Я вернулся к машинам, офицеры и прапорщики роты стояли кружком и о чем-то оживленно беседовали, громко смеялись.

— Над чем ржем, отцы-командиры? — предчувствуя, что надо мной, поинтересовался я у толпы.

— Над тем, как ты саблю трофейную сломал, — ответил взводный Эдик.

— Вот смеху-то было бы, если бы тупой Бронежилет нас там завалил.

— Это точно. Тебе нужно держаться подальше от Грошикова, — улыбнулся Острогин.

— Насколько подальше? На дальность прямого выстрела из АКМ или на пушечный выстрел?

— Ну, что-то близкое к пушечному выстрелу. Главное, чтоб он по ошибке вертушки не навел. Ха-ха, — засмеялся командир ГПВ, — ему еще полгода служить, так что все это время ты в зоне повышенного риска.

— Да, уж точно! Он в меня стреляет чаще, чем «духи»!

— Эй, солдат, — окликнул Эдуард Свекольникова, — водички принеси. Бегом!

Довольно неприятный тип этот Эдик. Грубый и хамоватый с солдатами, наглый и надменный с офицерами. Ярко выраженный карьерист, по трупам пойдет. Здоровый, как буйвол, с широким торсом и мощными руками. «Супермен» хренов.

Солдатик очень быстро вернулся с фляжкой и протянул ее командиру взвода. Грымов сделал три больших глотка и сморщился. Передал фляжку Острогину, Серега взял ее и собрался было глотнуть. Но не успел.

— Витька! А ты откуда воду принес? Не из речки случайно? — заорал на него я.

— Из речки, — глупо улыбнулся солдат.

— Н-да, там ты видел, какая вода течет?

Острогин с фляжкой в руке молча и тупо смотрел на бойца.

— Видел, — ответил чумазый Свекольников.

— Ну, какая она? — спросил Сергей угрожающе.

— Грязная…

— А какого же черта ты ее набрал и пить даешь? Эдик, в речке той и ноги моют бойцы, и носки стирают, а местные скотину поят и белье стирают. Сплошной гепатит с холерой вперемешку.

Эдик мгновенно стал белый, как мел.

— Убью! Убью, гад такой!

Солдата как ветром сдуло, от греха подальше.

— Итак, Эдик, выбирай: малярия, гепатит или холера, — засмеялся техник.

Острогин, все еще державший фляжку в руках, зашвырнул ее в кусты.

— Серега, не разбрасывайся ротным имуществом, — крикнул весело Грошиков, — болеть ведь не тебе же!

Болеть, действительно, пришлось не Острогину. Болеть пришлось Эдику. Болеть долго и серьезно. Гепатит оказался очень «жестким», в тяжелой форме. Витькина ли фляга воды свалила его, или в горах зараза прилипла — неизвестно, но только на пару месяцев взводного мы лишились. И так с офицерами в роте был постоянный некомплект, настоящий проходной двор, а тут еще такая нелепость.

Больше всего страдал Свекольников: боялся возвращения лейтенанта, переживал и мучался от того, что выступил в роли «отравителя», и от страха расплаты, которая может наступить после выписки из госпиталя офицера.

Мы же отнеслись ко всему философски. А, может, Грымову повезло. А то завалили бы вдруг «духи» за эти месяцы. Мишенью-то Эдик был уж очень большой и приметной.

С каждой минутой я все больше и больше ненавидел идущего впереди меня сержанта. Парень был из тех, на ком «природа отдыхала». Маленького роста, рыжеватый, с веснушками, которых хватило бы на пятерых, с торчащими ушами, кривоногий. Вещмешок отвис и при ходьбе стучал ему по заду, сапоги явно на пару размеров велики, и поэтому он шлепал ими, запинался, спотыкался. Мы с ним все больше отставали от роты, уходящей быстрее и быстрее с хребта в район, где стоит наша техника. Автомат у бойца висел на одном плече, на другом он нес ствол от пулемета НСВ «Утес». Силуэты солдат начинали таять в раскаленном мареве воздуха. Разрыв между нами и ротой все увеличивался. Два часа я его подгонял пинками и матами, но это помогало все меньше, скоро нас нагонят «духи», и тогда нам крышка, как только они выйдут на прицельную дальность, так здесь мы и ляжем. Умирать сегодня не хотелось.

