ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Легкого пути, мин.

– И тебе легкого пути, миной, – отозвалась Машка на приветствие.

Это я так думаю, что приветствие. Надеюсь. Не хочется, чтоб после ее слов началась реальная кабацкая разборка. Не то у меня настроение. Да и запахи вокруг очень уж аппетитные. Я невольно сглотнул, и брюхо тут же громко заурчало, напоминая, что последние дни я пихал в него всякую дрянь. Подножный корм, можно сказать. В другое время я бы и не глянул на такое, но когда в пузе пусто, то и горелый прошлогодний орех жратвой покажется. Другие пункты нашего походного меню лучше не вспоминать.

Сытый человек отличается большей брезгливостью и разборчивостью. Но пара недель строгого поста – и он сжует что угодно, не заморачиваясь вопросами: «Кого это я ем? И почему без соуса?»

Машка за эти дни превратилась в ходячие мощи. Я тоже не оброс жиром.

И доказывать сейчас, что я круче крутых яиц, не было ни малейшего желания.

Наверно, кто-то наверху очень любит меня: ничего и никому доказывать не пришлось. Даже когда хозяин кабака обратил на меня самое пристальное внимание.

– Легкого пути, миной. Рад тебя видеть.

Я промолчал. Только кивнул. А чего тут говорить? Мол, я тоже рад и все такое?.. Так это по моим голодным глазам видно. Похоже, кабатчик разглядел в них чего-то еще.

– Ты сильно изменился, миной Рид. Я не сразу узнал тебя.

Я тоже не мигом сообразил, что «миной Рид» – это я. Бывает. Иногда мои мозги включаются быстро, но бывает и по-другому: будто пью по утрам тормозную жидкость. Вместо кофе.

Здоровяк-кабатчик радовался моему появлению. Очень активно. А я молча улыбался. Сказать ему, что он обознался? Ага, щазз… Вот только обед сжую и завещание напишу.

«Шути с равными себе или с умными».

Слышал я как-то такой совет. Очень неглупый мужик сказал. Вот я смотрел на хозяина кабака и понять пытался: умный он или как. То, что мы разных весовых категорий, – это я сообразил сразу.

Роста я с ним одинакового, но в плечах он шире раза в два, в толщину же – в три с половиной, а то и в четыре. Центнера два в нем. Как минимум. Но назвать мужика жирным язык не поворачивается. Таким точно жиром обрастают борцы сумо. А какими «неповоротливыми и медлительными» бывают толстяки, я уже видел. В Японии. В стране, не в кабаке. А как тот кабак обзывался, не помню. Там один из таких вот «сумистов-сумоистов» с места, без разбега, вспрыгнул на стойку бара. А она мне по грудь была. И тут же рухнул вниз. На того придурка, что был по другую сторону стойки.

Не знаю уж, из-за чего у них вышел спор, но сила удара получилась такой, что меня на полметра подбросило. Вместе со стулом и чашкой. Не пьют японцы свою водку из нормальных стаканов, еще и называют ее неприлично – саке. И приезжим в пиалки эти сс… наливают. Но попробовать-то любопытно. Вот и… Пока я спасал свою выпивку, обидчик и обиженный на полу кряхтели. Будь один из них нормальной комплекции, получился бы несчастный случай с летальным исходом. В смысле: летала бы душа над плоским телом и удивлялась: под какой это каток она угодила. А так, помяли немного «колобки» друг друга, встали, отряхнулись и разошлись в разные стороны. Каждый к своим почитателям.

Такое вот «жирные и ленивые» могут отчебучить. В нашем мире. А на что они способны в этом, проверять как-то не тянет. Да и хозяина не хочется нервировать. До обеда. Выгонит еще и пожрать не даст, а под такие запахи я и «жареные гвозди» сжевал бы. Те, что в «Пекине» подавали. Веселый такой кабак. Не для бедных. А где эти «гвозди» жили и чем питались, когда сырыми червями были, мне по барабану. Это Ларка закатила потом истерику: вроде отравить ее кто-то хотел. Не поймешь этих баб: то ей экзотику подавай, то чтоб все понятно и привычно было. Сами не знают, чего хотят.

Вот Машка знает. Сразу обед и комнату заказала. А здоровяк ей:

– Как пожелаешь, мин.

Потом ко мне:

– А тебе, миной, нужна комната, еда, или то и другое?

