То важное место, которое отведено Милету в гимне, где упоминается значительная часть греческого мира к востоку от Адриатического моря и в повествование включены греческие эквиваленты рая и ада, свидетельствует о выдающемся значении этого города на раннем этапе греческой истории. Он играл важную роль не только в собственном краю Эллады, называемом Ионией[19], примерно в центре эгейского побережья Восточной Анатолии. (Ликия, лежавшая к югу от Ионии, и Меония – обычно это считается другим названием области, более известной как Лидия, – строго к востоку, были поначалу скорее негреческими, нежели греческими.) Однако, помимо прочего, влияние Милета распространялось вглубь и вширь еще и благодаря его участию даже не в одном, а в двух этапах греческой эмиграции и колонизации. Знаменательное упоминание о нем в гомеровском гимне, содержащееся в той его части, которая посвящена Аполлону Дельфийскому, вряд ли появилось здесь случайно, поскольку Аполлон Дельфийский в отличие от Аполлона Делосского, чествуемого в первой части, был божественным покровителем греческой колонизации, – мощная волна ее, которая поднялась в середине VIII в. до н.э., продолжалась примерно до середины VI в. до н.э. – наиболее важная из греческих диаспор («диаспора» по-гречески «рассеяние») до завоеваний Александра Великого в Азии и Северной Африке в 330–320-х гг. до н.э.

Место, на котором вырос Милет, было заселено задолго до VIII столетия до н.э. Уже в предысторические времена бронзового века минойцы с Крита и в особенности микенские греки с материка серьезно обозначили здесь свое присутствие, и есть основания предполагать, что место, которое в хеттских текстах XIII в. до н.э. именуется Миллавандой, расположенной в сфере влияния Аххиявы (Ахайи?), является городом, известным в историческое время как Милет. Затем после катаклизмов, которые затронули эту часть Средиземноморья в первые десятилетия XII в. до н.э., они оказались в самой гуще движения греков из материковой Греции на восток через Эгейское море в Малую Азию в XII и XI столетиях до н.э. Историки обычно называют эти процессы ионийской миграцией – ионийской потому, что эти края, известные как «Иония» (первоначально «Иавония»), притягивали к себе переселенцев, хотя другие двинулись намного дальше, на востоке – до самого Кипра, и поскольку сформировавшийся диалект греческого языка стал называться ионийским. Слово «миграция» используется для того, чтобы отличить этот процесс от «колонизационного» движения, о котором шла речь в конце предыдущего абзаца.

В сущности, термин «ионийский» имеет еще третье измерение и значение: поскольку негреческие народы, такие как ассирийцы, финикийцы и иудеи, имели дело в основном с греками, говорившими на ионийском диалекте, то общепринятым на востоке обозначением для всех эллинов стало именно слово «ионийцы» – «яван» в древнееврейском, например (и до сих пор в персидском). В будущем это обещало стать нелегким бременем, но ионийцы, и не в последнюю очередь милетяне, великолепно продемонстрировали, что им вполне по силам нести его. Действительно, именно они – обитатели анатолийского побережья и их соплеменники в материковой Греции (например, жители острова Эвбея) – стали теми, кто наиболее полно использовал и развивал наследие Востока: в том, что касалось, например, алфавита, позаимствованного от ливанских финикийцев и затем измененного; математики, позаимствованной от вавилонян (на юге Ирака, говоря современными терминами); монетного дела, позаимствованного от их лидийских соседей в первой половине VI в. до н.э.

