Во дворце все вокруг раболепствовали перед Атоссой, поскольку искренне полагали, что она скоро станет царицей. И лишь один Гаумата искусно притворялся, отвешивая поклоны Атоссе и своему брату, одетому в царский кандий.

Однажды Атосса вызвала к себе двоих уже немолодых евнухов, Артасира и Багапата. Оба были когда-то преданными слугами царя Камбиза, ныне же они состояли при гареме и редко видели нового царя.

Атосса напомнила евнухам давний эпизод из своей жизни, в котором и они, хоть и невольно, принимали участие.

– Помните, как царь Камбиз изнасиловал меня, ворвавшись ночью в мою спальню?

Евнухи потупили очи.

– Камбиз был пьян и не овладел бы мною, кабы не ваша помощь, – продолжила Атосса ледяным голосом. – Вы были свидетелями моего позора и соучастниками одного из самых гнусных поступков моего безумного брата. Вы держали меня за руки, покуда Камбиз утолял свою похоть. Помните, я тогда еще сказала вам, что никогда не забуду этого? Не забуду и не прощу вам. Теперь Камбиз мертв и не сможет защитить вас от моего гнева. О, я сумею насладиться вашими муками! – Атосса скривила губы в злорадной ухмылке. – Как долго я ждала этого часа!

Евнухи упали пред нею на колени.

Перебивая друг друга, они стали умолять Атоссу о пощаде, ссылаясь на то, что в их подневольном положении остается только исполнять волю царя, какова бы она ни была, иначе можно расстаться с жизнью.

– Даже если бы мы отказались тогда помогать Камбизу, это ничего бы не изменило, – оправдывался Багапат. – Камбиз велел бы нас тут же обезглавить и воспользовался бы помощью других слуг.

– А мы, о несравненная Атосса, хоть и совершили насилие над тобой, зато делали это так, чтобы не оставить синяков на твоих прекрасных руках, – вторил Багапату Артасир. – Я даже закрыл глаза, дабы не видеть того, что вытворял над тобой твой жестокий брат.

– И мы не обмолвились об этом ни одному человеку, – вставил Багапат, – дабы слух об этой гнусности Камбиза не разошелся в Пасаргадах.

– Нам было дорого твое незапятнанное имя, о царица, – добавил Артасир. – Мы и представить себе не могли, что в своей похоти Камбиз пойдет дальше, сделав законными супругами тебя и Роксану.

Выслушав с непроницаемым лицом евнухов, Атосса сказала:

– Помните, что отныне ваша жизнь в моих руках. Бардия без ума от меня и выполнит любую мою волю. Если вы хотите, чтобы я забыла прошлое, вы обязаны делать все, что я скажу.

Евнухи принялись заверять Атоссу, что готовы служить только ей.

– В таком случае достаньте сильного яду, но так, чтобы никто во дворце не знал об этом, – повелела Атосса. – Яд передадите моей рабыне Атуте.

Артасир и Багапат испуганно переглянулись, догадавшись, что Атосса желает кого-то отравить.

– Мы сделаем все, как ты велишь, о госпожа, – склонив голову, произнес Багапат.

– Мы сделаем все, царица, – сказал Артасир, – даже если этот яд предназначен для нас.

Атосса милостиво улыбнулась:

– Не беспокойтесь, скопцы. Вы мне еще понадобитесь.

В канун свадебного торжества, когда во дворце уже собирались гости и были принесены все полагающиеся по этому случаю жертвы светлым божествам-язата, неожиданно умерла бактрианка, жена Бардии. Лекарь, осматривавший тело умершей, обнаружил следы отравления. Присутствовавший при этом Гаумата сразу сообразил, чьих рук это дело.

Он поспешил в покои Атоссы и застал ее в свадебном наряде в окружении рабынь, делавших последние приготовления перед выходом их госпожи в пиршественный зал.

Евнухи пропустили Гаумату, поскольку знали, что он будет на свадьбе посаженным отцом. По обычаю, именно посаженный отец должен передать невесту жениху, наградив ее тремя ударами плети и получив от жениха символический выкуп в виде лазуритового ожерелья – символа искренних мыслей и добрых намерений.

