 |
|
Популярные авторы:: Завтра Газета :: Ламур Луис :: Joyce James :: Дойл Артур Конан :: Лем Станислав :: Картленд Барбара :: Говард Роберт Ирвин :: Лесков Николай Семёнович :: Уэллс Герберт Джордж :: Завет Ветхий Популярные книги:: The Boarding House :: Бурый волк :: Верность :: Как Эрг Самовозбудитель Бледнотика победил :: Крестовый поход Либерти :: Митины каникулы :: Незаконная планета :: Романтическая история мистера Бриджертона :: Строптивая невеста :: H?lfdanar saga Eysteinssonar |
Слово и дело - Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфидентыModernLib.Net / Отечественная проза / Пикуль Валентин Саввич / Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 9)
– Браво! – ответил Эйлер и позвал лакея, чтобы тот впустил в дом композитора и клавесин к окну придвинул.
Франческо Арайя, с порога скинув плащ, присел за инструмент, пальцы его обнажились из-под манжет, хрустящих черными кружевами. – Названье композиции такое – «Сила Любви и Ненависти». – Я слушаю… извольте. Он заиграл, а Эйлер поднял глаза к потолку, мысленно проведя через него диагональ. Расчет кубатуры помещения занял немного времени, но этот вдохновенный шелапут, кажется, еще не скоро кончит тарабанить… – Вы не устали? – спросил его Эйлер, церемонно привстав. – Как вы нетерпеливы, – возмутился тот, – я только начал. Прослушайте пассаж вот этот… И – как он показался вам? – Вы в самом деле гениальны. Исполнив свое сочинение, Арайя признался: – Поверьте мне, я душу всю вложил. – И это видно, – ответил Эйлер. – Но меня заинтересовала не ваша музыка, а… звуки. Франческо Арайя был поражен: – Я создавал не звуки, а музыку! Вы отвечаете ли, сударь, за те слова, что произносите столь легкомысленно? – Вполне, – сказал на это Эйлер с улыбкой доброю. – Тем более что я живу в стране с таким суровым климатом, где за слова людей привыкли вешать… Что делать! Я до безумия влюблен в Большую Медведицу, и вот на корабле, наполненном моими иксами и тангенсами, переселился я поближе к Северу… Постойте же, куда вы? Удержав артиста, Леонард Эйлер продолжил: – Ваша музыка взволновала меня, как… подраздел богатой науки об акустике. Слушая вас, я невольно задумался об отношении между колебаниями струн и воздушной массы. Вы случайно не извещены – применял ли кто-либо из композиторов логарифмы для различия в высоте музыкальных тонов? – Пожалуй, лучше мне уйти, – сказал Арайя, берясь за шляпу. Эйлер смешал магниты на столе и воскликнул: – Так и быть! Я напишу научный трактат о музыке. Арайя возмущен был до предела: – И это… все, что вы можете сказать о моей музыке? – Еще не все. Гармония звуков непременно должна объединиться с гармонией красок. Я не побоюсь выдвинуть в науке новейшую гипотезу – музыка должна быть видима слушающему ее! [6] Арайя нахлобучил шляпу на пышный парик. – Ты пьян… иль сумасшедший? – заорал он, убегая прочь. Леонард Эйлер со вздохом произнес ему вдогонку: – Это тоже гипотеза – гипотеза о сумасшествии Эйлера… А впрочем, – задумался математик, – я опять опережаю свое время. На следующий день Арайя играл в покоях Левенвольде – на Мойке, в доме пышном и богатом. Он сумел понравиться обер-гофмаршалу. Оперу его поставили в придворном театре. Анна Иоанновна была ею довольна. Играя с князем Черкасским в квинтич на бриллианты, она прослушала музыку с удовольствием. Кантата же Арайи называлась так: «Состязание Любви и Усердия». В кантате этой были такие куплеты:
Можно ль найти более усердия,
чем у тебя, августейшая самодержица, и любовь более пылкую, чем любовь твоих подданных? Как не счесть звезды на небе — так невозможно исчислить твои славные деяния. О смелость композитора! Ты потерпела аварию средь океана добродетели. Солнце не нуждается в похвалах, как и божественная русская императрица… – А он и впрямь гениален, – сказала Анна Иоанновна. – Такого-то нам и надобно… Придворные с восторгом окружили композитора: – Ах, синьор Арайя! Как вы тонко поняли нашу добрую императрицу, как вы справедливо очертили ее ангельский характер… Осыпанного милостями и золотом, его повели к присяге. У святого алтаря композитор, которому рукоплескали Рим и Тоскана, поклялся верой и правдой служить «ея императорскому величеству государыне…». Арайя, спору нет, был талантлив и трудолюбив. Он писал оперы. Балеты. Кантаты. Музыка его была приятна для слуха. Синьор Франческо Арайя почти всю жизнь провел в России, но Россия его не запомнила. Она не стала петь его арий. Хотя первая опера в России – это его опера! Арайя приобрел печальное бессмертие… * * *Музыка надрывалась в ужасных воплях, оплакивая человека.