Виктория ПЛАТОВА
      ПОБЕДНЫЙ ВЕТЕР, ЯСНЫЙ ДЕНЬ
      ТОМ 2
      Часть II
      МИСТРАЛЬ
      ...Ну, конечно же, он назывался совсем по-другому, этот ветер.
      Он назывался совсем по-другому, и в нем не было никакого намека на седловину между Тулоном и Монпелье. И никаких запоздалых зимних сожалений о кипарисовых аллеях. Которые так и не смогли защитить от холодов долину Роны.
      Но на долину Роны вкупе с горами Севенны Лене Шалимовой было ровным счетом наплевать. До зимы было далеко, до Франции - еще дальше. А городишко Ломоносов, где на рынке всегда можно было достать роскошные морские раковины по бросовой цене, - городишко Ломоносов был под боком. Каких-нибудь сорок минут от Обводного канала - и готово. В своих бесчисленных театрально-челночных поездках они неоднократно протыкали насквозь его центральную улицу (закостеневшую в своей гордыне, как Дворцовый проспект), но так ни разу и не остановились на ней. Теперь придется остановиться. Свернуть налево, взобраться наверх. Спросить у зазевавшегося прохожего, где находится больница. Там, в больничном морге, и лежит сейчас Афа Филипаки.
      В Ломоносов они поехали втроем - Лена, Гжесь и Маслобойщиков, специально для такого случая прервавший тур вальса с белой горячкой. Светаня от поездки отказалась, сославшись на слабые нервы и общее, весьма плачевное состояние организма.
      - Климакс, мать моя, - доверительно сообщила она Лене по телефону. Климакс - вещь серьезная. Климакс - это тебе не прокладки на трусы клеить.
      - Объясни, что происходит?
      - Вот доживешь до моих лет...
      - Я не об этом, - невежливо прервала Лена Светаню. - Что случилось с Афой?
      И как вы об этом узнали?
      - Представь себе, эта идиотка написала заявление об увольнении из театра. На имя моего забулдыги. Со всеми данными.
      Как будто кто-то просил ее об этом. Вроде бы эту бумажку и нашли на теле.
      - Несчастный случай?
      - Они ничего не говорят. Во всяком случае - по телефону. Тело обнаружили в понедельник где-то под Ломоносовом, у железнодорожного полотна. Думаю, вы все узнаете на месте.
      Господи, что за прихоть с заявлением?
      Их помятый "Глобус" существовал только в больном воображении мэтра. Даже Гжесь, с непонятным пиететом относившийся к старому пьянице, не воспринимал школьную антрепризу всерьез. И вдруг какое-то заявление! Афу нашли в понедельник, а Маслобойщиковым позвонили во вторник вечером. Все правильно, им нужно было время, чтобы найти концы. А концов-то как раз и не было: мать и две сестры Афы еще в середине девяностых уехали в Грецию. На историческую родину, как принято выражаться. Афина же осталась в Питере она мечтала о карьере танцовщицы. Бедная Афа, Афина Парфенос, Афина Промахос... Последний всплеск карьеры - тело у железнодорожного полотна. И даже оплакать его некому.
      На то, чтобы найти больницу и морг при больнице, им понадобилось пятнадцать минут. Еще столько же ушло на поиски пива для мэтра. И когда "шестерка" Гжеся наконец-то прибыла на место, их уже ожидали.
      Плотный, замотанный жизнью дядька, представившийся капитаном Целищевым, и поджарый щенок, представившийся врачом-патологоанатомом Луценко.
      - Вы Масленников? - хмуро спросил капитан.
      - Маслобойщиков, - вступился за мэтра Гжесь. - Гавриил Леонтьевич Маслобойщиков.
      - А вы кто?
      - Это мои ученики. Актеры. Друзья покойной, - теперь уже Маслобойщиков вступился за Гжеся. - Ведите нас к ней!
      От Гавриила Леонтьевича так сильно пахнуло настоянной на водке системой Станиславского, что капитан Целищев стушевался и юркнул за облезлую, крашенную охрой дверь морга. Маслобойщиков с Гжесем последовали за ним.
      - Я не мог видеть вас раньше? - спросил у Лены щенок-патологоанатом, галантно придерживая дверь, - Здесь - вряд ли.
      - Нет, правда... Может быть, в театре?
      - Ну, разве что в последнем фильме Спилберга. У меня был там довольно приличный эпизод.
      Патологоанатом засмеялся, показав крепкие молодые зубы: он оценил шутку.
      - Что произошло?
      - Убийство произошло, - железобетонный врачишко по-прежнему улыбался. - И все-таки я вас где-то видел.
      - Убийство? Кому понадобилось убивать Афу?
      - Как вы сказали? Афу? Забавное имя...
      Вообще-то, само убийство - не моя парафия. Увы. Ничего не могу сказать по этому поводу. Физиологические подробности - пожалуйста, но не больше...
      Лену мало интересовали физиологические подробности, и она, отделившись от патологоанатома, почти побежала по коридору.
      - Крайняя дверь направо! - успел крикнуть он.
      Крайняя дверь с правой стороны коридора оказалось распахнутой настежь, и из нее неслись нечленораздельные звуки, вопли и завывания. К началу Лена опоздала, но зрелище, представшее перед ней, было страшным, смешным и завораживающим одновременно. Маслобойщиков стоял на коленях перед мертвым, распластанным на столе телом. Волосы на голове мэтра зашевелились, а семинаристская, жесткая, как веник, борода встала колом. Мэтр хватал воздух скрюченными пальцами и голосил, как последняя плакальщица на сельском погосте. Капитан Целищев и Гжесь жались у стены.
      - Сделайте что-нибудь, - жалобным голосом попросил у Гжеся капитан. Ведь кончается человек... Может, ему водички, а?
      - Ничего. Если что и кончится, так только текст. Это, видите ли, монолог короля Лира, - флегматично заметил Гжесь. - Он не очень длинный, но еще минуту потерпеть придется.
      И действительно, ровно через минуту, обрубив фразу на полуслове, Маслобойщиков уронил голову на грудь и затих. Но не прошло и нескольких мгновении, как он снова вздернул бороду и обвел присутствующих победным взглядом.
      - Да-а... Талант не пропьешь! - заключил он.
      - Вы того... - пролепетал, с трудом приходя в себя, капитан Целищев. Пожилой человек, а устраиваете... Нехорошо...
      Морг все-таки, а не цирк-шапито. Узнаете покойную?
      - Подойди сюда, друг мой, - Маслобойщиков подозвал Гжеся слабым голосом монарха, умирающего от гемофилии. - И ты, Елена. Проститесь с актрисой. Без нее театр опустеет, и лишь ветер воспоминаний будет бродить по пыльным кулисам.
      Там, где еще совсем недавно слышалось ее прерывистое учащенное дыхание...
      - Значит, вы признаете в покойной гражданку Филипаки? - Грубый солдафон Целищев самым бесцеремонным образом прервал полет поэтической мысли Гавриила Леонтьевича.
      - Да. Это она.
      Гжесь коротко кивнул головой, а Лена закусила губу, чтобы не расплакаться. Это действительно была Афина. Прикрытая казенной простыней, она казалась еще миниатюрнее, чем была при жизни, еще беспомощнее. Левая половина ее лица была стесана, очевидно, вследствие удара о землю, на виске зиял небольшой пролом, но правая сделалась еще привлекательнее: сходство с древнегреческой статуей, почти " неуловимое при жизни, стало теперь абсолютным. Ежедневная изматывающая борьба за выживание закончилась, теперь можно и передохнуть. А передохнув, отправиться в свой собственный, краснофигурный, растрескавшийся мир и снова стать силуэтом на вазе. Лене на мгновение показалось, что и похорон-то никаких не будет, что бедняжку Афу Филипаки просто закроют досками, как скульптуру в Летнем саду: на долгую, бесконечно долгую зиму.
      Она до сих пор не могла понять, каким образом Афа прибилась к бродячей труппе Маслобойщикова. Со Светаней, Гжесем да и с ней самой все было ясно. Но Афа!..
      Нельзя же в самом деле считать достаточным основанием недолгую работу в ТЮЗе под началом мэтра. А постылое джусерство, все эти ежедневные унизительные рейды по электричкам!.. У них было слишком мало времени, чтобы сблизиться по-настоящему, и теперь Лена жалела об этом. Нет, она успела кое-что узнать об Афине, но это "кое-что" складывалось из случайно оброненных фраз, из интонаций, из собственных Лениных догадок и умозаключений.
      В свое время Афа училась в хореографическом училище где-то на периферии - то ли в Перми, то ли в Казани. Но пермский (или казанский) финал был смазан, во всяком случае, Афа никогда не говорила о нем.
      Окончила ли она училище или ушла с последнего курса, поняв, что балетная карьера ей не светит? Но, в конце концов, классический балет - не единственный свет в окошке, а с профессиональной подготовкой Афины можно было устроиться в любое шоу. Почему же она не сделала этого, почему выбрала пропахшее портвейном стойло Маслобойщикова? Лена несколько раз видела, как исступленно тренируется Афина: у станка, в своей комнате на Лиговке.
      Красоты в этих тренировках на маленьком пятачке было немного, гораздо больше - изощренной, лишенной всякого чувства техники. Как будто внутри у маленькой гречанки все уже давно перегорело, но тело продолжало жить отдельно от нее, И выполнять привычную работу. Судя по всему, в жизни Афы была какая-то трагедия, ее отголоски докатились и до Лены. Фотография в рамке у кровати: Афина и молодой человек, оба в легких ярко-оранжевых куртках, на которых лежит тень от паруса.
      - Твой парень? - спросила Лена без всякого умысла.
      - Просто приятель, - равнодушно ответила Афа, разминая ноги у станка.
      - Очень симпатичный.
      - Обыкновенный...
      Больше этой фотографии Лена не видела, хотя довольно часто забегала к Афе: от "Маяковской" до Лиговки, где жила Афина, было рукой подать. Снимок, осененный парусом, очень долго не давал Лене покоя. Для просто приятеля молодой человек стоял слишком близко. Для просто приятеля он казался слишком уж счастливым. Для просто приятеля он слишком нежно обнимал за плечи Афину. И сама Афа была слишком яркой. Нестерпимо. Но развивать бабскую тему о молодом человеке с фотографии Лена не решилась, чтобы не сбить ноги о подводные камни. Возможно, они расстались. Даже скорее всего. И Ленин невинный вопрос был последним звеном в уже перетершейся цепи. "Просто приятель" - и с глаз долой. "Обыкновенный" - и вон из сердца. Публичная точка поставлена, и сооружать из нее многоточие - бессмысленно. Так же бессмысленно, как и набивать бесконечными батманами и аттитюдами <Основные позы классического танца.> маленькую комнатку...
      В последние несколько недель Афина изменилась. Лена подумала даже, что обаяшка со снимка снова бросил якорь в тихой гавани на Лиговке. Они сидели в кофейне на Марата, когда Афа сказала ей:
      - Теперь все будет по-другому. К черту электрички, к черту старого пропойцу... Теперь все будет по-другому.
      - Ты нашла работу по специальности? - высказала предположение Лена.
      Вместо ответа Афа подняла скрещенные пальцы и рассмеялась.
      - Тогда я тоже держусь за дерево!
      - Ты даже не представляешь себе... Нет, не сейчас... Ты сама скоро все узнаешь.
      - Шанс? - Лена редко произносила это слово, но сейчас не удержалась.
      - Один из тысячи. И он - мой. Кажется...
      Один из тысячи, один из миллиона...