– Вашти умерла, – сообщил Гаумата Атоссе, наблюдая в бронзовом зеркале за ее реакцией.

Атосса даже бровью не повела.

– Полагаю, это не расстроит наше свадебное торжество, – сказала она, не глядя на Гаумату.

– Вашти не просто умерла, но была отравлена, – добавил Гаумата.

– Бедняжка, – Атосса изобразила огорчение на своем лице. – Кому же она помешала?

– Это надлежит выяснить, – сказал Гаумата и сурово кашлянул в кулак. – Отравитель непременно будет найден.

– Прощу тебя, не говори об этом Бардии. Не омрачай ему этот светлый радостный день. Пусть царь узнает о случившемся завтра. Ведь Вашти все равно не вернуть.

– Не смею противиться твоей воле, о божественная, – произнес Гаумата и поклонился…

Смердис, на коего были обращены взоры множества гостей, заметно волновался. Он едва не упал, когда преклонил колено, чтобы Гаумата повязал ему на голову венец жениха. Уже после всех ритуалов, когда свадебная чета шествовала к возвышению, где им следовало находиться во время свадебного пира, Атосса крепко стиснула в своей маленькой руке мизинец и безымянный палец богатырской руки Смердиса и прошептала из-под прозрачного покрывала, скрывавшего ее лицо:

– Смелее, государь. Выше голову!

Расторопные слуги меняли одно за другим блюда на столе у жениха и невесты. Тут были и жареные куропатки в остром соусе, и приправленная сильфием зайчатина, и перепела, сваренные в меду… На смену мясным кушаньям подавались рыбные.

Атосса угощалась всем понемногу, не в силах отказать себе в таком удовольствии, с недоумением поглядывая на Смердиса – тот почти ничего не ел.

– Что с тобой? – обратилась к нему Атосса. – Ты не заболел?

Смердис отрицательно мотнул головой.

– Гляди, сколько людей собралось, чтобы порадоваться за нас с тобой, – Атосса кивнула на длинный, не имеющий крыши зал, где в три ряда стояли столы, уставленные яствами. Здесь собралась вся знать Экбатан.

Одеяния гостей радовали глаз сочетанием самых ярких цветов. Притягивали взор тщательно завитые прически и бороды мидийских вельмож. Персов среди пирующих было мало.

– Твой хмурый вид, мой милый, здесь явно не к месту. – Атосса игриво дернула Смердиса за рукав кандия. – Скажи, чем ты опечален?

– Сегодня утром умерла Вашти, супруга твоего брата, – тихо промолвил Смердис. – Кто-то отравил ее. Не нравится мне это.

– Значит, Гаумата все же проболтался, – недовольно прошептала Атосса.

– Гаумата тут ни при чем. Мне об этом поведала Пармиса, дочь Бардии. Она прибежала ко мне вся в слезах, кинулась на шею. Она даже не распознала, что я не ее отец. – Смердис тяжело вздохнул. – Мне бы тоже надо было заплакать, как-то утешить Пармису, а у меня словно язык отнялся. И ни слезинки в глазах.

– Это же замечательно, что Пармиса приняла тебя за родного отца, – обрадовалась Атосса, наклонившись к Смердису. – Я усматриваю в этом улыбку Судьбы.

– Я тебя не понимаю, – проворчал Смердис.

– Придет время, поймешь, – усмехнулась Атосса.

А про себя подумала: «Уж Вашти-то смогла бы отличить Смердиса от Бардии, даже не ложась с ним в постель. Как же вовремя я избавилась от нее!»

Не дожидаясь окончания пиршества, жених и невеста покинули возвышение, поскольку им еще предстояло пройти очистительный обряд перед тем, как уединиться в опочивальне. Для огнепоклонников брак – это единение мужского и женского начал, своего рода образование единого совершенного творения, которое способно породить новую жизнь, тем самым продлевая вечный цикл существования людей на Земле. Этот цикл был запущен в действие Великим Творцом всего сущего, сотворившим когда-то самого первого человека.

