Все обернулись к Фортунате, пораженные даже не столько внезапным появлением девушки, сколько ее негодующим видом.
      - Нет! - буркнул запнувшийся было Олдвин. - Клянусь, нет! Я только хотел, чтобы приор поговорил с ним, предупредил его...
      - И оттого ты нашептал брату Жерому, кто из нас присутствовал при вчерашнем разговоре! Желая лишь вразумить Илэйва, ты бы не стал никого называть. Как посмел ты вовлечь меня в свою затею? Я тебе этого никогда не прошу!
      - Тише, тише! - воскликнул Джеван, воздев руки, - Ты хочешь сказать, детка, что и тебя допрашивали как свидетельницу? Ради Бога, парень, что это ты натворил? Зачем же ты впутал нашу девочку в подобное дело?!
      - Я не хотел этого! - оправдывался Олдвин. - Брат Жером, будто клещами, вытянул из меня одно имя за другим. Я не намеревался впутывать Фортунату. Но я сын Церкви - и, желая облегчить душу от бремени, поневоле рассказал обо всем.
      - Что-то раньше я не замечал за тобой такой набожности, - едко заметил Джеван. - За тобой было право отказаться называть чьи-либо имена помимо своего собственного. Ну да ладно, сделанного не воротишь. Но сейчас уже все закончено? Или девочку будут вызывать снова и снова?
      - Нет, до конца еще далеко. Приговор не вынесен, и впереди много сложностей. С Илэйва взяли слово не покидать аббатства, пока не сняты обвинения. Я знаю это от него самого: он догнал меня у рощи близ моста, когда я шла домой. Потом он вернулся в аббатство. Илэйв намерен отстаивать свое доброе имя. Я умоляла его бежать, но он наотрез отказался. Подумай-ка, Олдвин, какое зло ты причинил бедному юноше, который ничем перед тобой не виноват! Ведь у него нет ни родных, ни друзей, ни даже крыши над головой. Ты обеспечен работой, тебя ждет спокойная старость, а ему только предстоит искать хозяина, но кто же наймет его теперь? Что бы там ни решил суд, люди будут его сторониться, словно зачумленного! Ну зачем, зачем ты это сделал?
      Олдвин, который с тех пор, как Фортуната неожиданно выросла на пороге, успел уже взять себя в руки, сейчас вновь растерялся. В молчаливом недоумении приоткрыв рот, он смотрел то на нее, то на Джевана. Он дважды сглотнул, прежде чем решился переспросить, недоверчиво и медленно:
      - Предстоит искать хозяина?
      - Да, насколько тебе известно.
      И вдруг Фортуната осеклась, потрясенная внезапной догадкой. Ведь Олдвину ничего не было известно: он мог только гадать и терзаться сомнениями. На каждом шагу конторщику мерещились мрачные тени, а надежды были столь робки, что могли развеяться при первом неосторожном вздохе.
      - Не может быть! - в отчаянии воскликнула Фортуната. - Ты пошел к брату Жерому из опаски, что Илэйв займет твое место?
      - Как? - изумился Джеван. - Неужто Фортуната права? Ты боялся, что тебя выбросят на улицу, а парень займет прежнюю должность? И это после того, как ты прожил здесь столько лет, служа нам!.. А ведь в нашем доме слуги - та же родня. Тебе ли этого не знать!
      Бедняга Олдвин, который ценил себя весьма низко, не мог ожидать, чтобы другие смотрели на него иначе, и потому искренне считал, что не заслуживает того доброго отношения, какое находили все домочадцы в семье Литвудов. Конторщик стоял будто потерянный и молча жевал губами.
      - Более праведный! - в сердцах вскрикнула Маргарет. - Да у нас и в мыслях не было тебя увольнять. Паренек в свое время отлично справлялся с обязанностями, кто будет спорить, но мы не собираемся отказываться от твоих услуг, Олдвин. Но что говорить! Ведь Илэйв и сам не желает поступать на прежнее место. Я переговорила с ним, как только он появился: юноша заверил, что не намерен отбивать у тебя кусок хлеба. Вот что, оказывается, тебя тревожило! А я-то думала, ты о нас лучшего мнения.
