– Уже кое-что, – вздохнула Серафима.

– Имеет репутацию серьезного, умного, сдержанного и весьма опасного человека.

– Это в двадцать-то шесть лет? – удивилась тетка.

– Я тебя сейчас еще не так обрадую. Циркач в своем роде бандит редкий. Отличный семьянин. К женщинам равнодушен, любовницы не имеет, шлюх терпеть не может, надо полагать, сказывается суровое детство. В бане и то без баб парится.

– Это уж вовсе никуда не годится, – закручинилась Серафима.

– Чем богаты…

– А почему у него кличка такая странная? – спросила я. – Он что, в цирке работает?

– Циркачом его прозвали после того, как прошелся по карнизу девятого этажа.

– По нужде или так, для удовольствия? – спросила тетушка.

– От милиции уходил. А мог бы не суетиться, переночевать у нас, а с утра домой. Гонор, одним словом. В общем, ушел и получил кличку Циркач. Еще вопросы есть? Вопросов нет. Извините, девочки, лично я за вами хоть на край света, но на чем вы Серегу Правдина поймаете, ума не приложу.

– Какая у него, однако, фамилия для бандита, – покачала головой Серафима.

– Ага, как на заказ, – согласился Владимир Петрович.

Я хранила молчание. Задача была явно невыполнимой, и я втайне радовалась. А зря.

– Что ж, – сказала тетушка, – негусто, но и не пусто. Значит, семьянин. Хорошо.

– Чего ж хорошего? – удивился Владимир Петрович. – Я тебя сразу предупреждаю, он не клюнет. А если вы в кабаке к нему приставать начнете, он скорее всего нацелит вас шагать довольно далеко, причем в грубой форме.

– Вот-вот, – подала я голос, – к тому же я совершенно не способна приставать к мужчинам в этих… в кабаках. Говорю сразу, у меня не получится.

– За что тебе деньги в твоем театре платят? Не может она… А тебе, друг мой Вовка, я со всей ответственностью заявляю: нет такого мужика, которого нельзя взять за яйца.

Я собралась покраснеть от такой грубости, но передумала и только рукой махнула, а Серафима, глядя в потолок, продолжила:

– Кабак не годится. Дыша духами и туманами… конечно, здорово, но вдруг он это стихотворение в детстве не читал?

– Серафима, – решила вмешаться я, – наша задумка никуда не годится. Ясно – он любит жену. И человек приличный, я, конечно, имею в виду не его бандитство, а то, что парень хотел подняться из грязи, в которой оказался в момент рождения. Наверное, он не пьет? – Вопрос адресовался эксперту по Циркачу.

– Очень мало, очень редко, – ответил Володя.

– Видишь, – обрадовалась я. – Мы имеем дело с индивидуумом, желающим покончить со своей средой. А такого человека должны волновать деньги, успех…

– И женщины, – хмыкнула Серафима, – которые, выражаясь языком начала века, принадлежат к другому сословию.

– Он любит жену, – нахмурилась я.

– Еще бы, она ему вместо мамки. Помогала и поддерживала. И сейчас наверняка советы дает. Конечно, он испытывает чувство благодарности, и вполне возможно, что в ней нуждается. Только мальчик вырос. Двадцать шесть лет – время страстей и большой любви. Я проглочу свой язык, если он не клюнет.

– Хотелось бы присутствовать, – съязвила я, но остановить тетушку было уже невозможно.

– Он наверняка подумывает своих чад отправить в Гарвард. Отголоски несчастного детства: моя дочь ни в чем нуждаться не будет…

– Нам-то что с этого? – разозлилась я.

– А то… Обращаю ваше внимание на тот факт, что хорошо закончивший школу мальчик не пошел в институт, а стал бандитом. Наверняка имел на судьбу обиду. Воображает себя кем-то вроде Робина Гуда. Улавливаете? Парень – романтик. Вот мы ему и отвалим романтики по самые уши.

– Конечно, в психологии я не силен, – мудро заметил Владимир Петрович. – Только кажется мне, что чепуха все это.

