Отдавая должное куропаткам под соусом, пирогам со свиной печенкой и густому пряному супу, Хью время от времени поглядывал на торговца шерстью, встреча с которым оставила в нем неприятный осадок. У него было лицо, которое не скоро забудешь. Хью был уверен, что встречал его раньше, но не мог сказать где и когда. Может быть, действительно, как сказал этот человек, на свадьбе. Так или иначе, мысль эта неотступно преследовала его.
      Позже, когда Хью улегся на узкую кровать в своей комнате, он снова стал припоминать, при каких обстоятельствах мог встретить этого человека. Но сон быстро сморил его. Спал он беспокойно, метался, вертелся и во сне видел себя ребенком.
      Сон вскоре превратился в странную реальность: он уже не мальчишка, заблудившийся в лесу. Скрюченное дерево распрямилось и превратилось в человека, чей силуэт чернел в прямоугольнике желтого света. Хью сощурился, чтобы свет не слепил глаза, и приподнялся на локте, не понимая, сон это или явь. Он узнал Мартина, взъерошенного, в распахнутой на груди рубахе. Приглушенным встревоженным голосом тот разговаривал с кем-то, скрытым за дверью. Этот кто-то держал в руке зажженный фонарь.
      – Что стряслось? – с трудом ворочая языком, спросил Хью; в ночной тишине голос его прозвучал слишком громко.
      Санча, спящая на соседней кровати, проснулась и села в постели, встревоженно озираясь. Алиса тоже зашевелилась и подняла голову.
      Мартин распахнул дверь шире и отступил в сторону. Вошел Румолд. В комнате стало светло, и Румолд, глядя из-за лампы, доложил:
      – У ворот аббатства собралась большая толпа – человек пятьдесят всадников. Привратник говорит, что это отряд Нортумберленда.
      – Позволь нам с Румолдом взглянуть, что там происходит, – попросил Мартин, завязывая тесемки рубахи.
      Хью согласно буркнул и снова улегся. Первой его мыслью было свернуться калачиком и уснуть. Но сон уже прошел.
      – Который час? – спросил он.
      – Похоже, скоро заутреня, – ответил, пожав плечами, Румолд. – В храме, когда я проходил мимо, зажигали свечи.
      «Нортумберленд скакал всю ночь, – подумал Хью. – С какой целью, интересно знать?» Конечно, Хью слышал о нападениях на границе от разных людей, у которых они последнее время останавливались на ночлег, но он сомневался, чтобы несколько незначительных стычек заставили одного из могущественнейших людей Англии мчаться на север. Его снедало любопытство.
      – Подождите меня, – сказал он, отбрасывая одеяло и с сожалением покидая уютную теплую вмятину, которую его тело оставило в соломенном тюфяке. Он натянул штаны, сунул ноги в ботфорты и потянулся за рубахой.
      – Этот человек – твой враг? – шепотом спросила Санча, которая озабоченно следила за тем, как он одевается. В ее голосе звучала тревога.
      Хью обернулся к жене. В свете лампы, отбрасывавшей глубокие тени, глаза казались по-восточному удлиненными, непроницаемо черными и были неотразимо хороши.
      – Нет, – успокоил он ее, приглаживая растрепанные волосы. – Спи, не волнуйся.
      Едва стихли звуки их шагов, Санча встала и заковыляла через темную комнату к окну. Алиса не замедлила присоединиться к ней. Со своей удобной позиции они могли видеть большую часть монастырского переднего двора. В темноте мелькали факелы и фонари, слышались возбужденные голоса людей, лай собак и топот копыт. Эта суматоха и шум испугали Санчу. К тому же из-за темноты и расстояния невозможно было понять, что происходит, и, хотя рядом была Алиса, она чувствовала себя одинокой, беспомощной, как лист на ветру.
      Спустившись во двор, Хью оказался в центре столпотворения. Вокруг кричали люди, ржали лошади, звенели кольчуги и, перекрывая шум, раздавались отрывистые команды. Хью ничего не понимал. Увертываясь от лошадей, он с трудом прокладывал себе путь в толчее. Хью был уже на середине двора, когда всадники на мгновение расступились, и он увидел огни фонарей у крыльца храма. Хью бросился в ту сторону. Когда он оглянулся, ни Румолда, ни Мартина не было видно.