      А все кончилось тем, что поезд, набитый шансами под завязку, столкнул Афину с подножки. И бросил тело под насыпь.
      ...Формальности заняли несколько часов - из-за неторопливости и обстоятельности капитана Целищева и излишней экзальтированности Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова. Оставаться один на один с сумасшедшим режиссером Целищев наотрез отказался, и Лене с Гжесем пришлось выступить в роли группы поддержки. Капитан списал все паспортные данные, задал несколько ничего не значащих вопросов о самой "гражданке Филипаки" и о том, когда "уважаемые артисты" видели свою коллегу в последний раз. Отвечал по большей части Гжесь: в последний раз ее видели на прошлой неделе, она отработала спектакль в понедельник. В четверг же сослалась на занятость, и пьесу откатали без нее.
      Следующий спектакль должен был быть в субботу, но связаться с ней не удалось.
      Пришлось срочно вводить другую актрису (кивок в сторону Лены), это обычная театральная практика. А что, собственно, произошло?..
      А произошло, со слов капитана Целищева, следующее. В понедельник, во второй половине дня, забредшие на перегон Ораниенбаум - Мартышкино дачник, его малолетняя дочь и собака обнаружили труп девушки. Вся троица развлекалась тем, что бросала друг другу пластиковую летающую тарелочку. Зеленого цвета, уточнил почему-то капитан Целищев. То ли девчонка оказалась слишком мала ростом, то ли собака не проявила должной собачьей расторопности, но тарелочка, посланная могучей рукой дачника, оказалась в тихой, ничем не примечательной канаве у железнодорожной насыпи. От посторонних глаз канава была надежно скрыта зарослями лопухов и крапивы, так что обнаружение трупа можно смело отнести к разряду счастливых случайностей. Если бы не собака, отправленная на поиски тарелки, тело могло пролежать в прохладной глубине канавы несколько недель. А то и несколько месяцев, вплоть до наступления холодов.
      - Значит, вы утверждаете, что гражданка Филипаки работала так называемым джусером на нашей железнодорожной ветке? - спросил Целищев.
      Лена и Гжесь согласно закивали головами.
      - Это многое объясняет.
      - Что же это может объяснить? - Лена была удивлена столь быстрым восстановлением причинно-следственных связей.
      - Беда с этими джусерами, - вздохнул капитан. - Третий случай за последние полтора года. В самом ремесле, как и в любом другом, ничего криминального нет...
      Но что вокруг творится... Есть хлебные маршруты, есть хлебный товар, один может за день сто рублей заработать, а другой - и всю тысячу... Или своему хозяину не отстегиваешь сколько положено, часть выручки утаиваешь. А если еще и с конкурентами схлестнешься!.. Беда. От хорошей жизни на электричку не пойдешь, верно? Вот и шастают там всякие опустившиеся элементы, не про вашу коллегу будет сказано...
      Делят сферы влияния в масштабе ветки...
      Что ж, будем расследовать. Возможно, и товарищи из Питера подключатся.
      Больше об убийстве Целищев не распространялся, было видно, что оно ему как кость в горле, это убийство. И после окончания неприятной для него обязательной программы перешел к показательным выступлениям. Из худенькой стопки вещей, некогда принадлежащих Афине, он вытащил пухлую расхристанную тетрадь, достал из нее листок и протянул заскучавшему режиссеру.
      - Адресовано Маслобойщикову Гавриилу Леонтьевичу. То есть вам.
      - А я, как на грех, очки забыл. Прочти, друг мой, - обратился мэтр к Гжесю.
      - Вслух?
      - Вслух, конечно.
      - Но, может быть... это личное?
      - Деяния мертвых, друг мой, всегда публичны. И это единственная тайна, покровы с которой срывает смерть.
      Гжесь развернул сложенную вдвое тетрадную страницу, прокашлялся и с выражением прочел:
      - "Маслобойщикову Гавриилу Леонтьевичу, худруку театра "Глобус", далее адрес... От Филипаки Афины, далее адрес...
      С радостью спешу сообщить вам, козел вы драный, что прекращаю свою смехотворную деятельность в вашей пародии на театр. Горите вы синим пламенем, старый маразматик..." Дальше читать? Тут еще три абзаца.
      Капитан Целищев хмыкнул, Лена улыбнулась, и лишь Маслобойщиков сохранял олимпийское спокойствие.
      - Пожалуй, я сам прочту. На досуге.
      А вам, господин капитан, я бы не советовал зубоскалить. Мнение ушедших в мир иной нужно уважать. Даже если оно ошибочно. Бедное, заблудшее дитя... ;
      Маслобойщиков с неожиданной для его студенистого тела ловкостью подскочил к Гжесю и вырвал листок из его рук.
      - Теперь мы можем быть свободны?
      Целищев замялся.
      - Вскрытие и экспертиза проведены, и тело нужно похоронить, - начал он.
      - Так в чем же дело? Хороните.
      - У покойной есть родственники, проживающие в России? Может быть, близкие люди...
      Близкие люди. Был ли парень с фотокарточки близким Афине человеком? Или он так же равнодушно продолжит закреплять парус, когда узнает о ее гибели: "просто приятельница", "обыкновенная". А это вытянет разве что на одинокую поминальную гвоздику, не больше.
      - Откуда же мы можем знать? - снисходительно удивился Маслобойщиков. Вы компетентные органы, вы и должны это установить.
      - Все верно. Но связаться с ее родными в Греции пока не представляется возможным. А тело, сами понимаете, ждать не будет.
      - Может и подождать, ничего с ним не сделается. Здесь у вас прохладно. Или вы... - До Маслобойщикова наконец-то дошел смысл экивоков капитана Целищева. - Вы предлагаете обстряпать похороны за наш счет?
      - Ну, если никого из близких не найдется... Это было бы по-христиански...
      - Я сам православный и глубоко верующий человек. - Мэтр лживо скосил глаза к переносице и вытащил из-под рубахи огромный медный крест. - Вот, освящен самим патриархом. И сам я благословлен им же... А как насчет муниципального предприятия? Существуют же квоты для таких случаев! Подхороните к какой-нибудь благообразной могилке, и вся недолга. От нас требовалось опознать тело, мы его опознали. Что же еще?!
      Спутанные волосы на голове Маслобойщикова потрескивали: верный признак того, что мэтр подсчитывал, во сколько бутылок портвейна и водки могут обойтись ему незапланированные расходы на погребение.
      - Конечно, - не выдержала Лена. - Конечно, мы сделаем все, что нужно.
      - Вот и хорошо. - Капитан Целищев облегченно вздохнул. - Поговорите с патологоанатомом, он все вам оформит...
      Выйдя на свежий воздух и избавившись от капитана, Маслобойщиков сразу же повеселел. И пока Лена договаривалась с начинающим жуиром Луценко о выдаче тела, успел хлебнуть припасенного заранее пивка. Появившуюся в дверях морга Лену он встретил бурными восклицаниями:
      Вот она, наша добрая самаритянка!
      Вот она, юдоль всех скорбящих! Целую ручки и преклоняюсь перед величием души!
      - Ну, что? - Гжесь, судя по его хмурой физиономии, был не особенно доволен Лениным порывом, но открыто возражать не решился.
      - Похоронить можно здесь, на местном кладбище. Ритуальные услуги я уже заказала. Завтра привезем деньги...
      - А вещи? - не выдержал Маслобойщиков.
      - Какие вещи?
      - Ну, как же? Я сам видел. Лежали на столе у этого жандарма... Кошелечек голубенький, пояс-портмоне и цепочка с кулоном золотая... И еще что-то. Кажется, кольцо. Разве они не отдали тебе вещи, раз уж ты взялась за сей скорбный плуг?..
      - Пока нет. Это же вещественные доказательства по делу. А если и нет, то их, скорее всего, передадут родственникам, когда те объявятся.
      - Отговорки, - неожиданно взбеленился мэтр, переходя с высокого штиля на извозчицкий жаргон. - Замылят, вот увидишь. Креста на них нет!.. Родственникам передадут! Как хоронить, так чужие люди, а как у наследства руки греть, так сразу родственники материализуются!
      - Да полно вам, Леонтьич! - попытался урезонить мэтра Гжесь. - Лучше поедем обратно, торчать здесь до вечера нет никакого смысла...
      Стоило им только выехать за пределы Ломоносова, как Маслобойщиков нахохлился и нервно заерзал на заднем сиденье.
      - А ведь он прав! - произнес мэтр, пристально вглядываясь в окрестности.
      - Кто? - не отрываясь от дороги, спросил Гжесь.
      - Жандарм. Не по-христиански все это.
      Ушла актриса, ушла красивая, молодая девушка, в сущности, дитя... Ушла нелепо, трагически. И никого рядом с ней не оказалось. Чтобы помочь, чтобы протянуть руку... А мы делаем вид, что ничего не произошло.
      - Никто не делает вид, - обиделся Гжесь - и за себя, и за Лену, и за самого мэтра. - Просто все переживают молча.
      - Вот именно - молча! А надо вопить, кричать, бить во все колокола, посылать проклятья равнодушному небу!.. Господи Иисусе, ну что за трасса! Как в тайге, как на Чуйском тракте! Ни одной забегаловки!
      Ну-ка, что там такое?
      За железнодорожным переездом, перед которым стоял теперь Гжесь в ожидании зеленого сигнала, дорога раздваивалась: нижнее шоссе вело на Петергоф (именно по нему они и добрались в Ломоносов), а верхнее делало резкий поворот в сторону от Залива.
      - Наверх! - скомандовал Маслобойщиков. - Должно же быть здесь что-нибудь, в конце концов!
      - А куда, собственно, мы едем? - поинтересовался Гжесь, послушно сворачивая на верхнюю дорогу.
      Маслобойщиков благоразумно промолчал.
      Цель неожиданного маневра стала ясна, как только "шестерка" проплыла мимо железнодорожной платформы с посеревшими от времени буквами: "МАРТЫШКИНО". Эту часть Ломоносова бродячая труппа "Глобуса" уже посещала: весной в мартышкинской школе Маслобойщиков давал премьеру "Маленькой Бабы-яги".
      - Теперь направо и до перекрестка. За перекрестком остановишься, мэтр уже включил автопилот, и спорить с ним было бессмысленно.
      За перекрестком "шестерку" Гжеся поджидала халупа с многообещающей вывеской "ЛЕТО". Покосившиеся буквы рекламного щита, прикрученные ржавой проволокой к поручню у витрины, обещали "бизнес-ланчи по умеренной цене" и "спиртное в разлив".
      - Вот и островок цивилизации, - сразу оживился Маслобойщиков. - Думаю, никто не будет возражать, если мы помянем покойную Афиночку, пусть земля будет ей пухом. Посидим, подумаем в тишине о бренности всего сущего...
      - Я за рулем, - мрачно напомнил Гжесь.
      Но режиссер уже не слушал его. Он выпал из машины и через секунду скрылся в кафе.
      - Что будем делать? - спросил Гжесь у Лены, выключая двигатель.
      - Давай уедем отсюда к чертовой матери. Пусть сам выбирается.
      - С ума сошла! Он и так как ребенок, а когда за воротник зальет... Сама знаешь.
      Светаня нам этого не простит.
      - Еще как простит! - вырвалось у Лены.
      - В любом случае одного я его не оставлю.
      - И что ты предлагаешь?
      - Может быть, и вправду помянем?
      - Ты за рулем, - мрачно напомнила Лена. - А я пить с твоим алкашом мэтром не собираюсь.