– Так давайте проверим, – миролюбиво кивнула тетка. – Вернемся к главной проблеме: где нам его зацепить? Кабак, по здравом размышлении, действительно не годится. Где он еще бывает? Я имею в виду общественные места. Театр, концертный зал?

– Ты, Серафима, малость загнула, в театре и я бываю раз в год.

– А вот и напрасно, – не удержалась я. – У вас хорошая труппа и спектакли удачные…

– Ты нам потом расскажешь, – перебила Серафима. – Значит, театр отпадает. Что ж нам, его на улице ловить? Организовывать случайную встречу?

Володя за ухом почесал и неохотно сказал:

– Он ездит в церковь по воскресеньям.

– Зачем? – в два голоса удивились мы.

– Жену привозит, а сам ждет в машине.

– Ясно. Жена, значит, мужнины грехи замаливает. Что ж, разумно, сразу видно, люди обстоятельные. Какую церковь предпочитают?

– Вознесенскую.

– Это та, что на Ивановой горе? – чему-то обрадовалась Серафима. – Повезло! Натура там… одним словом, красотища. Кстати, завтра воскресенье, ежели я ничего не путаю.

– О господи, – простонал Владимир Петрович.

– Мне-то что делать? – нетерпеливо спросила я.

– Возникнуть. Войти в его жизнь уверенной походкой. Или, на худой конец, мелькнуть, оставив след в душе. Для начала и этого хватит.

– У меня сразу вопрос, – сказала я. – Он ждет жену в машине, так?

– Так, – ответил Владимир Петрович, – темно-вишневая «восьмерка».

– Вот-вот, – усмехнулась я. – Мужчины, когда кого-то ждут, очень любят копошиться в недрах своей машины. Мне сколько раз мелькать, чтоб он заметил?

– Это я беру на себя, – сказала тетя. – Ежели он под капот залезет, подойду и отвлеку интересным вопросом.

– И он будет смотреть в твои прекрасные глаза, – подсказала я.

– Шумовой эффект, – заявила Серафима.

– Что? – проявил любопытство Владимир Петрович.

– Человек поворачивается на шум. Значит, ты подъезжаешь на машине.

Тут включилось мое воображение, с этим ничего не поделаешь. Оно включается, и я начинаю мыслить сценами. Может, во мне гибнет режиссер?

– Что-то я эту церковь плохо помню, – задумчиво сказала я. – Ступени там есть?

– Есть. Высоченная лестница. А что?

– Говорят, величественная походка мне особенно удается при подъеме.

– Ага, – взвизгнула тетушка, бог знает чему радуясь.

– Если завтра день будет солнечный, значит, белое платье. В церковь простоволосой нельзя, нужен легкий шарф, тоже белый. Нет, не шарф, что-нибудь большое, наподобие древнего мафория.

– Это что? – удивился Владимир Петрович.

– Что-то вроде платка, как у богородицы на иконах.

Володя присвистнул.

– Так вы его до смерти напугаете.

– И машина, – не обращая внимания на его слова продолжила я, – тоже белая, и не мне вас учить: «Жигулями» впечатление не произведешь. Нужно что-то такое… новенькое и блестящее.

– Обязательно белую? – проявил любознательность наш эксперт. – Лично я в городе знаю только одну машину, способную вогнать в дрожь любого бандита. Ее неделю назад пригнали.

– Что значит «знаю»? – передразнила Серафима. – Я тоже много чего знаю. Организовать сможешь?

– Отчего ж не смочь. Принадлежит она моему знакомому, мужик нормальный…

– Кто такой?

– Тарханов Илья Сергеевич.

– Знаю. «Мишка на Севере».

– Это конфеты? – полюбопытствовала я.

– Нет, мороженое, – ответила тетушка. – Фирма такая, Илья Тарханов ею заправляет. Год назад его компаньона убили, месяц назад другого. Он машину на помин души пригнал?

– Сие мне неведомо. Думаю, если я попрошу у него машину на пару часов вместе с шофером, он мне не откажет.

– Какое там, рад будет услужить, – усмехнулась тетушка. – Все под богом. А ты никак завтра с нами собрался?

