Глава 13

Я находился на расстоянии миллиардов световых лет от Земли, лежа на звездном ложе со своей возлюбленной из последнего тысячелетия. Короче говоря, я целовал в шею Андромеду.

Она как будто не возражала. Напротив, не приходилось сомневаться, что это кажется ей великолепной идеей. В результате природа взяла свое, и мы согрешили.

Впрочем, всякий бы подумал (если бы он оказался настолько туп, чтобы думать в такой момент), что именно так и следовало поступить. Мы с Андромедой лежали приблизительно в середине кипящей и бурлящей бесконечности, буквально наполненной тем, что требует природа. Ибо в макрокосме над нами, в микрокосме под нами, снаружи и внутри нас творилось то, чем занимались мы, повторяясь снова и снова.

Внезапно Бог заскрипел по звездам коваными сапогами. Он явно был недоволен и очень походил на Фестуса Лемминга. А может, это Лемминг скрипел сапогами и походил на Бога. Одним словом, кто бы там ни скрипел, он был очень худым, с губами, как пепел, глазами, как ночь, длинной седой бородой и с мрачной искривленной физиономией, какая бывает у страдающих расстройством желудка. Он поднял ногу, чтобы пинком сапога вышвырнуть меня с небес.

За тысячелетия до того, как сапог опустился, я заметил впереди, позади и вокруг Бога какую-то слабо светящуюся туманность, которую был не в силах охватить и постичь ни глаз, ни мозг, нечто великое и ужасное — даже более великое, чем сам Бог. Или... более великое, чем Лемминг, который выглядел, говорил и действовал так, словно был Богом.

Свечение становилось ярче, туманность пронизывала языки пламени, чей жар ощущался все сильнее. Но нога в сапоге тоже приближалась, и я с ужасом осознал, что сомневаюсь в ее божественности и что если нога и сапог принадлежат Леммингу, а Лемминг является Богом, то я попаду прямиком в ад, где буду вечно гореть за этот грех сомнения.

Пламя стало слепяще ярким, и я знал, что ответ кроется в нем, но было слишком поздно, так как кованый сапог Всемогущего Бога опустился на мою окаменевшую от страха задницу и вытолкнул меня вниз с небес. Падая, я знал, что проклят навеки за то, что снизошел до греховного и бесстыдного удовольствия, и слышал жалобные крики Андромеды, ибо она тоже была грешной и бесстыдной...

Я проснулся с ужасной мыслью. Что, если Фестус Лемминг — Бог? А если нет, то что, если он прав?

Потом мои глаза открылись, и я увидел Друзиллу Бруно. Вернее, я увидел Друзиллу Бруно, и мои глаза открылись.

Она склонилась надо мной, и звуки, которые я принимал за крики Андромеды, были ее шепотом. Ее золотистые волосы были спутанными, глаза — отяжелевшими от сна и любви, великолепные бронзовые груди, изгибы талии, бедер и ягодиц ласкали взор, и я сразу же понял, что Фестус — всего лишь псих, что проклятие в действительности жизнь, природа и любовь, что красота не является грехом, а желание — проклятием.

— Какое небесное зрелище, — промолвил я, — хотя ты от меня на расстоянии нескольких световых лет.

Дру улыбнулась и склонилась ближе. Я поцеловал ее в губы, чувствуя, как ее улыбка тает под моим ртом и как ее тело сливается с моим.

В итоге мы снова бесстыдно согрешили.

В десять утра 15 августа я снова ехал по шоссе в своем «кадиллаке», чувствуя себя сильным, здоровым и полным энергии.

Я связался со своими осведомителями и вытянул очередной пустой номер. Не было никаких сведений о двух парнях, которых я пытался отыскать. Я и раньше предполагал, а теперь был уверен, что они не местные. При этом я по-прежнему не сомневался, что эти бандюги — профессионалы, отлично знакомые с оружием, жестокостью и смертью, что подтверждало хотя бы происшедшее со Стрэнгом.

