Современная электронная библиотека ModernLib.Net

В ночном небе Сталинграда

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Пустовалов Б. / В ночном небе Сталинграда - Чтение (стр. 1)
Автор: Пустовалов Б.
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


Пустовалов Б М
В ночном небе Сталинграда

      Пустовалов Б. М.
      В ночном небе Сталинграда
      Об авторе: В годы войны Б. М. Пустовалов летал на ночных бомбардировщиках. Он бомбил фашистов в Сталинграде, на Курской дуге, в Польше и в Восточной Померании. За мужество и отвагу награжден тремя орденами. Уже в мирное время полковник В. М. Пустовалов был удостоен ордена "За службу Родине в Вооруженных Силах" III степени. Ныне Б. М. Пустовалов живет в Москве, проводит большую военно-патриотическую работу среди молодежи.
      В ночном небе Сталинграда
      Этот день мы, курсанты Мелитопольской военной авиационной школы, в начале войны эвакуированные с Украины в тихий заволжский городишко, ждали всю тяжелую зиму 1941 года. И все-таки он (Пришел неожиданно. Просто однажды утром нашему курсу скомандовали общее построение, и...
      ...Мы стоим под палящими лучами июльского солнца. Все, как один, - в застиранных, выгоревших гимнастерках, в ботинках с обмотками. В петлицах у каждого - по два только что нацепленных треугольника. Сержанты! Генерал, прибывший из Москвы с приказом Народного Комиссара Обороны, долго рассматривает наши осунувшиеся лица, потрепанное обмундирование, стоптанные ботинки. Что он думает в эти минуты? Может быть, в его памяти встают картины великолепных торжеств по случаю выпуска летчиков в недалеком довоенном прошлом? Тот безукоризненный лейтенантский строй в ослепительно белых накрахмаленных рубашках, тщательно подогнанных темно-синих френчах, опоясанных желтыми поскрипывающими ремнями? Во всяком случае, сейчас картина совсем иная.
      Генерал хмурит брови, суровеет и, выдержав паузу, громким голосом начинает читать приказ о нашем досрочном выпуске. В это время один из курсантов, сделав неуверенный шаг вперед, вдруг качнулся и грохнулся лицом вниз на вытоптанную пыльную землю.
      Несколько секунд оцепенения. Запнулся и замолчал на полуслове генерал. Руки товарищей тут же подхватывают потерявшего на мгновение сознание курсанта, и ритуал посвящения нас в летчики продолжается своим чередом.
      Нет, никогда еще за всю свою жизнь генералу не приходилось присутствовать на таком необычном выпуске!
      Однако мрачное настроение постепенно меняется, когда, по команде рассыпав строй, бывшие курсанты начинают наперебой атаковывать его по существу одним и тем же вопросом; "Когда на фронт? Скоро ли сядем в боевые машины?"
      - А не рано ли еще вам на фронт? Вон ведь ив пешего строя даже падаете, - скудо улыбается генерал.
      - Это случайность, - хором отвечают сержанты. - На самом-то деле он парень здоровый, только вот солнца не переносит. Сибиряк, из холодных краев...
      Здесь же стоит и виновник этого происшествия. Смущенно теребя выгоревшую пилотку, говорит умоляюще:
      - Не слушайте их, товарищ генерал, не было со мной такого, чтобы от солнца в обморок падать. Видно, ослабел малость за зиму. Харчи-то слабоватые. - И тут же, горячо сверкнув темными глазами, просит: - Отправьте меня на фронт. Батя мой давно уже воюет, а я все в тылу околачиваюсь.
      - Обещаю, - отвечает генерал, - будете на фронте. Но не все сразу. Некоторым придется на время даже сменить профессию.
      В этих его словах - горькая беда вашей авиации первых лет войны. Мы это знаем. Ведь еще в июне 1941 года внезапным ударом по аэродромам фашисты уничтожили более тысячи наших боевых самолетов. И в 1942 году авиационная промышленность все еще не была в состоянии восполнить этот урон. Тогда-то и появилось обидное прозвище "безлошадный". То есть летчик без самолета. В запасных авиаполках их скопилось в то время немало. Вот почему в 1942 году было даже принято решение - часть выпускников авиаучилищ временно направлять в артиллерию и пехоту, а также в наземные технические войска, а некоторых других сажать на учебно-тренировочные самолеты По-2, которые использовались в качестве ночных бомбардировщиков.