Карта №3. Греческая колонизация

Из двенадцати греческих городов, составлявших азиатскую ветвь ионийцев, Милет находился южнее остальных и имел насыщенную мифологическую историю. Некий Нелей, «сын Кодра», как считалось, был милетским ойкистом (отцом-основателем), и считалось также – древние греки смотрели на эти вещи иначе, чем мы, – организатором убийства уже проживавших там карийских мужчин (у Гомера «говорящие по-варварски» карийцы из Милета сражаются на стороне троянцев), чтобы завладеть их вдовами, жениться на них и завести потомство. Высказывалось правдоподобное предположение, что это было убийство с целью основания колонии. Однако можно утверждать, что в жилах каждого милетянина, оказывавшегося в большинстве, если не во всех районах греческой колонизации от Фасиса в современной Грузии до восточного побережья Испании, текло сколько-то негреческой крови, по крайней мере поначалу. Действительно, в Милете еще во времена Геродота, как утверждают, женщины отказывались садиться рядом со своими мужьями для трапезы, движимые воспоминаниями о позоре своих прародительниц, и даже – неужели в такое можно поверить? – называть своих супругов по именам. Во всяком случае, это позволяет лучше понять, в какой степени соответствовали истине заявления афинян, вложенные в их уста Геродотом, о том, кто и насколько является эллином, определяется «родством по крови»[20].

Привлекательность местонахождения Милета отнюдь не очевидна для тех, кто видит его сегодня. Когда-то находившийся на побережье Милет оказался теперь гораздо выше и в глубине материка, в нескольких километрах от засорившегося устья реки Меандр (бывший островок Лада, находившийся немного южнее – мы еще вернемся к нему в конце этой главы, – постигла та же участь). Однако в результате раскопок, в течение нескольких лет проводившихся турецкими и германскими археологами, удалось обнаружить и сделать доступным взору огромное количество объектов города, пусть большинство их и эллинистического периода (III в. до н.э.) или и того более позднего времени, чье строительство финансировалось, например, двумя соперничавшими династиями – Птолемеев и Селевкидов (см. десятую главу). По крайней мере нам известно, что Милет со времени основания имел четыре гавани, что свидетельствует о его изначальной ориентированности на торговлю.

В свете сказанного представляется не столь удивительным, что Милет оказался основателем огромного количества заморских поселений, даже если число «девяносто», называвшееся в античности, выглядит сомнительным. Некоторые из них, бесспорно существовавшие, находились на берегах стратегически важного Геллеспонта (Дарданелл) и рядом с ним – такие, как Абидос, и Пропонтиды (Мраморное море) – такие, как Кизик. Возникли также форпосты на Черном море, которое греки называли также Понтом Аксинским («негостеприимным») или эвфемистически Евксинским («гостеприимным»). И милетские поселения действительно появились на черноморском побережье – в частности, Синоп и Трапезунд на южном побережье, Ольвия (Березань) и Одесс (отсюда название современной Одессы) на северном – надо думать, результат честолюбивых помыслов и интересов милетян: в обмен на блага и выгоды, которые можно было получить в Северном Причерноморье, прежде всего зерно, соленую рыбу и рабов, блага и выгоды, которых эти края не могли произвести (оливки не растут на северных берегах этого моря) или производили худшего качества (красивая расписная керамика). Надежно датируемые археологические свидетельства о стационарных поселениях относятся к концу VII в. до н.э., однако не исключены и гораздо более ранние посещения греками этих краев, возможно, где-то в конце VIII в. до н.э. Предметы греческого импорта, относящиеся к более позднему периоду – VI в. до н.э., обнаружены на расстоянии до 250 км вверх по течению Днепра и Южного Буга, но греки, обитавшие в Причерноморье, селились исключительно на побережье.

Пока рассуждения о дальних плаваниях отважных милетян не завели нас слишком далеко, необходимо напомнить о том, что Византий, подобно его «близнецу» Халкедону (совр. Кадыкой), основанному лишь немногим ранее на противоположном берегу Боспорского пролива, был основан выходцами из Мегар – города в центральной материковой Греции, который также обозначил свое присутствие на востоке Сицилии задолго до 700 г. до н.э., построив там Мегары Гиблейские. Что же касается мест более близких к метрополии, то общее для двенадцати городов святилище Панионий («Всеионийское») находилось на территории, принадлежавшей не Милету, а Приене. Однако сам по себе этот факт свидетельствовал о верховенстве Милета, поскольку одной из составляющих религиозной политики эллинов являлось размещение важнейших общегреческих святилищ на землях полисов, не слишком важных в политическом отношении, – так, если говорить о Балканах, в качестве наглядного примера можно привести Дельфийскую амфиктионию, или религиозный союз многих народностей Центральной Греции, но то же касается местонахождения самого панэллинского из панэллинских святилищ – Олимпии, располагавшейся на территории Элиды (см. Приложение в конце книги).