      - Ну и замечательно. - Гжесь даже рассмеялся от простоты осенившей его идеи. - В конце концов, у тебя тоже есть права. Ты и поведешь.
      - Это ничего не значит. Ты же знаешь, машины я боюсь. И ни за какие деньги за руль не сяду.
      - А сто долларов, которые ты профукала на курсы вождения? Их вписать в счет или нет?
      Курсы вождения были зимним Лениным кошмаром. Она окунулась в этот кошмар добровольно, чтобы пореже встречаться с сексуально озабоченным Гжесем по вечерам. Для этого все средства были хороши, к тому же автошкола располагалась под боком, на Пятнадцатой линии, стоило только перейти Малый проспект. Откуда ей было знать, что скромная табличка "АВТОШКОЛА № 4" окажется приглашением в хорошо закамуфлированный ад. А преподаватель теории Николай Петрович Поклонский возьмет на себя неблагодарную роль Вельзевула. Со второго занятия Лену стали преследовать ужасающие в своих натуралистических подробностях сны. В этих снах она лизала раскаленные сковородки с клеймом "Запретительные знаки", поджаривалась на вертеле, отдаленно напоминающем гаишный жезл, и получала свою порцию раскаленного свинца под табличкой "Стоянка по будним дням запрещена". В реальности дело обстояло не лучше. Любая разметка сливалась для Лены в одну сплошную линию, а безобидный параграф "Проезд нерегулируемых перекрестков" прямо на глазах трансформировался в новую Книгу мертвых. Достаточно было прочесть первую строку, чтобы выпустить на волю всех демонов. К тому же Вельзевул Поклонский взял дурную моду каждое занятие вызывать Лену к доске, и от всех этих встречных и попутных трамваев вкупе с правыми и левыми поворотами у нее темнело в глазах и подгибались колени. Так, на полусогнутых, она и доплелась до окончания теоретического курса, после чего начались муки практического вождения. От нее отказались два инструктора, и лишь третий (в прошлом гонщик-экстремал) сумел научить ее кое-как переключать скорости и не путать педаль тормоза с педалью сцепления. Экзамены в ГАИ Лена сдала только с четвертого раза, наглотавшись перед сдачей успокоительных таблеток. А заработанные потом и кровью права были заброшены в рюкзак и благополучно забыты. Да и табличка "АВТОШКОЛА № 4", изредка появляясь в поле Лениного зрения, больше не вызывала нервной дрожи и приступов головокружения.
      И вот теперь, в самый неподходящий момент, Гжесь напомнил ей о правах. Да еще попрекнул ста долларами.
      - Ты можешь говорить что угодно, но машину я не поведу.
      - Давай хотя бы зайдем, посмотрим, что там с мэтром...
      Препираться с Гжесем было бесполезно, оставалось только следовать в его кильватере. Что Лена и сделала, опрометчиво ступив под своды кафе "Лето".
      "Островок цивилизации" оказался самой обыкновенной рыгаловкой с липкой клеенкой на столах и декоративным панно во всю стену. Панно откликалось на имя "Родные просторы", но с тем же успехом могло называться "Сбор колхозного урожая". С толстомясыми краснокирпичными труженицами полей мирно уживалась бесстыжие самки "Плейбоя", развешанные над стойкой. А о том, чтобы "подумать в тишине о бренности всего сущего", сразу же пришлось забыть, - из двух косо висящих колонок горланил во всю луженую эмигрантскую глотку Михаил Шуфутинский.
      Маслобойщиков пристроился непосредственно под колонками и с завидной скоростью поглощал портвейн. Появление Гжеся и Лены было встречено царственным кивком головы и революционным призывом:
      - Выпьем!
      И тотчас же сальный голос Шуфутинского грянул: "За милых дам, за милых дам!"
      - Актуально, - хэкнул мэтр, опрокидывая стакан и закусывая собственной бородой. - Присоединяйтесь к тосту.
      Гжесь с сомнением посмотрел на чернильного цвета бурду:
      - Я, пожалуй, лучше водочки.
      ...На то, чтобы упиться, Гжесю хватило сорока минут: мэтр погонял тосты, как лошадей, пускал их галопом, аллюром и иноходью, брал с места в карьер, пришпоривал, когда нужно, или вообще отпускал поводья. Сначала шел тематический блок: "за невинно убиенную Афину Филипаки", "за нашу Афиночку", "за почившую актрису", "за солнце русской сцены", "за темперамент, который даже смерти не по зубам".
      Блок закончился призывом "Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке", после чего Гжесь был послан за очередной дозой водки и портвейна. Второе отделение марлезонского балета тоже не отличалось особым разнообразием: "за актерское товарищество с неограниченной ответственностью перед будущим державы", "за пыль кулис", "за огни рампы", "за мизансцену по имени жизнь" и почему-то "за день театра, не к столу будет сказано". После этого распаренный "Тремя семерками"
      Маслобойщиков перешел на личности. Стаканы были сдвинуты "за Стрелера", "за Штайна", "за Гришку Козлова, он теперь премии получает, подлец, а я ему сопли вытирал вот этой самой рукой" и "за Маркушу Захарова, царствие ему небесное".
      - Так ведь он жив и здоров, - тихо ужаснулась Лена, давясь томатным соком.
      - Да? - расстроился Маслобойщиков. - Тогда за него не пьем.
      Мэтр выглядел молодцом, тосты произносил хорошо поставленным голосом провинциального трагика, но, когда приобнял Гжеся и принялся декламировать монолог Катерины из "Грозы", Лена не выдержала:
      - Может быть, пора уходить, Гавриил Леонтьевич? Неудобно. Люди оглядываются...
      Это было художественным преувеличением. Людей в рыгаловке собралось не так уж много: хмурая буфетчица за стойкой, хмурая официантка в затрапезном фартуке посудомойки и алкаш за столиком у выхода. Алкаш был такой же краснорожий, как и Маслобойщиков, только без бороды. Во всем остальном тоже наблюдалось пугающее сходство: от пористого носа до складок у губ. Что и говорить, мэтр и безымянный алкаш казались близнецами, разлученными в детстве.
      - Пойдемте, Гавриил Леонтьевич, - продолжала увещевать Лена.
      - Цыц! - мэтр стукнул кулаком по клеенке с такой силой, что из стакана едва не выплеснулся портвейн.
      - Цыц, женщина! - поддержал Маслобойщикова встрепенувшийся Гжесь. Знай свое место! Кирха, кюхен и киндер <Церковь, кухня и дети (иск, нем.).>!
      Это было слишком. Лена отодвинула сок и поднялась из-за стола, прихватив лежащие рядом с Гжесем ключи от "шестерки".
      - Пошли вы к чертовой матери! Оба!
      - Да она у тебя змея, друг мой! Забыл только, какой породы...
      - Кобра, - подсказал Гжесь. - На хвосте.
      Нет, она вовсе не собиралась этого делать, но напившийся до безобразия дуэт просто вынуждал Лену поступить именно так. Именно так, как и положено кобре на хвосте. Тем более что возле "шестерки" уже крутилось несколько подозрительных подростков: из тех, которых Гжесь, сам выросший где-то на окраине отнюдь не мирного Новокузнецка, называл "гопота". Несколько метров, отделяющие ее от машины, оказались самыми сложными. Топота тихонько подсвистывала, цокала языками и даже продемонстрировала Лене парочку общеизвестных непристойных телодвижений.
      Отдышаться удалось только в салоне.
      Лена вставила ключи в замок зажигания и принялась взвешивать все "за" и "против".
      Водитель из нее никакой, это правда. Вельзевул Поклонский называл ее не иначе, как "смерть на перекрестке": "Так и напишите себе помадой на лбу, Шалимова: смерть на перекрестке". Да и оставлять в разбойной придорожной корчме двух подвыпивших мужиков в окружении гопоты... Но и выслушивать их пьяные артистические бредни и сексистские оскорбления тоже радости мало. В конце концов, они не малые дети. И железнодорожная платформа под боком. Доберутся как-нибудь.
      Она осторожно сдвинула машину с места, неловко развернулась, сбив щит с "бизнес-ланчами" и "спиртным в разлив", и, отчаянно сигналя редким прохожим-камикадзе, покатила вниз под горку, на основную трассу.
      О своем решении Лена пожалела уже через триста метров. Она как-то совсем выпустила из виду, что отрезок пути Ломоносов - Петродворец был самым паскудным, особенно с точки зрения водителя-неумехи. Извилистый и неширокий, он изобиловал леденящими душу знаками "Крутой поворот", "Крутые повороты", "Ограничение скорости" и "Обгон запрещен". Господи, какой уж тут обгон, только бы живой добраться! Лена сбросила скорость почти до тридцати и плелась, километр за километром съедая расстояние. Еще пара прихотливых изгибов дороги, и она выберется на более-менее ровный участок и спокойно покатит к Питеру.
      Эти мечты разлетелись в прах, когда из-за поворота выскочил ярко-желтый бензовоз с проблесковым маячком над кабиной и надписью "NESTE" на борту. Лена шарахнулась в сторону, с перепугу вместо тормоза нажав на газ. Ее выбросило почти в кювет, но не это было самым страшным.
      Самым страшным оказался глухой стук о передний бампер. И скрежет железа.
      Машина остановилась, ткнувшись носом в обочину, Лену бросило на руль, а в грудной клетке сразу же возникла довольно ощутимая боль от удара. Но что значила какая-то боль по сравнению со стуком, который она скорее почувствовала, чем услышала. Она... Она сбила кого-то! Может быть, даже насмерть! Она сбила ни в чем не повинного человека! Она, Лена Шалимова, убийца!.. От ужаса произошедшего Лена на несколько секунд спряталась в обмороке, но, когда пришла в себя, ничего не изменилось. Машина по-прежнему стояла у обочины, грудная клетка по-прежнему саднила, а сквозь приоткрытое боковое стекло слышались редкие приглушенные стоны.
      Ломая ногти, она открыла дверцу и бросилась к кювету. В кювете валялся велосипед со смятым и покореженным задним колесом и такая же смятая и покореженная картонная коробка весьма внушительных размеров. Сам велосипедист сидел рядом, держась за голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Что ж, если Лена и не была убийцей, то совершила полноценный наезд.
      - Эй, вы живы? - севшим голосом прошептала она.
      Велосипедист, находящийся, очевидно, в состоянии шока, не обратил на Лену никакого внимания. Он потряс головой, на которой болтались бесполезные теперь наушники, посмотрел на ладонь, испачканную кровью, а потом, как будто что-то вспомнив, потянулся к коробке. И принялся методично сдирать с нее скотч.
      - Эй, вы живы?!
      Скотч никак не хотел отставать от помятого, измочаленного картона, из наушников неслось что-то уж совсем допотопное, ссадина на лбу велосипедиста медленно наливалась кровью; словом, положение было совсем безрадостным.
      - Помогите мне, - с трудом разжав зубы, сказал велосипедист.
      - Да, конечно... Я сейчас сбегаю за аптечкой.
      Лена снова бросилась к машине, но голос велосипедиста остановил ее и заставил вернуться:
      - Нет... Помогите мне... открыть...
      Он просил ее открыть коробку, вот что!
      - Сначала я перевяжу вас... Продезинфицирую рану. Я умею.
      - Сначала коробку. - Он все еще был в шоке от происшедшего.
      - Ну, хорошо. Если вы настаиваете.
      Скотч поддался не сразу. Но когда поддался...
      - Что там? - слабым голосом спросил раненый велосипедист.
      - Не знаю... Куски ткани, нитки, какие-то палки сломанные...