– Сначала еда. А потом я хочу помыться.

Мужик хлопнул себя по животу и широко улыбнулся.

Н-да, а зубки у него не совсем человеческие. Такими кости хорошо дробить. Мозговые.

– Все тот же миной Рид! В прошлый раз ты один извел больше воды, чем все остальные мои гости. – И здоровяк засмеялся еще громче.

Я составил компанию кабатчику, хотя веселиться на голодный желудок мало радости.

– Знаешь, миной, твоя комната сейчас свободна. И в ней стоит новая джакка. Самая большая, какую я только видел. Ты должен на нее посмотреть.

Спорить я не стал.

– Разумеется, посмотрю. Если ты покажешь.

– Вот так сразу? А как же еда?

– Потом. Надеюсь, все не съедят, пока я буду ходить с тобой.

Не мог же я сказать, что не знаю, куда идти, и даже не представляю, на чего смотреть надо.

– Чтоб у толстого Ранула все съели?! – возмутился хозяин кабака. – Ты забыл, как тебя здесь кормили?

– А зачем бы еще я сюда вернулся? Поглазеть на тебя да узнать, на сколько ты потолстел?

Я рискнул и пошутил. К счастью, не ошибся. Ранул оглушительно захохотал и хлопнул здоровенной – куда там моей! – ладонью по перилам. Хорошо, что не по моему плечу. От его шлепка вся лестница затряслась.

– Идем, миной Рид. А потом я накормлю тебя самыми вкусными чибо. Слышишь, бездельник? Остаешься за меня!

От стены отделился Ранул номер «два». Только выше, тоньше, моложе и мрачнее. А вот с таким я шутить не рискнул бы. У пацана лицо прирожденного омоновца. Страдающего от несварения желудка.

Рядом с настоящим Ранулом пацан смотрелся несчастным заморышем. А вот в сравнении со мной – очень даже наоборот. «Бездельник» взял в руки дубинку, чуть больше бейсбольной биты, и стал напротив двери. Не знаю, зачем ему при таких кулаках еще и дубинка понадобилась. Для милосердия разве что.

Лестница застонала под ногами Ранула. Пожалуй, идти рядом с ним смог бы кто-то совсем уж тощий. Вроде Машки, что осталась внизу. Разговорилась она там с парочкой в синих плащах, пока я общался с кабатчиком. Мешать ей я не стал. В последние дни она была неприступней Марианской впадины и холоднее арктической ночи. Кажется, она злилась на меня из-за чего-то. Знать бы еще из-за чего. Я кивнул на прощание. Она не ответила. Прикинулась очень занятой. Или думала, что я вернусь и устрою сцену ревности? Так за красавцем в синем есть кому присмотреть. И она куда аппетитнее Машки будет.

Еще пара ступеней, поворот, и тех, кто внизу, закрыли высокие перила. Ранул целеустремленно топал впереди. И дышал размеренно и мощно. Сердце и дыхалка у него в норме. Это и без рентгена видно. И с давлением, похоже, никаких проблем. Такие нагрузки, а цвет затылка не изменился. Могучий мужик. Я вот поднялся на второй этаж всего, а в глазах уже темно. Надеюсь, от недоедания только. Мне бы поесть и отоспаться по-человечески. Отдых и нормальное питание творят чудеса. Не со всеми и не всегда. Но в моем случае должно сработать.

Дверь у моего «люкса» оказалась такой же добротной, как и все в этом кабаке.

– Трудный Путь был? – спросил Ранул, когда мы вошли в комнату и я привалился к стене. Чтоб не рухнула вроде как.

– Трудный, – не стал отнекиваться. – А по мне не видно?

– Трудный Путь, вкусная еда, теплая грелка и спокойный сон, а что еще нужно настоящему мужу?

Я согласился со всем, кроме грелки. Ранул захохотал. Мощно, раскатисто. И голос у него такой же. Низкий и густой. Отрастить бороду, крест на пузо – и от попа не отличишь. Ряса в наличии имеется. Или как там эта хламида обзывается? Хатума.

– Даже подумать боюсь, какой Путь ты прошел, если от грелки отказываешься.

– Правильно делаешь, миной Ранул. Твое дело – кормить уставших гостей, а не думать. Или хочешь поменяться со мной?