      У ступеней храма двигались темные фигуры людей. Из раскрытых дверей вышли несколько монахов и стали совещаться с всадниками; потом к ступеням подвели двух лошадей с подвешенными между ними носилками. Хью понемногу продвигался вперед среди спешивавшихся всадников, которые бряцали оружием и перебрасывались громкими шутками. Тут и там звучали взрывы смеха.
      Неожиданно позади себя Хью услышал громкую брань, и кто-то схватил его за руку. Он резко обернулся и увидел своего сводного брата Гилберта.
      – Тысяча чертей на твою голову! Как ты оказался в монастыре? – рявкнул Гилберт.
      – То же самое я мог бы спросить и у тебя, – ответил Хью, рывком освобождая руку.
      Тут же он заметил и Уолтера, младшего брата, который, скрываясь в темноте, разговаривал с какими-то людьми. То, что они оба здесь, ничуть не удивило Хью. Даже в детстве братья никогда надолго не расставались друг с другом.
      Уолтер оглянулся на Хью и что-то сказал собеседникам. Хью не разобрал слов, но прекрасно слышал раздавшийся смех. Его внимание привлек солдат, который проталкивался рядом с ним сквозь плотную толпу.
      – Милорд Нортумберленд! – выкрикнул солдат и, шагнув вперед, поймал поводья огромного серого коня, который медленно выступил из толпы всадников и пеших солдат.
      Нортумберленд спрыгнул наземь. Хью совсем не таким представлял себе этого могущественного человека. Действительность, хотя бы с виду, сильно уступала легенде. Нортумберленд был худощав, жилист, носил висячие усы; огромный крючковатый нос торчал из-под шлема. Он резко повернулся к Хью, вперил в него пронзительный взор и осведомился:
      – Это ты внебрачный сын Уильяма?
      – Я, милорд, – ответил Хью.
      – Он умер, – небрежно бросил Нортумберленд. – Восемь дней тому назад в Уоллингфорде.
      Он повернулся к братьям Хью и заговорил с ними. Хью слышал, как он упомянул епископа.
      В первый момент Хью не мог осознать всей реальности происшедшего. Он видел носилки, но ему и в голову не приходило, что на них находится труп. Как умер отец, отчего? Хью невидящим взглядом смотрел на трех солдат, которые с усилием снимали с носилок большой бесформенный сверток. Несколько человек бросились им на помощь и подхватили завернутое в материю и привязанное к доске тело. Какие-то фигуры мелькали перед Хью, его толкали, но он не мог заставить себя двинуться с места. Из храма показалась группа монахов. Среди них он увидел канцлера и толстого человека в облачении из золотой парчи, обращаясь к которому все говорили «ваше святейшество».
      «Умер, неужели умер, так вот вдруг? Нет, невозможно в это поверить». Вероятно, Хью произнес эти слова вслух, потому что, когда он шагнул к носилкам, Гилберт крикнул ему:
      – О, не сомневайся, старый осел действительно умер, хотя я предпочел бы, чтобы это случилось раньше, когда он еще был в своем уме.
      – Хватит! – рявкнул Нортумберленд. – Все та же старая история. У меня нет времени на семейные склоки. – В его голосе, крадущейся походке было нечто такое, что заставляло людей повиноваться ему. Оттолкнув своего зятя, он решительно подошел к епископу и поздоровался.
      Оглянувшись через плечо, Хью увидел, как Гилберт и Уолтер последовали за Нортумберлендом. Вскоре вся группа направилась к зданию капитула. Хью не пригласили, и он не сделал попытки присоединиться к ним.
      Мартин, застрявший в толпе, нашел наконец Хью, когда тот собирался провожать носилки в храм.
      – Возвращайся в комнаты для гостей, – сказал ему Хью. – Охраняй мою жену.
      Когда Мартин ушел, Хью охватили сомнения, не переусердствовал ли он в своей осторожности. Ошеломленный случившимся, он поступил так, как, бывало, поступал в детстве, – спешил защитить от братьев то, что было ему всего дороже. Мало что изменилось с тех пор. Он повзрослел, но прежний страх остался.