Я также позвонил Эммануэлю Бруно, который попросил меня заехать к нему, куда я и направлялся. Его долго допрашивала полиция, и, хотя это не доставило ему большого удовольствия, он не казался рассерженным тем, что я прошлой ночью все выложил Сэмсону.

Бруно жил в новом жилом массиве, именуемом Ривердейл-Истейтс, — хотя на расстоянии нескольких миль от него не было ни реки, ни долины[9], — и мне пришлось остановиться и побеседовать с привратником, прежде чем я смог проехать на территорию, изобилующую деревьями, кустами и зелеными лужайками, где на солидном расстоянии друг от друга стояли дома, обращенные задней стеной к извилистым улицам.

Дом Бруно — маленький для человека, имеющего «силвер-шедоу» с откидным верхом, — находился в центре участка, размером около акра и так густо усаженного деревьями, что здания не было видно. Я отвозил Бруно домой прошлой ночью, но в темноте не смог оценить настоящие джунгли цитрусовых и ореховых деревьев, дубов, эвкалиптов и других причудливых образцов растительного мира, которые я был не в состоянии опознать.

Припарковав машину перед домом, я направился к двери, когда Бруно окликнул меня:

— Я здесь, Шелдон.

Доктор лежал в гамаке, привязанном между двумя пекановыми деревьями, но, когда я повернулся и шагнул к нему, он легко спрыгнул на землю, улыбнулся, пожал мне руку и повел меня к грубому деревянному столу с четырьмя весьма примитивными на вид, но удобными стульями.

— Одна из причин, по которой я хотел повидать вас сегодня утром, — заговорил Бруно, когда мы сели, — это желание обсудить мой диалог с полицией.

— Да, как я уже упоминал по телефону, у меня был выбор: договориться с Сэмом или провести ночь (или ночи) в камере, поэтому я предпочел то, что казалось меньшим злом. Чего я не упомянул, так это что капитан собирается побеседовать с вами, но он пригрозил мне, что если я вас предупрежу, то меня будут по частям анализировать в криминалистической лаборатории. Простите, док, что я ничего вам не сказал, но Сэм был далеко не в лучшем настроении.

— Все в порядке, Шелдон. Насколько я понимаю, вы подверглись сильному давлению и ничего не утаили?

— Абсолютно ничего. Бруно кивнул:

— По вопросам и поведению полицейских я почувствовал, что им уже многое известно, и понял, что вам пришлось информировать вашего друга обо всем, что произошло вчера вечером. Поэтому я просто сообщил им все, что знаю. Следовательно, наши показания должны быть идентичными. Если бы они не совпадали, думаю, ваш друг к этому времени уже принял бы дополнительные меры.

— Можете в этом не сомневаться. Поэтому хорошо, что Сэму и полиции все известно. Он снова кивнул:

— Да, меня больше всего беспокоил эффект, который произведет известие о смерти Андре, особенно на «Божьих леммингов». Но вроде бы пока нет никаких признаков тревоги.

— Это потому, что полиция, насколько мне известно, еще не нашла трупы. Когда их найдут, все станет известно.

Бруно поднялся:

— Это тоже одна из причин, по которой я хотел видеть вас, Шелдон. Другая... Прошу прощения, у меня есть для вас кое-что. — Он вошел в дом и через минуту вернулся, держа в руке какой-то предмет. — Ловите! — Доктор бросил его мне.

Я поймал предмет — это была круглая коричневая бутылка объемом в пинту, наполненная жидкостью, но не имеющая этикетки.

— Эровит! — торжественно возвестил док.

— Так вот из-за чего вся суета? Выглядит достаточно безвредно.

— Он таков и есть. Безвреден, по крайней мере, для тех, кто жаждет здоровья и энергии, хочет прожить подольше. Для тех же, кто считает, что, чем меньше живешь, тем лучше, это страшный разъедающий яд. Поэтому они, по-своему, правы в своих усилиях помешать людям травить себя, продлевая себе жизнь.