Хозяин кабака покачал головой:

– Стар я для дальнего Пути. Силы уже не те. Да и хорошую еду я люблю больше, чем хорошую дорогу.

– Это видно, миной. Это очень даже заметно. И насколько ты стал… тяжелее с нашей последней встречи?

Ранул огладил грудь и живот, изобразил на лице задумчивость.

– Стобов девять, думаю.

– Да?..

– Или десять. – Еще один проход по груди и животу.

– Сколько же в тебе всего?

– Сто двадцать два.

– Всего лишь?!

Сначала удивился, а потом сообразил: не о килограммах мужик говорит.

– А что?

– Я думал, больше. Думал, лестница не выдержит.

Пошутил это я так, а Ранул на полном серьезе все принял. Обиделся за родные пенаты.

– Ее еще мой отец топтал. А в нем сто шестьдесят девять стобов было!

Ни фига себе! Если в этом за двести, то его папочка за триста кило весил. И он ходил еще при этом?! Могучая, однако, семейка. Интересно, а лестницу с тех пор чинили?

Спросил.

Оказалось, ни разу.

М-да. Больше я с Ранулом ходить по ней не буду. Мне еще не настолько жить надоело.

Заходить в комнату без приглашения здесь не принято.

У нас вообще-то тоже не любят, когда дверь открывают в самый неподходящий момент. Могут и послать. По известному адресу. А тут с незваными гостями поступают еще радикальнее. Это я на собственном опыте выяснил.

Поболтали мы с Ранулом, душевно так, и он на кухню свалил. Обед мне готовить. Как особо дорогому гостю. А я в номере остался. Решил не откладывать мытье на попозже. Жратва через час будет готова, а воду горячую мне сразу принести обещались. Ну и… чем-то время надо занять. Спать? Грязным и голодным – мне уже надоело. А тут все удобства в номере. С экзотическим, понятно, уклоном.

Джакка нашлась за ширмой. Широкая бочка, вместо сидячей ванны приспособленная. Странная такая емкость – легкая, прочная и без единого шва.

Джакку из джаккасы делают. Трава здесь такая растет. Вроде нашего бамбука. Только размерами побольше. Если ее правильно порезать, бочки получаются. И дно вставлять не надо: внутри джаккасы толстые перемычки. Все это я во время обеда выяснил. Ранул мне компанию составил. А под вино и чибо я много чего узнал. Интересного.

Ремонт в этом номере делали. Гости в нем небольшую разборку устроили – …немножко поспорили, поколдовали и… – пришлось, короче, перестилать полы, красить стены и ставить новую мебель. Пожар совсем небольшим был… Ранул, понятное дело, в убытке не остался. Вот только во время ремонта нашелся «мой» тайник. Никто его специально не искал. Так уж получилось. И меня убедительно просили не обижаться и принять все обратно.

Вместе с обедом, Ранул принес и «мои» вещи.

Небольшую коробку, перемотанную шнуром и запечатанную печатью. И сверток. Побольше. На нем два шнурка оказалось. И две печати. Полустертая – на старом и красная, с крылатой кошкой, – поверх нового шнура. Я повертел вроде как свои вещицы и рядом положил. А хозяин кабака вздохнул. Глубоко и громко.

Похоже, Ранул спал и мечтал быстрее избавиться от них. Чего ж не загнал тогда, а меня дожидался? Чем это я-другой так впечатлил его? Прям до дрожи в руках. Вряд ли теперь узнаешь.

А вот куда здесь ходят по надобности, я узнал.

За ширму. Не ту, что джакку прикрывает. За другую. Я, наверно, минуту пялился на стул с крышкой и высокий кувшин под ним. Видел я похожее сооружение. В магазине для ползунковых. Не думал, что такое же устройство для взрослых делают. Для вполне здоровых, которые и во дворе удобства поискать могут.

Ну воспользовался услугой, вышел из-за ширмы и прокомментировал, чего я думаю про тех, кому такой туалет во дворе лень установить.

Ранул удивился не меньше моего:

– Зачем тебе усул в кустах, если есть куст?

– Чтоб нюхать цветы, а не дерьмо!

– Дорога научила тебя шутить, миной, – сказал здоровяк, отдышавшись.

Ну научила, так научила. Интересно только, чего смешного я сказал?