      Священник в пропыленной сутане, сопровождавший тело лорда Кенби на всем пути с юга, провел процессию через неф храма. По обе стороны алтаря Пресвятой Богоматери горело множество свечей.
      Запах тления, исходящий от покойника, распространился по храму. Гроб должны были скоро принести, а пока тело лежало на полу возле ограды, окружающей алтарь. Хью не мог представить себе отца мертвым, не мог поверить в его смерть, пока не снимут саван и он не убедится в этом собственными глазами. Священник, проделавший долгий печальный путь, сначала отпустил солдат, потом велел пожилому работнику развернуть пелены, на которых темнели кровавые пятна. Работник, до того освещающий процессии путь, медленно поставил фонарь на пол и начал обшаривать тело корявыми ревматическими пальцами, ища конец льняного полотна, в которое был запеленут труп.
      Поначалу Хью не узнал в ужасной почернелой маске искаженных черт отца. Труп, лежавший на полу храма, мало напоминал того жизнелюбивого, энергичного человека, с которым он разговаривал чуть больше двух недель назад. Тело казалось странно деформированным. На провалившейся груди, обтянутой шелковой рубахой, темнело огромное пятно запекшейся крови.
      – Что это, рана? – спросил Хью, и глаза его угрюмо сверкнули.
      – Не совсем, милорд, – ответил священник. – Это работа врача, которому пришлось извлечь сердце. – И он, показав на небольшой резной ларец, стоявший на алтаре, объяснил: – Лорд Кенби пожелал, чтобы его тело было похоронено здесь, под алтарем, подаренным им храму, а сердце – рядом с первой женой, в Сент-Майсе.
      Мысль о сердце, заключенном в деревянном ларце, бесформенном, сморщенном, и сладковатый запах тления вызвали у Хью приступ дурноты. К горлу подкатила тошнота. Он отвернулся, чувствуя, что покрывается холодным потом.
      – Как он умер? – спросил Хью слабым голосом.
      – Увы, меня не было при этом. – Священник повернулся к работнику и велел перепеленать тело. – Говорят, это случилось во время пира: лорд Кенби схватился за грудь, упал и мгновенно умер. Такое нередко случается с пожилыми людьми, любящими хорошую кухню и доброе вино.
      Хью кое-что знал об отцовском аппетите, о его вкусе к жизни, ставшем чуть ли не притчей во языцех. Он припомнил попойку в день своей свадьбы и то, что отец хвастался молодой женой.
      – Да, – пробормотал он, надеясь, что отец, пока мог, достаточно насладился жизнью.
      Хью направился к выходу. Трое крепких работников вносили в дверь гроб. Он подождал, пока они пройдут. Снаружи уже занимался день, ясный, солнечный.
      Под тенистой аркой было прохладно. Едва он вошел под нее, как сзади раздалось шлепанье ног. Он обернулся и увидел юного послушника с тонзурой на голове, который вприпрыжку бежал к нему, хлопая сандалиями. Хью подождал, пока мальчишка приблизится.
      – Его святейшество, – проговорил, задыхаясь, послушник, – желает сообщить вам, милорд, что заупокойную мессу отслужат в полдень.
      Хью кивнул и продолжал путь. Мальчишка-послушник утер вспотевшее лицо рукавом и медленно побрел обратно.
      Хью подошел к дому для гостей и поднялся по деревянной лестнице на второй этаж. Удивительно, думал он, как мало прошло времени и сколь многое изменилось. Не успел он свыкнуться с мыслью, что обрел отца, как уже потерял его. Одно было ясно – он так и не узнал как следует человека, который усыновил его, а теперь уже слишком поздно. Хью чувствовал обиду, злость на себя; на душе было тревожно от неизвестности. Что принесет новый поворот событий?
      Поднявшись наверх, он заметил Мартина, который стоял в коридоре, опершись плечом о стену. Завидев господина, оруженосец выпрямился и шагнул навстречу.