В более ранние времена своего существования Милет входил в число не только самых процветающих городов архаической Греции, но и наиболее развитых в культурном отношении, а население его отличалось особой предприимчивостью. Его культурные связи простирались, как упоминалось выше, до самой Вавилонии (Месопотамии) на востоке и к концу VII в. до н.э. охватили дельту Нила на юге, где милетяне участвовали в основании транзитного пункта – Навкратиса и построили храм в честь своего божественного покровителя – Аполлона. (Возможно, именно благодаря этой колонии западный мир впервые услышал о пирамидах и так называемых обелисках: для греков слово «пирамида» означало род булочки, а «обелиск» – маленький вертел. То были слова из солдатского лексикона!) В начале VI в. до н.э. обретает известность первый интеллектуал западного мира – Фалес Милетский. (Леонардо в миниатюре, среди предполагаемых достижений которого было и легендарное, а может, и действительное предсказание солнечного затмения 585 г. до н.э.) В течение VI столетия до н.э. появляется целая плеяда мыслителей-новаторов – из их числа особо выделяются натурфилософы Анаксимандр и Анаксимен, логограф[21] Гекатей. Именно здесь незадолго до 500 г. до н.э. появился на свет Гипподам, по имени которого называется планомерная застройка с улицами, пересекавшимися под прямым углом. В действительности же существуют свидетельства о такой застройке городов за пределами греческого мира применительно к более раннему времени, однако еще важнее отметить, что сам Милет имел подобную планировку до рождения Гипподама. Потому высказывалась точка зрения, согласно которой эта идея впервые нашла воплощение в одном или нескольких городах, основанных милетянами, а затем была «реэкспортирована» в метрополию и получила широкую известность под названием системы Гипподама, а сам он (это наиболее яркий эпизод в его деятельности) перепланировал в соответствии с ней афинский порт Пирей примерно в 470-х гг. до н.э. или несколько позднее.

Иначе обстояло дело с политикой. Имеются свидетельства, что приблизительно в 600 г. до н.э. Милет оказался под властью тирана Фрасибула. Слово «тиран» (греческое tyrannos) – вероятно, не греческого, a лидийского происхождения. Заимствование этого слова могло быть связано с первым лидийским царем Гигесом, который захватил власть в Сардах в начале VII в. до н.э. и правил там, скорее опираясь на силу, нежели на законные основания. Частичное представление о Фрасибуловой концепции власти можно получить исходя из того безмолвного совета, который он будто бы дал «коллеге»-тирану Периандру Коринфскому. Последний был сыном тирана Кипсела и нуждался в совете, как удержать, нежели захватить власть, и потому отправил посланца, чтобы выспросить у добившегося очевидных успехов Фрасибула о том, как тот этого достиг. Фрасибул, как говорят[22], повел гонца к находившемуся неподалеку хлебному полю и начал сбивать наиболее высокие колосья, после чего отпустил его к Периандру. В Милете, однако, все равно происходили смуты, о чем свидетельствует третейский суд, проведенный примерно в 550 г. до н.э. виднейшими гражданами с обильного мрамором острова Парос, которых пригласили для завершения длительной распри между «богачами» и «работниками» из-за спорной земли[23]. В итоге возникла компромиссная форма правления – олигархия, при которой власть оказалась в руках всех наиболее состоятельных милетян, каков бы ни был источник их богатства, и которая обрела поддержку жреческой элиты.