      От слабости, секунду назад пригнувшей велосипедиста к земле, не осталось и следа. Он отшвырнул Лену от коробки с таким остервенением, что она прикусила язык и едва не лишилась двух передних зубов. Но велосипедисту было начхать на Ленины зубы. Он вынимал и вынимал из коробки мелкие детальки, гладко заструганные и ошкуренные палочки, прошитые куски парусины. Последним был извлечен деревянный корпус. Вернее, часть корпуса. Велосипедист прижал его к груди, а потом поднял глаза и в упор посмотрел на Лену. Впервые.
      - Вы меня убили, - громко и отчетливо произнес он.
      Лене стоило немалых душевных сил, чтобы выдержать этот взгляд.
      - Ну, это преувеличение. У вас шок, я понимаю. Но вообще-то вы живы. Честное слово.
      - Три месяца работы... Я ехал... Я должен был подарить ее самому важному для меня человеку. Вы меня убили.
      После этой отчаянной тирады велосипедист заплакал. Заплакал, Лена могла бы в этом поклясться! Заплакал беспомощно, по-детски, размазывая по щекам слезы и кровь.
      - А что это? - осторожно спросила Лена, кивнув на обломки.
      - Это? Это яхта. Разве вы не видите?
      Яхта в обломках не просматривалась.
      Но теперь, во всяком случае, стало понятно, что куски плотного материала - не что иное, как паруса. А нитки еще несколько минут назад были снастями. Так же как ошкуренные палочки - мачтами. А на обломке корпуса, который сжимал теперь уже неизвестно кто - велосипедист? судомоделист? виднелись крохотные медные буковки: "ЭДИТА".
      - Вашу девушку зовут Эдита? - сказала Лена. Только для того, чтобы хоть что-то сказать. Чтобы отвлечь взрослого мужика от детских слез. И похоже, ей это удалось.
      - Мою девушку? - Владелец обломков яхты подтер кровь под носом и уставился на Лену. И слезы, забуксовавшие на его лице, тоже уставились, застыли в изумлении. - Мою девушку? Если бы... да вы знаете, кто это?! Это... Это...
      Он запнулся на полуслове и принялся раскачиваться из стороны в сторону, прикрыв глаза и что-то бормоча. А из наушников, соскочивших на шею бедолаги, чуть приглушенно неслось:
      Где-то есть город, тихий, как сон,
      Пылью тягучей по грудь занесен.
      В медленной речке вода как стекло.
      Где-то есть город, в котором тепло.
      Наше далекое детство там прошло.
      - Подождите, - Лена недоверчиво улыбнулась, уж слишком нелепым показалось ей собственное предположение. - Это... Она? В наушниках?
      Жертва наезда заскрежетала зубами.
      - И вы везли ей яхту?
      Скрежет усилился.
      - А зачем ей ваша яхта? - Черт, надо бы остановиться, учитывая тяжелое физическое и психическое состояние жертвы.
      Но остановиться Лена уже не могла. - Что она будет делать с яхтой? На шкаф поставит?
      - Вы не понимаете. Это подарок. От всего сердца. А-а, что говорить!
      С подобным дикорастущим фанатизмом Лена не сталкивалась никогда. Да и предмет обожания!.. С другой стороны, ее и саму пучило от Альфреда Шнитке и Софьи Губайдуллиной, да и от безмозглых и безголосых эстрадных выхухолей тоже. А тут "пам-пам-пам-па-ра-ру-пам-пам, в нашем доме появился замечательный сосед". Очень миленько, хотя и безнадежно устарело. Зато велосипедиста-судомоделиста не причислишь к старикам. Нет, он стоил того, чтобы приглядеться к нему повнимательнее.
      На вид несчастному фанату было никак не больше тридцати. Возраст солидный, чтобы бросить дурить и заняться делом более серьезным, чем изготовление моделей яхт. И езда на велосипеде по опасным участкам трассы. Да еще в костюме с галстуком!
      Только теперь Лена обратила внимание, что велосипедист был облачен в стиляжий костюмчик времен раннего триумфа "Битлз".
      Картину довершали узкий, сбившийся набок галстук и остроносые ботинки. Все это, перепачканное в земле и травяном соке, представляло собой жалкое зрелище. Сам же велосипедист был коротко пострижен, большеголов, круглолиц и круглоглаз. Из таких большеголовых и круглоглазых получаются хорошие отцы и плохие любовники. И ничего-то особенного в них нет, кроме их придурочных хобби. Вот и этот... Лена вдруг с удивлением обнаружила, что в ней поднимается глухая злость на стилягу-велосипедиста. Мало того, что он испугал ее до смерти и заставил (пусть на очень короткое время) поверить в то, что она убийца. Так еще и выскочил со своим велосипедом, как дурак из конопли. А теперь еще и компенсации потребует или, чего доброго, по судам ее затаскает. А наезд на человека - это статья...
      - Вы простите меня, ради бога, молодой человек... Я даже не знаю, как это произошло... У меня сегодня очень тяжелый день. Умерла подруга. Я еду из Ломоносова, из морга...
      Это была правда, но не вся. Смерть Афы больно ранила ее, но совсем не так больно, как смерть Романа Валевского. В Афиной гибели было что-то устало-обыденное, смерть же Валевского казалась потрясением основ. И в то же время - грандиозным обманом, цирковым трюком. Он пообещал ей ночь и не сдержал обещания. Афа же ничего и никогда не обещала, но по первой просьбе ссужала деньги. Лена до сих пор должна была ей сто рублей. Но если бы ей самой, Лене, пришлось решать, кому умереть, а кому остаться жить... Еще неизвестно... Именно эти гаденькие мысли Лена и пыталась отогнать от себя весь сегодняшний день.
      - И этот бензовоз... Он вылетел прямо на меня...
      Велосипедист, казалось, даже не слушал ее сбивчивого лепета. Он все крепче и крепче прижимал к себе изуродованный корпус. И судорожно поглаживал медное название.
      - Я заплачу вам... За разбитую модель...
      Сколько это может стоить?
      Если он заломит цену и начнет шантажировать ее судебным разбирательством - придется продавать дедушку. Это последнее, что у нее осталось. Одна рама от дедушки может вытянуть долларов на двести - двести пятьдесят. Господи, только бы рамой и обошлось! А если он отправится в больницу, а если он, не дай бог, что-нибудь себе повредил? Хотя; чему повреждаться, и так все давно повреждено... Господи, как не хочется в тюрьму из-за какого-то фанатика, как не хочется... Господи, если пронесет, клянусь больше никогда, никогда не садиться за руль...
      - Как вы себя чувствуете, молодой человек?
      - Уходите, - прошептал он, все еще сжимая тельце яхты.
      - То есть как это - уходите? - опешила Лена.
      - Уходите. Убирайтесь. Садитесь на свою тачку и проваливайте отсюда...
      - Я не могу... Я не могу оставить вас здесь одного. В таком состоянии...
      - А я не могу вас больше видеть. Вы уберетесь или нет?
      Велосипедист закрыл глаза, давая понять, что разговор закончен. Но вместо того чтобы уйти, Лена уселась на траву рядом с ним. От таких бескорыстных фанатов с бескорыстными яхтами можно ожидать чего угодно. Если она даст сейчас слабину и отчалит, то уже ничто не помешает велосипедисту в самый последний момент открыть глаза и запомнить номер ее машины. А потом он стукнет куда следует, что преступница бежала с места происшествия, не оказав пострадавшему первой доврачебной помощи. Нет уж, дудки-с!
      - Вы еще здесь? - спросил велосипедист, не открывая глаз.
      - Здесь, - подтвердила Лена. - И я с места не сдвинусь, хоть вы меня на части режьте!
      Больше коротко стриженный стиляга неудовольствия не выказывал и признаков жизни не подавал. Ссадина на лбу трансформировалась в шишку, но хотя бы перестала кровоточить. Грязь на коленях и на полах пиджака подсыхала. И, когда она подсохла совсем, Лена не выдержала.
      - Послушайте, мы же не можем сидеть тут вечность. Это просто глупо! Внешне вы вроде бы не сильно пострадали, но кто знает... Может быть, доберемся до ближайшего травмпункта? Или до больницы. - Господи, ну кто тянет ее за язык?! - В Ломоносове вполне приличная больница... Как вас зовут?
      - Гурий, - машинально произнес он.
      Надо же. Гурий! Забавное имя, хотя оно и идет вразрез с узким галстуком. В любом случае он пошел на контакт, и теперь надо закрепить успех.
      - А меня Лена. Вот и познакомились, - сказала Лена. Преувеличенно бодрым тоном сиделки при тихопомешанном.
      - Да уж. Познакомились...
      - Голова не болит? Руки-ноги целы?
      Подвигайте-ка ими!
      Гурий действительно принялся двигать руками и ногами. И даже чересчур активно. Не глядя на Лену, он поднялся с земли, сложил бренные останки суденышка в бренные останки коробки, пнул ногой бесполезный теперь велосипед и на несколько секунд задумался. Уносить нужно было что-то одно: или целехонький велосипед (не считая убитого заднего колеса, перекосившегося седла и слегка погнутой рамы). Или коробку с мощами яхты. Лена поставила одну символическую у.е. на коробку. И выиграла сама у себя. Гурий и вправду оказался тихопомешанным. Но смотреть, как он, прихрамывая, движется в сторону Ломоносова, было выше ее сил.
      - Эй! - закричала она, вскакивая. - А велосипед?!
      Гурий даже не оглянулся.
      Проклиная на чем свет стоит и припадочного велосипедиста, и предмет его обожания, и репертуар предмета обожания - от "Разноцветных кибиток" до идиотически-радостного "Манжерока", Лена подтащила велосипед к "шестерке" и открыла багажник. После того, как туда было водружено столь легкомысленное средство передвижения, багажник категорически отказался закрываться. Но Лене уже не было дела до его капризов: Гурий мог скрыться из виду в любую минуту. Прямо на трассе она сделала разворот (автошкола № 4 могла бы ею гордиться!) и через секунду нагнала Гурия. Теперь они оба двигались с крейсерской скоростью три километра в час.
      - Эй, ненормальный! А велосипед?
      Гурий ускорил шаг.
      - Но это же глупо! Я же не могу ехать за вами всю оставшуюся жизнь!..
      Гурий перешел с шага на трусцу.
      - Послушайте! Я извинилась, я готова заплатить за моральный и материальный ущерб... Чего еще вы хотите?! Упечь меня в каталажку?! - Лена с трудом подавила в себе желание вывернуть руль и переехать упрямца.
      Она так и сделает, видит бог, она так и сделает, если чертов Гурий решит, что трусцы недостаточно, а вот марафонский бег - самое то. Чтобы не допустить развития событий по столь жесткому сценарию, Лена прибавила скорости, обогнала Гурия и остановилась метрах в десяти от него.
      И принялась отчаянно сигналить. Как ни странно, это возымело действие. Гурий подошел к машине, открыл заднюю дверцу и втиснулся в салон.
      - Подача звуковых сигналов в населенных пунктах запрещена, - хмуро сказал он. - За исключением экстренных случаев.
      - Считайте, что это - экстренный случай. Куда вас отвезти?
      - Теперь все равно... В Пеники.
      - Где это - Пеники?
      - За Ломоносовом - налево. И вверх по трассе. Я покажу.
      Пеники оказались никчемной деревушкой, кишкой вытянувшейся вдоль наспех заасфальтированной дороги. Пеники изнемогали от ленивых, кое-как сколоченных домишек, ленивых собак, ленивых гусей, ленивых палисадников с ленивой, поздно зацветающей сиренью. И никак не хотели монтироваться с большеголовым ретро-Гурием. И его эксцентричной ретрострастью.