      Признаться, эта последняя идея многим из нас казалась тогда абсурдной. В самом деле, что может сделать против современных по тому времени боевых средств противника самолет, оклеенный из фанеры и перкали, обладающий скоростью 100 километров в час и максимальным потолком в 1500 метров? Одно дело - использование его для связи. Но в качестве бомбардировщика, да еще ночного...
      Однако уже первый опыт боевого применения По-2 показал, что эта верткая, легкая машина способна на многое. Посыпались с ночного неба на вражеские командные пункты бомбы, начали взлетать на воздух склады боеприпасов и горючего, застонала в ужасе немецкая пехота от изнурительных бомбардировок этого тихоходного и невидимого работяги. И понес самолет на своих легких крыльях буквально легенду о себе. Наша пехота ласково окрестила его "кукурузником", фашисты вначале звали пренебрежительно - "рус фанер". Впрочем, очень скоро они дали ему более солидное прозвище - "Иван ужасный" и "Железный Густав". Очевидно, имелась в виду загадочная для гитлеровцев неуязвимость По-2.
      Кстати, именно этот самолет и имел в виду генерал, когда говорил с выпускниками Мелитопольской авиашколы о возможной перемене профессии.
      Но это в будущем. А пока, же для многих из нас снова потянулись дни мучительного ожидания отправки на фронт. Правда, теперь уже в условиях 46-го запасного авиаполка.
      Жизнь летного состава представляла здесь нечто среднее между прохождением службы в какой-нибудь тыловой пехотной части и курсами: повышения квалификации авиаторов. Сюда съезжались летчики и штурманы самого пестрого, разношерстного состава. Это были и кадровые авиаторы с довоенной подготовкой, щеголявшие в темно-синих пилотках, и выпускники училищ военного времени, вроде нас, и даже летчики гражданской авиации. Вместе делили горечь ожидания и уже получившие боевое крещение в схватках с врагом воздушные асы, и зеленые юнцы, пока еще не нюхавшие пороха.
      Размеренная жизнь полка - учеба, немного полетов, хозяйственные работы, стояние в длиннющей очереди в столовой - порой как бы выходила из обычной колеи. Это происходило, как правило, в двух случаях: если случалось летное происшествие или в дни, когда в часть приезжали, как мы их называли, "купцы".
      Однажды, " примеру, в самых безобидных условиях, в ясную лунную ночь, на посадке умудрился разбить новенький По-2 младший лейтенант Круглов. Утром он стоял перед строем полка, понурив голову и безвольно опустив руки. Его поникшая фигура выражала стыд, раскаяние и ужас перед перспективой еще на месяцы остаться в запасном полку, И мы все в эти минуты больше думали не о том, что Круглов - виновник аварии и должен понести заслуженное наказание, нет. Мы сочувствовали ему в другой, более серьезной беде. Ведь дорога на фронт для младшего лейтенанта будет теперь надолго заказана. А что может быть горше этого?
      Командир полка, грузный, уже немолодой человек, тоже несший бремя своей работы в тылу как наказание, считавший дни, когда получит боевую часть на фронте, долго говорил о наших задачах, о доблести и самоотверженном труде советских людей, которые стараются дать больше самолетов фронту, вдруг подвел совершенно неожиданный итог своей речи:
      - А Круглов разбил самолет, еще пахнущий краской. Приказываю: младшего лейтенанта Круглова посадить под арест на десять суток. Инструктору затем принять от него зачеты, проверить технику пилотирования ночью. И через неделю... - Он посмотрел на притихший строй, на унылую фигуру Круглова и закончил: - ...Через неделю отправить на фронт, чтобы и духа его здесь не было!