      - Я напрасно причинил ему зло, - пробормотал Олдвин. - Совершенно напрасно!
      И вдруг, содрогнувшись всем телом, как дерево под резким порывом ветра, Олдвин повернулся к порогу и бросился прочь из дома. Конан прыжком догнал его и крепко схватил за руку.
      - Куда ты? Что тебе в голову взбрело? Сделанного не воротишь. И потом, ведь ты не лгал.
      - Я догоню Илэйва и попрошу у него прощения, - с неожиданной решимостью заявил Олдвин. - Мы вместе пойдем к монахам, и я заглажу тот вред, что ему причинил. Я сознаюсь, что действовал по злому умыслу. И возьму назад свое обвинение.
      - Не будь ослом! - грубо выкрикнул Конан. - Какая теперь разница? Обвинение выдвинуто, и священники за это ухватились. Шуточное ли дело: обвинить человека в ереси и потом отказаться от своих слов? Ты только увязнешь с ним в одном болоте! И не забывай, что остается еще мое свидетельство и свидетельство Фортунаты, и потому в твоем отказе не будет проку... Подумай-ка хорошенько!
      Но Олдвин был полон решимости идти: совесть говорила в нем громче, чем голос разума. Он высвободил руку, которую сжимал Конан.
      - Нет, я пойду! По крайней мере хоть попытаюсь поправить дело.
      Олдвин быстрыми шагами направился через двор к арке. Конан догнал бы его, но раздался оклик Джевана:
      - Не мешай ему! Если он хотя бы признается, что действовал по злому умыслу, положение Илэйва значительно улучшится. Слова, слова... Не сомневаюсь, они были произнесены, однако толковать слова можно на множество ладов. Небольшое, пусть даже крохотное сомнение - и картина в целом переменится. Берись-ка ты за работу и не тронь этого бедолагу. Ему необходимо облегчить совесть. Если же судьи вонзят в него когти, мы замолвим за него словечко и выручим старика.
      Конан, пожав плечами, повиновался. Ясно было, что он не ожидает ничего хорошего от опрометчивого поступка Олдвина.
      - Пойду в поле, пока не стемнело. Бог весть, чем все то кончится, но думаю, к вечеру мы обо всем узнаем.
      Покачивая головой и вполголоса ругая глупость Олдвина, пастух двинулся к арке. С улицы послышались, стихая, его тяжелые шаги.
      - Вот суматоха! - прерывисто вздохнув, сказал Джеван. - Мне тоже надо идти, забрать кожу из мастерской. Завтра приезжает каноник из Хьюмонда, а я еще не получил известия, каких размеров книга ему нужна. Не огорчайся, девочка, - тепло добавил он, обнимая Фортунату длинной сухой рукой. - В случае чего, попросим приора из Хьюмонда замолвить словечко перед Гербертом за любого человека из нашей семьи: один августинец легко поймет другого, а приор мне кое-чем обязан.
      Отпустив девушку, он собрался было уйти, как вдруг Фортуната спросила его:
      - Дядюшка! А Илэйв входит в нашу семью?
      Джеван остановился и пристально взглянул на нее. Его тонкие черные брови приподнялись, а в смоляных глазах заплясали веселые искорки. Джеван улыбался очень редко, и улыбка его была чуть поддразнивающей, чуть угрюмой, но для Фортунаты - всегда ободряющей.
      - Войдет, если ты этого захочешь.
      Илэйв уже подходил к аббатству, как вдруг увидел, что из ворот выбежали несколько человек и бросились по обеим тропам вдоль Форгейта. Беготня и возбужденные выкрики насторожили Илэйва. Юноша решил спрятаться за деревьями и выждать: возможно, это за ним выслали погоню. В таком случае встреча с преследователями, вооруженными дубьем, не сулит ничего доброго. Илэйв, прячась за стволами, приблизился. Несколько из них осматривали дорогу, а двое бежали вдоль монастырской стены, чтобы от угла окинуть взглядом развилку пути. Это была охота. Но охотились, судя по одежде, не монахи: на преследователях были не черные клобуки, но домотканое суконное и кожаное платье, все они были дюжими, здоровыми парнями. Илэйв узнал трех грумов и телохранителя каноника Герберта, этого слугу, напыщенного и важного под стать хозяину. Илэйв встречал его в странноприимном доме. Прочие были крестьяне из числа паломников - здоровяки, охочие до забавы. Погоню выслал, конечно же, не аббат, а каноник Герберт.