      – Я говорил с Румолдом, – доверительно сообщил Мартин. – Он был утром в конюшне и выведал у солдат, что Нортумберленд и его рыцари сегодня же отправятся дальше после того, как старый лорд упокоится под землей.
      «Упокоится под землей…» Слова эти поразили Хью. Но потом он сообразил: гроб с телом отца поместят в склепе под алтарем. То, что сообщил Румолд, было важно. Выслушав еще раз все подробности, Хью послал Мартина достать из обитого кожей сундука в коляске подобающую случаю одежду. Он не хотел показываться на заупокойной службе в кожаных камзоле и штанах, как простой солдат.
 
      В комнате наверху Алиса причесывала Санчу. Заслышав скрип двери, молодые женщины обернулись к вошедшим Мартину и Хью. Мартин сообщил им о неожиданной смерти лорда Кенби, и Санча, видя подавленное состояние мужа, не могла не выразить сочувствие.
      – Смерть отца – всегда трагическое событие. Я скорблю вместе с тобой.
      Алиса, заплетавшая волосы Санчи в тяжелую косу, оторвалась от своего занятия и тоже что-то пробормотала.
      – Ты будешь сопровождать тело домой? – спросила Санча.
      Искреннее сострадание, прозвучавшее в ее голосе, удивило Хью.
      – Нет, его похоронят здесь. Заупокойная месса начнется в полдень.
      – В таком случае я пойду с тобой, – решительно сказала Санча.
      – Служба будет долгой, и к тому же придется стоять.
      – Мне уже намного лучше, нога почти не болит, – возразила Санча. Не дождавшись одобрения Хью, она повернулась к Алисе: – Алиса, подтверди, что я говорю правду.
      Алиса коротко кивнула.
      – Так и есть, милорд, опухоль совсем спала.
      Хью взглянул на них.
      – Нет необходимости мучиться, отстаивая мессу, – заметил он, вспомнив тяжелый запах в храме, злорадный взгляд Гилберта, злобные нападки Уолтера.
      – Это мой долг, – напомнила Санча и тут же спросила, подойдет ли для такого случая платье, которое было на ней. Простого покроя платье из темного бархата с капюшоном с шелковой подкладкой в тон было тщательно вычищено и отглажено после ее падения в реку. При дворе Ричарда, любившего пышные церемонии, подобное платье подошло бы в лучшем случае для соколиной охоты, но где он теперь, двор Ричарда? Казалось, все это было так давно, словно в другой жизни.
      Хью не слышал доброй половины сказанного Санчей. Мысли его были заняты другим. Он решил соскрести щетину, которая за несколько дней густо покрыла его подбородок и щеки, и начал искать сумку, в которой держал лезвие. Когда Санча повторила, что хочет пойти с ним, Хью, занятый прилаживанием отполированного металлического диска, которым пользовался вместо зеркала, ответил вежливо и неопределенно.
      С интересом прислушиваясь к их разговору, Алиса совсем забыла о своих обязанностях. И теперь, спохватившись, что госпожа сидит непричесанная, запустила пальцы в ее густые волосы и быстро заплела прекрасную тяжелую косу, перевив ее лентами. Она расправляла концы шелковых лент, когда вошел Мартин со свадебной одеждой Хью.
      – Не надеть ли мне чепец? – обратилась к мужу Санча, которая мгновением раньше велела Алисе поискать в ларце вышитые золотой нитью туфельки. Не услышав ответа, она обернулась. Хью брился, обнаженный до пояса. Санча почувствовала, как краснеет, и отвела глаза. – Да, принеси и чепец, Алиса, – сказала она громко, чтобы та услышала ее за шумом, который производил Мартин, встряхивавший и расправлявший слежавшееся парчовое платье Хью. Она решила надеть чепец, понимая важность события.
      Хью с Санчей, крепко державшейся за его руку, Мартин и Алиса спустились во двор. Стоял теплый ветреный весенний день. Звонили колокола, своим низким гулом тревожа душу. В храме уже собралась толпа, большей частью состоявшая из монахов. Гроб с телом отца Хью стоял перед алтарем. Пламя множества свечей металось на сквозняке, гулявшем по храму. Несмотря на распахнутые настежь двери, тяжелый запах тления все равно не исчезал. Гроб был уже заколочен, и Хью испытал чувство облегчения, что не увидит больше страшной картины. Оглядывая толпу, он заметил Нортумберленда, который стоял со своей свитой слева от алтаря.