Еще выпили-поели, снова поговорили…

Идею передвижного туалета Ранул встретил таким хохотом, что я даже испугался за его здоровье. Так же внезапно мужик успокоился и сказал, мол, в этом новшестве чего-то есть и если в других странах…

Короче, расстались мы лучшими друзьями и до лестницы шли в обнимку. Потом я обратно повернул. Машку решил проведать, да и за жизнь поговорить. Не очень-то мы ладили последние дни. Не знаю, с чего она взяла, что мне нужен хозяин. Будто позаботиться о себе я сам не могу. Вбила в свою башку, что я – обиженный Санутом. Гайнул, короче. Есть у этого слова другой перевод, но он мне нравится еще меньше, чем «стукнутый».

Ну не знаю я некоторых очевидных вещей – для Машки очевидных, не для меня! – так это не повод считать меня дебилом и обзывать гайнулом. Моему незнанию есть вполне разумное объяснение. Но Машка мне не верит. Чего она думает, я не знаю, а вот чего говорит – так лучше и не повторять. И откуда она такие слова знает? Или этому тоже в ведьмовских школах учат?

Не таким уж я пьяным был, когда возле Машкиной двери остановился. Просто не учел, что дверь толстая. Стукнул разок – и ручку на себя. А дверь и открылась.

Маленькая комната оказалась у Машки. Куда как меньше моей. И почти все место занимает кровать. А на ней – скромная такая групповушка. На троих.

Лица мужика я не увидел. Только синий плащ ковром на полу. И такого же цвета штаны. На той, которая была с ним – я про себя обозвал ее Златовлаской, – остались только сапоги. Голой она оказалась еще аппетитнее, чем я думал. А Машка почти затерялась между ними. И была единственной, кто меня заметил.

Извиниться или ругнуться я не успел. Чего-то остро-стальное вдруг появилось в ее пальцах, хищно блеснуло сквозь рыжие лохмы, и я тут же захлопнул дверь. С той стороны в нее ударило нечто твердое. А может, мне показалось. Но открывать дверь еще раз я не стал.

И когда протрезветь успел – не заметил.

Добрел до своего номера – медленно шел, все ждал, что Машка выйдет, позовет, – закрыл дверь на засов, в руку мою толщиной, и одетым повалился спать. До восхода Санута у меня еще было время.

Не развлекать же мне самого себя во время Желтой луны. Машка столько ужасов про нее рассказала, что я и не знаю уже, чему верить. Вот и не искушаю судьбу. Видал я бедолаг со съехавшей крышей. В своем мире, не в этом. Так что приходится заниматься виртуальным онанизмом – думать.

А чем мысль отличается от других отходов жизнедеятельности? Тем, что невидима? Так это для меня она невидима, а для других, может, очень даже… Вот если человек не видит свое отражение или вообще слепой – так он чего, и не существует вовсе?

Вопрос тот еще.

Был у меня приятель, любил он такие вопросы… Пять минут базара с ним – и у неподготовленного человека планка падала. У подготовленного – через десять. Витькой Карамазиным его звали. «Куда остальных братков дел?» – прикалывались мы над ним когда-то. А ведь никто из нас даже и не читал этих «Братьев Карамазовых». Не было потребности. Ни у кого. Кроме Витьки. Подподушечной книгой она стала у него. За неимением личного стола. Днем в сумке, ночью – под подушкой. «Я не такой, как они, – тыкал Витька в обложку. – Я еще круче!» Может, и круче, сравнить-то мне не с чем. Долго он с этой книжкой носился – года три, а потом сам чего-то кропать начал. Карандашом. Напишет и сотрет, опять напишет – сотрет. Так и прозвали его – Писарь. Потом, когда он зачитывать свою писанину начал, – Писателем. С ударением на первый слог. Кто кого всерьез принимает в тринадцать лет? И кто тогда думал, что Витька реально им станет? Настоящим, много читаемым и издаваемым. Самым первым из нас выйдет в люди.