– Конечно. Во-первых, жутко интересно, что у вас получится, во-вторых, если Циркач клюнет, мое присутствие внесет большую путаницу. И опять же пыль в глаза пустить: актриса к нам приехала, да такая, что сопровождать ее должен по меньшей мере начальник спецподразделения.

– Головастый ты мужик, Вова, – сказала Серафима уважительно. – Давай решай вопрос с машиной.

– Илья сейчас скорее всего в офисе, позвоню…

Илья точно оказался в офисе, хотя для меня никаким Ильей он не был, да и Владимир Петрович, общаясь с ним по телефону, обращался уважительно: Илья Сергеевич.

– Кулагин беспокоит, – сообщил он. – Как здоровье?

Видно, Илья Сергеевич стал о здоровье рассказывать, а Володя кивать и улыбаться, когда ему это надоело, он сказал:

– А у меня просьба личного характера. Если не возражаешь, я сейчас к тебе подъеду… да… и не один… две красивые женщины… просто жаждут познакомиться… – В этом месте Владимир Петрович хохотнул и повесил трубку, и мы стали собираться в гости, хотя, с моей точки зрения, идти в гости в чей-то офис довольно странно.

Серафима готовилась к встрече с неведомым мне Тархановым с большим усердием, чем вызвала смутные подозрения. В конце концов мы покинули квартиру и вышли во двор, где под раскидистой липой укрывалась от зноя машина Серафимы – «Жигули» шестой модели. Владимир Петрович был «безлошаден». Как сообщила Серафима, в его задрипанной «трешке» стуканул мотор, теперь она спокойно сгниет в гараже: новый мотор он не купит, а починить старый руки не дойдут. Позлорадствовав вволю, она сказала верному другу:

– Садись за руль, терпеть не могу, когда мужики без дела сидят.

Владимир Петрович возражать не стал, и мы отправились к Тарханову. Его офис размещался в девятиэтажном здании, в котором несколько лет назад был какой-то институт и неведомые конторы. Теперь же пустующие площади расхватали «всякие шустрые», опять же заботливо сообщила тетушка. Вообще в ней чувствовалась некоторая нервозность, впрочем, вполне объяснимая в данных обстоятельствах.

Припарковав машину на специальной стоянке, мы вошли в огромный холл и поднялись в лифте на пятый этаж. Здесь нас ждала ковровая дорожка необыкновенной ширины, стоившая, надо полагать, немалых денег, а также улыбающийся молодой человек за столом стерильной белизны, навевающий мысль об операционной, язвах желудка и аппендиците. Но молодой человек вид имел цветущий. При нашем появлении он поднялся и с радостью шагнул навстречу, точно ждал нас целый год, как дети ждут елку или поездку к морю.

– Прошу вас, – сказал он, поздоровавшись, и указал рукой в сторону белоснежной двери. Все здесь выглядело белоснежным, а жест ухоженной руки с безукоризненным маникюром был так изящен, что меня тут же потянуло к зеркалу: повторить и вообще потренироваться. Я обвела взглядом холл, но зеркала не обнаружила. Дверь перед нами предусмотрительно распахнули, и мы оказались в коридоре. Ковер здесь был поуже, зато чудовищной длины. Все это впечатляло, причем не только меня и Владимира Петровича, неискушенного в коврах, но и тетку Серафиму, отчего та начала хмуриться, презрительно вздернув нос. Зная ее с пеленок, я поняла: это рвется наружу желание поскандалить. Миновав приемную, где за компьютером сидела секретарша, кстати, красивая, что всегда немного раздражает, мы под ее пристальным взглядом вошли в кабинет хозяина. Взгляд, которым она нас проводила, воодушевлял: выглядели мы, судя по сведенным бровям, весьма впечатляюще.

Кабинет тоже был белоснежным: стены, шторы, мебель и даже ковер казались девственно чистыми, как первый снег. Ума не приложу, как люди умудряются работать в такой обстановке? Пока мы пытались прийти в себя от невиданной роскоши, хозяин поднялся нам навстречу из-за своего неописуемо прекрасного стола, сделанного не иначе как из слоновой кости или бивня мамонта. Поднялся и лучисто улыбнулся, правда, до того парня в коридоре ему было все-таки далеко.

