- Почему это мифического? Ничего не мифического, - возразил я.
      Я был с Манолисом совершенно согласен, но пусть он мой деньрожденье не ругает, пожалуйста. Пусть он про что-нибудь про другое.
      Он меня не услышал. Он со значением продолжал:
      - Но! Но живем-то мы сейчас! И оно, это сейчас, уже сейчас гадит, уже сейчас мешает нас с грязью, хотя мы пока девственность свою блю-у-у-у-дем.
      - Говори за себя! - с неожиданным раздражением сказала Тамарочка.
      - А что я, не прав? Что сейчас это самое нельзя что ли?!
      Тамарочка, единственная, которая из нас всех казалась пьяненькой, перестроилась моментально.
      - А почему бы и вправду - не сейчас? - сказала она. - Чего тянуть-то, действительно? Ведь хочется.
      При этом она смотрела на меня так, что Вера снова заненавидела. А Манолис усмехнулся скатерти грустно.
      - Вот-вот, - подтвердил он. - Почему бы.
      Тамарочка бросила на него странный взгляд, порывисто вскочила со стула.
      - Родные мои! Милые! Я вас всех люблю, кажется, с самого дня рождения!
      - Ну, так далеко ты не помнишь, - сострил Манолис.
      - Нет, правда, я вся ваша!
      Она тряхнула прической, заговорщицки мне подмигнула.
      - Володя! Будете нашим рефери. У кого грудь лучше - у меня или у вашей?
      Я от неожиданности промычал что-то вежливо-невнятное.
      Она в ответ мигом содрала кофточку, под которой, как я и думал, ничего из одежды вовсе не наблюдалось. Безумно красными сосками уставились на меня две очень даже недурные грудки.
      Тут же, не успела моя Вера опомниться, к Тамарочке подскочил Манолис, поправил ей кофточку, обнял за плечи и усадил.
      - Ну... ну... ну... ну вот...
      Тамарочка разочарованно поджала губки. Ей не дали сплясать стриптизик, постепенно переходящий в половой актик. Конечно, обидно.
      - Вы извините, это у нее нервное, - торопливо заобъяснял заботливый Манолис. - Понимаете, лет пять назад с моей женой (он нежно погладил Тамарочку по плечу) приключилась одна неприятность и с тех пор...
      - С вашей... ктой? - испуганно спросила Вера.
      - Ктой?! - эхом повторил вопрос я.
      - Это моя жена. Мы супруги, - сказал Манолис. - Только вот нервы у нее с тех пор никуда.
      Тамарочка скучно смотрела в сторону. Мы с Верой обалдело переглянулись.
      - А теперь я должен извиниться, но нам пора, - в совершенно идиотской великосветской манере объявил заботливый супруг. - Я тут ваш стакан уронил.
      - Да ладно, брось, мы уберем, - сказал я.
      - Нет, что вы, как можно. Я же...
      Он нагнулся, что-то поднял с полу и недоуменно посмотрел на меня.
      - Что бы это... Мы ведь вроде стаканами пользовались.
      В руке у него был бокал, каких, наверное, никогда не знала моя убогая комнатенка, а, может, и вся убогая хрущевка, в которой я проживал.
      Красного стекла, с длинной фигурной ножкой, очаровательных женских форм старинный бокал, теперь уж таких не делают.
      Тамарочка оживилась и всплеснула руками.
      - Ой, какая прелесть! - запела она. - А что ж это мы действительно из стаканов? давайте из хрусталя вино выпьем!
      Вот тут-то, к еще большему всеобщему обалдению мы обнаружили посреди моего обшарпанного стола откупоренную шампанского. В серебряном ведерке. Со льдом.
      Тревожно-торжественный колокол отчаянно и беспрерывно гудел в моем сердце. Или в душе. Словом, где-то внутри.
      Потом мы пили и говорили часов до четырех ночи. После чего супруги церемонно откланялись со словами "Так значит, не забудьте!"
      "Ждем-ждем!" - хором ответили мы.