«Вышел в люди и не вернулся». Была у меня ручка с такой надписью. Когда-то давно. Была да куда-то делась. Вместо нее мне другую подсунули: «Злые вы, уйду я от вас». Так и не узнал я, кто это сделал. Не до того мне как-то стало. Пришло мое время «выходить в люди». Но для меня это была репетиция взрослой жизни пока еще, а для Витьки настоящая смена приговора. Медленное утопление вместо удушения. Это когда он отдался и продался издателю. Со всеми потрохами. И каждый год теперь по три книжки на-гора выдает. Кошмар! Я бы так не смог. Каждый день двоих резать – это куда ни шло – выдержу. Даже троих, если хорошо попросят. Но десять часов в день насиловать свои мозги?!. Каждый божий день, из года в год… Это без меня, при любой погоде. А Витек как-то справляется: кропает книжки, живет со своей издательшей или редакторшей (не помню, кто там она у него, но то, что мадам старше лет на пятнадцать, – тут и без рентгена видно).

А Витьке по барабану.

Ему всю жизнь все было по барабану. То нас «поскребышами» называл: раз уж вылупили вас мамаши в конце века, значит поскребыши. Так Лёва бил себя кулаком в грудь и доказывал, что двухтысячный – это начало века, а не конец. Не знаю, кто из них прав. Что тогда, что сейчас – мне это по бубну. Было и есть. Витек как-то пошутить над Лёвой вздумал. Мол, спокойно, пар-ниша, остатки сладки, а сладкое все любят… За такое утешение Лёва чуть душу из него не вытряс. А Витька только смеялся да утирал кровавые сопли.

А потом, когда Лёва тащился от какого-то старого фильма, то ли «Бригада», то ли «Команда», и всех строил играть в крутых пацанов, Витька анекдоты стал рассказывать. Тоже старые. Про мужиков в красных пиджаках. Так Лёва нашел этот сборник анекдотов и в клочки изодрал. Но Витька все равно их рассказывал, он прочитать эту книженцию успел и запомнить.

Не знаю, кто из них был большим психом, Витька или Лёва: один болтал что ни попадя и в морду получал, другой с этой идеей носился… Типа мы крутые, мы братва… и сколотил-таки из нас команду. Заводной Лёва пацан, самый заводной из всех, кого я знаю. Без него нас бы всех зарыли и забыли. «Гоблины» или «вампиры». Обижали они нас, мелких. Поначалу. Потом вся наша компашка стала чистить морды обидчикам. Отлавливали по одному, по двое и мстили, как говорится, за себя и за того парня. Типа я мстю и мстя моя страшна. Так Витька со всеми наравне участвовал. Может, из любви к экстриму, а может, из уважения к Лёве. Поди пойми писательскую душу.

С такими вот загадочными пацанами я рос. И потом с ними плотно общаться приходилось. Регулярно. Жизнь так у меня сложилась.

В последнюю нашу встречу Витек загадку загадал, даже у Лёвы крыша съехала. А ведь ее у Лёвы отродясь не было. Он у нас – человек-кабриолет: крыша не предусмотрена заводом-изготовителем. Хорошо хоть Сава не слышал эту загадку. Он от Витькиной болтовни вечно в ступор впадал. Да я и сам обалдел, когда он выдал: «Смешали в одном стакане водку с водой и что испортили в итоге: воду, водку или стакан?» Еще и добавил, паразит: «Насчет испорченного воздуха отмазки не принимаются».

Не люблю я таких вопросов: чего бы ни ответил, все равно чувствуешь себя идиотом.

А ведь до четырнадцати мне тоже было все по барабану. Ни времени, ни желания заморачиваться философскими вопросами у меня не было. Типа: мое предназначение в этой жизни, или для чего встречаются двое? Понятное дело для чего! Это я и в восемь лет уже знал. Или объяснять кому-то надо? Тогда для неграмотных поясняю…

Ну встретились он и она, ну было у них подходящее настроение, а у нее еще подходящий день к тому же… ну и того… дали начало новой жизни. Желанной или не очень, а то и вовсе никому не нужной. Тут уж кому как повезет. Мне вот повезло – я родился. А многие так и не дожили до этого дня. Их извлекли раньше срока и по частям. Неприятное, надо сказать, зрелище и работа грязная. Может, поэтому я и не стал гинекологом. У хирурга тоже руки в тепле… и в крови по локоть, но все же больше возможностей сказать жизни «спасибо». (Такая вот философская заумь забредает в башку, когда пялишься на полную луну.) Я вряд ли когда вслух сознаюсь в таких душещипательных мыслях. Отнекиваться стану, если заподозрят. Не вяжутся они с моим имиджем. Не положено их иметь нормальному мужику. Другие мысли у него должны быть.