Смерть Вашти оказалась непредугаданным обстоятельством, поэтому Гаумата без раздумий отправил гонца в крепость Сикайавати, чтобы известить обо всем Бардию. В своем послании Гаумата делился с Бардией подозрениями о причастности Атоссы к убийству Вашти. Гаумата настаивал, чтобы Бардия незамедлительно вернулся в Экбатаны, хотя по первоначальному замыслу Бардия должен был покинуть Сикайавати, лишь когда Атосса забеременеет от Смердиса.

Гаумата никак не мог избавиться от тревожного предчувствия: Атосса явно замышляла что-то страшное…

Ночью Гаумате снились кошмары.

Вот он входит в зал для приемов и видит на троне Бардию, который держит в руках свою отрубленную голову. И эта отрубленная голова вдруг молвит: «Зачем ты предал меня, Гаумата?»

У Гауматы от ужаса подкашиваются ноги, от дикого страха немеют уста.

Безголовый Бардия встает с трона и роняет свою голову на пол. Голова гулко катится по мрамору прямо под ноги Гаумате и продолжает выкрикивать страшным голосом: «Зачем ты предал меня, Гаумата? Зачем?»

Гаумата бросается прочь. Он мечется в пустых залах и переходах, зовет на помощь, но вокруг ни души, словно все вымерло. А безголовый Бардия преследует Гаумату, в его руке сверкает острый акинак. Тяжелые шаги мертвеца сотрясают дворец: тумм… тумм… тум-м-м…

Ноги Гауматы скользят по гладкому мрамору, он то бежит, то ползет на четвереньках. Сердце готово выскочить у него из груди. Гаумата никак не может сообразить, где ближайший выход из дворца.

А безголовый мертвец все ближе и ближе, уверенной поступью он настигает Гаумату и уже замахивается на него кинжалом…

Гаумата в ужасе закричал – и проснулся.

Он был весь в поту, тонкая льняная рубашка облепила тело. В голове у него был сумбур, он никак не мог отделаться от мысли, что то был не сон, а явь.

Гаумата оглядел спальный покой, освещенный мягким светом бронзового светильника. Ему вдруг почудилось, что за тяжелыми складками темно-синей занавеси прячется кто-то. Гаумата протянул руку к скамье, на которой рядом с его одеждой лежал короткий меч, схватил его и, осторожно приблизившись к портьере, резким движением отдернул ее в сторону. За портьерой была неглубокая ниша, она была пуста. Гаумата облегченно перевел дух и сунул меч в ножны. Снова ложась в постель, он положил меч рядом с собой. Однако предчувствие чего-то страшного и неизбежного, не отпускало, бередило ему душу. То был страх не перед ночным кошмаром, то было предчувствие какой-то неотвратимой беды.

«Ничего, – мысленно успокоил себя Гаумата, – вот вернется Бардия, и всем моим страхам наступит конец».

Утром Гаумата особенно старательно молился Ахурамазде и всем Амэша-Спэнта[33], уповая на то, что если ему, смертному, не дано предвидеть будущее, то пусть добрые боги, всевидящие и всезнающие, отвратят все напасти от него и от его брата. И конечно же, в первую очередь от Бардии.

Всю первую половину дня Гаумата провел в царской канцелярии, разбирая донесения «царских ушей»[34], непрерывно поступавшие со всех концов обширной державы. Из донесений было ясно, что большая часть населения Персидского царства одобряет реформы Бардии, а отдельные всплески недовольства в торговых городах и среди родовой знати никоим образом не выльются в обширные восстания.

В благостном расположении духа Гаумата уселся за обеденный стол. Он вызвал дворецкого, чтобы узнать у него, чем с утра был занят супруг Атоссы и как продвигаются поиски отравителя Вашти.

Дворецкий – это тоже был евнух – ничего не успел толком поведать Гаумате.