      А когда они ушли, случилось, глубокоуважаемые господа, нечто странное. Я не хочу сказать, что странности этой вечеринки - с бокалом, прической, шампанским, с этими самыми ее краснющими сосками тамарочкиными - прошли для меня незамеченными. Конечно, я от всего этого ошалел тогда. Чуть позже, совсем чуть-чуть, буквально через несколько часов, я понял, точней, заподозрил, что все это проделки Георгеса.
      Не берусь сказать, почему я сразу стал грешить на эту самую книжку. Но, видно, страх перед ней и ожидание всяческих от нее такого рода каверз сидели во мне подсознательно. Я, сам не зная того (я так сейчас все это расшифровываю), ожидал именно чего-то в таком роде.
      Другими словами, фантастическое, мистическое, какое хотите - но объяснение всему этому было. И только того, что произошло после ухода Тамарочки и Манолиса я до сих пор не могу себе объяснить. Ни вино, ни Георгес здесь не замешаны - верьте слову!
      Вот эти вот тревожные колокола - они тут при чем.
      Вера стояла задумчиво посреди комнаты руки в карманы. Ни фурии, ни Мамаева кургана - что-то поникшее, усталое и покорное.
      - Знаешь, Далин-Славенецкий, я у тебя останусь сегодня. Все равно везде опоздала.
      Она еще никогда у меня не оставалась. Раза два я просил ее об этом, довольно настойчиво, чуть морду не бил. Отказывалась все равно, надо домой. Муженек ее еще до меня смирился с изменами, он после армии вернулся к ней почти импотентом. С ним, рассказывала Вера, надо было по-шахтерски работать, в умат, чтобы тряпочка превратилась ну пусть не в карандашик, то хотя бы в плохо надутый воздушный шарик.
      Я так понял, что у них какой-то договор был, чтобы ночь всегда проводить дома. Иллюзию семьи, что ли, хотел сохранить. В общем-то, ей тоже необходима была эта иллюзия. Иногда шутила - "Жамэ!", иногда всерьез, в защитной стойке - "Никогда не дождешься!".
      А чего там, собственно, дожидаться - спали мы с ней. Давно. И с самого первоначала безо всяких угрызений.
      Я спросил ее:
      - Что-нибудь случилось?
      - Ничего. Просто уходить не хочу. Ну их. Надоели. Останусь с тобой.
      Что в ее головке тогда крутилось? Ведь никогда не расскажет!
      - Так я остаюсь?
      - На ночь? - уточнил я на всякий случай.
      - Не боись, Далин-Славенецкий, только на ночь.
      Эта их манера по фамилии звать!
      Я подошел к ней вплотную, взял за плечи.
      - Ага, Вер?
      Она подняла голову, посмотрела на меня изо всех сил, странно так посмотрела, и комната вдруг переполнилась торжественной тревогой, звуки изменили свою суть и дальний колокол загудел не стихая, на одной ноте.
      Вот этот колокол, вот это вот самое я никакими георгесами, глубокоуважаемые господа, объяснить не могу.
      Она нежно-нежно:
      - Далин-Славенецкий, тебе не кажется, что мы сегодня с тобой прощаемся?
      - А?
      - Все прощаемся и прощаемся...
      - Нет, Верочка, милая. Нет, не кажется. А...
      - Тебе не кажется, Володь, что на самом-то деле уже и некому больше прощаться, что все кончилось... что в этой комнате труп?
      Нет, действительно, какая-то мистика напала на нас в ту ночь: в первую секунду я всерьез воспринял. Даже огляделся, тайно боясь.
      - Ты чего, совсем, что ли? Какой еще труп?
      - Ты ничего не чувствуешь? - тихо-тихо...
      Бррррр! Я совсем не узнавал свою Веру.
      Но почему именно труп?
      - Потому что я пытаюсь удержать тебя изо всех сил, - с таким видом, будто она говорит что-то очень резонное, ответила Вера.
      - Ну и я пытаюсь удержать тебя изо всех сил...
      - Вот видишь.
      Словом, такой вот у нас с ней разговор состоялся - будто это не мы говорили, а какие-то другие, словно они сквозь нас хотели достучаться друг до друга. И каждый из нас словно попал в положение человека, который понимает, что вот-вот умрет, - страха нет, небольшое сожаление и огромное любопытство. И тревожные колокола надо всем.
      И я сказал Вере:
      - Ладно. Оставайся, раз так.