«В башке Серого одни бабы и бабки» – обо мне это сказано. Вернее, говорилось. А Серый – фамилие это мое. И спасибо матери за нее. Могло ведь и хуже быть. А как живется с дурацкой фамилией, я не понаслышке знаю. Трудно было там, где я обитал до начала половозрелого возраста. В дур… пардон, в детдоме таких лупили все кому не лень. Терпи, а жить хочешь – дерись. Вот и жил как мог. А после четырнадцати будто в сказку попал: чем дальше, тем смешнее. Вспомнила обо мне вдруг родительница. Замуж она опять вышла, и на сей раз за того, от кого меня родила. Бывают же совпадения! Вот папа с мамой подумали и решили вернуть мне «вырванные годы», искупить отсутствие внимания. Приехали, забрали. И окружили, так сказать, родительской любовью. Основательно так, чтоб из окружения не вырвался. Мне еще повезло, что в четырнадцать я к ним попал, а не в четыре – «залюбили» бы до смерти. Или до полной потери индивидуальности.

Смешно сказать, в школу меня возили и из школы. Да еще охрану приставили: «Чтобы деточку никто не обидел!», чтобы мама и папа за меня не боялись. Хотел сказать, мол, в той школе меня бояться надо, да вовремя сдержался. Меня уже тогда медицина интересовала, а «горячо любимый» папа обещался в институт пристроить. Ума-то у меня хватало, а вот с баблом туго было. Я ведь не абы кем хотел стать – хирургом, а это не самая дешевая специальность. И не для самых тупых.

Дураком меня мать не родила, спасибо ей за это. Умная была стерва. Самая умная и хитрая из тех, кого я знал. А еще чертовски красивая. Настолько, что ее стервозный характер муж терпел не один год. Потом маман находила следующую кормушку, пожирнее и, как всегда: «Прощай, дорогой, останемся друзьями». Так она и моему папаше лет через пять заявила. Но к тому времени он уже привык считать себя отцом гения и будущего хирурга. С большой буквы, понятное дело!

Лучшим студентом на курсе я был. А то и на всем потоке. Уже на третьем году латал Лёвиных пацанов. Пулю там вытащить или скобы наложить – это и зубной врач сможет. Если попросить как следует. Между баблом и пистолетом умный человек чего выбирает? То-то же. А я не идиотом родился. Скорее уж наоборот. Вот и приходилось дураком прикидываться. У кого весь ум в талант ушел. Гением от скальпеля меня считали. А я скромно молчал в тряпочку. Не болтать же, что практики у меня больше, чем у всего курса, да и практиковать я начал раньше, чем вторичные половые признаки проклюнулись.

Но солидный папа тоже не все может, если подставишься по полной программе. А меня угораздило в разборке засветиться. Скромной такой. Всего лишь со стрельбой и поножовщиной. Сначала зрителем, а потом действующим лицом. Почти главным. Из меня объект для анатомички хотели сделать, вот и пришлось возразить. Действием. А чего может хороший хирург с осколком стекла – словами трудно описать, это видеть надо. Или сразу переходить на латынь. Короче, когда все эти так называемые разбирательства закончились, мне пришлось выбирать между армией и тюрьмой.

В армии мне тоже работу по специальности предложили, вот я и отказался от тюрьмы. Конечно, работа полевого хирурга отличается от работы обычного, но азы я уже знал, а все остальное добрал на месте. Типа практика после ординатуры.

Чудное это местечко называлось Богудал. Маленький такой городок в горах. На границе трех стран-соседок. И две из них никак не могли поделить его меж собой. Третьей долго было по фигу, а потом надоело, что всякие по ее территории шастают, и раскатала она этот городок по камушку. В то время я уже на гражданке был. А вот в Богудале мне каждый день людей приходилось резать. Пачками. И не только в операционной.

Был у меня дружок, даже не друг, а так, чего-то среднее между знакомым и приятелем. Иногда спирт вместе пили, иногда бабу на двоих делили. Витьку-писателя он мне напоминал. Тоже любил загадки загадывать. Заковыристые такие.

Мол, чего общего между могильщиком и археологом? Ответ: оба с прахом дело имеют. А в чем разница между ними? В том, что один закапывает, а другой совсем наоборот.

Такие вот вопросы задавал Саид. А на последний он не успел ответить. Обещал, когда вернется, но…