      Илэйв углубился в рощу и оттуда следил, как колобродники рыскали по Форгейту. Юноше не хотелось, чтобы его поймали, будто затравленного зверя, и приволокли в аббатство: ведь он не нарушал своего слова и теперь добровольно возвращался в монастырь.
      Но, возможно, каноник Герберт считал, что свободное передвижение Илэйву дозволено только в пределах монастырских стен, и потому недолгое отсутствие юноши расценил как скоропалительный побег налегке, не обдуманный заранее. Илэйв решил, что не позволит им себя схватить, но докажет свою добрую волю и верность слову, возвратившись в аббатство так же свободно, как вышел оттуда около часа назад. К тому же попасться в руки мужланов с дубьем - не значило ли это подвергнуть опасности не только свою свободу, но и жизнь? Теперь ему приходилось признать, что события и в самом деле могут принять зловещий оборот.
      Преследователи оставили у входа в аббатство здоровенного верзилу-грума, и он принялся расхаживать взад-вперед, как неутомимый страж. Разве можно было надеяться проскользнуть незамеченным мимо этой горы мускулов! Прочие же, обрыскав дорогу, сад и Форгейт, направились к роще. Илэйв решил, что ему стоит спрятаться получше, пока погоня либо прекратится, либо переместится на другой участок, а тогда он незаметно вольется в поток прихожан, идущих на богомолье. Илэйв углубился в рощу и, не упуская из вида своих преследователей, зигзагами двигавшихся к северо-востоку, дошел до садов Гайи, отгороженной от реки кустарником. Наверняка они будут разыскивать его чуть западней. Вдоль границы беглецы из Англии пробивались в Уэльс, а беглецы из Уэльса - в Англию. У плотины сталкивались и взаимно уничтожались два законодательства, но торговля велась здесь непрерывно и довольно-таки оживленно.
      До вечерней службы оставалось около трех часов. Илэйв надеялся, что сумеет вместе с паломниками войти в аббатство через главные ворота (если ревностный страж, уже ушел) либо через западные, слившись с прихожанами из Форгейта. Но пока стоило выждать, чтобы не угодить в ловушку. Спрятавшись в высокой траве за кустарниками, Илэйв чувствовал себя в безопасности. Кругом стояла тишина, и шуршание стеблей и треск ивняка предупредили бы его о приближении врага. Юноша думал о Фортунате.
      Ему не верилось, что угроза настолько серьезна, как это представлялось девушке, и все же на душе у него было тяжело.
      Над стремительными извилистыми струями искрящегося на солнце Северна высился городской холм. Городская стена тянулась до самого замка, чьи сложенные из грубого песчаника башни вставали над самой рекой прямо напротив сада, где прятался Илэйв. К северу от замка, через Форгейт, шла дорога на Витчерч и Уэм. Илэйву ничего не стоило бы вплавь пересечь реку - его бы даже ненамного отнесло течением, а там и до дороги рукой подать! "Но будь я проклят, если сделаю это", - подумал юноша. За ним нет никакой вины, он откровенно изложил свои мысли, не богохульствуя и не оскорбляя Церковь, так стоит ли отрекаться от своих слов или бежать - к торжеству обвинителей!
      Илэйв не мог в точности определить, который час, однако, когда ему показалось, что до вечерни остается совсем немного времени, он покинул свое убежище и тем же путем, прячась в тени деревьев, перебрался на край рощи. Вскоре он увидел белую пыль дороги, бредущих на богомолье прихожан и веселую сутолоку у ворот. Илэйв дождался, пока колокол зазвонит к вечерней службе, и, по-прежнему держась за стволами, приблизился к дороге, пытаясь разглядеть своих преследователей либо посреди толпы, либо у западных ворот. Никого из них он не увидел, хотя из-за постоянной толкотни трудно было сказать наверняка. Верзила, которого оставили стоять на страже у ворот, куда-то исчез. Наконец зазвонил малый колокол - и народ, судачивший на пригреве о том о сем, стал понемногу заполнять церковь.