— Эй, сержант, отдай ствол, а то скоро умрешь совсем. И какой «козел» поставил тебя учиться в учебке на пулеметчика? — хрипло проговорил я.

— Я не виноват: куда послали, там и служил, — ответил сержантик.

В глазах его была затравленность, переходящая в ужас, он начинал понимать гибельность нашего положения. Связи у нас нет, рота быстро движется к технике, а я и этот «осколок» ползем как черепахи.

Как всегда в мою задачу входит собирать, подгонять и выводить отстающих доходяг. Сейчас мне достался молодой сержант из гранато-метно-пулеметного взвода Юра Юревич. Это его первый рейд.

— Товарищ лейтенант, я не виноват, это старшина дал мне таки велыки сапоги. Я ему говорыл, что они хлябают, а он сказал: других няма.

— Ладно, «бульба» недоделанная, хватай автомат и бегом, как можешь.

Глаза его радостно загорелись. Мое решение сержанта очень обрадовало, однако скорости ему не прибавило. Теперь мешал вещмешок, который почему-то все ниже отвисал, автомат болтался и цеплял ноги. Юра все свои усилия сосредоточил на борьбе с ним.

— «Бульбаш», ты не надейся, что я и автомат за тебя понесу, у меня всего две руки, два плеча.

— Да я ничего и не думаю, — задыхаясь, ответил Юревич, но в серых глазах мелькнула наглая надежда (подлая мыслишка).

— Стоп! Быстро переобувайся и перебери вещмешок.

Он вытряхнул все из мешка: две минометные мины в самом низу, четыре гранаты, мешочек с патронами, сверху одежда и пара банок сух-пая, пустые фляги.

— Меняем все местами, и мины — в самый верх. Быстрее перематывай портянки.

Я посмотрел в сторону вершины хребта, уже были видны фигуры наших преследователей. Пора чуть охладить их пыл. Дав длинную очередь для острастки — пусть не спешат — догнал сержанта.

— Бегом, бегом, пехота зачуханная! Мать твою!

И в довершение тирады дал ему под зад «сочного» пинка. Сержант приободрился и поскакал гораздо резвее. Теперь со стволом пулемета уже не успевал я. Тельняшка мокрая насквозь, рюкзак хоть и полупустой, а остатки боезапаса все же тянут плечи. К земле давил двенадцатикилограммовый ствол. Как он его нес пятнадцать километров? Теперь мне предстоит с ним бег с хребта!

Дышать все тяжелее. Черт меня дернул на эту войну. Где были мозги? Доброволец хренов. Так и пропаду ни за что. Хорошо, если легко, а если с мучениями?

Солнце медленно садилось и палило не так ужасно, как в полдень, но все равно палило. Хотелось пить, но воды не было. Кончилась еще утром. Мои семенящие шаги и легкая трусца Юревича, его надрывное дыхание и мое, слившиеся в один хрип. Загнанные боевые лошади. Когда же ротный заметит, что мы гибельно отстали? А, может, видит, материт, но надеется, что успеем уйти, не хочет всех угробить?

Сзади послышались первые выстрелы, очереди пока не долетали, но так долго не может продолжаться. Проклятый ствол! Снова переходим на бег. Выстрелы придают ускорение. Хочется жить.

Впереди возникла гряда небольших камней, ствол с плеча — очередь по горному склону повыше и еще одна — поближе. Меняю пустой магазин в лифчик-нагрудник, полный — в автомат. Теперь ствол пулемета в руку, автомат на плечо, легче не становится, вновь ствол на плечо. Чтоб треснул тот, кто придумал такой тяжелый пулемет, хорошо хоть он разборный. Быстро догоняю Юревича, руки для подзатыльника заняты, потому вновь ускоряющий пинок.

Это действует, но только минут на пять. Главное, чтоб он не упал и не отказался идти. Тогда «кранты», его не бросишь, сил тащить нет — нагонят быстро. Финалом будет короткая перестрелка, и придется себя любимого подорвать гранатой. А не хочется. Прямо жутко не хочется.