      И она осталась. Труп, чьего присутствия я не чувствовал, но чувствовала она, витал над нами где-то у потолка, приглушал сдержанный рев проезжающих мимо автомобилей и постепенно разрастался, занимая всю комнату, вжимая нас друг в друга. Пытаясь сохранить настроение, мы оба были чрезвычайно нежны, даже немножечко играли в беспредельную нежность, и это были очень искренние игры. Мы хотели, чтобы приготовление продлилось подольше, как в первый раз, но подольше не вышло, и мы очень быстро совокупились. И заснули, два теплых и гладких тела.
      * * *
      А утром я первым делом я вспомнил о будущих партнерах (она- то явно размышляла о том, что ждет ее дома - была мрачна).
      - Почему ты не сказала, что они женаты? Ничего себе группешник! Это уж совсем полный атас.
      - Я сама не знала. А почему "уж совсем"? Разве это что-то меняет?
      Развратница. Ее даже похмелье не портило. Она прижималась ко мне и терлась о щеку.
      - Ну все-таки, - рассудительно сказал я. - Как-то это... я не знаю... Супруги все-таки. Безнравственно чересчур. А?
      Вера показала зубки.
      - А что же ты, если такой нравственный, группешничка захотел?
      Я взорвался.
      - Ну, все, хватит, - говорю. - Я, видите ли, захотел. Я вообще категорически против. Ничего такого я не говорил и не хотел. Это...
      - Хотел-хотел, - замурлыкала моя Вера. - Ты же ни разу не пробовал. Тебе же интересно.
      - Ты, что ли, пробовала? - обиделся я.
      - Аск! - гордо сказала Вера.
      Я привстал на локте.
      - То есть?
      Она вздохнула сожалеюще и многоопытно.
      - Ты спроси меня, Володечка, чего я в жизни не пробовала.
      Спросить-то я, может, и спросил бы, но не успел. В этот как раз момент началось телефонное сумасшествие.
      Сначала позвонил Манолис.
      - Вот что, уважаемый Вова, - начал он злобно и без всякого "здрасьте", голосом, удивительно юным и свежим. - Я в эти ваши игры играть отказываюсь.
      - А? - спросил я.
      - Отказываюсь самым категорическим образом!
      - Э-э-э... я, может быть, не совсем... Что вы имеете в виду?
      - Это даже как-то гнусно с вашей стороны предлагать нам с Тамарочкой сексуальное партнерство такого рода!
      Я брякнул трубку.
      - Ну вот, - победоносно объявил я Вере. - Манолис звонил. Отказывается от партнерства твоего.
      - Хм! - Верочка недоверчиво приподняла брови.
      И опять закричал телефон.
      Заговорщицким шепотом спросили меня и представились Ириной Викторовной. Я закивал головой, а Вера сделала скучное лицо.
      - Где моя дочь, Владимир?
      - Э-э-э, я...
      - Не л-лгите! Она у вас.
      Пожав плечами, я отдал трубку Вере.
      Я ошибся. Не скучным было ее лицо - застывшим. Я особо не вслушивался в ее скупые ответы, меня поразил голос - бесцветный, мертвый, монотонный голос робота из дешевого фантастического фильма.
      - Не волнуйтесь, мама. Я скоро приду.
      Вера осторожно положила трубку и посмотрела на меня, чуть улыбаясь. Она словно хотела передать мне что-то важное, но так ничего и не сказав, встала с постели и мягко, летаргически прошла в ванную.
      Тут позвонила Тамарочка. Она что-то защебетала о крутой вечеринке, о своих благодарностях, о благодарностях Манолиса и тому подобную чушь. Она щебетала бы так без передышки до самого вечера, но я умудрился вклиниться.
      - Твой-то, Манолис, уже звонил сюда, между прочим.
      Тамарочка изобразила ангельское смущение. Он такой чистый-наивный, сказала он, он прям в каком-то девятнадцатом веке живет, в том смысле, что у него очень высокая нравственность. За это, пропела она нежно, и люблю его (Ой!)
      - Публико морале, - понимающе сказал я. - Моральный кодекс строителя коммунизма.
      Трубка рыкнула и в разговор встрял Манолис.