— У меня сложилось впечатление, док, что вы не слишком высокого мнения о человечестве в целом.

— Не просто невысокого, а крайне низкого. Но человечество это заслужило. — Бруно снова сел напротив меня, разглядывая свои длинные пальцы. — Эровит всего лишь улучшает физические функции человека — его железы, нервы, кровь, клетки, лимфу и тому подобное. Но я верю, что разум и то, что обычно подразумевают под душой, духом и даже Богом, — вам незачем соглашаться со мной, Шелдон, это только мое мнение — обитает в каждой клетке и каждом атоме человеческого тела. Таким образом, улучшая клеточные, мышечные, железистые, нервные и прочие функции человека, можно добиться параллельного улучшения функционирования мозга, разума, возможно, даже духа... — Он поднял взгляд с пальцев на меня. — Ведь противники эровита возражают против его распространения в основном потому, что он недостаточно духовен.

— А как же аспирин? — недоуменно спросил я. — Или овощной суп?

— Очевидно, я ввел вас в заблуждение. Мы не говорим о таблетках, подавляющих симптомы заболевания, или сытной пище, поддерживающей тело в состоянии продолжительной бодрости. Мы говорим... ну, о жизни, а это более широкое понятие. Нет никаких сомнений, что эровит стимулирует, улучшает и насыщает энергией физическое состояние большинства мужчин и женщин, прибегающих к нему. Я подчеркиваю — физическое — плотское, телесное, в том числе сексуальное, как одно из основных проявлений человеческой природы.

— Для меня оно, бесспорно, основное...

— Я говорю не о вас, Шелдон. Меня бы огорчило, если бы вы этого не поняли. В основном я имею в виду личностей вроде «Божьих леммингов» и других — менее жалких и фанатичных, но также введенных в заблуждение идеями, которые стали доминировать в христианской доктрине более шестнадцати веков назад. Давным-давно... — Бруно умолк, снова окинул взглядом свои пальцы, потом положил руки на стол и посмотрел на меня. — Нет, я не стану обременять вас полным каталогом имен и дат, глав и стихов. Это заняло бы весь день и ночь в придачу. Нам пришлось бы исследовать все основные влияния на христианство со времени, предшествующего рождению первого христианина, который, как вы помните, был распят или повешен на дереве, согласно Петру, Павлу и другим апостолам... хотя это не важно. Нам потребовалось бы тщательно изучить уникальное влияние на христианские источники Готамы Будды, кого не без оснований почитают и в наши дни и кто в момент озарения пришел к выводу, что жизнь есть боль, страдание и горе, — и не только для него, но и для всех — поэтому лучше всего уйти из нее.

— Уйти? Как это можно проделать, не прибегая к самоубийству?

— Не знаю. Но знает Будда.

— Это не кажется мне таким уж озарением.

— Потому что вы недостаточно духовны, что возвращает меня к исходной теме. Будда был весьма благополучным молодым человеком двадцати девяти лет, когда он покинул родительский дом и отправился на поиски мудрости. Хотя ему понадобилось семь лет, чтобы испытать озарение под деревом, он нашел то, что искал.

— Дерево?

— Мудрость.

— В таком случае я, пожалуй, удовлетворюсь глупостью.

— Это, по-своему, тоже мудрость.

— Что-то тут не так...

— Возможно. Но в этом повинен не Готама, между прочим, «будда» всего лишь титул, означающий «учитель», а этого человека звали Готама, как других зовут Билл, Том или Пит, ибо Готама Будда был «аватар» — космически просвещенный, открывший Истину. Истину с большой буквы, Шелдон. Люди вроде нас с вами или Билла, Тома и Пита могут случайно натыкаться на маленькие правды, но мы должны полагаться на аватаров, каким был Готама, и наших религиозных учителей, чтобы открыть Истину. Особенно духовную Истину.

— Кто так говорит?