      Мы все застыли в изумлении. А Круглов, не веря своим ушам, стоял, озираясь по сторонам. И потом широкая, благодарная улыбка засветилась на его ожившем лице.
      Мудрый был у нас командир. Он прекрасно понимал чувства и настроение летчика. К тому же ему уже было известно, что Круглов виноват в аварии лишь частично, больше повинна команда аэродромного обслуживания, и ему можно доверить машину и экипаж. Но для нас тогда это его решение показалось верхом воинского благородства.
      Однако наиболее значительными и важными были для нас дни, когда в полк приезжали "купцы" - командиры из боевых частей, отбиравшие летчиков для их пополнения. В эти дни очередь из столовой перемещалась к штабу полка, где приезжие колдовали над нашими личными делами. И хотя надежды попасть в поле их зрения для нас, сержантов, почти не было, мы тоже толкались среди жаждущих отправки на фронт, просили, шумели, требовали, умоляли взять нас хотя бы на заметку. Но предпочтение, естественно, отдавалось фронтовикам, а мы в ожидании приезда очередных "купцов" шли грузить дрова, стоять в бесконечных нарядах, заниматься строевой подготовкой и другими скудными тыловыми делами.
      Но однажды в полку появился веселый, энергичный капитан в коверкотовой гимнастерке и хромовых сапогах в гармошку. Он бродил по коридорам штаба, заглядывал в казармы, весело заговаривал с летчиками. И... не требовал личных дел. Мы сразу поняли, что это не совсем обычный "купец". Действительно, скоро поползли слухи, что капитан Карманов формирует эскадрилью для боевой работы под Сталинградом, делая при этом предпочтение... нам, сержантам. Неужели, правда?
      Да, это было правдой. Наконец-то повезло! Я тоже зачислен в эту эскадрилью!
      Ранним сентябрьским утром девятка По-2 взяла курс на юг, К Сталинграду, где в то время бушевало невиданное кровопролитнейшее сражение.
      Проплыли под крылом волжские города Ульяновск, Сызрань, Саратов, зеленые холмы Жигулей. И вот уже на горизонте, перечеркнув голубую даль, повисли два ядовито-черных столба дыма, Это в прифронтовом Камышине горели цистерны с нефтью. Здесь уже побывали фашистские бомбардировщики.
      Чем ближе город, тем шире и зловеще расползается над степью дым. Уже видны у его основания всполохи пламени, дожирающего сооружения речного порта. Ведущий прижал девятку почти к самой земле, прибавил скорость. Через несколько минут наши самолеты, совершив посадку на Камышинском аэродроме, были рассредоточены по его окраинам и: замаскированы.
      Аэродром тоже только что обработали "юнкерсы". Часть поля изрыта воронками, поодаль догорает истребитель И-16. В знойном неподвижном воздухе висит запах гари, раскаленного железа и тротила.
      От беззаботно-радостного настроения, не покидавшего нас во время всего полета над Волгой, не осталось и следа. Мы молча и сосредоточенно работаем у самолетов, затем роем неподалеку от них щели для укрытия.
      Незаметно подкрались сумерки. Сердце сжимается в предчувственной истоме: а вдруг этой ночью и начнем? Скорее бы!
      Но наш командир, капитан Карманов, поручив своему заместителю младшему лейтенанту Лебедеву руководство эскадрильей, надолго улетел в штаб фронта для, кок он выразился; согласования плана предстоящих боевых действий.
      Ждем. Проходит день, второй... Рядом, в тридцати минутах полета, насмерть стоит окутанный дымом пожарищ Сталинград. Гул сражения у волжской твердыни слышен за сотню километров. Сталинградское небо превратилось в арену ожесточенных воздушных схваток. И только мы по-прежнему пребываем в состоянии затянувшейся подготовки к боевым действиям. Нервничаем. Пока это проявляется у нас только в шутках, репликах. Аркадий Чернецкий, с первых дней захвативший среди нас своеобразное лидерство в юморе, как-то, глядя на строй наших бомбардировщиков, направляющихся к Сталинграду, совсем не весело роняет:
      - Порядочная авиация летает, а беспорядочная ждет указаний...