Илья Сергеевич оказался высоким, полноватым, с намечающейся лысиной блондином, одетым по случаю жары в легкий светлый костюм. Костюм не был белоснежным, и это радовало: мужчины в белом ассоциируются у меня с зубными врачами, что вряд ли способно согреть душу.

– Добрый день, – поздоровался Илья Сергееевич, едва заметно картавя. – Очень рад.

Он приложился к моей ручке, чем порадовал: приятно иметь дело с галантным мужчиной. Серафима облобызать свою не дала, что было странно: чего ж жадничать?

– Знакомься, Илья Сергеевич, – сказал Серафимин верный друг, с легким недоумением взирая на тетушку. – Это Серафима Павловна…

– А мы знакомы, – улыбнулся Тарханов. – Помните, Серафима Павловна, на презентации…

– Помню, – сурово кивнула та, а Илья Сергеевич засмеялся.

– Ловко вы меня тогда отшили.

– Что ж, теперь не поможете?

– Помогу, – усмехнулся он. – Я не злопамятный.

Илья Сергеевич повернулся в мою сторону.

– Лика, – скромно представилась я.

– Лика? – спросил Тарханов, жестом пригласив нас присесть. – А как, простите, полное имя?

– Давайте приятельствовать, – дружелюбно предложила я, – и полное имя не понадобится.

– Приятельствовать с превеликим удовольствием, только отчего ж не дружить?

– Это как получится, – сказала я, потому что не люблю загадывать. Свое имя я тоже не люблю.

Илья Сергеевич оказался дотошным парнем:

– Лика – это Анжелика, верно?

– Верно, – покаялась я.

– Красивое имя и вам очень идет…

– Все так говорят.

– Нет, в самом деле.

– Давайте отвлечемся от моего имени, – начала раздражаться я. – Мама обожала французские фильмы. Встречаются вещи похуже, хотите расскажу?

Илья Сергеевич засмеялся.

– Я просто хотел сказать, что вы очень красивая. Честное слово, красивее настоящей.

– Мама всегда рада кого-нибудь переплюнуть, – кивнула я. – Мы пришли по делу. Правда, я уже забыла по какому, но точно помню, что по делу.

Ухмыляющийся Владимир Петрович счел нужным подать голос:

– Илья Сергеевич, не мог бы ты завтра на пару часов одолжить свою прекрасную машину вот этим женщинам? Конечно, вместе с шофером.

Тарханов был слегка удивлен, смотрел на Владимира Петровича так, точно ждал, что тот засмеется и скажет: «Шутка», но не дождался и кивнул:

– Конечно, а можно узнать зачем?

Владимир Петрович хихикнул с некоторым ехидством.

– Да вот, задумали они авантюру. Довольно сомнительную, ежели честно. Но чем черт не шутит. Видишь ли, – доверительно понизил он голос, – Лике понравился один мужчина, и она хочет произвести впечатление…

– Моей машиной? – засмеялся Илья. – Это шутка. Зачем такой женщине машина? Достаточно просто войти и сказать: а вот и я.

– Я намерена произвести сокрушительное впечатление, – разозлилась я. – Ваша машина плюс мои небесные черты…

– А это стремление никак не связано с неприятностями Серафимы Павловны? – спросил Тарханов.

– О моих неприятностях, кажется, знает весь город, – заметила тетушка.

– Слухами земля полнится, – в тон ей ответил Илья Сергеевич.

Серафима продолжала взирать на него неодобрительно. Чем Тарханов ей так досадил, было непонятно. Вполне симпатичный мужчина тридцати пяти лет, конечно, в нем были кое-какие изъяны, например, неуместная дотошность, но в целом он производил впечатление положительного человека, твердо стоящего на ногах. Меня всегда тянуло к положительным. А Серафиму почему-то нет. Странно, вроде бы росли мы вместе…

Илья Сергеевич перестал улыбаться и сказал вполне серьезно:

– Серафима Павловна, я с радостью вам помогу, я имею в виду…

– Не трудитесь, я сообразительная. Мне нужна машина на пару часов.

– Так все-таки вам?

– Я принимаю близко к сердцу дела моей племянницы.