— Юрик, милый, давай скачками, быстрее! Пошел на хрен с подскоком. Жить не хочешь что ли?

Умоляющие глаза на грязном лице говорили, что хочет, но почти не может хотеть жить. Больше всего бесили эти хлюпающие сапоги, в которых он был как мальчик-с-пальчик и кот в сапогах одновременно.

Пули внезапно зарылись в каменистый склон совсем рядом. Вот это уже совсем плохо. Это уже полный абздец. Как они быстро бегут, гады. Видимо, налегке.

Но эта «духовская» очередь придала силы и сержанту, и мне. Минут пятнадцать мы неслись как метеоры, с хрипом, с клекотом рваного дыхания в горле, слюна пересохла в запекшейся глотке. Сердце бешено рвалось из груди. Молотом бьет пульс в висках, ноги как чугунные, но бежать необходимо. Проклятый ствол! Бросить нельзя: пулемет без него — кусок железа, а запасного ствола в горах нет.

Не останавливаясь, разворачиваюсь и пячусь. Даю очередь вдоль склона из автомата, зажатого прикладом под мышкой, не прицельно, но пусть «духи» сильно не спешат.

До меня долетел вопль дикой радости Юревича.

— Наши! Вижу наших! Скорее, товарищ лейтенант!

Два бойца сидели и ждали нас на склоне, который резко переходил в обрыв к горной речушке.

Это был Дубино, земляк моего сержанта-недотепы, и Сайд с пулеметом ПК.

Рота нашла брод и перебиралась через реку.

АГС, поставленный на вершине с другой стороны каньона, издал несколько хлопающих звуков. Ротный нас прикрывал, это уже хорошо, просто отлично. Живем!

Вот почему рота пропала из виду, они были в ущелье, и я их не видел.

Дубино набросился на Юревича.

— Ну, ты, уе… к, не позорься, сопли в кулак и вперед! Урода! Почему ствол у лейтенанта?! — И бац! — затрещина.

Что он мог сказать? В ответ — только плачущее хмыканье. Дубино — сержант поопытнее. Воюет на полгода больше чем я, бывал в переделках, и это успокаивает. Вместе уже выберемся.

— Сайд! Прикрывай наш спуск. Три-четыре очереди, с перерывами, и затем догоняй. Пять минут на все. Не задерживайся. Юревич быстро вниз. Мне уже гораздо легче дышать и командовать.

— Товарищ замполит, отдайте ствол — я понесу, — приходит мне на помощь Дубино.

— Васька! Сколько раз говорить, не замполит, а товарищ лейтенант!

— Да какая разница.

— Большая! К тебе же как к сержанту обращаются, а не как к командиру отделения.

— Ну и что, пусть хочь как обратятся, главное, чтоб я понял.

— Так положено по уставу. Ты же к ротному «ротный» не обращаешься?

— Нет, он в лоб даст.

— Вот видишь. Придется и мне тебе двинуть, может, поймешь.

— Да ладно, я запомнил.

— Не ладно, а так точно! Ты не Дубино, а дубина.

— Ну, так точно.

— Да не ну, а так точно.

— Ну, что вы прикапываетесь, а, товарищ замполит?

— Эй, Дубино, ты и есть дубина! Ну, какой ты, к черту, сержант!

— А я и не просился. Поставили, вот я и сержант, а вообще я пулеметчик, учебку не заканчивал, на сержанта не напрашивался.

— Отставить разговорчики, сержант.

— Ладно, отставить — так отставить, товарищ замполит.

— Дубино!

— Да что, Дубино! Дубино!

— Ничего, пошел вон! Бери ствол и пулей вниз за своим земляком.

— Товарищ замполит, — подал голос пулеметчик, — мене стрелять? Тьфу, еще один чудила! Этого таджика из глухого таджикского кишлака воспитывать уже не хотелось, да и силы кончились.

— Стреляй! И тоже пулей вниз.

Довольный, с хитрой улыбкой Сайд-пулеметчик выпустил очередь в сторону «духов», не целясь.

— Чего не целишься?

— А куда, я ныкого нэ выжу!

— Ладно. Стреляй и не залеживайся, спускайся.