      Возвратился наконец из своего полета к начальству капитан Карманов. Собрал нас и сообщил, что эскадрилье поручено заниматься... связной работой. Опять не то! До чего же обидно!
      Но через несколько месяцев нам все-таки повезло: поступил приказ о расформировании нашей эскадрильи связи, а ее личный состав вместе с самолетами передавался в боевой полк ночных бомбардировщиков;
      Вот теперь-то, подумалось, для нас начнётся по-настоящему фронтовая жизнь, полная тревог и лишений, смертельной опасности .
      Но... В районе Сталинграда в ноябре - декабре 1942 года сложились довольно неблагоприятные метеоусловия. Поэтому нам, молодому пополнению полка, было приказано до поры охладить свой пыл и ждать более подходящих нашему уровню подготовки условий погоды.
      Но вот однажды... Еще днем узнал: в плановую таблицу боевых вылетов занесен и наш экипаж - лейтенант В. И. Лебедев и я, его штурман.
      Наконец-то!
      Как ни ждал этого момента, а он все-таки пришел неожиданно. Поначалу сильно заволновался. Гулко заколотилось сердце, стало вдруг жарко и как-то неуютно в меховом комбинезоне.
      Однако волнение улеглось, едва мы с Лебедевым начали готовить свой самолет к боевому вылету. А когда до него остались уже считанные минуты, к нам подошел командир эскадрильи старший лейтенант Н. В. Руднев и его штурман старшина Н. Г. Рачковский. Они были чем-то неуловимо похожи друг на друга оба крупные, степенные, широколицые.
      - Ну что, молодежь, готовы к первому боевому? - спросил Руднев.
      - Готовы, товарищ старший лейтенант, - ответил Лебедев.
      - Пойдете за нами, - деловито пояснил комэск, - с интервалом в десять минут. Будьте все время начеку. В случае еще большего ухудшения метеоусловий немедленно возвращайтесь домой. Понятно?
      - Так точно...
      - Через час, - вступает в разговор уже Рачковский, - на аэродроме будет работать прожектор в режиме светового маяка. Выходить от цели на него.
      - Понятно.
      - Ну и добро, - заключает инструктаж Руднев. Потом поочередно хлопает Лебедева и меня по плечу, подбадривает: - Все будет в порядке, ребята!
      И вот мы уже в воздухе. Еще до подхода к линии фронта слева впервые увидели темнеющую громаду разрушенного Сталинграда, во многих местах подсвеченную заревами пожарищ. Там, внизу, густо роились огненные трассы пулеметных очередей, пульсирующими всполохами частили осветительные ракеты. Израненный город жил и боролся.
      Через двадцать минут полета я уже распознал в темноте район нашей цели - северо-западную окраину поселка Городищи. На секунду даже мелькнула мысль: уж больно все складно у нас получается. И вышли на цель безошибочно, и фашисты почему-то молчат. К добру ли?
      Но вот у гитлеровцев, видимо, не выдержали нервы. По звуку мотора идущего где-то впереди нас самолета комэска с земли ударила одна зенитная установка, потом другая... Но Руднев все же прорвался к цели, точно сбросил свои бомбы и тут же отвалил.
      А мы пока еще на подходе. Идем ровно, ни на градус не отклоняясь от курса. И в этом, как вскоре оказалось, была наша главная ошибка - мы совершенно забыли о противозенитном маневре, за что были почти тут же наказаны,.
      ...Свесившись за борт, я уже хорошо видел, как в том месте, куда только что сбросил бомбы Руднев, разгораясь, потянулись вверх языки пламени. И тут ослепительная вспышка, сопровождаемая резким хлопком, заставила - меня отпрянуть, сжаться. Наш самолет вдруг качнулся, на мгновение будто бы замер на месте, а потом начал зарываться носом вниз. Потянуло гарью. Мотор зачихал.
      Лебедев все же выровнял машину. Но тут обнаружилось, что мы, запоздало маневрируя, довольно сильно отклонились от маршрута. Наша цель осталась далеко слева.