      - Это здесь, - сказал Гурий, указывая на дом, оттяпавший высшую точку Пеников.
      Дом Гурия (ничем, впрочем, не отличающийся от соседних) подпирал редкий штакетник. За штакетником виднелись теплица, загончик с поросенком, старый яблоневый сад, с десяток рассудительных куриц и грядки с зеленью. На одной из грядок копошилась пожилая женщина.
      Гурий не произнес больше ни слова.
      Ни "спасибо", ни "до свидания", ни даже сакраментального "вы меня убили". Он вылез из машины и скрылся в калитке. На Лену он ни разу не оглянулся. Ну что ж, тем лучше, тягостная история с наездом подошла к своему логическому завершению, арриведерчи, Пеники!.. Но стоило ей только дернуться с места, как в багажнике что-то загрохотало: это напомнил о себе велосипед. Велосипед, о котором обидчивый придурок позабыл напрочь. Чертыхаясь и проклиная свою горькую судьбу, Лена вылезла из машины, подхватила велосипед и направилась к штакетнику. Сейчас она швырнет эту груду железа на доски, и инцидент будет исчерпан. Она навсегда забудет о деревне Пеники. И о раскуроченной ею яхте. И о Гурии, будь он неладен!
      Но легко отделаться от Пеников не удалось. Пожилая женщина, еще секунду назад сосредоточенно копавшаяся в огороде, уже открывала калитку.
      - Здравствуйте, - женщина обнажила бледно-розовые десны в самой радушной улыбке. - А я слышу, вроде машина подъехала... Это вы Гурия привезли?
      - Да, - призналась Лена. - Это я.
      Женщина обшарила Лену взглядом и улыбнулась еще шире.
      - Что ж не заходите?
      - Я, собственно...
      - Отец! - зычным, хорошо поставленным голосом корабельного боцмана крикнула женщина. - Отец! Гости к нам, а ты возишься!
      - ??
      - Я - мама Гурия, Клавдия Петровна.
      А тебя как зовут, деточка? - мать Гурия шла на сближение семимильными шагами.
      - Елена.
      - Красивое имя. А вы давно с Гурием знакомы?
      - Как вам сказать... - замялась Лена.
      - А он ни словом о тебе не обмолвился, надо же! О такой красавице - и молчок! Он всегда был скрытным, наш Гурий, с самого детства... Отец, да иди же ты сюда!
      Только теперь до Лены стала доходить двусмысленность ситуации. За кого они ее принимают, в самом деле? Судя по тому, как неистовая Клавдия пялится на ее безымянный палец (очевидно, в поисках обручального кольца); судя по тому, как хищно вытянулся ее нос и как, подчиняясь охотничьему азарту, вибрируют ноздри... Судя по всему этому, сейчас сюда припожалует главный егерь с английским рожком, соколом на запястье и мотыгой вместо вабила <Вабило - два скрепленных вместе птичьих крыла, которые сокольничий кружит на веревке у себя над головой, приманивая сокола назад.>.
      Он протрубит в рожок, снимет колпачок с головы ловчей птицы, и... Бедная, бедная Лена, до норы ей не добежать! Тем более что престарелая такса Клавдия Петровна уже вцепилась мертвой хваткой в растерявшийся Ленин хвост.
      - Вообще-то, Гурий у нас замечательный, ничего дурного про него не скажу. Не курит, в рюмку не заглядывает, а это по нынешним временам редкость...
      - Редкость, - безвольно подтвердила Лена.
      - А безотказный! И дров поколет, и баню натопит, а уж как на работе его ценят!
      Вот на повышение недавно пошел. А работа у него ответственная, все с людьми да с людьми. Нет, у меня к сыну претензий нету. Старшие что? Старшие - отрезанные ломти. О родителях только по праздникам вспоминают. Да к зиме ближе, как поросенка закалываем... А Гурий только о нас и печется. Мы при нем как сыры в масле катаемся. Иногда смотрю на него, как он ловко с хозяйством управляется, слезы на глаза наворачиваются. Веришь?
      - Отчего же не верить? Верю. - Вот тут Лена была вполне искренней: такого инвалида детства, как Гурий, только и остается, что обнять и плакать.
      - Вот, думаю, повезет той девушке, которая женой ему станет. Уж он-то на нее не надышится, уж он-то в шелка ее оденет, соболя к ногам кинет, пылинки будет сдувать... Я своего сына знаю. А ты, Еленочка, - Клавдия набрала в рот побольше воздуха и округлила глаза, - не замужем?
      - Нет.
      Господи, зачем она соврала? Или это сработал инстинкт самосохранения, - чтобы в самый последний момент успеть увернуться от острых и безжалостных зубов таксы?
      - Отец!!! - снова завопила Клавдия.
      Ждать появления папаши Гурия Лена не стала - из все того же инстинкта самосохранения. И с Клавдией, нагулявшей мышцы на тяжелом пейзанском труде, справиться весьма проблематично, а если уж они навалятся вдвоем...
      - Знаете, Клавдия Петровна, я, пожалуй, поеду.
      - То есть как это? И в дом не зайдешь?
      - Мне ведь в Питер возвращаться. Я и так крюк сделала ради Гурия... Как-нибудь в другой раз.
      - И не поужинаешь с нами? - Клавдия Петровна весьма красноречиво помахала тяпкой, которую держала в руках.
      - Не получится. - Лена уже отступала к машине.
      - А что Гурию передать?
      - Привет, - ляпнула Лена первое, что пришло в голову. - Я заеду на днях...
      - Когда? - не унималась Клавдия. Когда тебя ждать-то?
      - Послезавтра. - На то, чтобы, взвизгнув тормозами, сорваться с места, у Лены ушло ровно полторы секунды - абсолютный рекорд автошколы № 4.
      В последующие пять минут Лена побила еще несколько рекордов: ловко обставила "МАЗ", не забыв при этом включить поворотники, прошла на бреющем в пятидесяти сантиметрах от не ко времени выползшей на дорогу козы и на ровном участке дороги развила скорость в восемьдесят километров. Она перевела дух только тогда, когда кошмар по имени Пеники исчез из зеркала заднего вида. Перевела дух и рассмеялась. Ну и семейка, ничего не скажешь!
      Больной на голову сыночек и несчастные родители, не чающие, кому бы сбагрить такую радость. И на работе пошел на повышение, надо же! Не иначе как нейтральный диагноз "вялотекущая шизофрения" сменился на узкопрофильный и многообещающий "истерическое сужение сознания на почве idee fixe"...
      Развить психиатрическую тему не удалось: за Лениной спиной громко чихнули.
      - Правда, - машинально сказала Лена.
      Чиханье повторилось.
      Что за бред, ведь если чихала не она (а она не чихала!), то кто может чихать в пустом салоне?! Вцепившись в руль одеревеневшими пальцами и глядя прямо перед собой, Лена мгновенно перебрала в уме все варианты: от группы одичавших террористов и маньяка на пленэре до так и не увиденного ею папаши Гурия с вилами и мотыгой. Что ж, в данной конкретной ситуации она предпочла бы террористов. С ними еще можно поторговаться. Маньяк, а уж тем более папаша Гурия - дело другое, от них просто так не отвертишься.
      - Кто здесь? - спросила Лена, ногой нащупывая монтировку, которую Гжесь (умница!) возил специально для таких вот экстренных случаев.
      За спиной было тихо.
      - Кто здесь?..
      А может, ей просто показалось? После всего того, что произошло с ней за последние несколько дней, и свихнуться немудрено. Лена откинулась на сиденье и тихонько засвистела начальные такты увертюры к "Детям капитана Гранта". Не выпуская, впрочем, из поля зрения монтировки. Когда мажорные "Дети" закончились, наступил черед минорной "Ой, цветет калина".
      Затем последовала никогда не удававшаяся ей рулада альпийского йодля.
      Не удалась она и сейчас. Зато на заднем сиденье кто-то громко завозился. Резко (в который раз!) нажав на тормоз, Лена остановила машину. И уставилась в зеркало заднего вида. Черт возьми! На нее в упор смотрели два глаза: опушенные короткими прямыми ресницами, светло-карие в рыжую крапинку. Точно такие же глаза были у нее самой. Еще совсем недавно, до проклятой благословенной пятницы. До того, как она променяла их на мертвого Романа Валевского.
      * * *
      ...В последнее время Бычьему Сердцу не везло с понятыми.
      Непруха началась сразу же после незабвенного коитуса в чуланчике квартиры с двойным убийством. Бог, науськиваемый сворой целомудренных апостолов, больше не посылал Бычьему Сердцу грешниц детородного возраста. На смену им пришли козлоногие сатиры с полинявшей татуировкой "За Ленина, за Сталина!" на груди.
      Не стала исключением и обитель покойного Ромы-балеруна. Здесь майора Сиверса поджидали два чахлых старикана и один (но довольно неприятный) сюрприз: квартира Валевского оказалась незапертой. Дверь не вскрывали, ее отперли ключом, но закрыть почему-то позабыли. Возможно, это был сам Валевский. Возможно, кто-то другой, что в свете убийства хозяина приобретало ярко выраженный оттенок взлома. От идеи взлома, впрочем, пришлось сразу же отказаться. Из квартиры не было унесено ничего: ни дорогая бытовая техника, ни дорогие вещи, которыми был набит шкаф покойного Валевского. Фотоаппарат "Nikon" и цифровая видеокамера "Sony" тоже оказались нетронутыми, а вместе они потянули бы на приличную сумму в несколько тысяч долларов. Еще несколько тысяч были найдены на одной из полок в шкафу - вместе с россыпью кредиток, двумя серебряными браслетами, перстнем и цепочкой с кулоном-монограммой. Затейливое монограммное "АК" моментально воскресило в памяти Бычьего Сердца образ стервозной балеринки Лики Куницыной. Образ засиял еще нестерпимее, стоило только майору прослушать автоответчик. В недоеном вымени автоответчика оказалось ровно двадцать одно сообщение. Пятнадцать из них не представляли никакого интереса для следствия. Это были деловые звонки, настойчивые напоминания о встречах, смиренные просьбы об интервью, легкомысленные приглашения на фуршеты, банкеты и пати. Сюда же затесались казенные требования сдать книги в библиотеку и взять белье из прачечной. С остальными шестью сообщениями дело обстояло сложнее. Два из них были изложены сатанинским английским, еще одно - тонкоголосым тявкающим китайским. Оно начиналось дурацким "Мосимоси" и заканчивалось не менее дурацким "Огата но курой суцукэсу дэс". Три других телефонных послания принадлежали одному и тому же человеку, а именно - Лике Куницыной. Этот голос Бычье Сердце мог узнать из тысячи голосов. Как оказалось, за то недолгое время, что они виделись, балеринка успела отпечататься в известняке сиверсовского сердца ископаемым трилобитом. Довольно агрессивным трилобитом, если исходить из последней тирады. Бычье Сердце прослушал ее четырежды, и с каждым разом тирада нравилась ему все больше. "Ты перезвонишь, как же, - верещала балеринка. - Ты уже два дня перезваниваешь. Если твоя маленькая сучка сейчас под тобой, пусть тоже послушает, ей полезно. У вас ничего не выйдет с Сильвией, и не надейся. Сильвия - моя.
      Четверг я проглотила, но дольше терпеть эту сучку не намерена. Ты и так сделал из меня посмешище. Но ты кое о чем забыл, а я помню. Я молчала, потому что между нами существовало джентльменское соглашение. Но не думай, что я буду придерживаться его из-за твоей дряни-протеже. Пораскинь своими поехавшими мозгами, у тебя осталось не так много времени. Можешь считать это ультиматумом, скотина!"