      - Коммунистов ненавижу зоологически! - прозлобствовал он, а потом, уже вполне человеческим тоном, продолжал. - Это я, по параллельному. Ну, как там?
      Что меня раздражает в малолетних, так это ненатуральность непринужденности. Злоба у них получается куда чище.
      - Там всегда хорошо, - непринужденно ответил я. - Не то что не там.
      Тамарочка хихикнула. Потом ойкнула. Потом уронила телефон. Потом быстро затараторила:
      - Ну ладно, Володечка. До скорого. Ждите... (завязалась борьба) Ждите в гости!
      Ту-ту-ту-ту-ту...
      Сзади, на выходе из ванной, стояла мокрая Вера.
      Мама права, - сказала она. - Ты меня не любишь. У тебя на лице похоть. У тебя на уме группешник. Это для тебя высшая радость, низкий ты человек.
      Надо было показать, что я с нее смеюсь, и я рассмеялся. Она тоже. Немножко принужденный смех у нее получился, но так вообще ничего.
      И мне стало грустно оттого, что мы смеемся, синхронно пытаясь скрыть друг от друга свои чувства, в общем, довольно склочные. И послышалось отдаленное эхо ночной тревоги, потому что мне ну совершенно не хотелось терять Верочку - уж очень сильно она меня зацепила. Да тут еще этот труп.
      * * *
      Она ушла к своему Валентину продавать очередную несусветную байку о старой подруге или, там, о милиции - я не знаю. Он все скушает, деваться некуда, кроме как жрать что дают. Боже.
      Если б я только мог соврать ей, что все это мне надоело. Если б только всерьез дошли до меня абсурд наших отношений, унизительность и жутчайшая глупость моих собственных действий - то, что я себе постоянно растолковывал, но врубиться никак не мог и лишь успокаивал себя благоглупостями того типа, что все в порядке, ребята, на самом деле я не такой, я отлично понимаю, что делаю, и как бы там ни было, это не больше, чем роль. Ну, роль, ну обыкновенная роль!
      У меня полно было дел - во-первых, чинить систему одному клиенту, во-вторых, наведаться к матери, меня бесплодно ждали сразу в тысяче мест. Но на дворе стояла суббота и по этому случаю я решил выпить много вино* (сноска: автор является членом и соучредителем клуба "Вино". По уставу клуба, его члены могут не пить вина вообще, но обязаны его уважать и не склонять это святое слово по каким-то там падежам) - с тайной мыслью подкатиться к Тамарочке до группешника, - так сказать, провести предварительную разведку территории.
      Но у подъезда, в идиотской предельно шляпе, из-за которой благородные седины казались подлыми, пегими и липкими космами, встрепанными притом (был холодный ветер вокруг), ждал меня букинист Влад Яныч.
      Я-то сначала Влад Яныча не узнал и на его нетерпеливый вопрос "Ну?" ответил стандартной грубостью:
      - Антилопа-гну. Ой, Влад Яныч, извините, не признал сразу. Здравствуйте.
      - Как вы? - обеспокоено спросил он.
      Я немножко удивился. Не так чтобы очень.
      - Спасибо, хорошо. А вы?
      - Я имею в виду... у вас все в порядке?
      Колокола загудели настырнее.
      - Я именно это и... Влад Яныч, дорогой! Что-нибудь не так?
      Он воровато огляделся. Я чуть не всплакнул от этого зрелища. Что с народом делают проклятые коммунисты! Королям не стоит воровато оглядываться. Это им не к лицу.
      - Я только хотел убедиться, что вы живы и что с вами все в порядке, конфиденциально сообщил Влад Яныч, испытующе на меня глядя.
      Колокола истерически взвыли. Я изобразил телом вопрос.
      Влад Яныч поглядел вниз и мгновенно перекосился от ужаса.
      - Что это у вас на ногах?!
      Я чуть не подпрыгнул. Мне показалось, что внизу - змея. Хотя откуда змее быть в городе? Ее не было. Само собой разумеется.
      - Ничего, Влад Яныч. А, собственно...
      - Ботинки! Ботинки откуда - вскрикнул он.
      - Ботинки-по-случаю-новая-модель-фабрика-саламандра, - отрапортовал я, тоже испугавшись изрядно. - А что?
