какой стати они должны тебя интересовать? В таком случае надену твои. Ты хотел о чем-то поговорить со мной? А, Лоренс, и ты здесь. Чудесно выглядишь, мой мальчик. Мне не терпится видеть тебя сегодня на нашем торжественном ланче. Я хочу, чтобы ты сидел рядом со мной и всем нравился. Роберт, правда, ему идет этот костюм?

– Спасибо, мамочка. – Лоренс обратил к Дженетт свою ослепительную улыбку и, бросив короткий холодный взгляд на Роберта, взял книгу, лежавшую на столе.

– Да, конечно, – с трудом выдавил Роберт.

Лоренс и в самом деле прекрасно выглядел: он был красивым мальчиком, с правильными отцовскими чертами и цветом лица, доставшимся от матери. Для своего возраста он казался высоковат, но без неприятных физиологических особенностей подросткового возраста: кожа его была чиста, голос ровен, и двигался он изящно и уверенно. Роберт ловил себя на мысли, что его обрадовало бы появление хоть одного прыща на этом высоком аристократическом лбу.

– Да, Роберт, так о чем ты хотел поговорить, мой дорогой? Прости, что я тебя перебила.

– Да так, ничего особенного, – ответил Роберт.

У него не было ни малейшего желания рассуждать о своих планах на будущее и финансовой поддержке в присутствии Лоренса.

– Нет, я хочу услышать. Так нечестно. Ты все утро пытаешься со мной поговорить. Лоренс не обидится – правда ведь, милый? – если мы немного побеседуем на взрослые темы.

– Конечно нет, – взглянув на Роберта с веселым блеском в глазах, отозвался Лоренс.

Он знает, подумал Роберт, знает, что я ничего не желаю обсуждать в его присутствии.

– Вот видишь? Начинай, Роберт, ну же. Я крайне заинтригована.

– И зря, – спокойно ответил Роберт. – Это касается одного моего клиента. Мне хотелось бы, чтобы ты с ним встретилась.

– Да? А кто это?

– Его зовут Джон Бруер. Очень умный человек, управляет компанией по недвижимости. Послушай, это не так важно. Мне нужно подготовиться к ланчу.

– Да, конечно, дорогой мой, но почему ты так хочешь, чтобы я с ним встретилась?

– Дженетт…

– Мама, – сказал Лоренс еще более нудным голосом, чем обычно, он явно забавлялся, – не думаю, чтобы Роберту хотелось обсуждать свои дела при мне. Все в полном порядке. Я понимаю. У меня много дел.

– Ну это уж просто абсурд, – удивилась Дженетт. – Почему бы Роберту не обсуждать что-то при тебе? Я могу понять, если тебе самому не хочется это слушать. Конечно, разговоры о клиентах весьма скучны. Но…

– Нет, мама, я вижу, что мне лучше уйти. Увидимся на ланче. – Он встал и вышел из комнаты, взглянув в сторону Роберта все с тем же злорадным выражением светлых глаз.

Дженетт улыбнулась ему вслед.

– Он такой чувствительный, не правда ли? Это объясняет, почему с ним иногда бывает тяжело. Мне и в голову не приходило, что ты предпочитаешь что-то обсудить наедине. – Она ободряюще улыбнулась Роберту. – Так в чем же дело? Я слушаю тебя с предельным вниманием, и уж теперь-то я точно заинтригована.

Роберт глубоко вздохнул. Если он сейчас не расскажет, то это может привести к серьезной размолвке между ними. Дженетт не любит, когда от нее утаивают информацию – любого рода.

– У меня… есть намерение… основать собственное дело, – произнес Роберт.

Дженетт снова улыбнулась ему, располагающий взгляд ее светлых глаз выражал нетерпеливый интерес, но был при этом стеклянно-твердым.

– Да? – удивилась она. – Звучит заманчиво. Мне всегда нравилось твое честолюбие, Роберт. Меня вообще привлекает честолюбие. Как ты понимаешь, Джонатан не был неудачником.

– Разумеется, не был. Ну, мне приятна хотя бы твоя поддержка. Видишь ли, я… я чувствую, что достиг предела у Лоусонов. Большего я там уже не добьюсь. В значительной степени это семейная фирма. А у меня иные интересы.

– Иные интересы? – На лице ее выразилось веселое недоумение.

– Да. В иных сферах бизнеса.

– И каких же?

– В недвижимости. У клиента, о котором я упомянул, Джона Бруера, великолепно идут дела, а начинал он весьма скромно. В совокупности он уже построил несколько улиц в финансовом районе.