Ловко. Выходит, я во всем виновата? Мы стали пить кофе и есть пирожные. От пирожных Серафима подобрела, разговор пошел непринужденный, я бы сказала, дружеский. Так как говорить особо было не о чем, говорили обо мне: кто я, откуда, чем занимаюсь, в каких спектаклях занята. Все остались довольны. Когда обо мне все было сказано, Илья Сергеевич позвонил по телефону и вызвал шофера, чтобы дать ему необходимые инструкции на завтрашний день. Через несколько минут, постучав, в кабинет вошел молодой человек. Увидев его, мы обалдели и некоторое время взирали, приоткрыв рты. Шофер по имени Саша был высоким плечистым негром, причем самым что ни на есть настоящим: шоколадным, курчавым и белозубым. Одет он был в ярко-зеленые штаны и желтую футболку. Я представила его в униформе, в фуражке с лакированным козырьком и под ложечкой засосало – ничего лучше и в Голливуде не найти. Изъяснялся негр Саша на прекрасном русском и в отличие от хозяина дефектами речи не страдал. Он ушел, а мы продолжали пребывать в трансе. Видя, что скоро мы не отойдем, Илья Сергеевич счел нужным прояснить ситуацию. История не блистала оригинальностью: мать Саши встретила студента местного политехнического института, прибывшего с Африканского континента. Любовь прошла, а память о ней жила уже двадцать пять лет. Саша носил фамилию Матвеев, отчество Антонович, Африку в глаза не видывал и вообще по всем статьям являлся русским человеком. Так что глаза таращить и рты открывать было совершенно необязательно.

Съев все пирожные, мы покинули белоснежный офис, чувствуя, что нам улыбнулось счастье: завтра у нас была не только умопомрачительная для всей братвы машина, но и настоящий негр в придачу. С ума сойти, ей-богу.

– Едем к церкви, – сказала я, садясь в Серафимину машину.

Всю дорогу Владимир Петрович неизвестно чему радовался и над нами подшучивал, хотя в свете большого праздника, то есть дня рождения, такое поведение было извинительным. Тут я опомнилась и решила поинтересоваться:

– Тетка Серафима, а что у тебя было с этим Ильей?

– Ничего. Встречались пару раз.

– По-моему, он приличный человек, как считаешь?

– Никак. Мне нужна его машина. И не приставай с глупостями.

Суровость тетушки еще больше укрепила мои подозрения, что дело здесь нечисто. Однако размышления пришлось прервать: мы прибыли на место. Церковь не могла похвастать древностью, но красотой – вне всякого сомнения. Холм, покрытый яркой зеленью, несмотря на конец лета. Огромные липы. На заднем плане петляла река извилистой лентой, и сама церковь, сияющая свежей побелкой, колокольня с тремя рядами кокошников и широкая лестница. Придумать лучшего места для романтической встречи просто невозможно.

– Его машина будет на стоянке? – спросила я.

– Вряд ли. Обычно он ставит ее у забора.

– Отлично, значит, мы остановимся вот здесь. – Я вышла из машины и не спеша осмотрелась. Тетка Серафима брела за мной, правда, молча.

– Ну как? – все-таки не выдержала она.

– Нормально. От разрыва сердца он не умрет, но сознание потеряет.

– Я ведь серьезно спрашиваю.

– Завтра все и увидим. Машина Ильи Сергеевича в сочетании с негром-шофером может так повлиять на парня, что меня он просто не заметит.

– Это вряд ли, – хмыкнула Серафима и добавила: – Надень красное платье.

– Белое. Мы не на карнавал собрались.

– Зато он тебя издалека увидит.

– Хорошо, ты пойдешь рядом в красном. А я в белом.

– И сольешься с машиной. Слушай, что говорю, тетка плохого не пожелает…

Мы немного попрепирались и решили: пусть платье будет белое, а шарф терракотовый. Во-первых, он мне к лицу, а во-вторых, яркое цветовое пятно.

Мы отвезли Владимира Петровича домой, где его ждал праздник в кругу семьи, а сами занялись сценарием завтрашней встречи.

Вечером Серафима опять потащила меня в ресторан.

– А ты не экономишь, – вынуждена была заметить я.