      - Вася, - кричу я Лебедеву, - разворачивайся влево. Курс сто двадцать!
      - Подожди малость. Мотор что-то плохо тянет, - глухо отвечает тот.
      Смотрю на стрелку высотомера. Она, подрагивая, медленно скользит влево.
      Падает высота!
      Вот уже до земли остается пятьсот метров, четыреста пятьдесят... А ведь нам еще минут пять надо выходить на цель. Сможем ли? Хватит ли высоты?
      Стрелка высотомера то скользит влево, то замирает на месте, а то вдруг начинает показывать хоть и медленный, но все же набор высоты. Это Лебедев упрямо борется за каждый ее метр.
      С трудом отгоняю от себя соблазн рвануть за бомбосбрасыватель и освободиться от бомб, которые сейчас, словно тяжелые якоря, тянут наш самолет к земле. Кстати, инструкцией такой вариант предусмотрен. В случае, если самолет поврежден над территорией, занятой противником. И вот сейчас...
      Нет, только без паники! Делай, штурман, свое прежнее дело.
      С земли снова начинают бить пулеметы. Но их трассы, скрещиваясь, вспарывают воздух где-то позади нашего самолета.
      Наконец опять вижу впереди свою цель. Но теперь она выглядит не так четко, как раньше. Ее контуры на глазах размываются, словно бы тают. Понимаю, что над Городищами резко ухудшается погода. Еще немного, и поселок скроется в непроглядной снежной пелене.
      - Боевой! - кричу Лебедеву. И тут же прошу, умоляю: - Вася, выдержи еще минуту!..
      Прошу, умоляю... Хотя и знаю, что тому неимоверно трудно удержать машину с барахлящим мотором в горизонтальном полете.
      И все-таки слышу в ответ глуховатый голос летчика:
      - Удержу... Работай спокойно. Сбросишь бомбы, сразу давай курс домой.
      По самолету в этот момент прошлась очередь крупнокалиберного пулемета. Сильнее прежнего забарахлил мотор. Но этого я уже не слышал, захваченный лишь одним желанием - предельно точно положить бомбы в цель!
      И положил! Два огненных всплеска разорвали ночную мглу как раз там, где находились вражеские артиллерийские позиции.
      ... Мотор окончательно смолк, когда наш самолет, выскочив наконец-то из пелены тумана, уже находился почти у самой земли.
      - Факелы! - крикнул мне Лебедев.
      Я быстро достал с пола кабины связку длинных факельных палок, сделанных по типу бенгальских огней, и стал, зажигая, швырять их за борт, чтобы облегчить летчику посадку. Но тут раздался удар, треск, самолет рывком подбросило вверх, потом снова вниз,.. Страшная сила швырнула меня лицом на приборную доску...
      Очнулся оттого, что по щекам, смешиваясь с кровью, поползли струйки талой воды. Открыл глаза. В кабине еще горел тусклый свет, жужал ротор гироскопа авиагоризонта. Работая что есть силы руками, головой, ногами, я разгреб снег и выбрался из-под перевернувшегося самолета.
      В передней кабине протяжно стонал Лебедев. Проломившийся центроплан, оказывается, придавил его к приборной доске, а ручка управления уперлась в грудь.
      Ударами рукоятки пистолета я пробил дыру в фанерном борту самолета и с трудом вытащил окровавленного летчика на снег. Вскоре Лебедев пришел в себя, даже сел и начал жадно хватать ртом снег. Потом внимательно посмотрел на самолет, перевел взгляд на меня и, глубоко вздохнув, сказал:
      Еще минута - и мне бы крышка... Где мы находимся?
      - К счастью, на нашей территории. От передовой километрах в пяти.
      - Ты цел? - поинтересовался Лебедев.
      - Руки-ноги целы, как видишь...
      - А у меня сильно болит грудь, - сказал младший лейтенант и закашлялся. На его губах показалась кровь.
      Я поддержал его голову и поднес ко рту еще немного снега.
      - Съешь, полегчает...
      Лебедев жадно проглотил еще несколько снежных комочков. Потом через силу улыбнулся и сказал:
      - Поздравляю, штурман, с первым боевым!