      Вопли Лики Куницыной выводили Бычье Сердце на такой оперативный простор, что просто дух захватывало. И в этом просторе существовало сразу несколько воздушных коридоров. Во-первых, сам Роман Валевский, имеющий за душой какую-то не совсем приятную тайну. Именно этой тайной и шантажировала его бывшая жена.
      Во-вторых, дрянь-протеже, которая прямо из-под носа уволокла у Куницыной роль.
      Имя дряни благодаря стараниям Лу Мартина тоже было известно Бычьему Сердцу: некая Афина Филипаки. И в-третьих, автор ультиматума Анжелика Куницына.
      Теперь чертову плясунью можно было смело объявлять подозреваемой № 1. И картина в связи с этим вырисовывалась следующая: Роман Валевский на протяжении довольно длительного времени руководил коллективом продвинутого балета "Лиллаби". Его жена, Лика Куницына, подвизалась в этом коллективе на первых ролях, за ней же были закреплены все ведущие партии. Сверхвыдающимся талантом она не обладала, но трудолюбие и фанатизм свое дело сделали: вода камень точит. Куницына осталась примой и после того, как ушла от Валевского. Возможно, в результате соглашения, которое сама же назвала "джентльменским": работа в обмен на тайну. На протяжении довольно длительного времени этот паритет сохранялся. Он нарушился только тогда, когда появилась новая звезда ("дрянь-протеже"), Афина Филипаки, и позиции Куницыной в "Лиллаби" резко пошатнулись. Шустрая Филипаки заняла место балеринки не только на сцене, но и в постели. Неизвестно, какое обстоятельство подтолкнуло Куницыну к столь недвусмысленным угрозам первое или второе. Да это по большому счету и неважно; важно то, что Лика поставила ультиматум бывшему мужу. Важно то, что она открыто угрожала ему. Важно то, что от смерти Валевского она выиграла больше всех. Мюрисепп, единственный достойный кандидат на должность худрука "Лиллаби", по выражению Лу Мартина, - "известный куницынский подкаблучник". Следовательно, со смертью Валевского Куницына не просто укрепляет свои позиции в труппе, она становится ее некоронованной королевой.
      Вчерашняя версия Бычьего Сердца, таким образом, не просто подкрепляется. Она утверждается, она становится чуть ли не единственной. Новая звездочка так запудрила мозги Роме-балеруну, что он наплевал на все угрозы. Или посчитал их не стоящими внимания. Или срок годности самой тайны вышел, о чем он и сообщил бывшей жене.
      И тогда Куницына вкупе с бородатым Мюрисеппом решили действовать: чужими руками, естественно.
      Звонок шантажистки занимал в общем списке звонков шестнадцатую позицию, и на то, чтобы установить, когда и с какого телефона он был сделан, понадобится некоторое время. Хорошо, если Куницына звонила Валевскому до роковой пятницы. Но даже если и позже, это не снимает с нее подозрений. Наоборот, усиливает их, поскольку может являться частью хорошо продуманного плана. Если следовать этому плану, то звонок, вроде бы обличающий Куницыну, неожиданно становится ее алиби: не будет же убийца звонить убитому, зная, что он убит. С точки зрения кондовой логики такой звонок бессмыслен. Именно на кондовую логику следствия и рассчитывала Куницына, когда звонила. Шантаж еще не убийство, а в телефонных куницынских воплях имел место как раз шантаж, причем в самом гнусном, бабском, базарном его варианте. Бессильный, а потому - яростный.
      Бессильную же ярость к делу не пришьешь...
      Размышления о преступной балеринке были прерваны самым неожиданным и грубым образом.
      - Спустись на землю, Антоша. - Мягкая ладонь следователя Дейнеки легла на плечо Бычьего Сердца. - Ты уже десять минут на это пялишься. Могут возникнуть кривотолки.
      - На что на это? - удивился Бычье Сердце.
      - На это.
      Только теперь Бычье Сердце обнаружил у себя в руках маленький пластиковый альбом с фотографиями. Добро бы это были просто фотографии: крестины, поминки, дни рождения, сабантуи с горой пельменей посередине стола. Добро бы это были пасторальные виды боев без правил или Сионской пустыни! Так нет же, Бычье Сердце сжимал в пальцах снимок, распротак его, "Лиллаби"! И не просто "Лиллаби", а, распротак его. Романа Валевского со товарищи. И не просто со товарищи, а с, распротак его, одним-единственным на снимке товарищем. Лу, распротак его, Мартином, вот кем!.. Педрила Лу Мартин стоял рядом с Ромой-балеруном на фоне какого-то западного собора, очевидно, поощряющего однополые (мерзость какая!) браки. На голове Лу Мартина красовалась кожаная педриликанская тюбетейка, на шее болтались с десяток педриликанских цепей и амулетов, а бедра обтягивали узенькие педриликанские джинсики. Большего бесстыдства, чем эти джинсики, Бычье Сердце в жизни своей не видел. А повидал он немало, включая блатхаты, притоны самого низкого пошиба и псевдосауны с псевдотайскими массажистками, которые рекрутировались из уроженок Калмыкии и Ямало-Ненецкого автономного округа.
      Как альбом оказался у него и почему открылся именно на этой странице, а не на любой другой, Бычье Сердце объяснить не мог. Ни себе, ни Дейнеке, что было самым неприятным. А Дейнека, судя по его залоснившемуся от любопытства носу и затуманившимся зенкам, на объяснения намекал.
      - Есть у меня кое-какие мыслишки, - дрогнувшим голосом сказал Бычье Сердце. - Насчет ближайшего окружения покойного.
      - Ну-ну. - Дейнека прикрыл веки и многозначительно улыбнулся.
      - Кстати, дата тебе о чем-нибудь говорит? - Бычье Сердце пошел ва-банк и ткнул пальцем в числа, проставленные умным фотоаппаратом в углу снимка: 28.06.
      - Нет, - озадачился Дейнека. - А что?
      - Возможно, это преступление не единственное, - дал волю фантазии Бычье Сердце. - И связано еще с одним...
      - Дело в нашем производстве?
      - Буду уточнять. Все остальное - тоже Бычье Сердце осторожно вытащил проклятую фотографию из пластикового гнезда и сунул ее себе в карман. Наглая ложь и последовавшая за ней несанкционированная выемка документов произвели должное впечатление на Дейнеку, и следователь разочарованно хмыкнул:
      - Ну, пока не уточнил, займись лучше уликами. Кое-что нашли.
      Уликами оказались бутылка из-под грузинского вина "Мукузани", валявшаяся возле тахты на импровизированном втором этаже. И носок, валявшийся непосредственно у входной двери. Оба этих предмета экзотическая квартира-студия Романа Валевского явно отторгала. Дешевое винишко вступало в противоречие с изысканным баром на кухне, а носок, если исходить из размера, был женским. Белый хлопчатобумажный носок "адидас". Пары к нему после трех часов обыска найдено не было, зато обнаружилось большое число отпечатков, несколько волос на подушке и несколько записных книжек. Все книжки начинались с домашних телефонов губернатора и министра культуры и потому были почтительно отложены.
      Квартира Валевского раздражала Бычье Сердце размерами, бесшабашностью архитектурного замысла и показным аскетизмом. В складках этого аскетизма пряталась недопустимая по нынешним тяжелым временам роскошь. Мраморный, чисто вылизанный пол за кухонной выгородкой; сама кухня в стиле кантри, склепанная из дорогих пород дерева; вызывающе дорогая утварь, каждый предмет которой смело тянул на месячный оклад майора Сиверса. А плоский телевизор с диагональю в полтора метра! А музыкальный центр с восемнадцатью колонками! А махровые полотенца в шкафу, на неоторванных ценниках которых маячили лютые цифры $ 215!.. Какие части тела можно вытирать полотенцем за двести пятнадцать долларов. Бычье Сердце представлял себе слабо.
      Судя по обстановке, Роман Валевский был довольно своеобразным человеком.
      В его квартире не было ни одной книги, включая самые ходовые - Библию и телефонный справочник. Зато имелось в наличии около сотни видеокассет. Но и фильмами на кассетах не пахло, все больше рабочие моменты репетиций и записи балетных спектаклей. Не было в квартире и ни одной приличествующей обстановке картины, а вот плакатов оказалось целых три.
      И подходили они скорее к комнате общежития чулочно-носочной фабрики, чем к жилищу преуспевающего балетмейстера.
      В платяном шкафу балетмейстера висели смокинг, кашемировое черное пальто и черный, отлично сшитый костюм. Судя по материалу - очень и очень недешевый. Весь остальной гардероб тоже был удручающе дорогим и удручающе однообразным: пятнадцать одинаковых кожаных жилеток, родных сестер жилетки, в которую был облачен покойный. Пятнадцать пар черных джинсов; пятнадцать пар туфель - точно таких же, какие красовались на Роме-балеруне.
      Черных футболок тоже оказалось немерено, в отличие от рубашек, которых не было вовсе. А если нет рубашек, то зачем тогда смокинг, скажите на милость?.. Подбор одежды наталкивал на простую мысль: педантизм Романа Валевского и его рабская привязанность к определенному стилю граничат с идиотизмом. Или с определенной фобией, прояснить которую вряд ли удастся. Конечно, попытаться можно, тем более что в рукаве у Бычьего Сердца имелся джокер с колокольчиком - Лу, распротак его, Мартин.
      Бычье Сердце так озадачился проблемами туалета Романа Валевского, что не заметил старикашку, вот уже добрых пятнадцать минут отиравшегося поблизости.
      Старикашка был одним из понятых, приглашенных в квартиру. И раздражал Бычье Сердце не меньше апартаментов Ромы-балеруна хотя бы потому, что был тем, кем был, - слабосильным старикашкой, а не грешницей детородного возраста.
      - Вы ко мне? - отрывисто бросил Бычье Сердце.
      - Вы старший? - Старикашка взглянул на майора с достоинством Людовика Шестнадцатого, взошедшего на гильотину.
      - Ну, я. Майор Сивере.
      - У меня глаз наметан, - старикашка удовлетворенно хихикнул. - А по батюшке вас как?
      - Антон Александрович.
      - А я - Пупышев Иван Трофимович.
      Сам в прошлом имел отношение... к органам. Вышел в отставку в чине капитана.
      - У вас ко мне дело, Иван Трофимович? - Перспектива выслушивать бредни отставника вовсе не грела Бычье Сердце.
      - Имею сообщить следствию. Важную информацию, - раздельно произнес Пупышев.
      - Сообщайте.
      - Только для начала один, вопросик.
      Если вы уж здесь... Что с хозяином? Порешили?
      Проницательность старого шелудивого пса была достойна куска сахара, но с сахаром Бычье Сердце решил повременить.
      - А вы знакомы с ним?
      - Лично знаком не был, он тут недавно появился, года два назад. А я в этом доме, почитай, с пятьдесят третьего года. В двадцать четвертой квартире проживаю, этажом ниже. А здесь коммуналка была, пять семей, он их и расселил...
      - Ближе к делу, Иван Трофимович.
      - А ты не торопи меня, сынок. Что нужно сказать, я скажу. В свое время. Стало быть, порешили хозяина? Если бы не порешили, он бы сейчас здесь присутствовал, правильно я понимаю? Все-таки обыск с понятыми - дело серьезное. Сам в органах работал.
      - Ну, допустим, - сломался Бычье Сердце. - И что?