– Зачем? Ежели ничего у нас не выйдет, так мелочиться глупо, а если все пройдет, как я думаю, то тем более.

И мы пошли в ресторан.

Серафима разбудила меня в половине седьмого. Я потрясла головой и сказала:

– Нас освищут.

– Что за пессимизм?

– Шесть тридцать утра. Я не могу взирать на жизнь оптимистически в столь раннее время.

– Это будет твоя лучшая роль, вот увидишь.

– Он не приедет или уснет в машине, или отправится в магазин…

– Ненавижу, когда ты вредничаешь. Вставай и не занимай надолго ванную, – заявила тетка и стянула с меня одеяло.

Через полчаса я была готова сыграть свою лучшую в жизни роль, а оптимизм по-прежнему плутал где-то вдалеке. Затея выглядела невероятно глупой. Серафима сурово косилась, и высказываться я не рискнула. Сидела возле окна и разглядывала двор.

Вскоре появился Владимир Петрович, невеселый и малость помятый. Как видно, день рождения он отметил неплохо и теперь страдал. Тетка, существо доброе, поднесла ему рюмку коньяку, и он минут через пятнадцать пришел в себя.

В точно назначенное время возле подъезда возникло белоснежное чудо на четырех колесах, которое тетушка сразу же окрестила «мечтой бандита». Серафима Павловна вдруг охнула, а потом отчетливо застонала.

– Ты чего? – испугалась я.

– Мы про негритенка забыли.

– Про кого? – Теперь я растерялась.

– Про негритенка, ну… Сашу этого…

– Ему двадцать пять лет, и называть его негритенком несколько странно. А потом, что значит забыли, если он приехал?

– В зеленых штанах и желтой футболке? Точно канарейка. Он нам все испортит. Посмотри в шкафу, там должен быть мужнин костюм.

К слову сказать, мужей у Серафимы было три: первый оставил на память гараж, второй – машину, а третий, по бедности, – носильные вещи. Вообще-то он собирался их забрать, но проникнуть в квартиру, не встретившись с бывшей супругой, не имел возможности и второй год оттягивал счастливый миг свидания.

Я устремилась к шкафу, но тут в дверь постучали и в прихожей появился Саша. Никаких зеленых штанов в помине не было, выглядел он просто сокрушительно, под стать «мечте бандита», а улыбался так, что глаза слепило. Я за всех нас порадовалась, затем подошла к зеркалу, взглянула на свое отражение и глубоко вздохнула.

– «Ромео, как мне жаль, что ты Ромео…» – дурацким голосом начала тетушка.

– Нет, уж скорее леди Макбет…

– Правильно, – с готовностью согласилась Серафима. – Некоторая стервозность никогда не помешает.

По дороге Саше были даны необходимые инструкции с учетом нашего сценария, он выслушал их очень внимательно и кивнул. Стало ясно, что он проникся и сделает все возможное. А я начала нервничать, как перед выходом на сцену. Свернули к церкви.

– Он здесь, – неожиданно серьезно сказал Владимир Петрович, как видно, и его зацепило.

Я увидела вишневую «восьмерку» возле ограды и силуэт мужчины на переднем сиденье.

– Надеюсь, он не спит, – сказала я сердито и торопливо перекрестилась.

Дальше было вот что: «мечта бандита», громко заскрипев тормозами, встала метрах в десяти от «восьмерки», Саша выскочил из машины и распахнул мою дверь, при этом поклонился и вроде бы даже каблуками щелкнул. Я, как было задумано, возникла и направилась к церкви, не обращая внимания на остальных. Остальные, то есть тетка Серафима и Владимир Петрович, малость замешкались, потому что перед ними дверь никто не распахивал и каблуками не щелкал, и теперь меня догоняли. Несколько суетливо. Я сосредоточилась на лестнице: подъем должен выглядеть величественно, второго дубля не будет. Тут я вспомнила парня в приемной Ильи Сергеевича и поправила шарф. Носовой платок, зажатый в руке, упал на ступеньки. Остановиться – значит сбиться с ритма, я пошла дальше, боковым зрением усмотрев, как Владимир Петрович торопливо нагнулся. Обогнав меня на последней ступени, он распахнул дверь, и мы вошли в церковь. Народу для воскресной службы было немного. Мы встали в сторонке и замерли.