      - И тебя, Вася!..
      Итак, мы с Лебедевым остались, образно выражаясь, безлошадными. И теперь, подлечившись, с нетерпением ждали нового самолета.
      Но его все не присылали. И командир полка подполковник М. Н. Пушкарад временно определил нас в команду аэродромного обслуживания.
      А события тем временем шли своим чередом. Ночные бомбардировщики, как и вся наша авиация под Сталинградом, без дела не оставались. К тому времени здесь была успешно завершена блестящая стратегическая операция по окружению немецко-фашистских войск. В сталинградском котле оказалось более трехсот тысяч гитлеровских солдат и офицеров. Войска внешнего фронта окружения, созданного советским командованием, одновременно гнали фашистов на запад.
      Теперь у врага единственным средством снабжения окруженных войск боеприпасами и продовольствием стала транспортная авиация. Его самолеты Ю-52 и "Кондор" под прикрытием истребителей, а чаще всего без них, потянулись к заснеженным полевым аэродромам внутри котла. В связи с этим перед нашей авиацией четко вырисовывались две главные задачи: продолжать круглосуточную изнуряющую бомбардировку окруженных войск и разрушить воздушный мост, протянутый к ним из районов Ростова и Ворошиловграда.
      Задачи эти были чрезвычайной сложности. Попавшая в котел 6-я немецко-фашистская армия, подбадриваемая Гитлером, продолжала ожесточенное сопротивление. Зенитные средства гитлеровцев, сосредоточенные в компактных группировках у аэродромов, представляли собой еще довольно серьезную преграду для наших самолетов. Ко всему прочему над сталинградскими степями снова потянулась низкая, почти до земли, облачность, опустились фронтальные туманы, повалил снег, температура воздуха упала до минус 35-40 градусов.
      В этих условиях резко снизились боевые возможности скоростной авиации, но зато возросло значение неприхотливого По-2' с его двигателем воздушного охлаждения, не боящимся морозов, с малой скоростью и хорошей маневренностью, способного работать практически с любого мало-мальски приспособленного к полетам клочка земли.
      Наш 970-й ночной бомбардировочный авиаполк действовал теперь с полевого аэродрома Бойкие Дворики, расположенного в двадцати километрах от линии фронта. Это был открытый всем ветрам промерзший участок степи, по границам которого в беспорядке чернело несколько длинных прокопченных сараев и саманных домиков. Перед нами по-прежнему стояла задача - каждую ночь уничтожать вражеские штабы, узлы связи, склады боеприпасов и горючего, блокировать аэродромы, выгонять гитлеровцев из теплых домов на мороз, в окопы и овраги, не давая им покоя и сна, изматывать, подавлять волю к сопротивлению.
      Перед нами... Мы ведь с младшим лейтенантом Лебедевым живем теперь, если так можно выразиться, чужой жизнью. Наши боевые друзья летают, а мы...
      Вот и сейчас аэродром до предела наполнен звуками трудной боевой работы. Поминутно взлетают и садятся самолеты. Их легкие тени, словно призраки, со стрекотом проносятся над летным полем, рулят после посадки к местам заправки, поднимая винтами облака снежной пыли.
      На взлетно-посадочной полосе расставлены железные бочки, до краев наполненные ветошью, обильно смоченной соляровым маслом. Одна из них ограничивает полосу приземления, другая отмечает место посадки, а третья служит ориентиром для взлета. Ветер яростно рвет из бочек космы пламени, даже в темноте видна густая черная копоть, стелющаяся над землей.
      Необычен вид у работающих у самолетов людей. Пронизывающий ветер и сорокаградусный мороз заставляют надевать на себя все, что можно. Как говорили тогда, "всю арматурную карточку". Поэтому фигуры техников и оружейников раздуваются до невероятных размеров, приобретая порой некоторое сходство с ходячими тумбами. Летчики, например, кроме простого и теплого белья перед полетами надевали шерстяной свитер, ватные стеганые брюки и куртку, меховой комбинезон. На ноги - шерстяные и меховые носки, унты! На голову - два подшлемника, меховой шлем, а лицо закрывали кротовой меховой маской с очками. И все-таки в полете, защищенные от встречного воздушного потока всего лишь тонким целлулоидным козырьком, мы жестоко мерзли. И только неукротимая ненависть к врагу да молодость позволяли на равных сражаться со стужей, бессонницей, усталостью, из ночи в ночь наращивая удары по фашистам.