Мы с Дубино догнали Юревича уже в речушке. На том берегу он, виновато глядя на нас, зашмыгал носом.

— Васька! Отдай ствол, дальше я сам понесу.

— На, уе… ще, сам чуть не пропал и замполита чуть не погубил.

— Ну, не пропал же, не погубил же. — И довольный жизнью он зашлепал по берегу со стволом на плече.

На пригорке копошились несколько солдат, и цепочка вытягивалась вверх по склону. Это были в основном молодые солдаты, только пришедшие в роту, слабые, обессилевшие, мечтавшие упасть и никуда ничего не тащить. Пушечное мясо, люди, пока мало готовые к войне.

— Эй вы, трупы, вперед, — зарычал Дубино.

Мы вдвоем принялись подгонять наверх весь этот балласт роты. На берегу с пулеметом залег Зибоев (еще один брат-мусульманин).

Пулемет ПК на оставленном нами склоне строчить прекратил, Сайд быстро-быстро спускался.

Времени в обрез, скорей нужно уходить. В этой суетящейся толпе вдруг произошло какое-то замешательство. Идущий в цепочке солдат с гортанным криком рухнул на камни. Моментально к нему подскочил санинструктор Степан. Лежащий солдат закатил глаза, протяжно и жалобно застонал. Впалые щеки приобрели землистый цвет, из горла вырывались лишь хрипы. Вдруг он громко застонал:

— Ооойй! О-о! О-о-о!

— Грузин, сволочь, не умирай! — заорал медик.

— Чмо болотное, открой глаза! — рявкнул Дубино.

— Дыши, дыши, гад! — принялся хлопать солдата по щекам я.

Дубино, я и санитар тщетно пытались привести его в чувство. Остальные сели вдоль склона, испуганно и затравленно глядели на упавшего Тетрадзе.

— Колесо! — крикнул я ближайшему. — Бегом за водой!

Степан вколол лежащему промодол, вылил на лицо и в рот флягу воды. Мы с трудом сняли с головы раскаленную каску, стащили вещевой мешок, станок от «Утеса», бронежилет, расстегнули гимнастерку. Колесников принес в каске воды, плеснул ее на голову и грудь. Потом принес еще раз. Грузин открыл глаза, увидел наши злые рожи и тут же снова закрыл глаза.

— Ооо-о-о!

— Ну, хватит, чучело, стонать! Вставай давай, вставай, не умрешь! — Меня уже бесили эти стоны.

Пулеметчик спустился с гребня склона и залег на нашем берегу реки, надо срочно уносить ноги.

— Дубино! Этих всех наверх, а я — к пулеметам!

Юревич со стволом резво полез по склону, чтоб не досталось снаряжение от Тетрадзе. Всем остальным Дубино распихал станок от «Утеса», бронежилет, мешок, мины от миномета, сам взял автомат.

— Наверх, быстро! Быстрее, засранцы! — рявкнул сержант.

У берега речушки лежали оба «брата-мусульманина» и о чем-то мирно, как дома, беседовали на своем языке.

— Мурзаилов! Ждем, как только поднимутся все доходяги, тогда уходим! Пулеметчик нехотя прервался и с уверенностью бывалого солдата на ломаном, гортанном языке, отдаленно напоминающем русскую речь, начал костерить молодежь, горы, жару, солнце. На его сером, обветренном, заросшем щетиной лице появилась ободряющая улыбка. Как он умудрялся постоянно зарастать щетиной до самых глаз? Загадка. Недаром он памирец.

По ручью никто не шел, «духов» нигде пока не видно, поэтому нужно быстрей уходить. Даем в обе стороны вдоль ручья несколько длинных очередей из пулеметов и уходим. На вершине склона нагоняем выползающих измученных солдат.

Смотрю на их лица, вглядываюсь в их глаза. Выдержат ли? Смертельная тоска и усталость. Пот струится по телам ручьями, гимнастерки белые от засохшей соли (это едкий солдатский пот). Пыльные сапоги и ботинки хлюпают растоптанными подошвами. Они карабкаются, как вьючные мулы. Хрипы, кашель, мат. Мало обстрелянная молодежь пока плохо справляется с выпавшей на ее долю войной. Ну, ничего. Через три-четыре месяца это будут нормальные солдаты — те, кто выживут! Те, кто не будут стараться «закосить» и сбежать куда-нибудь в тыловое подразделение (в санчасть или же госпиталь).