      - Он здесь с конца недели носа не кажет, а так я его часто видел. И машина у него всегда под цирком стоит. Большая такая, черная. - Пупышев раздул щеки, усеянные склеротическими прожилками. - А0280А. Правильно?
      - Правильно. - Бычье Сердце был не сколько удивлен цепкой памятью старика. - Вы наблюдательный человек.
      - В маразм еще не впал, хотя некоторые намекают. И в богадельню меня впихнуть не удастся, хотя некоторые очень стараются. Они стараются, а я им - вот! - Пупышев потряс перед носом Бычьего Сердца высохшим маломощным кукишем.
      Бычье Сердце отвел кукиш от лица и попытался вернуть старикашку к магистральной теме.
      - Значит, хозяина квартиры вы не видели с прошлой недели?
      - Ни хозяина, ни машины, - подтвердил старик. - Зато в понедельник, утречком, из его квартиры выходили.
      Это был неожиданный поворот, и Бычье Сердце мысленно благословил милицейского архангела, принесшего такую благую весть.
      - Кто выходил?
      - В пять двадцать я вывожу свою собаку. - Пупышев не торопился выкладывать карты на стол. - Каждый день - в пять двадцать, как бы некоторые по этому поводу ни изгалялись. Собака моя им, видите ли, спать мешает, когтями по коридору цокает.
      А я ему когти лично постригаю! Лично!..
      - Иван Трофимович!
      - Лифт у нас останавливается на площадке между этажами, как вы заметили. Но я не спускаюсь вниз, я наверх поднимаюсь, совершаю моцион. Опять же для сердца полезно. Ровно одиннадцать ступенек, можете сами посчитать. Я и в то утро поднялся. На площадку между нашим этажом и вот этим. Вызвал лифт, стою, жду. И что бы выдумали... - Старик надолго замолк.
      - Что? - выдохнул Бычье Сердце.
      - Может, поговорите с соседями? Они смерти моей хотят, пакости подстраивают...
      Третьего дня дымовую шашку под дверь бросили. Почтовый ящик подожгли, пакет перловки украли... Я уж и к участковому обращался, а у него одно: такие дела не рассматриваем, решайте сами, по-соседски...
      Поговорите?
      - Поговорю. Так что с лифтом?
      Старикашка выдержал мхатовскую паузу.
      - Ну, так вот. Стою у лифта и вижу, что из этой квартиры выскакивает девчонка. И несется по лестнице сломя голову.
      В лифт она не зашла...
      - Девчонка каких примерно лет?
      - Каких еще лет? Может, ваших. Молодая и молодая. Для меня все, кто после целины в рост пошел, - молодые.
      - Значит, говорите, что видели ее в понедельник рано утром?
      - Да.
      - Вы точно запомнили?
      - У меня с памятью все в порядке, хотя некоторые и намекают, обиделся старик. - Мол, свет я за собой в туалете забываю погасить...
      Показания старого пня могли оказать следствию неоценимую услугу. Ведь в понедельник утром Роман Валевский был уже мертв. И не исключено, что женщина, побывавшая в квартире, знала об этом. Более того, не исключено, что она и пришла туда именно потому, что Ромы-балеруна не было в живых. И Бычье Сердце дорого бы дал, чтобы женщиной оказалась Лика Куницына.
      - Опознать ее смогли бы?
      - А чего ее опознавать? Стриженая, в штанах с лямками, они сейчас все на одно лицо.
      - И никаких особых примет?
      - Носок торчал из кармана, это было.
      Белый носок. А сама рыжая. Я еще подумал, что за мода такая - носки в карманы запихивать...
      Белый носок! Уж не родной ли братец носка "адидас", найденного в прихожей?
      Носок в кармане неизвестной посетительницы несколько озадачил Бычье Сердце.
      Трусики, в крайнем случае бюстгальтер - еще куда ни шло, но носок!.. И почему второй "адидас" оказался брошенным в предбаннике? Оплошность, непростительная для криминального визита. Да еще помноженная на бутылку из-под грузинского вина!..
      - Как вы сказали, Иван Трофимович?
      Рыжая и стриженая?
      - Коротко стриженная, - уточнил Пупышев. - Почти как ты, сынок. Только еще короче. И два пейса по бокам.
      - Каких пейса?
      - Обыкновенных, длинных. Как у раввина.
      Не далее как вчера вечером Бычье Сердце имел беседу с одной рыжей стильной дамочкой. И дамочка эта активно ему не понравилась. На фотографии с покойным реагировала неадекватно и вообще вела себя слишком подозрительно для случайной свидетельницы. А две длинные, узкие, как листья ириса, пряди дамочки и сейчас стояли у майора перед глазами. Сходства с пейсами в них было немного, но капитану в отставке простительно не разбираться в модельных женских стрижках.
      - Я, как вышел, сразу же к цирку направился, где этот парень... хозяин... свой автомобиль ставит. Может, думаю, приехал вечером. Или ночью, вместе с девчонкой.
      Но машины не было. А девчонка - была.
      Вот я и думаю, что она могла там делать в отсутствие хозяина? Может, воровка?
      - Почему вы так решили?
      - А зачем тогда бежать сломя голову?
      Зачем, я вас спрашиваю? Она из квартиры как пробка выскочила, как будто за ней гнался кто...
      Бычье Сердце засопел. Он почти не сомневался, что парфюмерная мамзель и ночная гостья Валевского - одно и то же лицо.
      Точнее, морда. Рыжая наглая морда. Но если Куницына вошла в преступный сговор с продавщицей, польстившись на ее дельтапланеристское прошлое, то она поставила явно не на ту лошадь. Дамочка оказалась на редкость впечатлительной и могла бы запросто разрушить самую хитроумную комбинацию. А если Куницына в преступный сговор с продавщицей не входила и продавщица действовала на свой страх и риск?
      То есть была самостоятельной фигурой?
      Или, в худшем случае, пешкой в руках кого-то другого. Тогда в игре могут быть задействованы не два участника, а больше, как в старинных индийских шахматах. Эта мысль заставила Бычье Сердце инстинктивно прикрыть рукой пах: побочных версий он боялся ничуть не меньше, чем удара в драгоценную мошонку. Побочные версии он ненавидел. Так же, как и новых фигурантов, всплывающих, подобно утопленникам, в самых непредсказуемых местах.
      - Ну что ж, Иван Трофимович, вы нам очень помогли, - ловко скроил дежурную фразу Бычье Сердце. - Будем разбираться.
      - А со мной что? Пособишь старику, сынок?,.
      При всех своих недостатках Бычье Сердце был человеком слова и потому после окончания следственных действий в квартире номер двадцать семь переместился в квартиру номер двадцать четыре. Двадцать четвертая квартира оказалась самой рядовой коммуналкой - склочной, визгливой и жаждущей крови. Она напомнила Бычьему Сердцу детство - с точно таким же осиным гнездом на проспекте Газа. Втянув ноздрями спертый воздух коммуналки, Бычье Сердце сразу оживился: он знал толк в разорении осиных гнезд.
      - Кухня прямо по коридору? - отрывисто спросил он у замшелого отставника.
      Старик кивнул головой и посмотрел на майора с одобрением.
      Бычье Сердце двинулся в указанную сторону, сметая все на своем пути. Первой жертвой пал низенький антикварный столик с таким же антикварным телефоном, За телефоном последовала пара вешалок, детский трехколесный велосипед, не ко времени выставленный за дверь, детские же салазки, лыжи "Alpina", гора картонных коробок, три пластмассовых тазика и один эмалированный. Ровно через тридцать секунд тайфун с нежным именем Бычье Сердце докатился до береговой полосы кухни.
      Три газовые плиты и семь столиков с грязной и чистой посудой притихли в ожидании ударной волны. Наметанным глазом старого коммунальщика Бычье Сердце осмотрел кухню и ткнул пальцем в тумбу, зажатую между черным ходом и батареей.
      Черный ход был заставлен ведрами и швабрами, а на батарее сушились отвратительного вида половые тряпки.
      - Ваш стол? - зычным голосом спросил он у Пупышева.
      - Мой, - подтвердил старик.
      - Очень хорошо. Приступим.
      Для начала Бычье Сердце снес пару прибрежных веревок с бельишком, затем наступил черед посуды, чистой и грязной. Она полетела на пол с одинаковым, радующим сердце звоном. Покончив с посудой, Бычье Сердце перешел к плитам. На конфорках побулькивали борщ красный, борщ зеленый, щи с квашеной капустой и большой таз с вареньем. Бычье Сердце окунул в таз указательный палец и быстро облизал его.
      - Сливовое, - заметил он. - А сахару переложили.
      После этой сакраментальной фразы таз разделил участь посуды, загадив крашенные суровой охрой стены густым сиропом.
      Через секунду к сиропу присоединились мелко нарубленная свекла, щавель и квашеная капуста. А Бычье Сердце пододвинул к себе колченогий табурет и уселся на него. Прямо посередине выпотрошенной кухни.
      - Будем ждать, - глядя в пространство, сказал он.
      Ждать пришлось недолго. В коридоре послышались крики и угрожающее потрескивание; осиный рой приближался, обрастая по ходу все новыми и новыми перепончатокрылыми. Наконец в дверном проеме показался передовой отряд шершней: два мосластых мужика в майках и трениках, три бабенки в домашнем сатине и один тинейджер с порочной физиономией начинающего вуайериста. Кухонный разгром поверг присутствующих в ступор. Лишь тинейджер сохранил присутствие духа и даже позволил себе хихикнуть.
      - Все собрались? - добродушно поинтересовался Бычье Сердце. Проходите, не стесняйтесь, места хватит.
      Голос майора, исполненный ласковой угрозы, вернул присутствующих к реальности.
      - Это что же такое?! - выдавила из себя первая бабенка. - Это что же... Это...
      Это что же ты, гад, сделал?! Погром среди бела дня!..
      - Варенье, - просипела вторая. - О, господи!!! Ах ты, паскуда!!!
      - Мужчины, - воззвала третья. - Мужчины, сделайте же что-нибудь!!! Так и будете смотреть на это безобразие?!
      - Зови Шулькисов и Петровича, Костян, - обратился один из мужиков к тинейджеру. - И Степку прихвати, он вроде дома...
      - Ага, - промурлыкал тинейджер, но с места так и не сдвинулся.
      Оба мужика синхронно подтянули треники и сделали шаг в направлении Бычьего Сердца. При этом в руках первого невесть как оказалась скалка, а в руках второго - корпус от мясорубки.
      - Не советую. - Бычье Сердце аккуратно сжал пудовые кулаки и аккуратно водрузил их на колени. На коленях они явно не помещались.
      Мягкие увещевания майора вкупе с кулаками, сломанным носом и свирепой физиономией возымели действие: мужики остановились в нерешительности, посчитав, что сил для лобовой атаки явно недостаточно. Ситуация выглядела патовой, во всяком случае, до прибытия Петровича, Степки и неведомых Бычьему Сердцу Шулькисов.
      - Милиция... - осенило вдруг одну из женщин. - В милицию звони, Костян!
      - Ага, - промурлыкал тинейджер, но с места так и не сдвинулся.
      - Там тебя быстро окоротят, голубчика! Там тебе пообломают рога-то! Там тебе так мозги промоют, что не обрадуешься, хулиганье! Звони в милицию, Костька!
      - Не советую. - Бычье Сердце широко улыбнулся всей коммунальной кодле, демонстрируя зубы волкодава. - Я сам милиция. И в отличие от вашего толстозадого участкового цацкаться с вами не буду. Так что если кто рыпнется, будет у меня кровью харкать всю оставшуюся жизнь. Есть желающие?