      - Точно ваши? Давно носите?
      - Да-к... с месяц.
      Я опасливо вгляделся в саламандры. Они были точно мои, но какие-то... чищенные. И носок, вроде, не совсем такой... Да что я, в самом деле?! Мои, точно мои!
      - Мои ботинки. Чего это вы?
      - Гм! - подозрительно сказал Влад Яныч. - Надо же.
      - А почему это со мной должно что-то случиться. А, Влад Яныч?
      Влад Яныч виновато посмотрел вбок.
      - Потому что я отдал вам эту книгу.
      - Георгеса?
      Он кивнул.
      Мне стало немного страшно, хотя колокола чуть-чуть успокоились. Я сделал лицо здравомыслящего человека.
      - Влад Яныч. Ну вы сами подумайте. Как может какая угодно книжка, пусть даже такая странная, причем заметьте, не ее содержание, а именно сама книжка, ведь вы мне про это толкуете, так я говорю - как он может на судьбу, а заодно и на мои собственные саламандры, которые я достал с огромным трудом, потому что с деньгами у меня финансовый кризис? Почему у вас такие странные мысли?
      - Пойдемте, - ответил Влад Яныч, опять выдержав предварительную паузу с испытующим взглядом. - Пойдемте и вы сами все поймете. Мне кажется, я совершил ужасную подлость по отношению к вам. Когда продал вам эту книгу. Я испугался. Пойдемте, вот я вам сейчас покажу.
      Мы ехали на метро, потом на автобусе, потом долго петляли по каким-то черемушкам, пока Влад Яныч не заявил:
      - Это здесь!
      - Что?
      - Здесь живет человек, который продал мне эту книгу.
      - Георгеса?
      - Его.
      Перед нами была хрущевка, хорошо запоминающаяся из-за магазинчика с вывеской "Колтовары Виктора Семеновича". Подозреваю, что имелись в виду "колониальные товары", но я не уверен. Сейчас так много развелось юмористических вывесок, что иногда не поймешь. В переулке, где моя фирма, тоже в этом духе имеется - "Продукты N52, Храмов и сын". Видел я еще рекламное агентство "Омерта", а также оптовую консервную фирму "Австралопитэкс". Обхохочешься.
      Мы решительно вошли в дом, поднялись на третий этаж, позвонили. За дверью кто-то завозился, начал спрашивать, кого черти несут, но не дожидаясь ответа, открыл.
      Совершенно нормальный мужик в старых физкультурных штанах и майке с мордой. Всклокоченный. Будто со сна. Очень сердитый.
      Неприветливо вперившись во Влад Яныча, он прорычал:
      - Я же сказал ко мне не ходить. Я разве неясно сказал?
      - Очень надо, Миша. Я привел человека, у кого книга.
      Миша дернулся как от тока.
      - Такая же?
      - Нет. Твоя.
      Пока хозяин дома таращил на меня донельзя возмущенные (или испуганные черт его разберет) зенки, я кое-что успел разглядеть через открытую дверь.
      - Ты соображаешь, продавец, кого ты... А ну! Чтоб мигом отсюда немедленно!
      Тут я понял, что поторопился с выводами. До совершенно нормального мужика Миша малость не дотягивал. Для совершенно нормального мужика он чересчур вздрагивал и гримасничал.
      - Уходите! - взвизгнул он и ткнул в меня пальцем. - Ко мне нельзя!
      Миша был хил, он ничего не успел сделать, я просто в грудь его немножечко подтолкнул и он у меня как миленький на пол кувыркнулся. Сохраняя на лице гневный протест.
      - Сюда нельзя, - повторил он. Правда, уже не так уверенно.
      - Ах, Володя, Володя, - укоризненно проурчал Влад Яныч, проходя в квартиру следом за мной. - Я от вас такого вандализма не ожидал.
      - Зря не ожидали. Вы только посмотрите...