      Действовать надо было незамедлительно. Колокол звонил, прихожане, кивками приветствуя друзей и держась семьями, входили в храм через западные двери. Илэйв вынырнул из рощи и смешался с толпой, никто не окликнул его и не схватил за рукав. Теперь ему предстоял выбор: то ли войти в храм вместе с прихожанами, то ли проскользнуть через открытые ворота на большой двор аббатства и спокойно пройти в странноприимный дом. Лучше всего было бы, конечно, идти вместе со всеми в церковь, но искушение спокойно и с достоинством пересечь большой двор аббатства оказалось слишком велико. Илэйв покинул поток прихожан, надежно его укрывавший, и свернул в ворота.
      С крыльца привратницкой послышался торжествующий вопль, подхваченный голосами на дороге. Верзила-грум, дожидавшийся в засаде появления жертвы, болтал с привратником, когда завидел Илэйва, а из города как раз в это время возвращались другие преследователи. Трое мужланов разом бросились на Илэйва. От удара тяжелой дубиной по затылку юноша зашатался. Прежде чем он успел опомниться, верзила сгреб его, а другой рыжий парень схватил за волосы и оттянул голову назад. Взревев от ярости, Илэйв принялся отбиваться. Лягнув нападавшего, он высвободил правую руку из тисков верзилы и кулаком расшиб ему нос. Новый удар дубинкой обрушился на юношу - и он рухнул на колени, почти без сознания. Вдруг издали донеслись возмущенные голоса, и по булыжнику застучали сандалии. К счастью для Илэйва, удар колокола призвал для молитвы монахов, оторвав их от разнообразных занятий, и братья бурно выражали возмущение по поводу того, что на священной земле совершается насилие.
      Брат Эдмунд, который возвращался из лазарета, и брат Кадфаэль, шедший из своего сада, завидев неподобающее сражение, со всех ног бросились к дерущимся.
      - Прекратите! Прекратите немедленно! - кричал возмущенный святотатством брат Эдмунд, на бегу воздевая руки.
      Кадфаэль, не тратя времени на увещания, подскочил к груму и рывком выхватил у него из рук дубинку, которую верзила уже занес над окровавленной головой жертвы. Грум зарычал от негодования, но не посмел противиться. Трое мужланов перестали истязать своего пленника, но все еще крепко держали его, как будто боялись, что он вырвется и умчится через ворота, словно заяц.
      - Мы его поймали! - загорланили все трое в один голос. - Поймали еретика! Он собирался уйти от суда, но мы схватили его, вот он - живой и невредимый ..
      - Невредимый? - сурово переспросил Кадфаэль. - Да вы едва не прикончили парня. Втроем набросились на одного! Он сам вошел в ворота, для чего понадобилось разбивать ему голову?
      - Мы весь день за ним гонялись, - похваляясь собственной удалью, доложил верзила. - Каноник Герберт велел нам его схватить. Так могли ли мы рисковать, когда он уже оказался у нас в руках? Нам велено было его разыскать и доставить, так мы и сделали.
      - Доставить? - переспросил Кадфаэль, бесцеремонно отстраняя одного из преследователей и становясь рядом с юношей, левой рукой он при этом обхватил Илэйва, чтобы поддержать. - Я, как только обогнул изгородь, увидел парня: он сам, по доброй воле шел сюда. Вы не имели права его хватать, что бы вы там себе ни воображали. И потом: с чего это ваш хозяин послал ловить его? Парень дал слово, что не сбежит, и аббат ему поверил: юноше разрешено беспрепятственно приходить и уходить когда ему вздумается. Если уж аббат довольствовался честным словом, чем же оно нехорошо для каноника Герберта?
      В это время из-за угла братского корпуса важной поступью выплыл приор Роберт. Он был весьма недоволен, что возникшая сумятица нарушает мирное течение молельщиков в храм.