      Собравшиеся негромко переговаривались, и в храме стоял ровный гул. Хью не сразу нашел в толпе братьев, но потом заметил их впереди. По-видимому, кто-то из окружающих сказал им о появлении Хью, и они не преминули оглянуться. Хью озирался по сторонам, раздумывая, где им с Санчей встать.
      От большой группы монастырской братии отделился монашек, накануне встречавший их у ворот, и знаком пригласил Хью следовать за ним. Тогда Мартин, взяв Алису за локоть, повел ее мимо купели к дверям, где они встали с правой стороны, среди оруженосцев и пажей.
      Пока Хью и Санча пробирались сквозь толпу монахов, Гилберт и Уолтер заняли место в головах гроба. Хью и Санчу поставили рядом.
      Гилберт встретил их лишь презрительным взглядом, однако Уолтер повернулся к Хью и, злобно кривя губы, громко прошипел:
      – Сын потаскухи! Ты не имеешь права стоять здесь.
      Гилберт, находившийся между ними, взял младшего брата за плечо и крепко встряхнул, заставляя его замолчать.
      Все в храме услышали слова Уолтера. Разговоры стихли, повисла напряженная тишина, и головы собравшихся повернулись к ним. Через мгновение кто-то кашлянул, и голоса вновь приглушенно загудели.
      Потрясенная Санча не верила своим ушам. Она переводила взгляд с Хью, стоявшего стиснув зубы, на лица его братьев, потом уставилась в пол. Она не знала, как ей реагировать на грубую выходку своих деверей, и поначалу была не столько возмущена, сколько озадачена подобным выражением ненависти.
      Из ризницы появился епископ, кажущийся особенно величественным в своем златотканом и украшенном драгоценными камнями облачении; в храме воцарилась тишина. Следом вышли шестеро священников и вдвое больше служек. Под сводами храма зазвучали латинские молитвы. Аромат ладана из кадил в руках священников мешался с тяжелым запахом тления.
      Вместе со всеми Санча негромко повторяла слова молитв, знакомые ей с детства. Рядом звучал голос Хью, полный искренней печали. Даже не желая воспринимать его как мужа, она не могла не видеть в нем порядочности и доброты. Она посмотрела на алтарь и искоса – на его братьев, которые стояли, склонив головы в молитве. Голос епископа прервал его мысли. Он говорил о бесконечном милосердии Господнем и Его всепрощении. Усыпанная драгоценностями одежда его мерцала и переливалась в свете свечей. Санча почти ничего не знала о муже, еще меньше – о его братьях и причине их ненависти. Она взглянула на Хью. У того на глазах блестели слезы. Ее охватило желание утешить его, но, не зная, как это сделать, она просто взяла его руку в свою. Отзвучала заключительная часть мессы, и по храму пронеслась волна воздуха, загасив множество свечей, – это от порыва ветра распахнулась дверь. В воздухе повисли витые струйки горьковатого дыма от кадил и погасших свечей.
      Хотя нервное напряжение было велико, из храма выходили спокойно. Когда они оказались на ступенях, под нещадно палящим солнцем, прежний монашек снова подошел к Хью. Мимо них неспешно шли люди, присутствовавшие на заупокойной службе. Монах сообщил Хью, что сейчас в здании капитула будут оглашать последнюю волю покойного. По словам монаха, незадолго до кончины Уильям Кенби внес изменения в когда-то составленное завещание. Хью собирался отказаться от приглашения, но монах сказал:
      – Его святейшество епископ настоятельно просит вас присутствовать.
      У Хью не оставалось выбора, вряд ли он мог отклонить приглашение епископа. Санча, опиравшаяся на его руку, нахмурилась.
      – А твои братья? – спросила она с едва уловимым беспокойством. – Они ведь наверняка будут там.
      – Они мне братья только по отцу, – ответил Хью с улыбкой. – И я не боюсь их. Иди с Мартином и Алисой. Все будет хорошо.

13