      Мы сидим в штабе полка, который размещается в обычной армейской палатке. Здесь стол, несколько скамеек. Гудит раскаленная докрасна печь, сделанная из железной бочки. На столе карты, штабные документы. Две артиллерийские гильзы, сплющенные с одного конца, бросают, слабый колеблющийся свет на лица людей.
      У начальника штаба капитана В. А. Шестакова валит изо рта пар. Он то и дело подносит к губам дубеющие от холода пальцы и шумно выдыхает на них теплый воздух.
      Почти через равные промежутки времени гремит оледенелый входной полог и перед столом предстает огромная заиндевевшая фигура летчика или штурмана, прибывшего с докладам о результатах очередного боевого вылета. Такая ритмичность - хороший признак, свидетельство того, что конвейер самолетов, к цели и обратно действует бесперебойно.
      Пока идет доклад, уточняется объект последующего удара, механик и оружейники готовят машину к вылету. Две сизые от мороза чушки стокилограммовых бомб занимают свое место под плоскостью, в баки ручным насосом заливается бензин, затем механик ощупывает еще теплый мотор, рулевые тяги, расчалки, колеса: нет ли осколочных или пулевых повреждении. Дырки в перкалевой обшивке не в счет, потерпят до утра.
      ...Свой самолет вместе с механиком перед вылетом тщательно осматривают летчик Полищук и штурман Шубко.
      - Ну, как там фашист, товарищ командир? - спрашивает механик, улыбаясь измазанным копотью лицом.
      - А что фашист? Сидит в земле, зарылся, как крот. А мы его потихоньку выковыриваем оттуда. Огрызается, но не особенно охотно. Замерз, видно. Тяги моторные проверил?
      - Проверил, - отвечает механик. - Говорите, не особенно охотно огрызается?.. А одну тягу даже заменить пришлось, на волоске держалась. Не иначе как осколком полоснуло.
      Полищук от неожиданности распрямляется, некоторое время молча смотрит на механика.
      - Закурить есть? - спрашивает он вдруг севшим голосом.
      - Закурить-то есть, да не закуришь. Ветер не дает. К тому же пальцы не гнутся.
      - Спасибо, Иван, - просто говорит Полищук.
      - Не за что, товарищ командир. Бейте его, гада, покрепче! Полищук берется за борт кабины, но вдруг снова оборачивается к механику:
      - Как же ты разглядел, что тяга перебита?
      - А я не гляжу. Я щупаю, товарищ командир.
      - Голыми пальцами?
      - Голыми. А иначе не найдешь ее, окаянную...
      - Кого?
      - Да все ту же неисправность, чтоб ей пусто было.
      - Пальцы сильно поморозил? - спрашивает летчик.
      - Есть малость. Отогрею. Бинтиком еще раз перевяжу, и порядок, заживут до свадьбы.
      В темноте не видно глаз Полищука. Но по всему чувствуется, что он признателен механику за самоотверженный труд и мужество.
      В это время у самолета возникает фигура посыльного. Он едва переводит дыхание от быстрого бега.
      - Сержант Полищук, с экипажем к командиру!
      В штабной палатке толчея. Сидят на скамейках, стоят вдоль брезентовых стен летчики и штурманы! Курят, перебрасываются словами, ждут. Здесь кроме нас с Лебедевым - Руднев, Рачковский, Раскостов, Пархатов, Резепин, Щербаков, Шульга, Трофимов. Еркин, Ермаков, Панасенко. Все опытные воздушные бойцы, за плечами которых не один десяток ночных вылетов.