Процветание Милета, его интеллектуальный подъем и само существование были внезапно прерваны персами в 494 г. до н.э. Отнюдь не первый раз Милет оказался во враждебных отношениях с иранской державой. Столетием раньше он пострадал из-за столкновения с Алиаттом, четвертым царем Лидии, столицей которой являлись Сарды, – страны, находившейся в глубине Малой Азии, к востоку от ионийского, но сильно ориентализированного Эфеса. Алиатт выдал дочь замуж за высокопоставленного мидянина, желая заслужить его расположение (или подстраховаться) в то время, когда мидяне добились превосходства над своими родичами из Северного Ирана – персами. Но в 550-е гг. до н.э. полумидянин-полуперс по имени Кир (на греческий лад его имя произносилось «Кюрос») изменил ситуацию на противоположную. Это произошло в ходе мощнейшего катаклизма – Ближний Восток не видел подобного со времен взлета Ассирийской империи IX и VIII вв. до н.э. Претендовавший на происхождение от перса по имени Ахемен (имя опять-таки дается в греческой транскрипции) Кир основал Персидскую империю Ахеменидов – наиболее обширную и наиболее быстро созданную империю на Ближнем Востоке за всю историю Древнего мира.

Немногим более десяти лет потребовалось Киру на то, чтобы, сперва объединив Иран и взяв его под контроль, распространить свою власть до Эгеиды на западе (или по крайней мере достичь ее). Он подчинил не только Лидию (где прежде правил царь Крез, знаменитый своим богатством настолько, что оно вошло в поговорку), но постепенно завладел и Ионией, и другими азиатскими греческими территориями. В 539 г. до н.э. Кир прибавил к ним Вавилонию (Северный Ирак), а затем двинулся дальше, на северо-восток, в Центральную Азию. В конечном итоге в основу империи оказалась положена система сатрапий, управлявшихся лицами, которые назначались из центра; всего их насчитывалось не менее двадцати. К 500 г. до н.э. империя протянулась от Египта и севера материковой Греции на западе до северо-запада Индии на востоке.

Основатель империи Кир встретил смерть, сражаясь с центральноазиатским племенем массагетов в 530 или 529 г. до н.э. Ему наследовал сын Камбиз, вскоре, в 525 г. до н.э., присоединивший к персидским владениям Египет. Однако правление Камбиза оборвалось (или было оборвано) всего через три года. Причиной стало либо убийство, либо суицид. Последовал период междуцарствия и узурпации, и многие народы, покоренные совсем недавно и слишком быстро, воспользовались открывшейся возможностью и попытались обрести независимость. Но им пришлось претерпеть новое унижение, пусть и не столь тяжкое: их попытки подавил твердой рукой дальний родственник Камбиза по имени Дарий. Последний сделал ловкий ход, женившись на дочери Камбиза Атоссе, и сохранил хотя бы видимость преемственности власти, оставшейся, таким образом, в руках потомков Ахеменидов.

К 520 г. до н.э. Дарий восстановил порядок в Персидской империи и значительно расширил ее – во многом благодаря мудрому водительству главы зороастрийского пантеона, бога света Ахура-Мазда. Дарий неустанно (и с гордостью) заявлял об этом во множестве текстов, распространявшихся в его владениях. Самая впечатляющая надпись (в которой он принижает себя более всего) находится в Бехистуне; она высечена на скале подле дороги, соединявшей Персию с древней мидийской столицей Экбатаны (Хамадан), и выполнена на трех языках: древнеперсидском, местном эламском и вавилонском. Для удобства тех, кто вообще не умел читать, – и тех, кому не хватило бы времени лезть на скалу (иными словами, для всеобщего удобства), – надпись дополнили серией массивных рельефов, изображающих торжествующего Дария в буквальном смысле под знаком Ахура-Мазды, у которого униженно просит пощады дюжина бунтовщиков – царей и вождей.

