Здесь ждет меня святой очаг семейный,

Здесь та, что святость очага хранит,

Здесь дом, чьи стены стерегут супругу

И стены Фив, что дом мой стерегут.

Врагов коварных гнев меня заставил

Покинуть все, чтоб удержать тем крепче.

Очаг, жена, дом, родина – привет!

Дурацкий текст – он вязнет на зубах!

Так надо, господин. Таков пролог.

Начало плоско и витиевато,

Словам простор, но как убога мысль!

Сам посуди, красавица Алкмена,

Владычица всех царств моих, приткнута,

Как старая хромая табуретка,

Куда-то к очагу и пошлым стенам.

Для пользы дела мелем чепуху.

Четырежды Амфитрион домой

С победой возвращался, мой Юпитер,

И трижды он весь текст произносил,

Ни слова в нем не изменив.

Прекрасно.

И что же он сказал в четвертый раз?

Сказал он вместо «святость»…

Что?

«Святыня».

Сдаюсь. Я все скажу.

Да, и прошу вас,

Побольше убежденности, без всякой

Иронии, вполне серьезным тоном.

Ведь если вы, (пока не убедитесь,

Что ваша страсть безумная к Алкмене

Совсем не так сильна, как вам казалось),

Должны изображать ее супруга,

То в роль войти желательно получше.

Великий мастер не творит халтуры.

А вы? Какой же вы Амфитрион?

Олимп с ослиной кучей больше сходен.

Подай сюда доспехи мне и шлем.

Похож я на него?

Не очень. Нет.

Доспехи – дрянь. Таскать их тяжело,

Зато разбить легко. Мне неудобно.

Оно и видно.

Что? Ведь я же в маске!

Нет никаких различий между нами.

Не спутает вас в Фивах и ребенок.

Но внешность-то его.

Да. Но не суть.

Нет-нет, все дело в маске. Обмануться

Совсем легко. О людях судим мы

По внешности. Я даже не хочу

С ней много говорить.

Скажу лишь: Здравствуй!

Чуть потреплю по щечке и в постель!

Вы можете ни слова не промолвить,

Глупцы всегда ваш ум разоблачат.

Вас взгляд холодный выдаст с головой,

Не говоря уж о самом молчанье.

Неужто это так?

Так. А вопрос ваш

Доказывает лишь, что вы иной,

Чем те, с кем вы надеетесь сравняться.

Таков же я, как все они, – чуть выше.

И то, в чем вы их выше, убивает

В вас то, в чем вы такой же, как они.

Великим еще можно притвориться,

А малым – нет. Не может великан

Напялить платье карлика, и слон

Не спрячется за спину серой мыши,

И тигру не годится шкура кошки.

А вы – и в человечьей шкуре – бог.

Мой господин, тому, кто мал, природа

Дает чутье и нюх на все большое;

Любая тварь учует, кто ей враг.

И если вы хотите, чтобы вас

Сочли Амфитрионом все фиванцы,

Вы стать должны им – телом и душой.

Прекрасно. Я хочу. Ну, как?

Что – как?

Теперь я – он.

Вы – он?

Да. Я ведь мозг свой

Пересоздал, чтоб стать Амфитрионом.

Вы сняли мерку?

Снял, и очень точно.

И все же непохожи вы.

Упрямец!

Теперь мой каждый жест, походка, смех —

Все в точности, как у него. Я больше

Уж не могу ни чувствовать, ни мыслить.

Как тесны эти жалкие сосуды,

Они пусты – клянусь в том честью грека.

«Клянусь в том честью грека!» – хорошо.

Все остальное – это вы, не он.

А, может, главное – совсем не мозг?

И виноват другой какой-то орган?

Ведь все они так связаны друг с другом.

Я каждым органом – Амфитрион.

Ну, да!

Ну, да.

По чести?

Я сказал.

Сильней разбожествиться невозможно.

Итак, подписано и решено,

Что вы теперь Амфитрион – настолько,

Насколько вообще им можно стать.

И стоит вам всего лишь повторить

Те пошлости, которые для вас

Я целый год записывал в шпаргалку,

Склоняя слух мой с высоты Олимпа,

Прилежно исполняя ваш приказ,

Весьма, весьма возможно, что тогда

Обман удастся нам. В конце концов,

Для этого изыски ни к чему.

Не нужно делать лишь ошибок грубых.

Алкмена, я уверен, вряд ли к вам

С излишним интересом отнесется.

Ведь для нее законный вы супруг.

Меркурий, там…

Что там?

Она. Алкмена.

Мой господин, ее не раз я видел.

А я впервые вижу.

Как же вы

Влюбились, даже не увидев дамы?

Меркурий, я влюблен, и потому

Я каждый раз ее впервые вижу.

И каждый раз – передо мною чудо.

Еще одна очередная глупость,

Она влюбленным разум заменяет.

Так зеркало кривое льстит калеке,

Его красавцем стройным отразив.

Но, впрочем, этот экземпляр – удачный.