Шли ряды полка Ингерманландского – скорбные. За ним – три фурьера верхами. Трубачи и литаврщики. Шел поручик, весьма одинок, держа багровое знамя. Шталмейстер. И – шестерка лошадей в попонах траурных. Два маршала и чиновники коллегий российских. Шагал рыцарь в светлых латах из серебра. Шел флота лейтенант с белым распущенным знаменем. Потом, опустив голову, двигался рыцарь в черных латах. Гарцевал конь покойного (тоже в трауре). Без субординации шли, разевая рты, синодальные певчие. Голосили! За певчими – духовенство столичное, чины синодские. Выступал бригадир, плача. За бригадиром – полковники. Нехорошо завывали на Невской першпективе смертельные гласы труб. В окружении ассистентов пронесли на подушках вещи: каску – рукавицы – шпоры – шпагу – знак Александра Невского – знак Андрея Первозванного – жезл командорский. По бокам процессии преображенцы несли пудовые свечи. Показалась и сама колесница печальная… – Кого хоронят-то? – спрашивал народ, по обочинам стоя. А в гробу лежал он, генерал-прокурор империи, его высокое сиятельство, графы Павлы Иванычи Ягужинские, что ранее звались от императора «оком Петровым». Теперь это «око» затворилось. Каждоминутно с фасов крепости стреляли пушки. Ягужинского опустили под пол церкви Вознесения, что в лавре Александро-Невской. Войска по обычаю воинскому дали троекратный салют из ружей. И тогда пушки замолчали. И разбрелись средь кочек могильных провожающие. И кареты разъехались. И тогда на кладбище опять стало тихо… Генерал-прокурора на Руси не стало! – А мне опять думать, – сказал граф Бирен своему фактору Лейбе Либману. – Сначала умер обер-прокурор Маслов, теперь горлопан этот… Кого еще я могу противопоставить мерзавцу Остерману, который день ото дня наглеет, набирая силу в государстве? За окнами графской кареты скользила, почти не задевая Бирена, будничная суета Невской першпективы. – Может… Волынского? – подсказал Либман. – Он верен вам. – Он верен, как верны пантеры мамелюкам в Египте: сегодня она ласкова, а завтра рвет глотку своему повелителю… Анна Иоанновна смерти всегда боялась (даже чужой). Имени покойного в разговоре с Остерманом старалась не упоминать. – На место упалое кого думаешь поднимать? – спросила. Чихнул Остерман, и стало тихо в апартаментах царицы. – Никого, – ясно ответил Остерман. – А как же империи без надзору прокурорского быть? – Ваше величество, – уверенно заговорил Остерман, – за время мудрого царствования вашего нравы в народе вы столь исправили своим личным примером, что отныне и без генерал-прокурора нам обойтись можно, ибо кротость ваша тому способствует… Так и сделали – прокурорский надзор уничтожили. Теперь была открыта дорога любому беззаконию. Воруй… грабь… режь… насилуй… убивай… жги! Если ты богат и знатен, тебя никто не осудит. Но на смену «остермановщине» из тени престола уже медленно подкрадывалась осторожная вороватая «бироновщина». Два паука в банке одной никогда не уживутся. И будут жрать один другого, лапы друг другу отрывая, пока один из них не испустит дух. * * *А далеко от двора и Петербурга жила особая Россия – Россия трудов и подвигов, поисков и находок. Окраины страны определяли будущее развитие Российской державы. Этим окраинам нужны были не сахар и не шелк, не пудра и не павлины, не Педриллы и не Арайи, – только головы – природные, разумные, дерзостные! Химия, металлургия, геология, физика – вот суть наук промышленных, и было решено отправить за границу трех учеников…Выбрали из студентов – Ломоносова, Виноградова, Рейзера! Барон Корф вышел к ним, чтобы проститься перед разлукой. – Я верю, – сказал он, – что вас ждет славное будущее. Кто-либо из вас троих да будет прославлен! Может, это станете вы, – сказал он Рейзеру. – Надеюсь и на вас, сударь, – повернулся барон к Виноградову. – Или… вы? – неуверенно произнес Корф, глянув на Ломоносова. – В любом случае, – заключил барон свою речь, – я уверен в силе разума вашего, и пусть знания, обретенные вами за границей, обратятся в глубину России, которую вы должны прославить своей ученостью… После чего Корф отправился в Курляндию, где на лесной поляне (рано на рассвете) он бился с Менгденом за руку и сердце прекрасной фрейлины Вильдеман. Пронзенный шпагой выше третьего ребра, Корф был сражен бесславно на поле чести и возвратился в Петербург, где его ждала отставка от дел академических. – Безбожников я не люблю! – сказала ему Анна Иоанновна. Корф, страдая от раны, с трудом согнулся в поклоне. – Безбожники, – отвечал, издеваясь над ханжеством императрицы, – необходимы великому государству так же, как и святоши, помазанные лампадным маслицем… Ах, ваше величество! Приговорите же меня к делам самым безбожным и самым безнравственным. И его сделали дипломатом (он укатил в Европу). Но все-таки, пока он правил академией, ему удалось свершить хоть одно доброе дело – Корф устроил судьбу трех безвестных юношей… «Как-то они там сейчас? Куда влекут их паруса европейской учености?» Петр Рейзер сделается заправским уральским горняком. Дмитрий Виноградов откроет «китайский секрет» и создаст для России фарфор, прозрачный и лучистый. А вот Ломоносов… Кем станет Ломоносов? Море жизни человеческой было очень бурным. Но и паруса судеб людских насыщены ветрами до предела.
Эпилог
|
|||||||||