      - Что? Что случилось? Разве вы не слышите колокол?
      Взгляд его упал на Илэйва: юноша с трудом стоял, поддерживаемый Кадфаэлем и Эдмундом. Одежда его была испачкана грязью и разорвана, лоб и одна щека в крови.
      - Ага-ага, - произнес он удовлетворенно, хотя и не без смущения, поскольку насилие не входило в его замыслы, - так тебя привели! Дорого же тебе обошлась попытка улизнуть. Мне искренне жаль, что ты ранен, но нельзя было бежать от правосудия.
      - Я не бежал от правосудия, - задыхаясь, проговорил Илэйв. - Отец настоятель разрешил мне свободно приходить и уходить, я дал слово, что не убегу, и я этому слову верен!
      - Это правда, - подтвердил Кадфаэль. - Он сам, по доброй воле вернулся в аббатство. Он как раз направлялся в странноприимный дом, где живет теперь вместе с другими паломниками, когда эти парни на него набросились, и сейчас они утверждают, будто поймали беглеца по распоряжению каноника Герберта! Каноник Герберт действительно так распорядился?
      - Каноник Герберт расценил свободу, предоставленную обвиняемому, как право передвигаться внутри аббатства, - сухо заметил приор Роберт. Признаюсь, что и я был того же мнения. Обнаружив отсутствие обвиняемого, мы предположили, что он бежал. Но я, конечно же, сожалею, что с ним обошлись так грубо... Что же теперь делать? Он нуждается в пригляде. Кадфаэль, осмотри его раны, а после вечерни я доложу аббату обо всем случившемся. Возможно, раненому понадобится отдельное помещение...
      "Или, иными словами, - подумал Кадфаэль, - содержание под замком. Что ж, по крайней мере подальше от всех этих олухов. Но поглядим, что скажет аббат Радульфус".
      - Если вы разрешите мне пропустить вечернюю службу, - сказал Кадфаэль, - я отведу раненого в лазарет и там займусь им. Вооруженная охрана, полагаю, ни к чему: парень слишком ослаб; но я побуду с ним, дожидаясь указаний от аббата.
      - Как-никак, - проговорил Кадфаэль, омывая голову раненого, - двоим из них досталось от тебя на орехи. - Илэйв и Кадфаэль находились в маленькой приемной лазарета, где в аптечном шкафу хранились лекарства. - Голова у тебя будет здорово болеть, - продолжал Кадфаэль. - Но череп, к счастью, выдержал. Серьезных повреждений нет. И все же придется тебе пожить особняком в карцере, пока гроза не минует. Будет у тебя постель не хуже, чем в странноприимном доме, да и стол, за которым можно читать: провинившихся помещают туда, дабы они исправили свой образ мыслей и покаялись. Ты умеешь читать?
      - Да, - ответил Илэйв, безропотно покорный под руками врачевателя.
      - Тогда можно будет взять для тебя книги из библиотеки. Правильное обращение с заблудшим состоит в том, что его необходимо снабдить трудами отцов Церкви, не оставить без доброго совета и благочестивых увещеваний. Я буду лечить твои раны, брат Ансельм - беседовать с тобой об этом и ином мире. Так что лучшей компании ты в нашем аббатстве не сыщешь, да еще с позволения начальства, учти, пожалуйста. И потом, уединение избавит тебя от напыщенных речей глупцов и от излишне ревностных громил, втроем набрасывающихся на одного. Погоди-ка! Вот тут больно?
      - Нет! - ответил Илэйв. Юношу успокоили слова Кадфаэля, и все же он не вполне понимал, как расценивать свое новое положение. - Меня, значит, посадят под замок?
      - Каноник Герберт наверняка будет на этом настаивать. А спорить с посланцем архиепископа не так-то просто. Ведь они и так не пришли к единому соглашению. Твое дело не может быть прекращено просто так, считает Герберт. Аббат же полагает, что сами они здесь ничего не вправе предпринимать, пока местный епископ не будет поставлен в известность. Завтра утром Зерло отправляется в Ковентри - нарочно для того, чтобы доложить епископу обо всем случившемся. И потому никто не причинит тебе никакого вреда и никто не будет докучать вопросами, пока епископ Клинтонский не скажет своего слова. А пока можешь проводить время в свое удовольствие. У брата Ансельма довольно сносная библиотека.