И все же я постигнуть не могу,

Что к смертным женщинам вас вечно тянет? Они же вам не пара, господин.

Кто совершенен так, как вы и я,

Не должен позволять себе промашек.

Но я люблю их, этих смертных женщин,

Особенно же светлую породу.

У них округлый зад и ребра скрыты.

Они слабей, податливей, нежней нас,

Совсем чужие и совсем, как мы.

И я, себя теряя в этой плоти,

Уже не я – и все же это я,

И более, чем я. О, что за торс,

Такой изящный стройный, словно ствол

Серебряного тополя, и эта

Сферичность лона, совершенство форм

Волнующих, дарящих наслажденье.

Ну да, она недурно сложена.

Тот, кто постиг все виды красоты,

А этой не познал – слепец.

Мой бог!

Еще не ночь?

Нет, день.

Скорей бы ночь.

Вам ночь нужна? Да будет ваша воля.

О, темный час любви, блаженный миг,

Когда законы все теряют силу

И царствует один закон игры,

О, времени божественная часть,

О ночь, спустись!

Уж ночь? Как краток день.

Обычно очень долги эти дни,

Когда супруга жду я с нетерпеньем.

А этот день ко мне добрей других:

Торопится меня утешить сном.

Она рекла.

И впрямь.

Смысл мирозданья

Таится в звуке голоса Алкмены.

Несчастна та, что воину женой

Решилась стать. Ей тяжкий рок сулил

Судьбу супруга разделять отважно.

И ждет ее награда или смерть.

Но он бороться может за победу,

Она ж бессильно, терпеливо ждет.

Вдвойне мы рады радостям других,

Но в десять раз сильней за них страдаем.

Когда же это кончится, о боги,

Когда домой вернется мой герой?

Ваш выход.

Как, сейчас?

Да вы и впрямь

Чуть от любви не прозевали выход.

Здесь ждет меня святой очаг семейный,

Здесь та, что святость очага хранит,

Здесь дом, чьи стены… Провались они!

Ты все уж это слышала, Алкмена!

Какая молния мне грудь пронзила!

Кто ты?

Амфитрион.

Амфитрион?

Я твой супруг. Меня ты не узнала?

О, как ты грозен! Это вправду ты?

Меня ты впустишь?

Да, сейчас. Сейчас.

Чего боишься ты?

Любви твоей.

Она безмерна так, что страшно мне.

Лечу, любимый мой, в твои объятья.

Ну вот, удача.

Чуть не сорвалось.

Я разве говорил не то, что надо?

Да как сказать. Вы так неосторожны,

А надо точно роль свою вести.

Ты записал Амфитриона ласки?

Все до одной.

Так мало?

Это все.

Ты спал или записывал небрежно.

Он днем и ночью то же говорит

Три фразы для Алкмены знает он?

Три ровно фразы.

Ну и роль.

Увы.

Но не должна ни искренность, ни страсть

Заставить вас от текста отклониться.

Иначе не поймут вас. Ведь понятно

Не то, что истинно, а что привычно.

Мне гром ваш одолжите, господин.

И если что получится не так,

Пусть даже вздох один не по шпаргалке,

Я прогремлю.

Греми, но тихо.

Есть.

Услышу я и тотчас пыл сдержу.

Она идет. Где мне начать?

Вон там.

Мой благородный друг…

И эта пошлость

Его к Алкмене чувства передаст?

Во всем объеме.

Но, наверно, он

С особой страстью фразу произносит?

Напротив, абсолютно хладнокровно.

Мой благородный друг, жена моя,

За верность боги шлют тебе награду.

Твой муж Амфитрион опять с тобой.

Но ты не мой Амфитрион.

Не твой?

Ты – бог, ты величайший из богов.

О Стикс[1]! Откуда ты…

Вы не волнуйтесь.

Она всегда так говорит. Вот текст.

С Амфитрионом?

Да, а вы забыли?

Ведь мой супруг Юпитеру подобен!

Войдя ко мне, он мир преобразит!

Вот эта реплика и вдохновила вас.

Но я сержусь. Ты не предупредил,

Ты помешал мне выполнить мой долг —

Хозяина с почетом в дом принять,

Все привести в порядок, страх священный

Пред славою твоею проявить.

Меня – с почетом? Ты? Любовь моя!

Вся Греция, да и сама природа

Достойны осуждения за то,

Что ты два шага лишние ступила.

Чем увенчать твое великолепье?

Венцом победы! Эй, подать венец!

Нет-нет, он победителю награда.

А та, кем победитель побежден?

Циновки бросить, маты расстелить.

Эй вы, собаки! Милая идет.

Ступни ее да не коснутся грязи.

Ей под ноги – пурпуровый ковер.

Но он же для цариц.

Кому ж еще

Готов служить Амфитрион счастливый?

О, почему ты, попранная пыль,

Мешаешь розам расцветать? Зачем

Вы, ветры, прячетесь в пещерах? Вам бы

Из черной Ливии, из белой тундры

Собрать сюда звонкоголосых птиц.