– Он видел, – зашипела Серафима с избытком энтузиазма. – Глаза чуть не выскочили…

– Его доконала «мечта бандита», – съязвила я.

– А вот и нет.

– Жена Циркача, – шепнул Владимир Петрович. – Вон там, слева, ставит свечи.

Я с любопытством посмотрела на женщину, стоящую перед иконой Богородицы. Высокая брюнетка с приятным, но строгим лицом. Одета просто. Если бы не Владимир Петрович, я вряд ли обратила бы на нее внимание. Неожиданно женщина повернулась еще раз, увидела меня и стала разглядывать. Не могу похвастать, что к этому можно привыкнуть. Какое-то время мы смотрели друг на друга, потом она отвернулась.

– Каким взглядом одарила, – зашипела тетушка. – Правду говорят: сердце-вещун.

– Тетка, не могла б ты помолчать? В церкви разговаривать неприлично.

Серафима вроде бы обиделась, но замолчала. Владимир Петрович томился бессловесно. Где-то через полчаса жена Циркача направилась к выходу, верный друг слабо дернулся.

– Стоп, – сказала я. – Не сразу.

Выждав минут десять, мы покинули церковь. Циркач стоял возле открытого капота своей «восьмерки» и рылся в ее недрах. Мы прошли совсем рядом, он чуть приподнял голову и проводил нас взглядом, понаблюдал, как мы покидаем стоянку, после чего вытер руки и закрыл капот. Надо полагать, машину он уже починил. Мы свернули за угол и дружно закричали и захлопали в ладоши, причем Владимир Петрович громче всех. Чему радовался негр Саша, вообще понять невозможно.

Тетка Серафима два квартала заходилась в радостном визге:

– Слопал наживочку, что б мне пропасть!

– Это было классно, – влез Владимир Петрович и пожал мне руку. – Мои поздравления.

– Точно. Китайская стена рухнет, а тут мужик… Я уж и сама малость потерялась, а когда ты по ступенькам пошла, и вовсе очумела. Едва не брякнула: ваше высочество, платочек изволили уронить… Он нарочно тебя ждал, – усмехнулась Серафима, – хотел еще раз увидеть.

– А вы правда актриса? – спросил Саша.

– Правда. Только в кино не снимаюсь. Я в театре играю.

– А Циркач про вас спрашивал.

– Что? – в три голоса спросили мы.

– Спросил, кто такая.

– Вот так подошел и спросил? – нахмурилась Серафима.

– Конечно. Я ж его давно знаю, в «качалку» вместе ходили. Подошел и говорит: привет, Саня. Хозяина сменил? А я ему: нет. Илья перед знакомой выслуживается, виды имеет, а к ней племянница приехала, актриса. Вот он меня к ним и определил… Все, как вы велели.

– Молодец, – похвалила тетушка. – Еще что-нибудь говорил?

– Конечно, мы ж минут двадцать стояли. Он спросил: а мент чего с ними? Я говорю: не знаю, по разговорам, так они вроде давно знакомы. А Циркач спросил, как вас зовут. Я говорю: Лика – и добавил: правда, красавица? А он: да уж, ничего не скажешь…

Я слушала Сашу и хмурилась, Серафима буйно радовалась, а меня терзали смутные сомнения.

Около двенадцати мы расстались, но не с моими сомнениями, а с мужской половиной команды. Я продолжала терзаться. После обеда меня потянуло в Италию.

– Тетка Серафима, – сказала с легкой тоской. – А что с нашим отпуском?

– А чего с ним такого особенного? Отдыхаем.

– А как же Италия?

– Временно накрылась. Но если мы здесь быстренько разберемся, имеем шанс передохнуть в Венеции.

Такая наглость меня разозлила.

– Не представляю, как мы можем разобраться «быстренько». Пока мы ни на шаг не продвинулись.

– Как это? – возмутилась тетушка. – Да у него глаза на лоб вылезли.

– Подумаешь, глаза… И вообще, по-моему, мы переборщили. Он простой парень, а мы со своим реквизитом его скорее всего напугали. Он не пойдет на контакт.