      - Мне бы хотелось, - позабыв о головной боли, с возрастающим интересом признался Илэйв, - почитать Блаженного Августина. Правда ли, что он все так и написал, как мне пересказали?
      - Об ограниченном числе избранных? Да, он писал об этом в сочинении, которое называется "Dе Соrrерtiоnе еt Grаtiа", если память мне не изменяет. Впрочем, - добавил Кадфаэль, - сам я никогда не читал его трудов, а только слушал чтения в трапезной. Ты разбираешься в латыни? Я тут тебе плохой помощник, но брат Ансельм может оказаться полезен.
      - Вот что удивительно, - замети Илэйв, размышляя над всеми недавними событиями. - В течение многих лет, когда я служил у Уильяма, путешествовал с ним и слушал его рассуждения, я не задумывался всерьез о подобных вещах. Все эти вопросы меня не тревожили. Иное дело теперь! Выходит, если бы никто не пытался очернить память Уильяма и отказать в похоронах, я бы ни о чем не задумался...
      - Да, со мной часто случается похожее. Но где брошено семя - там вырастет трава, и чем засушливей почва - тем глубже уходят корни.
      Джеван вернулся в свой дом близ церкви Святого Алкмунда, когда уже совсем стемнело. С собой он принес несколько лоскутов белого пергамента шелковистого на ощупь, тонкого и прочного. Джеван остался доволен своими трудами. Приор из Хьюмонда не будет разочарован: деньги, предложенные им за товар, не пропали даром. Джеван сложил пергамент в аккуратную стопу, пристально оглядел ее и наконец отправился ужинать, заперев лавку на замок. За столом его дожидались Маргарет и Фортуната.
      - Олдвин еще не вернулся? - спросил Джеван, с удивлением подняв брови и озираясь по сторонам: к ужину собралось только трое человек.
      Хлопотавшая у стола Маргарет озабоченно взглянула на Джевана.
      - Нет, Олдвин так и не появлялся. Я уже начинаю беспокоиться. Что могло его задержать?
      Джеван пожал плечами.
      - Наверное, Олдвин пал жертвой богословов, - предположил он. - Они используют его как приманку - и не отпустят, пока не выжмут досуха. Как они поступят с Илэйвом, неизвестно. Я запру дверь, когда пойду спать. Если Олдвин вернется совсем поздно, он может переночевать в конюшне на охапке сена.
      - Конана тоже еще нет, - заметила Маргарет, покачав головой. Праздничный день обернулся непрерывной цепью тревожных событий. - И Жерара я ожидала сегодня вечером. Надеюсь, с ним все благополучно.
      - Разумеется, благополучно, - заверил ее Джеван. - Его, как всегда, задерживают дела. Жерар весьма благоразумен и осторожен, и у него много хороших знакомых на окраине графства. К празднику он опоздал, оттого что пришлось совершить несколько новых сделок. Договориться с валлийским крестьянином - дело не быстрое. Не сегодня-завтра Жерар вернется, вот увидишь.
      - И что же он найдет дома? - с глубоким вздохом спросила Маргарет. Илэйв попал в беду, едва успев появиться; дядюшка Уильям мертв и уже похоронен; а Олдвину не расхлебать той каши, которую он сам же и заварил, К счастью, с тобой все в порядке, и с ним, надеюсь, тоже. Хоть какие-то дела в доме идут своим чередом.
      Маргарет убрала со стола и, по-прежнему покачивая головой и что-то приговаривая о своих смутных опасениях, ушла на кухню мыть посуду. Фортуната и Джеван остались сидеть в зале.
      - Дядюшка, - нерешительно сказала Фортуната после недолгого молчания. Мне нужно с тобой посоветоваться. Видишь ли, помимо своей воли я оказалась втянутой в это ужасное обвинение против Илэйва. Илэйв не верит, что ему грозит опасность, но я-то знаю, что это не так. И я хочу, я должна помочь ему!