И вы, о звезды, отчего погасли,

Ресницы смежили? Пора сиять

Гирляндой факелов, пожаром бурным.

Одну ее, Алкмену, должно чтить.

О, не греши. Ведь это для богинь.

Но ты божественней любой из них.

Что? Что-нибудь не так?

Вы слишком рьяны.

Не любят разве люди?

Любят. Редко.

Обычно это людям не под силу.

И вы к тому же не любовник ей,

А только муж, поймите, наконец.

Пылайте, но не выходя из роли.

Ну что ж, любимая. Пусть наш союз

Соединит тела, как слил он души.

Мне хочется в постель.

Все это странно.

Но в книжке так.

О, никогда со мной

Ты так не говорил.

Меркурий, как там?

Все точно, слово в слово.

Что же странно?

Я говорил, клянусь.

Но по-другому.

Жена моя, что значит по-другому?

Слова все те же. Но другой сказал их.

И произнес не в том, где надо, месте.

Ну ладно. Я есть я, а не другой.

А все-таки ты место передвинул.

И вот еще что кажется мне странным:

Ты умолчал о битве при Телебах,

Ни слова о победе не сказал.

А это надо?

Надо, господин.

Тогда я коротко. На этот раз

Все было так же скверно, как обычно.

Но это несерьезно. Телебои,

Заклятые враги царя Креонта,

Тобою в прах повержены[2]. Ведь так?

Да, на войне ужасно много грязи.

Они войны хотели…

Не хотели.

Я их заставил.

Помешал бежать?

Они отправили ко мне гонца —

Им был наследный принц, сын Птерелая[3] —

И предложили прекратить вражду,

Забыть навеки старые обиды.

Пришлось парламентера нам убить,

Иначе битва бы не состоялась.

Все это отвратительно, клянусь,

А впрочем, я, конечно, победитель.

А Птерелай?

Его я умертвил.

А войско, что ты вел к великой цели?

Спит. Кроме тех, кто предпочел достичь

Великой цели и уснуть навек.

Я спрятал войско в бухте до утра.

Все ждут, чтоб эта ночь быстрей прошла.

Мы бросим тень свою с восходом солнца

На набережной Фив. Святую жертву

Юпитеру-отцу мы принесем

В присутствии фиванского царя.

Но с корабля ушел я. Лишь тебе,

Алкмена, стоит жертвы приносить.

Ничей прием не нужен мне – лишь твой.

В каком ты странном настроенье, муж мой!

Твой муж? Твой муж на корабле сидит.

Он войску приказал – какая глупость! —

На берег не сходить и о победе

Вестей фиванцам не предавать,

Покуда в величайшей тайне жертва

Юпитеру не будет сожжена.

Но если ты не муж мой, кто же ты?

Любовник твой.

Какое дело мне

До предписаний твоего супруга?

Он для меня – сопляк тупоголовый,

Его готов я бросить в тот огонь,

Который в честь тебя во мне пылает.

Ты прежде холодней был.

Муж твой был.

Его холодность значит лишь одно:

Там нечему пылать. Его суровость Скрывает пустоту души – и только.

К чему узда коню, когда он – мерин!

Как мерзки эти жалкие мужья, Снедаемые похотью бессильной,

Что домогаются никчемных жен.

Зачем держать в хозяйстве лишний хлам? От маленьких кусков меня воротит, И вообще торчать здесь надоело. Идем в постель, любимая.

Идем.

Где хочешь ты?

Где что хочу, любимый?

Постель, Алкмена. Где ее постлать?

На вересковых темных травах Иды[4]?

У струй громокипящих в гроте Дикты[5]?

На облаках, зефиром окрыленных?

Где в этом мире хочешь ты постель?

В постели.

Хорошо. Мы целый мир

Возьмем с собой в постель,

Я научу тебя любви…

Ну, дело сделано, и слава богу,

Хоть мне оно совсем не по душе.

Сдается мне, что нам, богам, не должно

До низших опускаться наслаждений

И повод для сомнений подавать

В божественной природе божества.

Я лично совершенством дорожу,

А он себя, похоже, меньше ценит.

Но все ж пора вернуться к чистым формам.

Меркурий!

Я.

Взгляни. На той тропе,

Что вверх от моря вьется через скалы,

Сюда во тьме бредет философ Созий,

Слуга Амфитриона, с сообщеньем,

Что господин его сейчас прибудет.

Философ Созий? Почему же в ночь

Не мог Амфитрион послать раба?

Ты думаешь, что стал бы полководец

С простым рабом так скверно обращаться?

Как? Раб ему дороже, чем мудрец?

Естественно. Ведь по его понятью

Рабом любой стать может человек,

Но ниже, чем философ, пасть нельзя.

Теперь молчи и слушай. Этот Созий,

Он может помешать моей любви.

Поторопись принять его обличье

И прогони подальше от ворот.

Опять вы задаете мне задачу.

Сначала я гремел.

Как, ты гремел?