      Желающих не нашлось, и Бычье Сердце приступил к изложению программных требований.
      - Значит, так. Старика Ивана Трофимовича не обижать, выказывать ему почет и уважение. И побольше искренности на харях. Проверять буду лично. Стол у окна " сегодняшнего дня тоже принадлежит ем;
      Что еще? Ага. От дежурств по коммуналке Иван Трофимович освобождается. Собаку его... Как зовут вашу собаку, Иван Трофимович?
      - Черчилль... Английский бульдог, - тряся головой, зачастил старик. Я его потому так и назвал, что английский...
      - Так вот, Черчилля встречать пионерским салютом. И чтобы без глупостей, а то я вас в бараний рог сверну. Вы у меня по этапу в кандалах пойдете. Грешков у вас, как я посмотрю, на десяток статей наберется. Так что сушите сухари, господа хорошие. Все ясно?
      На кухне воцарилась гробовая тишина.
      - Значит, все, - констатировал Бычье Сердце. - Просьба передать вышеизложенное господам Шулькисам, Петровичу и Степке, чтобы не было вони, что кто-то чего-то не знал. Или не слышал... Кто у вас там еще в квартиросъемщиках, Костян?
      Прыщи на подбородке тинейджера запылали ярким верноподданническим огнем.
      - Еще Яцура, но она второй месяц в больнице... А Гарик не считается. Гарик сам комнату здесь снимает.
      - Молодец, - похвалил смышленого тинейджера Бычье Сердце. Соображаешь.
      Костян порозовел и даже шмыгнул носом от полноты чувств.
      - Ну, что ж. Инцидент, как говорится, исчерпан. Не смею больше задерживать.
      Или есть вопросы?
      Сбившееся в кучу сатиновое бабье молчало. А вышедший вперед делегат со скалкой примирительно пробухтел:
      - Вы тово... Могли бы спокойно обо всем сказать, а не погром устраивать. Мы ведь не дети малые, понимаем. А Иван Трофимович пусть не волнуется. Все будет в лучшем виде. Освобождай стол, Татьяна, - обратился он к бывшей хозяйке варенья.
      - То есть как это - освобождай?! - взвилась та.
      - Освобождай, я сказал! - Очевидно, за мужиком в трениках водились дела посерьезнее, чем травля одинокого пенсионера, и испытывать судьбу он не решился. - Переносите свои вещи, Иван Трофимович...
      - А вы как же? - пролепетал обмякший старик.
      - Ничего. Как-нибудь устроимся.
      В садке с коммунальными пираньями наступило затишье, и Бычье Сердце посчитал свою миссию завершенной. Он с чувством пожал руку Пупышеву, по-свойски подмигнул Костяну и направился к выходу.
      И только возле самой двери остановился.
      - Буду вас навещать, - проникновенным голосом пообещал Бычье Сердце. Очень уж вы мне понравились.
      Кто-то из слабонервных коммунальщиц охнул, а до сих пор остававшийся за кадром второй мужик выронил мясорубку.
      В сопровождении восхищенного Костяна Бычье Сердце продефилировал по коридору, дружелюбно раскланиваясь с опоздавшими на представление обитателями коммуналки. Уже в конце коридора Костян прошмыгнул вперед и широко распахнул перед Бычьим Сердцем створку двери.
      Майор потрепал услужливого мальца по загривку и напутствовал его грозным: "Следи за порядком!" Вот тут и произошла заминка, а все из-за того, что Бычье Сердце нос к носу столкнулся с молодым человеком, собиравшимся войти в квартиру номер двадцать четыре.
      - Привет, Гарик! - почему-то обрадовался тинейджер. - А у нас тут такое!..
      - Здравствуй, Костя! - бросил молодой человек, пропуская Бычье Сердце. На слова Костяна он не обратил никакого внимания и сразу же скрылся в комнате - крайней от двери.
      Ничего выдающегося в молодом человеке не было, но у Бычьего Сердца сразу же зачесалось в носу. Так было всегда, стоило только ему обнаружить изъян в стройной картине мира. Изъян мог быть самым невинным, незаметным человеческому глазу; он мог не портить картину, а, наоборот, украшать и дополнять ее. Так витражи украшают узкие бойницы нефов, превращая крепость в храм. И все же изъян оставался изъяном, инородным телом, соринкой в глазу, тополиным пухом в ноздре, вишневой косточкой в горле. Вот и сейчас вишневая косточка по имени Гарик прилепилась к сиверсовскому кадыку и никуда не желала двигаться. А все потому, что холеный, начищенный до блеска молодой человек наотрез отказался стыковаться с оголтелой коммуналкой Пупышева. Квартира на верхнем этаже подошла бы ему больше. Да и в самом Гарике прослеживалось некое сходство с мертвым Валевским; во всяком случае, Рома-балерун мог пройти мимо Бычьего Сердца именно так: брезгливо ускорив шаг. Он бы и нос зажал, если бы воспитание ему позволило. С точно такой же брезгливостью местный чистоплюй Гарик поздоровался с вертким прыщавым Костяном. И не проявил никакого интереса к волнующей душу склоке на кухне, что противоречило главному закону любой коммуналки. А Бычье Сердце хорошо знал этот закон: без драк, препирательств, мелких гадостей и крупных стычек по поводу замызганного очка в сортире коммуналка тотчас же испустит дух. Гикнется, скопытится, преставится, покончит жизнь самоубийством.
      Бычье Сердце подождал, пока за Костяном захлопнется дверь, и прокашлялся.
      От одного инородного тела в гортани избавиться удалось (и верно, какое дело Бычьему Сердцу до постояльца левой коммуналки?), зато напомнили о себе другие. А именно - рыжая дельтапланеристка, не очень удачно мимикрировавшая под продавщицу ларька.
      Пришло, пришло время заняться ею вплотную. Так же как и несостоявшейся звездой Афиной Филипаки. Да и тушка примы-балерины Лики Куницыной тоже требовала разделки. Три грации, ничего не скажешь!.. От этих трех граций у Бычьего Сердца воротило с души, он бы с большим удовольствием занялся бы какими-нибудь железобетонными вымогателями или второразрядной перестрелкой в сауне при туберкулезном диспансере. Но выбирать не приходилось, тем более что кто-то из троих должен привести его к убийце. Это майор Сивере знал наверняка. И это несколько приподняло ему настроение, подпорченное коммунальной квартирой № 24. Согласившись пойти туда с Пупышевым, Бычье Сердце рассчитывал на полноценную, широкомасштабную, веселую и отчаянную драку, возможно, с применением подручных средств. Вот уж где бы он потешился! Вот уж где почесал бы заскучавшие кулаки! Но в коммуналке его нагло продинамили, а подобные обломы майор Сивере переносил тяжело. От подобных обломов не спасала даже дешевая мастурбация на пару с боксерской грушей.
      С такими невеселыми мыслями Бычье Сердце покинул Фонтанку, 5, напоследок остановившись у парапета. Отсюда хорошо просматривалась квартира Валевского: четыре окна и башенка. Над башенкой плыли беспечные летние облака, в цирке Чинизелли играли туш, по мазутному лону Фонтанки, покряхтывая, сновали пароходики, - словом, денек был что надо! Но Бычьему Сердцу было не до красот. Окаянный танцзал с надстройкой все еще не отпускали его. В них тоже был какой-то изъян, какая-то червоточинка. И Бычье Сердце обязательно докопался бы до нее, если бы не старый пень со своими проблемами. Теперь же остается ждать, когда червоточинка вылезет наружу и сама напомнит о себе.
      ...Остаток дня Бычье Сердце провел за составлением очередного отчета. Дело двигалось туго, поскольку отчетов майор Сивере не любил. Во-первых, потому, что был не чужд орфографических ошибок и до сих пор писал "потерпевший" через "и", а "сведетель" через "е". Во-вторых, толстые пальцы Бычьего Сердца и миниатюрные блондинистые клавиши печатной машинки находились в состоянии конфронтации, так что и без того хромая сиверсовская орфография частенько подкреплялась новообразованиями типа "ьоцп новждагигв N".
      Особо впечатлительные сотрудники отдела находили в этой абракадабре монгольские корни и даже романтический намек на эсперанто. На поверку же оказывалось, что степной посвист потомков Чингисхана ничего общего с экзерсисами Бычьего Сердца не имеет, а "ьоцп новждагигв N" есть не что иное, как банальное "труп гражданина N".
      Дейнека появился в комнате Бычьего Сердца, когда тот в красках расписывал набег на парфюмерную кибитку Сулеймана-оглы и давал краткие характеристики рыжей дельтапланеристке.
      - Хорошо, что пришел, - сказал Бычье Сердце, выстукивая одним пальцем сомнительное слово "одеколон". - Одеколон через "о" или через "а"?
      - Через "о".
      - Там два "о" или "а" тоже есть?..
      - Все через "о". А зачем тебе понадобился одеколон?
      - Не мне, а покойному Роме.
      - Ты о Валевском?
      - О нем, родимом...
      - Значит, еще не знаешь, - Дейнека распялил губы в улыбке и тяжело опустился на стул. - Дело-то от нас забирают. Дело Валевского - я имею в виду.
      Несколько секунд Бычье Сердце по инерции продолжал печатать. Но когда из "одеколона" вылупилось непроизносимое "лдкулдог", поднял косматую голову и уставился на Дейнеку.
      - То есть как это забирают?
      - Молча.
      - И кому отдают? - В голосе Бычьего Сердца послышались ревнивые нотки.
      - Бауману и Сальниковой.
      - Кому?! - изумился Бычье Сердце.
      С тем же успехом расследование дела об убийстве можно было поручить супружеской паре белых медведей. Или попугаям-неразлучникам. Или подуставшим от долгой слякотной жизни коняшкам с Аничкова моста. За Бауманом и Сальниковой уже давно и прочно закрепилась репутация "заматывателей". К ним обращались только тогда, когда что-то нужно было элегантно спустить на тормозах. Или начальство имело свой шкурный интерес в деле. С синим чулком Сальниковой Бычье Сердце только здоровался, да и то сквозь зубы, когда деться в узком коридоре было некуда.
      Зато Андрея Баумана знал довольно хорошо. Некоторое время они работали вместе, и даже столы их стояли рядом. Тихий Бауман на работе особо не напрягался и к тому же каждую субботу отмечал священный день отдохновения. Из-за этого баумановского шаббата у Бычьего Сердца несколько раз срывались операции, но Сивере не роптал: он умел уважать религиозные чувства других людей. Бауман же не уважал никого и ничего (кроме священной субботы, разумеется), но был неизменно корректен. Что не мешало ему регулярно постукивать начальству на методы работы Бычьего Сердца. Поток сигналов усилился после того, как Бычье Сердце пообещал "дать в дыню фискалу, мешающему следственным действиям". Начальство благоразумно развело Баумана и Бычье Сердце не только по разным комнатам, но и по разным этажам. Теперешний оскорбительный переход дела к Бауману означал, что в нем открылись новые обстоятельства.
      - Что, открылись новые обстоятельства?
      - Как тебе сказать... Они были и раньше, только мы о них не знали. Ходят слухи, что папаша у девицы, под которую ты так усердно копаешь, большой чин в ФСБ.
      - У какой из девиц?
      - Их у тебя несколько?
      - Давай колись! - Бычье Сердце оставил вопрос без ответа.
      - Анжелика Куницына, примадонна "Лиллаби". Ходят слухи, что был звонок оттуда, - Дейнека поднял глаза к потолку.