      Непривычная серьезность Фортунаты поразила Джевана, и он пристально и Изучающе взглянул на нее: взгляд его черных глаз, как всегда, проникал в самое сердце племянницы и теплился нежностью.
      - Я вижу, ты встревожена больше, чем можно было ожидать, ведь ты едва успела свидеться с ним после стольких лет разлуки!
      Джеван не задал ей вопрос, и все же Фортуната решила ответить.
      - Я поняла, что люблю его. Как еще можно назвать мое чувство? И здесь нет ничего странного. Ведь я знала его много лет, прежде чем мы расстались. Он очень мне нравился, хотя и не подозревал об этом.
      - Но вы успели с ним сегодня побеседовать... По выходе из аббатства, насколько я помню? - проницательно отметил Джеван.
      - Да, - согласилась Фортуната.
      - И теперь, я догадываюсь, он уже знает, как он тогда тебе нравился! Но уверил ли он тебя в том, что и ты ему тоже нравишься?
      - О да, конечно. Илэйв сказал, что если забыть о других причинах, которые удерживают его здесь, то он остался бы из-за меня, несмотря на грозящую ему опасность. Дядюшка, ты знаешь, что я получила приданое от Уильяма. Когда вернется отец и откроет шкатулку, мне бы хотелось использовать все, что бы там ни нашлось, для спасения Илэйва. Заплатить за него выкуп, если это дозволяется... Уплатить судьям, чтобы они отпустили его... На худой конец, подкупить стражников и устроить побег. Покинув Англию, он сможет чувствовать себя в безопасности.
      - Ты готова подкупить судей, ослушаться священников! Разве ты не находишь в этом ничего дурного? - грустно усмехнувшись, спросил Джеван.
      - Нет, ведь Илэйв ни в чем не виноват. Если они обвиняют его, значит, именно они поступают дурно. Но я поговорю с отцом. Может быть, он попросит за Илэйва? Ведь отца все знают и уважают - и судьи, и священники, весь город. Если Жерар Литвуд поручится за кого-либо, неужто к его мнению не прислушаются?
      - Наверное, прислушаются, - горячо поддержал девушку Джеван. - По крайней мере, не мешает попытаться, ведь я уже сказал тебе: если ты хочешь, Илэйв войдет в нашу семью. Отправляйся к себе и спи спокойно. Кто знает, какое чудо спрятано в этой шкатулке?
      Конан успел вернуться прежде, чем Джеван запер входную дверь. Он был слегка навеселе после дружеской пирушки: в Мардоле, в пивной, приятели достойно отметили завершение праздника.
      Олдвин так и не вернулся.
      Глава седьмая
      Брат Кадфаэль поднялся задолго до заутрени, взял свою котомку и отправился к реке собирать травы, в эту пору года сочные и свежие. Небо сквозь утреннюю дымку таинственно голубело, и облака отливали розоватым перламутром. Но день обещал быть жарким. Во дворе Кадфаэль увидел, как грум выводит из конюшни пони для Зерло. Дьякон епископа уже проснулся и вышел из гостиницы, на крыльце он задержался, вдохнув полной грудью свежий утренний воздух. Дьякон был рад путешествию, которое сулило ему отдых от тяжелого компаньона, хотя сама цель поездки в Ковентри не была ему приятна. Как человек мягкий по натуре, он был удручен предстоящим докладом епископу о событиях, могущих обернуться для юноши серьезными неприятностями. Однако следовало надеяться, что Зерло изложит это дело, всячески стараясь изобразить Илэйва в самом выгодном свете. Роже де Клинтон слыл человеком добрым, набожным и щедрым, хотя и строгим. Он основывал приюты и богадельни, опекал малоимущих священников. А Илэйв жил бы сейчас спокойно, сумей он тогда обуздать внезапное стремление докопаться до истины.