      Посмотреть было на что. У подоконника стояло диккенсовское бюро мореного дуба. Ну, из тех, знаете, за которыми пишут стоя и преимущественно гусиными перьями (если найдут гуся), причем очень было это бюро подержанное. Еще был массивный стол с гнутыми ножками в стиле, уж не знаю там, какого Людовика или Леи Филиппа, весь заваленный листовками. Очень крупные шрифты "ГОСПОДА РОССИЯНЕ!", "ВОЗЗВАНИЕ", "К ОРУЖИЮ!" и тому подобное. Ничего такого, что напоминало бы нормальному совьетюку его привычный интерьер.
      Но не то, совсем не то успел я заметить с лестничной клетки через неосторожно распахнутую Мишей дверь - мне тогда на миг показалось, что я открыл тайну Георгеса.
      В углу, обшарпанная, со следами ржавчины, стояла чугунного литься печатная машина - судя по дизайну, максимум, начало этого века. Если не прошлого. Во всяком случае, из тех, что еще сохранились в музеях. Подпольная типография. Самое интересное, что из ее почтенных недр змеился самый обыкновенный, малость подрастрепанный матерчатый шнур с нормальной современной вилкой, воткнутой в изящную, крытую желтым лаком, электрическую розетку.
      - Теперь поняли, откуда Георгес, Влад Яныч? - по инерции сказал я, начиная понимать, что на такой балде хорошего Георгеса не сварганишь.
      - Уходите отсюда вон!
      Мы оглянулись. Дрожа от слабости, в дверях стоял Миша. Глаза его нехорошо полыхали.
      Влад Яныч очень вопросительно поднял брови.
      - Что это, Миша? - спросил он тоном дрессировщика, демонстрирующего почтеннейшей публике уникальные способности своей обезьянки.
      Миша молчал. Он ненавидел и меня, и Влад Яныча. Видно было, как усиленно он мечтал, чтобы мы убрались отсюда. Он просто не заметил вопроса.
      - Это, - ответил за него букинист, широким жестом представляя мне комнату, - это, видите ли, плоды подпольной деятельности нашего Михал Васильевича, совсем недавно школьного учителя физики, скромного библиофила. Где твои книги, Миша?
      - Нет книг, - пробурчал тот.
      Влад Яныч милостиво кивнул.
      - Книг, как видите, нет. Вместо книг у нашего достойного омбре вот это.
      Он указал на листовки, разбросанные по столу. Приглядевшись, я увидел, что в них призывалось убить царя- угнетателя.
      И это.
      На подпольную типографию.
      И это!
      На диване валялся "макаров". Рядом с ним еще один пистолет, только малость постарше - двуствольный и очень длинный. Я не заметил их сразу.
      - Все это, дорогой мой Володя, есть плод действия книги, которую вы зовете Георгесом.
      - Вона как, - сказал я. Я сразу и окончательно поверил Влад Янычу. Перед глазами стояла тамарочкина прическа. Ее воспаленно-красные соски. Серебряное ведерко, тщательно упрятанное за сервант - по нынешним временам это целое состояние.
      - Но и это еще не все! прошу посмотреть сюда!
      Влад Яныч указал на свежевымытый подоконник. И осекся.
      Там ничего не было.
      - Где бомба, Миша?
      Вместо ответа Миша плотоядно сглотнул и зловеще выдохнул:
      - Та-ак!
      Затем он захлопнул дверь и начал нас разглядывать. поочередно. Сначала меня, потом Влад Яныча.
      - Зачем... - тут он мучительно закашлялся, что, как хорошо известно из исторической литературы, вообще свойственно революционерам-бомбистам, Зачем ты отдал ему книгу? Зачем ты ему все про меня рассказываешь? Ты на кого-нибудь работаешь? Какая у тебя крыша?
      Влад Яныч вопросы проигнорировал.
      - Сию книгу, - если короли хихикают, то, значит, в этом месте Влад Яныч хихикнул по-королевски, - сию книгу я ему не отдал, а продал. Достойный человек. Ему можно, Миша. Это нам с тобой нельзя. Старые мы. Так где же все-таки бомба?
      Миша смешался, опять бросил на меня подозрительный взгляд.
      - Где бомба, Миша?
      Он разрывался от желания показать бомбу и скрыть ее от меня. Наконец, не выдержал, забубнил:
      - Она готова. Почти. Яй... я ее спрятал, когда вы позвонили. Я подумал...
      Я осмелился высказать интерес.