– Ты эту публику не знаешь, – усмехнулась Серафима. – Для них самое лучшее не достаточно хорошо, можешь мне поверить.

– Нет, – покачала я головой. – И потом, эта женщина…

– Что за женщина? – насторожилась Серафима.

– Его жена…

– Вот только этого не надо, – начала свирепеть тетушка. – Давай мыслить шире. Всю эту кашу заварили они, а не я.

– Не усматриваю логики. Циркач кашу не заваривал, а его жена тем более. Бандит он или нет, а лезть в его жизнь порядочное свинство.

– Знаешь, что настоящее свинство? Волновать свою измученную тетку. Хочешь, чтобы я на старости лет без копейки осталась, по вокзалам мыкалась?! – Она вроде бы собралась реветь, я испугалась и стала мыслить шире.

– Я ведь не отказываюсь, хотя до старости тебе далеко, а о вокзалах и вовсе нет речи… Но сегодня мы пережали.

– Ты меня с ума сведешь, – всплеснула она руками. – И что теперь?

– Надо заземлять образ. Показаться еще раз.

– Опять в церкви? Так ведь целую неделю ждать. Не можем мы так бездарно тратить время, эдак и к Новому году с долгами не разделаешься.

Я решительно поднялась с дивана.

– Звони Володе, пусть приедет.

Володя приехал, чем вызвал во мне смутные подозрения. Впечатление было такое, что ему совершенно нечем себя занять.

– Ну что опять? – спросил он с излишней суровостью.

– Образ будем заземлять, – пожала плечами Серафима. – Сара Бернар говорит, пережали.

– В самый раз.

– Слушайте, если уж я участвую в этом дурацком спектакле, то буду делать все, как считаю нужным, – пришлось повысить мне голос. – Где живет этот ваш Циркач?

– На Подбельского, двухкомнатная квартира в пятиэтажке.

– По соседству имеется какое-нибудь заведение, куда бы я могла направиться утром?

– Плавательный бассейн.

– Замечательно. Во сколько Циркач выходит из дома?

– Анжелика Станиславна, у него ведь рабочий день ненормированный, откуда ж мне знать?

– Что ж, придется его подкарауливать.

– А у меня в девять планерка. Так что Циркача подкарауливать я никак не могу.

– Обойдемся, – махнула рукой Серафима. – Много от тебя толку.

Утром мы заняли позицию на улице Подбельского слева от сквера. Машина здесь в глаза не бросалась и стояла в тени, так что был шанс не свариться заживо до того момента, когда появится Циркач. Накануне мы здесь все облазили и составили план. Впрочем, никакого особого плана и не требовалось.

Пять минут десятого дверь подъезда, в котором жил Циркач, открылась и показался он сам. Зеленые слаксы, пестрая рубашка, кроссовки и темные очки. Надеюсь, у него хорошее зрение. Я подхватила сумку и пошла навстречу. Сегодня я точно была Джульеттой. Солнечное утро, легкий ветерок, безмятежность… Я смотрела прямо перед собой и слегка улыбалась. Он как раз отпирал машину, увидел меня, замер, проводил долгим взглядом. Я чувствовала его спиной. Толкнула стеклянную дверь бассейна и с облегчением вздохнула. Все-таки странно, что я так нервничала.

– Ну, теперь только ждать, – сказала Серафима, когда я вернулась в машину. – Не можем мы ему больше глаза мозолить. Как думаешь, клюнул?

Я только пожала плечами.

К вечеру мы заскучали. Энтузиазм испарился, осталось осознание того, что мы уже сделали все, что могли, а будет ли от этого толк, неизвестно. Тетушка с заметной тоской поглядывала на мебель, точно прощалась с ней навеки. А я опять подумала об Италии, она выглядела еще заманчивее.

– Ох, – глухо простонала Серафима, – может, в ресторан, а, племяшка? На людей посмотрим, себя покажем?

– Отвари пельменей, – посоветовала я.

– Ну что ты к дивану прилипла? Ты ж богемная женщина…

– Мама всегда говорила, что «богема» слово бранное и меня к нему не приучила.