Сержанты затаскивали на вершину склона выдохшихся. Я тоже от протянутых рук не отказался.

Ротный взглянул насмешливо.

— Дополз? Я думал, ты пропал с этим маломерком и вертушки вызывать нужно.

— Да, это еще ничего — чуть грузин «дуба не дал». Еле-еле откачали. Давай бойцов немного разгрузим, постреляем по «духам»?

— Сейчас доложу комбату обстановку и отдолбимся.

— Связист! Связь с комбатом!

Я пошел вдоль лежащих ничком солдат. Вроде силы их покинули, умирают и никогда не оживут, но дай команду и, проклиная все, пройдут еще и еще много километров, сколько надо, и будут идти, пока не выйдут на задачу. А куда денешься?

— Артиллерист! Ставь миномет, комбат дал добро пострелять по «духам». Наводи по тому склону и вдоль хребта метров на пятьсот, расстреляй все мины. АГС и «Утес», лупите по той стороне ущелья, как только разглядите движенье. Огонь пятнадцать-двадцать минут, и рвем отсюда к броне.

Бойцы радостно притащили мины к расчету, а после команды взводного минометчики принялись плюхать эти мины на ту сторону ущелья. Движение «духов» быстро прекратилось. АГС и «Утес» отстрелялись, оставалось по ленте, на всякий случай.

Кавун посмотрел в бинокль на результаты работы и, улыбнувшись, хлопнул меня по плечу.

— Уходим! Ты вместе с Зибоевым и Мурзаиловым прикроешь роту. Через десять минут догоняй, подбирая доходяг.

Пехота ушла, а мы лежали и вглядывались в противоположный берег. Желания догонять «шурави» после ураганного огня у мятежников больше нет.

— Убегаем, мусульмане, и быстро! Очень быстро!

Радостно подхватив пулеметы, солдаты побежали догонять своих, да так, что и не успеть за ними.

Через тридцать минут на последнем гребне я поравнялся с ротой, перед глазами открылась необычайная картина. Огромное скопление нашей техники, которая вся в оранжевом обрамлении.

— Ого! Чем их повара кормили? — заржал Иван. — Пронесло бойцов чем-то необычайным, экзотическим.

— Скорей вниз, может, нам тоже этого осталось, — мечтательно произнес я и жадно облизнул губы. — Жрать хочется весь день: ни банки в мешке, ни сухаря в кармане.

— Ну, ты — желудок, Ник! — засмеялся и хлопнул меня по плечу взводный Серега Острогин.

— Все, хватит болтать, всем быстро вниз. «Трупы» гнать, т. е. доходяг, как можно скорей, через полчаса ни одной машины там не будет, а мы начнем запрыгивать по БМП на ходу. Вперед, пехота, внизу — жратва и отдых, а кто отстанет — я не виноват! — громко скомандовал ротный.

Мы спускались все быстрее и быстрее. Бежать без мин и пулеметных лент с пустыми мешками, конечно, легче. Повстанцы были на приличном расстоянии и стреляли лишь для острастки, подгоняя нашу последнюю роту, спешащую к своим. Ну, ничего, наведем на «духов» с брони авиацию. Хватит нас гонять.

Зачем мы приходили сюда, если бежим без оглядки и боимся опоздать? Зачем мы тут бродили десять дней? Стреляли, взрывали, сжигали? Кто, зачем и как все это планирует?..

А началась эта операция красиво, как в кино. Прямо реклама советской военной мощи. Нас привезли на аэродром, построили, пересчитали, проинструктировали, еще раз проинструктировали, еще раз пересчитали, проинструктировали, еще раз… Это было почти бесконечно.

К вечеру транспортные самолеты стали прогревать двигатели. Старые АН-12, постепенно заполнялись тремя батальонами нашей дивизии. Стратегия этой операции — десантирование в район Черных гор, что под Джелалабадом. Вся хитрость заключалась в скрытой и быстрой переброске пехоты самолетами, а броня выдвигалась в этот район позднее. Нас бросали к границе с Пакистаном, отрезая «духам» отход, а затем мы должны были прочесывать горы и кишлаки, постепенно возвращаясь к дислокации бронегруппы.