— Они.

— Прошу прощения за вопрос.

— И нам известна одна из величайших, если не самая величайшая Истина Будды: жизнь делает такой жалкой желание. А желание в самом худшем виде воплощено в женщине. Поэтому мы должны избегать женщин, как чумы.

— Вы шутите!

— Я цитирую. Ну, в несколько перефразированном виде.

— Но в таком случае на земле очень быстро никого бы не осталось!

— В том-то и дело. Разве это не великолепно? Но для нас важно, что эта идея превратилась из буддистской мудрости в одну из самых прославляемых христианских истин. Понимаете, обладая всей этой мудростью, — я не стану утомлять вас остальными ее компонентами — Готама начал испытывать жгучее желание поделиться ее перлами со всем человечеством. Он это сделал — во всяком случае, приложил все усилия. В результате даже сегодня сотни миллионов людей, в том числе большинство христиан, на словах, возможно, отвергая буддизм, невольно усвоили его постулаты. Такие, как «плоть — это зло, а женщина — западня».

— Погодите. Вы сказали, что Будда испытывал жгучее желание распространить эту чепуху среди всего человечества.

— Совершенно верно.

— Но разве он не тот самый аватар, который учил, что желание нежелательно?

— Именно тот самый.

— Может, это какое-то другое желание?

— Нет. Такое же.

— Тогда как же?..

— Вы задаете весьма толковые вопросы, Шелдон. Правда, последний я сам вам навязал. И все же вы его задали. Поэтому я настаиваю, чтобы вы сами на него и ответили.

— Но я не могу!

— Выходит, мы с вами в одной лодке, которая притом дает течь? — улыбнулся Бруно. Он закинул ногу на ногу и стиснул руками колено. — Довольно о Будде. Более того, мы не станем рассматривать аналогичные взгляды основного автора нашего Нового Завета, святого Павла из Тарса, а также манихеев и бывшего одно время их последователем святого Августина, многочисленных Пап, ненавидевших земную жизнь попов Кальвина, Уэсли и даже Фестуса Лемминга.

— Рад это слышать. Мне нужно в сортир, док.

— Потерпите немного. Страдания полезны для души.

— Черт с ней! Я могу заработать запор!

— Разумеется. С этой целью вас и заставляют терпеть. Итак, мы выяснили, почему так много добрых христиан ненавидят эровит...

— Мы?

— Точнее, вы. Я уже это знал. Все дело в убеждении, что Бог всего сущего создал человека из плоти и духа и что духовная часть человека замечательна, а плотская — куда как плоха. В таком случае проницательному уму должно быть ясно, что Бог здорово ошибся. Он не ведал, что творит.

— Но...

— Я повторяю вам то, что говорят наши наставники, и не стану это объяснять, так как не в состоянии этого сделать. — Бруно выпрямился, потянулся и вновь расслабился, глядя на одно из деревьев. — Уверен, что грехопадение человека произошло не в то время, как нас учили, а когда одни люди заявили, что плоть — это зло, а другие поверили этой лжи. Фестус Лемминг — логическое порождение этой ублюдочной концепции. Он должен противостоять эровиту или признать, что вся его жизнь была пустой тратой времени.

Я поставил бутылку с эровитом на стол. Бруно склонился вперед, взял бутылку и посмотрел на нее с ласковой улыбкой, как мальчик на нового щенка.

— Возможно, теперь вы лучше понимаете, почему самый святой пастор — как и многие другие — относится с подозрением к этому зелью.

Я усмехнулся:

— Пожалуй, немного лучше. — Я посмотрел на коричневую бутылку в руке Бруно, думая о ней и о вещах, о которых сказал мне Сэмсон прошлой ночью. — Док, эровит в самом деле совершает все то, о чем заявляете вы, Дру и еще много людей? Он молча кивнул.

— И вы, Дру и Дейв Кэссиди единственные, кто знает полную его формулу — формулу "Б", как вы ее назвали?