В трапезную ворвался начальник стражи. Лицо его выражало страшное смятение, губы тряслись. Прямо с порога он закричал:

– Несчастье, о лучезарный! Только что прибыл гонец из крепости Сикайавати. Твой брат убит!

Гаумата выронил из рук пиалу с козьим молоком.

Прислуживающая Гаумате рабыня негромко вскрикнула, прикрыв рот ладонью. Дворецкий отступил в сторону, скорбно склонив голову.

– Что?! Что ты сказал? – с трудом вымолвил Гаумата, чувствуя, как по всему телу расползается леденящий холод.

Начальник стражи перевел дух и уже более спокойным голосом поведал:

– Гонец принес страшную весть из крепости Сикайавати. Там убит Смердис. Твой брат… Кажется, ему отрезали голову…

Гаумата вскочил. «О боги! Сон! Мой вещий сон!» – в ужасе подумал он, а вслух приказал:

– Гонца сюда! Живо!

Гонцом оказался мидиец из племени будиев, рыжеволосый и рыжебородый, со сросшимися на переносье бровями и крючковатым носом.

Гаумата схватил его за отвороты запыленного кафтана и притянул к себе.

– Ты сам видел моего брата мертвым?

Гонец закивал головой.

– Видел, о светлый господин. Ему отрубили голову.

– Когда это случилось?

– Ночью, о господин. Вчера ночью.

– Убийц схватили?

– Нет. Их не нашли.

– Как это не нашли?!

– Я не знаю подробностей. Мне просто было велено передать…

– Где тело моего брата?

– Его везут сюда.

– О боги! Как же вы допустили такое?! – в отчаянии простонал Гаумата, отшвырнув от себя гонца. – О Аши[35]! Ты или слепа, или глупа! О, мой вещий сон! Лучше бы мне не просыпаться вовсе!

Последние сомнения Гауматы рассеялись, последняя надежда умерла в нем, когда он увидел обезглавленное тело царя. Прах сына Кира был доставлен в Экбатаны в закрытой повозке. Сопровождавшие повозку воины-мидийцы были убеждены в том, что везут тело военачальника Смердиса. Всему гарнизону крепости Сикайавати было известно, что Смердис как две капли воды был похож на Бардию.

Со слов прибывших из крепости мидийцев выяснилось следующее.

Накануне в крепость верхом на конях прибыли молодая женщина, евнух и воин из дворцовой стражи. Воин вскоре ускакал обратно в Экбатаны, а евнух и женщина остались ночевать в доме «Смердиса». Утром «Смердис» был найден с отрезанной головой. Евнух же и его спутница бесследно исчезли. Никто не видел, как они покинули крепость. Их кони так и остались стоять в конюшне.

Гаумата понял всё: несчастный Бардия был убит в постели, куда он лег, по всей видимости, той незнакомкой, что приехала к нему из Экбатан.

Взбешенный столь поздним прозрением, Гаумата чуть ли не бегом устремился в покои брата. Чудовищность сложившегося положения пробудила в нем ощущение, будто он повис над бездонной пропастью.

– Что, наслаждаешься жизнью? – язвительно обронил Гаумата, глядя на обнаженного Смердиса, которому две рабыни массировали бедра и плечи, и рявкнул на рабынь: – Пошли прочь!

Вместе с рабынями удалился и евнух, которого Гаумата едва не сбил с ног при входе.

Сидящий на узком ложе Смердис едва прикрыл простыней наготу и теперь с недоумением взирал на брата.

Гаумата плотно затворил дверь и, приблизившись к Смердису, злобно прошипел ему прямо в лицо:

– Спешу обрадовать тебя, брат. Отныне ты мертв!

Смердис непонимающе хлопал глазами.

– Нынче ночью в крепости Сикайавати умер Бардия, – сердито пояснил Гаумата. – Твои воины, разумеется, полагают, что умер ты. Теперь тебе придется оставаться Бардией до конца дней своих.

– То есть как? – испугался Смердис, до которого с трудом доходил смысл всего услышанного. – Что стряслось с Бардией? Почему он умер?