Среди этих побежденных не было ни одного грека, поскольку в конце 520-х гг. до н.э. греческие подданные Дария предпочитали не вмешиваться в гущу событий и вести себя тихо вне зависимости от того, какие чувства они испытывали, оказавшись под властью чужой империи. Однако через двадцать лет они предпочли принципиально иной выбор: население побережья Эгейского моря и Кипра также взбунтовалось. Это восстание обычно именуют Ионийским, но в действительности греки-эолийцы и дорийцы участвовали в нем наравне с греками и финикийцами, обитателями Кипра. Геродот негодует по поводу восстания вслед за Дельфийским оракулом (пусть и описывая события далекого прошлого):

И все же Дарию потребовалось шесть сезонов кампаний (они проводились летом, с 499 по 494 г. до н.э. включительно), чтобы подавить и сокрушить мятежных греков. Конец наступил в результате крупного морского сражения неподалеку от островка Лада, находившегося (в те времена) близ Милета. Город-зачинщик, Милет, ожидало примерное наказание без каких бы то ни было послаблений. Дарий распорядился в буквальном смысле уничтожить его, а часть населения, оставшуюся в живых, перевести в Ампу, в устье реки Тигр. Для афинян – ионийцев, как и милетяне, – падение города стало трагедией в нескольких смыслах слова: один из первых трагических поэтов, чье имя дошло до нас – Фриних, – примерно в 493 г. до н.э. поставил на сцене трагедию «Взятие Милета». С ним поступили совершенно в духе демократии – оштрафовали на огромную сумму за то, что он слишком живо напомнил афинянам об их горестях.

Но сделанное не удовлетворило Дария. Устроив настоящую демонстрацию религиозной мстительности и нетерпимости (случай нетипичный, но не единственный), он приказал уничтожить главное святилище Милета, находившееся в Дидимах и посвященное Аполлону, покровителю города. Важнейшая функция его (как и святилища Аполлона в Дельфах) состояла в том, что в этом месте можно было получить совет оракула. Дидимы лежали более чем в двадцати километрах к югу от Милета, однако с городом их связывала Священная дорога – так же, как Элевсин соединяла с Афинами наиболее знаменитая из таких дорог для религиозных процессий. С 600 г. до н.э., когда патронат над ним взяли египетские фараоны, Дидимы обогатились благодаря множеству дорогих (и подчас весьма дорогих) даров, в том числе золотых предметов, поднесенных лидийским царем Крезом, чье внимание к храму умело привлекала знатная жреческая фамилия, известная как Бранхиды, или потомки Бранха. Первое святилище на этом месте датируется еще VIII столетием до н.э., однако в 550-х гг. до н.э. Бранхиды смогли возвести здесь храм с ионическим ордером, по большей части гипетральный (под открытым небом), размером примерно 85 Ч 35 м, включая двойную окружавшую его колоннаду из более чем ста колонн, каждая из которых имела тридцать шесть каннелюр. В 494 г. до н.э. это величественное, даже, можно сказать, помпезное сооружение прекратило свое существование, будучи разрушено персами, а самих Бранхидов переселили в Бактрию (на территории нынешнего Афганистана).

Не только людей постигала подобная участь. Как это вообще нередко делалось в древних империях Среднего Востока, в глубь персидской державы были перемещены в качестве военных трофеев и многие предметы. Чрезвычайно показательным трофеем подобного рода является простая массивная (весом в 93,7 килограмма) бронзовая гиря в форме астрагала (бабки) с вделанной в нее ручкой и надписью сверху. Можно только посочувствовать вьючным животным, которым пришлось тащить повозки с этим чудовищно тяжелым грузом на акрополь Суз в Южном Иране (главный административный центр Персии в эпоху Дария), где его случайно обнаружили много столетий спустя.

Милет, подобно другим выбранным нами для изложения городам (например, Фивам, см. девятую главу), достаточно быстро сумел восстановиться после учиненного над ним жестокого погрома. Во второй половине V в. до н.э. обновленный город стал играть важную роль (подчас оказываясь причиной раздора) в истории Афинской империи и в отношениях между Спартой и Афинами. Однако наиболее знаменитым (в хорошем или плохом смысле) человеком, родившимся в этот период в Милете, была Аспасия, хотя имя себе она сделала, переехав на постоянное жительство в Афины и став сначала партнером (не любовницей) Перикла, а затем другого видного деятеля афинской демократии, Лисикла. И не вина Аспасии, что ее ославили как распутницу и содержательницу публичного дома, каковой ее изобразил в карикатурном виде Аристофан.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.