Бруно посмотрел на меня, слегка изогнув брови над ярко-голубыми глазами:

— Дру и я — да. Но Дейв ее не знает. Что вам подало эту идею, Шелдон? Я ответил не сразу:

— Полагаю, то, что он производил для вас эровит в «Фармацевтической компании Кэссиди и Куинса». А вчера вечером вы упомянули, что вместе с ним кое-что добавили к первоначальному составу. И вы утверждаете, что он не знает, из чего состоит эровит?

— Знает основную формулу. Я имел в виду, что Дейв только присутствовал, когда я делал добавки, а не то, будто он знал, что именно я добавлял. Но... что это меняет?

— Может, ничего. А может, многое. Думаю, нам нужно как можно скорее добраться до двух громил, которые вас похитили, нажать на них как следует и выяснить, кто стоял за всей этой историей. Вряд ли это было их собственной блестящей идеей. Кто бы за этим ни скрывался, у него должен быть мотив — деньги, месть, очищение мира и так далее. До этой минуты я считал, что у Кэссиди нет мотива, так как он уже знал полную формулу. Черт возьми, судя по вашим словам, эровит может стоить самое меньшее сотни миллионов.

— Да. Но вы можете исключить Дейва из числа подозреваемых, Шелдон. Он мой старый и испытанный друг. Вы, разумеется, понимаете, что может существовать тысяча еще не известных нам людей, которые не только осведомлены об истинной ценности эровита, но достаточно алчны и бессовестны, чтобы прибегнуть к насилию в надежде завладеть формулой.

— Согласен. Но боюсь, что, когда речь идет о моей работе и моих подозрениях, я должен быть сам себе Буддой, док. Пока дело не закончено, я могу подозревать даже вас в похищении самого себя.

Бруно улыбнулся:

— Значит, вы не добились успеха не только в поисках, но и в опознании этих двух человек?

— Пока нет. Капитан Сэмсон начал розыски прошлой ночью, а у полицейской машины больше возможностей для их идентификации, чем у нас. Кстати, в разговоре со мной Сэм высказал дельную мысль. Эти парни могли забрать из дома трупы их дружка и Андре и могли стрелять в Лемминга, но, учитывая элемент времени, не могли сделать и то и другое... — Я умолк, обдумывая идею, внезапно пришедшую мне в голову. — Будь я проклят! — пробормотал я. — Ну конечно! Как я мог это упустить?

— В чем дело?

— Те двое громил, которые похитили вас, действительно стреляли у церкви, только не в Фестуса Лемминга.

— Не в Фестуса Лемминга? О чем вы, Шелдон?

— Они пытались убить Реджину Уинсом.

Глава 14

— Реджина? — сказал я. — Это Шелдон Скотт. Позвольте мне войти.

— Нет!

Я посмотрел на табличку с номером. Все правильно. Прежде чем покинуть дом Бруно, я уточнил адрес мисс Уинсом: номер 34 в «Кэнтербери-Комьюнити» — большом многоквартирном доме на Флауэр-стрит в Лос-Анджелесе.

— Уходите! Вы... вы...

Я застонал. К сожалению, я не стал звонить по телефону Реджине, а сразу примчался сюда, чтобы предупредить ее об опасности и, возможно, спасти от смерти. Но я забыл, что Реджина, несмотря на всю сексапильность, одна из «леммингов» и, следовательно, для нее многие вещи куда страшнее смерти, и я, по-видимому, одна из них.

— Реджина, — снова заговорил я, — вам грозит страшная опасность, и я пришел, чтобы... В ответ послышался визг.

— Опасность не от меня, идиотка! — рявкнул я. — Я пришел предупредить вас, помочь вам.

— Уходите сейчас же!

— Впустите меня, черт бы вас побрал! Я не собираюсь вас... обижать. Слышите? Неужели мне придется взломать эту проклятую дверь, чтобы спасти вас?