– Его убили, – жестко ответил Гаумата. – И я подозреваю, что в этом замешана твоя обожаемая Атосса.

– Атосса?! – Смердис окончательно растерялся. – Этого не может быть!

– Признавайся, Атосса разоблачила тебя или нет? Это очень важно, брат. – Гаумата встряхнул Смердиса за плечи. – Ну же, отвечай!

– Нет… То есть, да. – Смердис закивал головой. – Атосса в первую же ночь распознала, что я не Бардия.

– Почему ты не сказал мне об этом? Ведь был же уговор! – Гаумата дернул Смердиса за растрепанные длинные волосы.

– Атоссе самой понравился замысел Бардии, и она… она решила подыграть ему, – запинаясь, промолвил Смердис. – Даже… даже попросила меня помогать ей в этом.

– Глупец! – воскликнул Гаумата. – Не подыграть она решила, а обыграть всех нас! Сначала Атосса приказала отравить Вашти, затем ее люди убивают Бардию… О, это не женщина, а злой демон в женском обличье!

Смердис продолжал оправдывать Атоссу, предлагая брату отыскать истинных убийц царя.

– Нужно найти ту женщину и того евнуха, которые были с Бардией той роковой ночью, – молвил он. – Удивительно, как им удалось незаметно выбраться из крепости, ведь ворота были заперты и всюду стояла стража.

– Все очень просто, – сказал Гаумата. – Бардия жил в твоем доме, а там – ты сам знаешь, что находится, там…

Гаумата многозначительно посмотрел брату в глаза.

– Подземный ход… – ахнул побледневший Смердис.

– Убийцы воспользовались им и без помех выбрались из крепости, – продолжал Гаумата. – Об этом тайном ходе знали только ты и я. Но ты, как видно, проболтался Атоссе про подземный коридор в скале, а уж она-то живо сообразила, как им можно воспользоваться. Смекаешь, брат? Или ты станешь отрицать, что разболтал Атоссе про нашу тайну?

Смердис унылым голосом признался: дескать, виноват, он действительно рассказал Атоссе про подземный ход, чтобы объяснить ей, как Бардия сможет незаметно покинуть Сикайавати и вновь занять царский трон, а он, Смердис, так же незаметно вернется в крепость.

– Ты глупец вдвойне, – разозлился Гаумата, – ибо не просто разболтал о подземном выходе из крепости, но и растолковал Атоссе, как его найти.

– Прости, брат, – сокрушался Смердис. – Не понимаю, как это получилось. Наверное, Атосса околдовала меня.

– Атосса не околдовала, а одурачила всех нас! – Гаумата в ярости сжал кулаки. – Что нам теперь делать, а? Как выпутываться из всего этого? Может, Атосса и нас с тобой вознамерилась спровадить в царство мертвых?

– Нет, не верю, – замотал головой Смердис. – Атосса любит меня.

– Вынужден огорчить тебя, брат, – возразил Гаумата. – Она любит только власть.

У братьев-мидийцев оставался один выход: приперев Атоссу к стенке, заставить ее сознаться в содеянном злодеянии, а заодно выведать ее дальнейшие планы.

– Если Атосса вздумает помыкать нами, ее придется убить, – хладнокровно произнес Гаумата.

– Как… убить? – Смердис испугался.

– Мечом, – отрезал Гаумата и прикрикнул на брата: – Одевайся, чего расселся! Ах да, ты же царь!..

Гаумата распахнул двери и громко позвал слуг.

Дворец индийских царей представлял собой огромный комплекс из нескольких каменных зданий, вознесенных на искусственной террасе, благодаря которой древние строители смогли сгладить все неровности каменистого плоскогорья. Сначала здесь возвел дворец царь Дейок из племени магов. Он многое сделал для объединения индийских племен в единое государство. Но потом пришли ассирийцы и разрушили дворец Дейока, опустошив и основанный им город. После смерти Дейока Экбатаны пришли в запустение.