Самолеты загружались солдатами «под завязку», да не просто «под завязку», а так, что бойцы стояли один к одному, бросив в ноги мешки (лететь всего минут сорок). Некоторые стояли на краю поднимающейся откидной аппарели. Наш батальон грузился последним, первая рота — самой последней. Я с интересом наблюдал за этим процессом. Подгонял вместе с ротным солдат и с удивлением обнаружил, что ни мне, ни Кавуну, ни комбату и еще паре офицеров места нет в самолете, как не пытались мы туда втолкнуться.

Седой генерал — комдив Максимов — звучно крякнув, скомандовал садиться вместе с ним в салон — гермокабину. Жизнь становилась еще веселей. В забитом чреве грузового самолета, стоя и потея, я лететь совсем не желал. Только заскочили в салон и сели в уголке, как транспортник тотчас же помчался по бетонке и взлетел.

Почему-то в самолете раздались сразу же рычание, визги, вопли, шум, гам. На шум прямо по головам солдат бросился «бортач», через двадцать минут вернулся, трясущийся, бледный и весь взмокший. Он доложил генералу, что боковой люк начал почему-то отходить. Еле-еле притянули и закрыли. Может, на земле не закрыли хорошо, может, кто-то что-то нажал. Шутники!

Кровь отхлынула от лица комдива, и он смертельно побледнел.

Мы все похолодели. Если бы люк совсем отошел на вираже, выдуло бы не один десяток солдат. Отбомбился бы самолет пехотой по Кабулу. В гробовой тишине мы летели до Джелалабада и только на месте, построившись и проверив людей, дали волю чувствам и матам. Эта красивая операция могла обернуться катастрофой. Набили бойцами самолеты, как селедками бочки, и доложили в Москву о выдающейся стратегической операции.

Александры Македонские, Наполеоны хреновы! Наверное, керосин экономят, перевозят как скотину. Сначала разворуют все, а потом экономят. Скотство!

Джелалабад даже не увидели, рано-рано утром в вертушки и к границе в горы. Задачу поставили перед самым вылетом. Перебрасывали нас в Черные горы, где уже шел бой в укрепрайоне. Десантники и местная бригада бились, зажатые со всех сторон. Ротный пришел с совещания и застонал, заломив панаму: замена опять под угрозой! Там «мясорубка»!

Штурмовик с «крокодилом» сбиты. Теперь мы пойдем штурмовать горы.

Распределили десанты по вертолетам, подали списки комбату и на загрузку.

Борты уходили один за другим в мутное небо. Холодное раннее утро, голодный желудок, чужая страна и незнакомая местность — все это не настраивало на веселый лад. Бомбежка была слышна даже на аэродроме, да и местная артиллерия била беспрерывно.

Быстрый воздушный подскок на вертолетах к площадке. Выбросили нас немного в стороне от батальона, над нами возвышался какой-то бугор. Взводный Пшенкин, с которым я оказался вместе, был почти заменщик, но к нам попал после госпиталя из третьего батальона и в рейд шел в первый раз. Полтора года старший лейтенант «парился» на горной заставе.

— Саня! Жмем быстрее вверх, пока эта горочка пустая и, кажется, нет «духов», — прокричал я сквозь шумы винтов удалявшегося вертолета.

Пыль и сухая трава, поднятые вертушкой, забивали рот, нос, глаза. На плато ниже нас вертолеты садились под непрерывным огнем. Один из вертолетов улетел, оставляя за собой дымовой шлейф. Бойцы, спрыгивая на землю, сразу вступали в бой. Вершина, которая возвышалась над остальными холмами и господствовала над плато, изрыгала плотный бесконечный пулеметный огонь по нашим позициям. Да их и позициями-то трудно было назвать. Все зарывались куда могли, строили, лежа, где высадились, укрытия из камня.

На укрепрайон боевиков пикировали пара за парой штурмовики, непрерывно меняя друг друга, и наносили ракетно-бомбовые удары. Однако ответный огонь по самолетам и вертолетам не стихал. В воздухе крутили карусель четыре «Ми-24», которые также били по вершине.