Я пару раз стукнул кулаком по панели, потом вздохнул. Почему эта малышка так меня волнует? Возможно, потому, что она выглядит, как помидор, выращенный в саду Эдема, но ведет себя, как огурец, предназначенный для засола. Это угнетающе подействовало бы даже на вегетарианца, а я — существо плотоядное. А может быть, я просто отрицательно реагирую, когда хорошенькие девочки визжат при упоминании моего имени.

Краем глаза я заметил какое-то движение слева от меня. На расстоянии двадцати футов открылась дверь, и на пороге появился маленький человечек с усиками, гладкими каштановыми волосами и в пенсне, сквозь которое он сверлил меня удивленным взглядом.

Я посмотрел на него с улыбкой, и он исчез, закрыв за собой дверь.

— Будьте же разумны, Реджина! — снова заговорил я. — Полагаю, пастор Лемминг, очищая землю, наговорил обо мне кучу грязи после моего ухода вчера вечером? За моей спиной?

— Чего он только о вас не говорил! Уходите...

— Слушайте, Реджина, вы все еще думаете, что это я стрелял в пастора Лемминга?

— Конечно вы! Вы, вы, вы, вы...

— Может, прекратите?

— Вы же сами спросили.

— Уверяю вас, я не стрелял в вашего пастора. Фактически никто в него не стрелял.

— Нет, стреляли! Вы стреляли! Я была там...

— В том-то и дело. Стреляли не в пастора, а в вас. Молчание.

— Стреляли в Реджину Уинсом, — настаивал я. — Два подонка — я в их число не вхожу — пытались убить вас, Реджина.

Наконец она заговорила куда более тихо:

— Меня?

— Вот именно. Помните, пуля задела вас, а Лемминг не получил ни царапины. Позвольте мне войти, и я вам все объясню.

Она сопротивлялась еще минуту, но наконец я услышал звяканье цепочки на двери и щелканье ключа в замочной скважине.

— И почему только я не влез в окно? — невежливо заметил я. — Вам не понадобилось бы столько возиться.

Дверь открылась, и Реджина отпрянула, когда я шагнул в комнату. Но даже отпрянув, что вряд ли может обрадовать мужчину, у которого в жилах кровь, а не вода, она выглядела лучше большинства девушек, которые бросаются вам на шею. Со вчерашнего вечера я только наполовину запомнил мягкую красоту ее лица и фиолетовый оттенок больших влажных глаз.

Сейчас на ней не было ни серой мантии, ни шапочки для купания, поэтому я мог видеть не только то, что ее волосы длинные, густые и имеют цвет поджаренных на углях каштанов, но и что точное описание ее фигуры, несомненно, потребовало бы нарушения определенных канонов церкви Второго Пришествия.

Глядя на Реджину в розовом свитере с высоким воротником и белой юбке, обтягивающей округлые бедра, на ее огромные глаза и изогнутую линию губ, я не мог понять, почему сам факт присоединения девушки к Церкви не послужил основанием для ее немедленного отлучения.

Возможно, вы думаете, что я, проведя часть ночи с Дру Бруно и ее великолепным «инь», не должен был быть настолько очарован чувственными плотскими феноменами, столь щедро обнаруживаемыми Реджиной Уинсом. Возможно, вы думаете, что я должен рассматривать без особого интереса, если и не с откровенной скукой, вероятность того, что под свитером Реджины нет никаких дополнительных приспособлений, могущих увеличивать, уменьшать, приподнимать, разделять или скрывать ее прелести. И вы, возможно, думаете, мне не пришло в голову, что пушистая розовая ткань прилегает к упомянутым прелестям, подобно кожице персика, демонстрирующей его зрелость.

Впрочем, можете думать все, что вам угодно. Считайте, что я дал на это добро.

— Сколько еще вы собираетесь здесь стоять? — осведомилась Реджина.

— Что? Ну... а сколько я уже простоял?

— Достаточно долго. Я думала, что вы многое хотите мне объяснить.