Царь Каштарити, праправнук Дейока, заново отстроил Экбатаны, выстроил новый более обширный дворец и повелел обнести его семью рядами стен, которые возвышались одна над другой на склонах холма. Зубцы этих стен были окрашены в семь разных цветов: у первой, наружной, стены зубцы были белые; у второй – черные, как уголь; у третьей – красные, будто маки; у четвертой – голубые, как небеса; у пятой – цвета сурика; у шестой – серебристые. Зубцы же седьмой, внутренней, стены сверкали золотом.

Ассирийцы еще не раз вторгались в долину Экбатан и сжигали город, но акрополь, укрепленный семью стенами, им так и не удалось взять ни разу.

Каштарити в конце концов удалось завершить то, чего не смог до конца осуществить его прапрадед Дейок. Он объединил разрозненные мидийские племена и создал сильное войско. С этим войском Каштарити разбил ассирийцев и навсегда избавил Мидию от ассирийского ига. Сын Каштарити, царь Киаксар, в союзе с вавилонянами довершил разгром Ассирийской державы. Желая подчеркнуть свое величие, Киаксар руками пленных ассирийских мастеровкаменотесов рядом с отцовским дворцом возвел другой, еще более обширный и великолепный. Здесь же была построена царская сокровищница, которую Киаксар после всех своих походов доверху набил золотом.

Сын Киаксара, Астиаг, тоже построил свой дворец, дабы хоть в чем-то сравниться со своим прославленным и непобедимым отцом. Однако в войнах царь Астиаг был не столь удачлив, поэтому воевал он мало.

Дворец Астиага представлял собой портал, изогнутый под прямым углом, одним концом он примыкал к дворцу Киаксара, а другим выходил к крепостной стене. От старого дворца Каштарити дворец Астиага был отделен большим квадратным двором – перистилем. Царский гарем располагался в тесных залах дворца Каштарити, а покои царя – во дворце Астиага, более светлом и просторном. Во дворце Киаксара, занимавшем добрую половину акрополя Экбатан, находились залы для торжественных церемоний, а также помещения для царских чиновников, занятых каждодневной рутинной работой над донесениями, письмами и царскими указами. Там же находились казармы царской гвардии и конюшни.

Отправляясь в покои Атоссы, Гауиата и Сиердис вооружились акинаками и взяли с собою добрый десяток телохранителей, выбрав их из числа кадусиев. Гаумата, опасаясь, как бы Атосса не сбежала, повелел дворцовой страже перекрыть все выходы из дворца.

– При желании Атосса может спрятаться и во дворце, – сказал Смердис.

– Во дворце мы ее все равно отыщем, а вот за пределами дворца это будет сделать гораздо труднее, – заметил Гаумата.

Но Атосса вовсе и не думала убегать и прятаться, это было не в ее характере. Она не стала отпираться и сразу призналась, что это ее происками были лишены жизни и Вашти, и Бардия.

Когда Гаумата спросил Атоссу, что же толкнуло ее на такое злодеяние, в ответ они услышали из ее уст следующую гневную исповедь:

– Мне надоело быть игрушкой в руках мужчин. Надоело терпеть мужские капризы и издевательства! Сначала Камбиз надругался надо иной, теша свою необъятную похоть. Причем никто из знати не вступился за меня, ни один царский судья не упрекнул Камбиза в кровосмешении и нарушении обычаев. Более того, старейшины выдумали удобную отговорку, дабы соблюсти свое лицо и не прогневать вспыльчивого Камбиза. Поскольку царю дозволено все, стало быть он имеет право и лишать девственности родных сестер. Что в этом такого? Ведь у мидян, наших соседей, с давних пор мать прелюбодействует с собственным сыном, отец – с дочерью, брат – с сестрой. И они полагают, что такой брак якобы угоден богам. Никто не вспомнил тогда, что позорный этот обычай распространен не среди всех мидян, он существует в племени магов.

Когда я поняла, что мужчины всегда найдут отговорку, дабы оправдать свои низменные побуждения, а также собственную беспомощность и трусость; когда мне с очевидной ясностью показали, что меня ожидает в случае моего сопротивления, – вот тогда-то я и решила для себя, что в дальнейшем стану обращаться с мужчинами так, как они того заслуживают. Бардия вздумал подшутить надо мной, сведя меня на ложе со Смердисом, за это я лишила его жизни. И не жалею об этом.