      - А что за бомба-то? Настоящая?
      Влад Яныч обвиняюще хмыкнул.
      - Наш Миша изготовляет бомбу для председателя.
      - Президента, - угрюмо поправил Миша. - В ящике она. Сейчас покажу.
      Он вдруг засуетился, метнулся к бюро, выдвинул потайной (то есть без ручки) ящик и достал оттуда некий алюминиевый цилиндр, обмотанный синей изолентой. Судя по нарезке, торцевая крышка цилиндра отвинчивалась.
      - Бомба-то, для Самого, что ли?
      - Ну да! Для кого ж еще?
      - В смысле убить?
      - В смысле убить. Святое дело. За него и на эшафот можно.
      - Эшафотов нонче не строют, - с сожалением констатировал я и поймал себя на неприятном удивлении от этого своего неожиданного "нонче". - Нонче вообще, что хочешь, то и делай. Они и поймать-то не поймают, а если и поймают, то все равно ничего не сделают. Подержат в кутузке, а потом и выпустят. Еще на этом деле в депутаты наладишься.
      - Да, вот... - Миша озабочено покачал головой. Перспектива стать депутатом его смутила.
      - И ведь убьет! - воскликнул Влад Яныч с застарелым упреком в голосе. И ничто его не остановит.
      - Не остановит, - мрачно подтвердил террорист, пряча бомбу на место. Святое дело. А как же.
      Влад Яныч вдруг взорвался, как та бомба.
      - Видели этого дурака?! - визгливо закричал он, тряся перед моим носом руками. - Он совсем спятил. Он кого-то там уже убить собирается! Из бомбы! Прямо Кибальчич какой-то!
      - Это мне комплимент, - с монашеским смирением заметил Миша.
      Он куда-то там кинет свою дурацкую бомбу, кого-то там пристрелит из своего дурацкого револьвера и мир лишится прекра-а-а-асного учителя физики, великоле-э-э-эпного знатока книг!
      - Я был слеп! - гордо сказал Миша.
      - А вот вы знаете, - продолжал биться в припадке Влад Яныч, - вы знаете, из-за чего все это? Не знаете?
      Я догадывался уже.
      - Георгес, - ответил я.
      - Вот именно! Из-за Георгеса вашего, из-за вот этой вот самой книжечки, которую вы у меня за десятку купили!
      Рюмка, шампанское, ведерка, верочкина прическа...
      - У вас тоже с мебели началось? - участливо спросил меня Миша.
      - Ничего там пока не начиналось, он только в пятницу купил.
      - Началось уже, - сказал Миша. - Началось, началось. Вы на него посмотрите. Но вот что касается бомбы, то книга тут ни при чем. Я ее сам сделал. И сам задумал. Просто раньше я был слеп, а потом прозрел. Я бы и без книги эту самую бомбу стал делать.
      - Это вы так думаете, что ни при чем. Она на все действует. На мозги, на язык, на взгляды, на мысли - на все!
      - На память тоже, - добавил Миша.
      - И на... Что значит "на память"?
      Миша недобро усмехнулся.
      - Я сейчас как в песне. Все, что было не со мной, помню. Воспоминательные галлюцинации. Или прошлые существования. Только не совсем и не всегда прошлые.
      - Например? - живо заинтересовался я.
      - Вот вас, например, помню, - мрачно сказал Миша и при этом посмотрел на меня так, будто я и есть тот самый генерал- губернатор из его прошлых существований, в которого он подрядился свою бомбу кинуть.
      Ясно, подумал я. Пора сваливать. Существования у него. И бомбу в руках вертит. Он ведь физик, не химик, что-нибудь немного не так и...
      - Последний вопрос, Миша, сказал я со всею возможной мягкостью.
      Тот дернулся, изо всех сил концентрируя внимание на вопросе.
      - Да-да?!
      - Где вы достали Геор... эту книгу Сименона?
      Он, очень быстро:
      - Что?
      - В смысле, как она к вам попала?
      Он еще быстрее:
      - Книга-то?
      Просканировал взглядом сто восемьдесят градусов комнаты, словно перед дракой расставил руки, чуть пригнулся (вот-вот бомбой пырнет), ощерился.