— Вы правы. Я хочу, чтобы вы поверили, что эти две грязные крысы стреляли в вас, Реджина. И что я намерен прикончить их при первой же возможности.

— Прикончить! Вы можете думать о чем-то еще?

— Вы бы удивились, узнав, о скольких вещах я могу думать.

— Тем не менее первое, о чем вы говорите, это о намерении перебить кучу людей. Недаром святой пастор говорит, что вы грязный убийца.

— К дьяволу этого психа! К тому же двое — это не куча. И может, я их не убью, а только раню... Слушайте, вы можете хоть минуту постоять спокойно? Давайте ляжем на диван... я хотел сказать, сядем на кровать... просто постоим здесь, пока я все объясню. Это очень важно.

Она ничего не сказала.

— О'кей, вот так-то лучше. А теперь...

Я чувствовал затылком легкий сквозняк. Дверь была приоткрыта, так как я не захлопнул ее за собой. Приоткрытые двери — особенно при обстоятельствах, которые я собирался рано или поздно описать Реджине, — заставляли меня чувствовать себя не в своей тарелке. Поэтому я шагнул к двери, закрыл ее, взял цепочку и приготовился вставить ее в щель.

— Что вы намерены делать?

Я уронил цепочку, и она звякнула о дерево. В голосе Реджины звучали пронзительные интонации невинного младенца, повстречавшего в лесу гномов, которые прошибли меня насквозь, словно электрический ток.

Я закрыл глаза, стиснул зубы и прижал руки к бокам, обратив внимание, что мои ладони сами по себе хлопают меня по бедрам. Теперь я понимал, какие жуткие стрессы испытывал недавно доктор Бруно.

Мне с трудом удалось стряхнуть с себя оцепенение.

— Не знаю, как у вас это получается, — сказал я, — но, пожалуйста, больше этого не делайте.

Реджина отступила на пару ярдов в глубь комнаты, скрестив руки на груди и слегка согнув колени, как будто она собиралась подпрыгнуть в воздух.

— Что я намерен делать? — продолжал я. — Уйти и оставить дверь открытой настежь, чтобы плохие парни спокойно могли войти и застрелить вас. Буду поджидать вас в морге. Вас это устраивает?

— Плохие парни?

— Хорошими их не назовешь.

— Я... я сожалею, мистер Скотт. Мне казалось... Наш святой пастор сказал нам вчера вечером, что вы... Я вздохнул:

— К нашему драгоценному пастору мы вернемся позже. — Позади Реджины находилась приоткрытая дверь, сквозь которую виднелись кровать и ночной столик с лампой. Я указал на дверь. — А сейчас, Реджина, идите в ту комнату и закройте за собой дверь. Можете ее запереть и прижать кроватью. Кажется, нам лучше общаться через закрытую дверь. — Я снова вздохнул. — Мне нужно объяснить вам, почему вы, возможно, отпраздновали ваш последний день рождения. Кстати, сколько их было?

— Мне двадцать пять лет. Через два месяца будет двадцать шесть.

— А через четыре года — тридцать. Но мне к тому времени уже будет тридцать четыре. Ну, идите запирайтесь, дорогая моя.

— Нет... Я же сказала, что сожалею о своем поведении. — Реджина выпрямилась, опустила руки, потом подошла к голубому дивану и села. — Если хотите, можете сесть, мистер Скотт.

— Я подожду. А вы сидите и внимательно слушайте. Вчера вечером, вскоре после окончания службы, два человека произвели несколько выстрелов якобы в пастора Лемминга, а в действительности в вас. За несколько часов до этого те же двое силой затолкали других двух мужчин, которых я не стану называть, в машину на стоянке у церкви. Когда один из бандитов и один из пленников еще стояли у автомобиля, на стоянку подъехала девушка, припарковала машину и побежала к церкви. Проходя мимо этих мужчин, она помахала рукой одному из них.