– А чем тебе помешала Вашти? – мрачно спросил Гаумата.

– Вашти с лёгкостью могла отличить Смердиса от Бардии, – ответила Атосса. – Только этого мне не хватало!

– Ты что же, хочешь, чтобы Смердис правил вместо Бардии? – ужаснулся Гаумата. – Да ты в своем уме?!

– А ничего другого и не остается, – холодно ответствовала Атосса. – Стоит открыть правду, и вас обоих ждет казнь. Если мидийцы еще смогут как-то поверить в вашу непричастность к гибели Бардии, то уж персы ни за что не поверят этому. Напротив, это вызовет только их гнев: будто бы вы, как дальние родичи последнего мидийского царя, вознамерились возродить мидийское царство. Вот о чем они подумают. И уж тем более никто не поверит, что в смерти Бардии повинна я.

Смердис и Гаумата молча переглянулись, сознавая убийственную правоту Атоссы.

– Все обойдется, если вы оба станете слушаться меня, – продолжила Атосса, не давая братьям возможности опомниться. – Пармиса, дочь Бардии, уже видела Смердиса и признала в нем отца. Все слуги и евнухи Бардии тоже принимают Смердиса за моего брата. Знать, которая может видеть царя лишь на расстоянии, и подавно ни о чем не догадается.

– Но есть люди, которые имеют доступ к царю в любой день, – высказал опасение Гаумата. – Прексасп, к примеру. По своей должности Прексасп обязан делать доклады царю о положении дел в государстве. Бардия часто беседовал с Прексаспом наедине. О чем они совещались? Какие поручения давал Бардия Прексаспу? Мы этого не знаем…

Так вот, он может заявиться к Смердису и доложить о выполнении какого-либо царского поручения, или захочет посоветоваться о каком-нибудь тайном деле, а мой брат и двух слов не сможет связать. Ведь он же законченный тупица!

Смердис, услышав это, набычился, но промолчал.

– Зато у Смердиса его мужское достоинство совершенно невероятных размеров, как у истинного царя, – улыбнулась Атосса, заступаясь за мужа.

– К сожалению, в беседах с Прексаспом или с главным писцом это Смердису не пригодится, – проворчал Гаумата, сделав ударение на слове это.

– Не обессудь, но царскую канцелярию тебе придется взять на себя, – обратилась Атосса к Гаумате. – В общении с Прексаспом Смердис может полагаться и на мою помощь. Думаю, мое присутствие на этих тайных советах не смутит Прексаспа, а уж я разберусь, что к чему.

– Не сомневаюсь в этом, о светлейшая, – с едва заметной ехидцей обронил Гаумата.

– Сразу предупреждаю, не вздумайте избавиться от меня, – угрожающе промолвила Атосса. – Я все предусмотрела. Моя смерть неизбежно повлечет за собой и вашу гибель.

– О чем ты говоришь, дорогая? – воскликнул Смердис, сделав порывистое движение к Атоссе, которая сидела в кресле, крепко стиснув руками подлокотники. – Куда мы без тебя? В тебе наше спасение!

Смердис упал на колени и коснулся лбом носков туфель Атоссы, выглядывающих из-под длинного цветастого платья, больше похожего на балахон.

– Твой брат, кажется, так не думает, – произнесла Атосса, пристально глядя на хмурого Гаумату.

Смердис раздраженно обернулся на Гаумату, не вставая с колен.

– Смири гордыню, брат, – сердито сказал он. – Поздно уповать на богов, лучше положиться на Атоссу. Ныне она для нас и Анахита, и Армаити[36]!

– Именно это меня и тревожит, – нехотя признался Гаумата.

Однако, поборов свои колебания, Гаумата тоже опустился на колени и поцеловал туфлю Атоссы.

Атосса торжествовала, отныне желанная власть была у нее в руках.