      "Надо бы поговорить с Ансельмом, пусть подберет для юноши книги", напомнил себе Кадфаэль, сворачивая с пыльной дороги на зеленую тропку, спускавшуюся к берегу меж густого кустарника, покрытого свежей листвой, замечательное прибежище для беглецов и лесного зверья. Опрятные огороды долины Гайи тянулись вдоль берега, от воды их отделяла изумрудная полоса некошеной травы. Близ огородов простирались фруктовые сады и поля, засеянные пшеницей. Тут же находилась заброшенная мельница. У самого берега рос ивняк, низко нависавший над стремительным и спорым течением. Кое-где в кромке берега образовались промоины, и вода стояла там на песчаном мелководье, обманчиво ровная и безобидная. Кадфаэлю нужны были окопник аптечный и мальва болотная, с корнями и листьями. Он хорошо знал, где эти травы растут в изобилии. Отвар из корней и листьев окопника исцелит ушибы, а мальва заживит раны на голове юноши. Свежие травы помогают лучше, чем мази и припарки, приготовленные из высушенных растений. Сухие травы хороши для зимы.
      Наполнив котомку, Кадфаэль уже собрался потихоньку брести назад, поскольку времени до заутрени оставалось еще достаточно, как вдруг заметил в воде странный белый цветок, который ленивая струя воды то вдруг выталкивала из-под берега и нависающих над ним кустов, то втягивала обратно вместе с запятнанными белыми лепестками. Рябь, пробегавшая по воде, усеивала лепестки искрами: солнце уже успело пробиться сквозь утреннюю дымку. Когда цветок вновь вынырнул наружу, Кадфаэль заметил, что лепестки прикреплены к толстому белому стеблю, неожиданно уходившему во что-то темное.
      Вдоль русла были определенные места, где река выбрасывала на берег все, что попало в нее выше по течению. При низком уровне воды, если что-то роняли в реку за мостом, то вылавливали именно здесь. Добыча реки, миновав мост, беспрепятственно плыла дальше, ее можно было отнять у Северна вдоль всей долины Гайи. Но когда река вздувалась от зимних ветров или переполнялась от талых вод, Северн тащил свою добычу дальше, чтобы вышвырнуть где-нибудь возле Аттингема либо увлечь на бурных волнах в необозримые просторы. Кадфаэль был знаком с причудами реки, знал он и то, из какого корня произрастает этот бледный, дряблый цветок. Великолепное утро, подобно розе, распускающейся под сенью полупрозрачного облака, предвещало, как оказалось, сумрачный день. Кадфаэль положил котомку на траву, подоткнул подол рясы и пробрался сквозь кусты к мелководью. Течение вынесло утопленника на отмель, там он и остался лежать головой в сторону воды. Лицом он уткнулся в песок, но левая рука его свободно колыхалась над темной водой. Худой, узкоплечий мужчина в темно-коричневой куртке и штанах, и сам он был весь тусклый, словно данные ему некогда жизнью яркие краски выцвели со временем. Изрядно поседевшие спутанные волосы едва покрывали голову. Но не река погубила его: в воде он оказался по чьему-то злому умыслу. На спине - там, где складки его куртки свободно пузырились над водой, - виднелась длинная прорезь, из верхнего конца которой слабой струйкой сочилась кровь, пропитавшая домотканое сукно. Там, где спина достаточно выступала над поверхностью воды, кровь уже запеклась в коросту.
      Кадфаэль зашел в воду по лодыжки и встал поближе к покойному так, чтобы тело не унесло течением, когда он будет его переворачивать. Перевернув покойного на спину и взглянув ему в лицо - длинное, еще хранившее выражение унылости, - Кадфаэль узнал Олдвина, слугу Жерара Литвуда.
      Бедняге уже ничем нельзя было помочь. В воде он пролежал несколько часов. Но оставлять его так тоже не годилось: течение могло вновь подхватить и унести тело. Кадфаэль взял покойника под мышки и, протащив по мелководью к самому пологому месту берега, выволок на траву. Сделав это, Кадфаэль торопливо зашагал по тропинке вдоль реки вверх по течению. На миг он заколебался: поспешить ли ему с новостями в город, к Хью Берингару, или вернуться в аббатство и сообщить о случившемся настоятелю и приору. Кадфаэль решил, что пойдет в город.