Глаза Реджины снова расширились. Я ходил взад-вперед по комнате.

— Когда вы и я вчера вечером разговаривали с пастором Леммингом, вы извинились за опоздание. Сейчас мы не будем касаться его реакции. Более важно то, что вы, очевидно, прибыли в церковь позже остальных прихожан и, вероятно, были той самой девушкой на стоянке.

— Да, — кивнула она. — Я помню машину и двух мужчин. Я помахала пастору Стрэнгу — он один из служителей церкви.

— Знаю; А вы заметили того, кто стоял рядом с ним?

— Да, но не обратила на него особого внимания.

— Опишите его, если можете.

— Ну, я ведь едва на него взглянула. Дайте подумать... Он был ниже и немного худее вас. Брюнет, хотя посредине его волосы были значительно светлее — может, там они поседели. — Она тряхнула каштановой головой. — Это все.

— Хватит и этого. Вот почему он и его дружок пытались вас убить. — Реджина испуганно вскрикнула, и я добавил:

— Могу я вам кое-что доверить? Я имею в виду то, что вы не должны никому сообщать?

— Да.

— Даже пастору Леммингу. Особенно ему. Помолчав немного, она кивнула.

— О'кей. Тот мужчина, которого вы видели, вместе со своим дружком и еще одним человеком, с которым они встретились позже, прошлой ночью убили Андре Стрэнга. После того как вы их видели.

Реджина вскрикнула, поднеся руку к горлу.

— Они убили его хладнокровно и жестоко, — продолжал я. — Тело Стрэнга еще не нашли. Но эти крутые парни знали, что когда его найдут и сообщат об этом, то девушка, которая помахала Андре, наверняка вспомнит, что видела его, а может, и мужчину, стоящего рядом с ним. Возможно, она сумеет его описать и опознать. Поэтому они понимают, что, если хотят выйти сухими из воды, им придется убить эту девушку. Они понимали это прошлой ночью, когда пытались вас застрелить, но промахнулись. В следующий раз они могут не промахнуться.

Реджина побледнела и закусила нижнюю губу...

— Не могу поверить, что кто-то хочет убить меня, — сказала она. — Кроме того, пастор Лемминг заявил, что стреляли в него. А если он так говорит...

— То это должно быть правдой, не так ли? Если Лемминг скажет, что петухи несут яйца, курицы начнут кукарекать по утрам. Если он скажет, что солнце восходит на западе, мы будем маршировать на север, когда нам понадобится идти на юг. Не могли бы вы отказаться от уверенности, что Лемминг — кладезь всех знаний, и для разнообразия воспользоваться собственной головой?

— Я... не могу в это поверить. Даже если это правда, что я могу сделать?

— То, ради чего я сюда приехал. Убраться из этой квартиры и спрятаться где-нибудь на день-два. У моего друга Хэла Принса есть хижина, больше похожая на летний дворец, милях в пятнадцати от Лос-Анджелеса. Это не далеко, но вам покажется, будто вы в Канаде. Собирайтесь прямо сейчас, и я отвезу вас туда. Место на отшибе, но очень удобное, и вы там будете в безопасности, пока полиция и я отыщем этих двоих...

— Уехать? С вами?

Она снова начала меня сердить.

— А почему нет? — холодно осведомился я. — Думаю, даже у Джека Потрошителя были свои хорошие стороны. Может, он был пай-мальчик, если не считать маленькой проблемы... — Я не стал вдаваться в подробности. — Решайте сами, Реджина. Я все вам выложил, но решение остается за вами. Я припарковал машину на Флауэр-стрит. Возможно, мне не следовало этого делать, но я очень спешил. Я проверил все вокруг и не заметил ничего необычного, но там есть переулок, станция обслуживания, жилой дом и еще полдюжины мест, откуда можно исподтишка наблюдать за вашим домом и поджидать, пока вы появитесь. — Я сделал паузу. — Держу пари, сегодня утром вы не выходили из дому, верно?