      - Товарищи летчики, - говорит представитель штаба армии, высокий полковник в полушубке, перетянутом желтыми ремнями, - воздушная обстановка над котлом резко изменилась. По донесениям наземной разведки и по вашим докладам видно, что противник усилил интенсивность полетов транспортных самолетов к своим окруженным войскам. Особенно активно за последние сутки стал действовать аэродром Большая Россошка. - Полковник внимательно оглядел притихших летчиков, сделал паузу и продолжил: - Слушайте приказ командующего шестнадцатой воздушной армией генерал-майора авиации Руденко.
      Из лаконичных фраз приказа вырисовывается задача - блокировать аэродром Большая Россошка, уничтожать транспортные самолеты врага, бить по взлетно-посадочной полосе, сорвать его воздушные перевозки.
      - Учтите, товарищи, - говорит в заключение полковник, - условия погоды над Россошкой исключают применение штурмовиков и обычных бомбардировщиков. Вся надежда на вас. Действиями вашей двести семьдесят первой дивизии и полка интересуется командующий Донским фронтом генерал-лейтенант Рокоссовский...
      Полищук и штурман Шубко вновь у своего самолета. Вокруг него, греясь, пляшет механик Иван Семенихин, размахивает забинтованной рукой. Экипаж занимает свои места. Причем делается это не без помощи механика и оружейников, которые с силой втискивают летчика и штурмана в маленькие фанерные кабины. Едва По-2 оторвался от земли, все вокруг исчезло, как будто растворилось в белесой непроницаемой мгле. Видимости никакой. Лишь вертикально под собой можно порой различить резкие извилистые балки, поросшие кустарником. Но скоро и они пропадают.
      - Веду по "пионеру", - слышит Шубко голос летчика, - следи за курсом. Будем набирать высоту.
      Переговорное устройство, установленное тогда на По-2, сейчас может вызвать лишь улыбку. Но в то время оно надежно служило экипажу и, что самое главное, никогда не отказывало. Это были два резиновых шланга, на одном конце которых закреплялась жестяная воронка, куда нужно было говорить. Другой конец шлангов заканчивался металлической трубкой, вставляемой посредством резиновых шайб в шлем напротив уха летчика и штурмана. По шлангам и шли все переговоры. Зазевавшись, можно было случайно подставить воронку навстречу воздушному потоку, и тогда тот, кто слушал, яростно рвал шланг из своего шлема, пытаясь избавиться от грохота и свиста, которые начинали терзать ушную раковину,
      ...Высота 600 метров. По расчетам, внизу должна быть линия фронта - Так оно и есть. Сквозь туманную дымку чуть в стороне от самолета на мгновение показалось пульсирующее пятно осветительной ракеты.
      Теперь некоторое время придется лететь почти параллельно линии фронта. А это опасно. Шальной снаряд, пущенный наугад, по звуку мотора, вполне может угодить в самолет.
      ... Но вот Полищук поворачивает машину влево, углубляясь на территорию, занятую противником. Здесь уже можно чувствовать себя относительно спокойно. Замерзшие гитлеровские вояки наверняка забрались в свои норы и ничего не слышат.
      Вошли в заданный район. Мучает мысль, как найти вражеский аэродром в этой туманной снежной кутерьме. Со всех сторон самолет, словно ватой, обложен облаками, по ветровому козырьку сечет снег.
      - Снижайся! - кричит Шубко. - Под облаками зайдем на цель с запада.
      Полищук согласно кивает головой. Голубые огни из выхлопных патрубков становятся короче. Самолет плавно идет к земле.
      Стрелка высотомера медленно скользит влево и замирает на отметке 400 метров. Земли по-прежнему не видно. Шубко совсем забыл, что минуту назад дрожал от холода. Теперь ему жарко. Где-то рядом крупный вражеский аэродром, защищенный зенитной артиллерией и прожекторами. Гитлеровцы знают, что от его сохранности во многом зависит их жизнь. Потому-то они так остервенело и защищают Большую Россошку.
      Но Полищук и Шубко в эти минуты не думают об опасности. Главное для них - выполнить боевое задание, пробиться к цели и нанести точный удар по врагу.

  • Страницы:
    1, 2