      - Эттттого я. Тебе. Никогда. Не скажу.
      - Не скажет, - с монаршей досадой подтвердил Влад Яныч. Он и мне не говорил никогда. Не знаю почему. Ведь это же важно, Миша. Вы не можете не понимать, как это важно.
      Миша, не сводя с нас недоверчивого взгляда, упрятал бомбу в бюро, с облегчением выдохнул через нос, указал пальцем на дверь и тихо сказал:
      - Убирайтесь. Больше вы от меня ничего не узнаете.
      - Но почему? - обескуражено спросил Влад Яныч (я-то уже двинулся к двери). - Мы ведь только хотим...
      - Убирайтесь отсюда вон!!! - завизжал Миша.
      - До свидания, - с достоинством сказал я при выходе. - Пойдемте Влад Яныч!
      Миша негодующе ждал.
      А дальше началась полная чушь. Мы спускались по лестнице, Влад Яныч предлагал мне поискать источник Георгеса среди книжных спекулянтов, с которыми когда-то якшался Миша, а я объяснял ему, что Миша - обыкновенный городской сумасшедший, что никакого отношения Георгес к его сумасшествию не имеет.
      - А мебель? - запальчиво возражал Влад Яныч.
      - А что мебель? Подобрал на свалке какой-нибудь театральной. Только глянуть разок, сразу ясно станет, откуда все это. Ржавое да порэпанное. А листовок накупил у кадетов или кто там еще у них ятями разговаривает...
      И тут бухнул взрыв. Здоровестенный такой взрыв, откуда-то сверху - весь дом затрясся. После паузы с мертвой тишиной кто-то закричал тонким голосом, загундели голоса, затопали ноги. Влад Яныч пристально посмотрел наверх, будто что-то мог узреть сквозь несколько лестниц и перекрытий, схватился за голову и трагически произнес:
      - Это Миша!
      - Ну ясно, Миша, кто же еще! Доигрался наш Кибальчич.
      Торжественно звякнул далекий колокол, на миг, виртуально, навис над нами невидимый, огромный, деперсонифицированный мертвец (это я образно передаю свои ощущения). Влад Яныч все держался за голову и, по-моему, ничего такого не замечал.
      Я потянул его за рукав, и мы припустили.
      С чего это мы в такой панике ноги делали, до сих пор не пойму. Вроде, и страшно особенно не было, однако вот достоинство потеряли.
      Эх, как мы мчались! Как нас вынесло из подъезда, как просвистела мимо нас детская площадка с песочницей и поломанными качелями. Одна только мысль была - ходу, ходу!
      Кто-то запоздало вскочил со скамейки, отбросил газету. Закричало, засвистело в свисток вслед нам сокровище в картузе и немыслимого покроя пиджачке, потопало за нами, своих истошными воплями призывая, и откуда ни возьмись, возникли они, деловито выбежали из разных углов, все к нам, все к нам, но и тут не прибавилось страха, даже наоборот - восторг меня обуял. Ходу, ходу! Помню, крикнул Влад Янычу: "Разбегаемся!", - перемахнул через штакетник, передо мной рожа красная в полицейском наряде, сам с автоматом и резиновой палкой на поясе.
      - Кия! - сказал он, раскорячился и направил на меня автомат. Я, не останавливаясь - У-у-у-у-бью-у-у-у-у!!!, - и на него, и сшиб бедолагу, и дальше побежал, в совершенном уже восторге.
      Не спрашивайте меня, кто были эти люди в полицейских мундирах и филерских нелепых одеждах, которые поджидали нас у подъезда и потом безуспешно гнались за нами, зачем им нужно было схватить нас и чем объяснить, что остановить нас им так и не удалось, - даже Влад Яныч посбивал с ног тех, кто встал на его пути. Ничего этого я не знаю. Может быть, то были не до конца материализованные призраки, а может быть, кому-то там, наверху, позарез требовалась полицейская погоня без результата. Меня долго преследовал какой-то могучий матрос в бескозырке, опоясанный поверх тельняшки почему-то белыми пулеметными лентами. Он кричал мне вслед: "Держи вредителя!". А за спиной Влад Яныча строчили автоматные очереди, сопровождаемые криками "хенде хох".