Взвод оказался в тылу у «духов», нас они почему-то не заметили. Расчет АГС попал с нами, поэтому, разместившись на высоте, расчет быстро закрепил гранатомет на станок.

— Саня, «эСПСы» противника видишь? — спросил я взводного. — Начинай бить по ближайшему холму к нашей высотке.

— А, может, отсидимся? Если басмачи на нас полезут, не уйти. Где рота — ведь непонятно, а рядом своих больше нет. Собьют с горки и перестреля ют!

— Мы отсидимся, а там комбата задавят. Бьем из всех стволов. Десант из лощины выбьют и за нас возьмутся. Эй, снайпер! — я подозвал молодого солдата, недавно прибывшего к нам с пополнением. — Керимов, всех, кого увидишь на горе — мочи! Не давай продвигаться к нам, чтоб никто через лощину не переполз. Всем остальным рассредоточиться.

Дубино! — крикнул я зам.комвзвода. Распредели солдат: двух наблюдать за тылом, двух — на левый фланг и ты с ними, двое — со мной, АГС с взводным будет. И связиста ко мне! Сашка, командуй АГСом.

— Хорошо. Смотри, башку под пули не подставляй.

По карте мы определились по местонахождению. Я вышел на связь, доложил и услышал голос ротного:

— Какой вас хрен туда занес? Как будешь выбираться? Мы в пяти километрах на хребте над вами. — Пять километров в горах — это пятнадцать километров по равнине. Ого!

— Не хрен занес, а вертолет «Ми-8»! «Духи» — как ладони, нас пока не засекли. Закрепились, предлагаю долбануть им во фланг!

— Подожди, спрошу у старшего.

В разговор тут же вмешался комбат.

— «Бакен-02». — Это был мой позывной. — Как видишь обстановку?

— Вижу все очень хорошо. Внизу бой, наши прижаты.

— Это я и прижат. Чем поможешь?

— АГС и десять стволов, отвлеку часть огня на себя, накрою две-три точки «духов».

— Помогай быстрее. Много «трехсотых» и есть «ноль двадцать первые». Быстрее давай огня!

Ну, вот само собой и разрешилось: вызываем огонь на себя. АГС выплюнул большинство выстрелов ленты и накрыл два укрепления «духов», снайпер завалил пару «басмачей». Наш дружный огонь расшевелил этот «муравейник» напротив. Такой наглости афганцы, очевидно, не ожидали. Прямо под боком сидит группа русских и расстреливает героев — «моджахедов». В бинокль видно было, как мелкие отряды человек по десять перебежками двинулись к нам. Испугались окружения, канальи. Мы ведь им отход отрезали.

— Бойцы, мордой в землю не зарываться! Снайпер, прикроешь меня. Я с нижнего СПСа буду бить, немного отвлеку огонь на себя, а ты их снимай по одному. Дубино, тоже прикрывай!

Идея, как отвлечь на себя их внимание, была простая. Если снять у АКСУ пламегаситель, автомат стреляет в горах так громко, что кажется, это бьет пулемет ДШК. Пусть душманы подумают, что тут работает мощная огневая точка, и огонь перенесут с гребня на меня, ребятам будет легче. Укрывшись в валунах и соорудив из камней бруствер, я выпустил по направлению «духов» пару магазинов. Толку от этой пукалки на таком расстоянии никакого, но шума как от пушки. Моя стрельба произвела должный эффект. Что тут началось! Пули градом сыпались на валуны, с визгом улетали во все стороны рикошеты. Стрелял я, лежа, приподняв руку с автоматом. Было жутковато.

Снайпер сверху время от времени производил обстрел наступающих. Василий — не знаю, прицельно ли — также вел ответный огонь. Не понимая толком, что у нас за вооружение, афганцы прекратили перебежки. Но затем, когда АГС перестал работать, они опять поползли изо всех щелей.

— Взводный, что слышно? — заорал я. — Почему молчит АГС? Дубино! Там остальные живы?

— Да живы мы! Взводный на связи, а у АГС кончились гранаты. «Духи» все лезут и лезут. Товарищ лейтенант, я вас прикрою, трохи, а вы выползайте, а то отрежут отход.

Снарядив расстрелянные магазины патронами, я, как уж, выполз из своего укрытия. Хорошо, что начало смеркаться. Пули свистели, но меня вроде враг не видел, поэтому я выбрался целым.

В глазах сержанта был веселый ужас.

— Это було что-то, я такой стрельбы еще не слыхав. Вы прикалываетесь, а нам тут не меньше досталось. Они, наверное, ползут за пулеметом, трофей хотят взять, а тут всего-то АКСУ.

— Васька! Стреляйте экономно, сейчас поговорю с комбатом, надо рвать когти отсюда, пока можно.

Взводный лежал в окопчике и переговаривался с Кавуном по связи. Тот наблюдал нас в бинокль и ставил задачу по выходу.

— Что говорит? — спросил я у Пшенкина.

— Все роты отползли в укрытия, надо уходить и нам, как стемнеет, если раньше не обложат со всех сторон. Можем опоздать с отходом.

Авиация работать уже закончила. По укрепрайону била артиллерия, разведка и десантники отступили на ночь на дальние высотки. Мы остались вблизи «духов» одни.

— Ну что, Саша, добьем последнюю ленту из АГСа по «духам» и быстро уходим. Задержимся минут на десять лишних — и кранты — будет не выбраться. Командуй взводом, а я и Дубино прикроем отход минут на пять!

Черт, опять придется отходить в замыкании!

— Ладно, только не отставай, не засиживайся: если не успеете проскочить, то помочь тебе будет невозможно, — как бы извиняясь, сказал Пшенкин.

— Не отстану! Жить хочется не меньше твоего.

Я переполз к валунам, за которыми укрывались зам. комвзвода с двумя бойцами. Солдаты время от времени неприцельно били вниз по склону и по противоположному холму. С каменной гряды и из распадка отвечали более интенсивным огнем: патроны враг не жалел. Темнело все быстрее.

— Ну что, товаришщ лейтенант? Не долго мы тут будэмо развлекаться? — с надеждой спросил Дубино; в глазах сержанта появилась явная тревога.

— Итак, бойцы, мы с Дубино некоторое время прикрываем отход, а вы бегом к АГСу и помогайте расчету скорее его выносить.

Обрадованные солдаты быстро уползли за камни на карачках, как большие пауки.

— Товаришщ замполит, и мяне, и сэбэ погубите! Может, усе зараз уйдемо?

— Не дрейфь, «бульба», успеем, прорвемся! Хватит болтать, заряжай магазины, — оборвал я нытье сержанта. — По два рожка расстреляем и драпаем.

Открыто «духи» не перебегали, но потихоньку перекатывались и переползали все ближе. Как прекратим стрелять, поймут, что добыча уходит, и начнут преследование. Небо становилось все сумрачнее, в глубокой лощине слева сгущался туман. Солнце уже скрылось за хребтом, и только на западе еще оставалось чуть заметное красное свечение. Значительно похолодало, усилился ветер. Тоже хорошо, по холодку легче уходить.

Минуты за четыре мы расстреляли плановые четыре магазина патронов, на всякий случай я бросил в распадок гранату. Взрыв отозвался вместе с гулким эхом криками проклятий.

— Васька, хочешь жить, беги как можешь быстро. Даже еще быстрее. Мешок за спиной, полный продуктов, тянет назад, лифчик-нагрудник сдавливает грудь и живот. Дышать тяжело, когда идешь, а когда бежишь — сердце вырывается из груди. Вскоре в лощине мы нагнали свой взвод. Смеркалось. Впотьмах мы чуть не заблудились.

— Саня, Сашок, это мы! — громко и радостно вскрикнул я, а то ненароком, с перепугу расстреляют.

— Ну, молодцы, я боялся, что вас отсекут от нас.

Бег по пересеченной местности с оружием, боеприпасами, экипировкой да еще с автоматическим гранатометом только называется бегом. Прибавить скорость было совершенно не возможно. Оружие за расчет АГС тащили другие солдаты, а ведь у каждого еще по две минометные мины для приданного миномета. Вот она каторжная работа горной пехоты. Все свое ношу с собой и не свое — тоже.