Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Книга-1: Третий Глаз

ModernLib.Net / Эзотерика / Рампа Лобсанг / Книга-1: Третий Глаз - Чтение (стр. 4)
Автор: Рампа Лобсанг
Жанр: Эзотерика

 

 


Шло время, и снова ныли суставы, и снова я не смел шевельнуться. Одно малейшее движение – и меня вышибут за ворота, а идти мне некуда. Отец совершенно четко дал понять, что если меня не примут в монастыре, то и домой он меня не пустит. Маленькими группами из различных помещений выходили монахи, занятые своими загадочными делами. По территории монастыря сновали мальчишки, иногда ударом ноги швыряя в мою сторону кучу пыли и мелких камешков, а иногда отпуская по моему адресу ехидное словцо. Поскольку я ни на что не отвечал, они скоро оставляли меня в покое и уходили на поиски более общительных жертв. Постепенно начинало темнеть. Зажигались масляные лампы. И вот уже снова меня освещал только рассеянный свет звезд, луна в это время года появляется поздно.

У нас есть пословица: молодая луна не ходит быстро.

Мне вдруг стало дурно от страха: а что если про меня забыли? Или решили совсем оставить без пищи, для испытания? Я просидел без движения целый день, от голода чуть не потерял сознание. Вдруг послышался шум. Я даже задрожал и чуть не вскочил на ноги. Какой-то темный ком двигался в моем направлении. Увы! Это оказался большой черный бульдог, тащивший что-то в зубах. Не обратив на меня никакого внимания, он последовал дальше по своим ночным делам. Его нисколько не волновало мое злополучное положение. Вспыхнувшая было надежда угасла. Я чуть не расплакался. Чтобы не поддаться этой минутной слабости, я стал думать о том, что так ведут себя только девчонки да глупые женщины.

Наконец я услышал шаги старика. На этот раз он посмотрел на меня с большей теплотой.

– Я принес тебе пить и есть, сын мой. Но испытания твои не кончились. Завтра последний день. Будь особенно внимателен, не двигайся. Многие не выдерживают к одиннадцатому часу третьего дня.

И монах удалился. Пока он говорил, я выпил чай и переложил тсампу в свою миску. Теперь я снова улегся на землю, но не почувствовал никакого облегчения по сравнению с прошлой ночью. Я думал о несправедливости всей этой затеи; я не хотел быть никаким монахом никакой секты, ни высшего, ни низшего ранга! Я невольно сравнивал себя с навьюченным животным, которое гонят в горах над пропастью, не давая передохнуть. С этой мыслью я заснул.

На следующий, третий день, приняв позу созерцания, я почувствовал ужасную слабость. Голова гудела, я начал постепенно глохнуть. Монастырь казался мне беспорядочным нагромождением зданий, построек, монахов, плывущих в мареве тумана. В глазах все мелькало. Отчаянным усилием воли я поборол приступ головокружения. Мысль о том, что я не выдержу испытания, повергла меня в ужас: это после всех-то мучений! У меня было такое ощущение, что камни, на которых я сидел, превратились в лезвия ножей и воткнулись в самые больные места.

В какой-то миг просветления я утешил себя мыслью, что я не наседка, которой приходится сидеть на яйцах значительно дольше. Солнце застыло на месте. День, казалось, никогда не кончится. Но вот начало темнеть. Поднявшийся вечерний ветер стал играть пером, которое обронила пролетавшая птица. Снова один за другим зажигались в окнах огоньки масляных ламп.

«Лучше всего мне умереть сегодня ночью, – подумал я. – Все равно больше я не вынесу».

И в это мгновение в дверях показалась высокая фигура регента.

– Иди сюда, мальчик! – крикнул он.

Я попытался встать, но не смог – мои ноги затекли, и я ткнулся носом в землю.

– Если ты хочешь отдохнуть, то можешь провести здесь еще ночь, – сказал регент. – Я не могу больше ждать.

Я быстро подхватил свой узел и направился, пошатываясь, к регенту.

– Входи, – сказал он мне. – Примешь участие в вечерней службе, а завтра утром придешь ко мне.

Внутри было тепло и приятно пахло. Обостренное чувство голода подсказывало мне, что где-то недалеко находится пища. Я устремился за группой, шедшей куда-то направо. Пища, пища – тсампа и чай с маслом! Я пробирался к первому ряду, как будто учился этому всю жизнь.

Монахи пытались поймать меня за косу, когда я на четвереньках проскальзывал у них между ног, но тщетно – я хотел есть, и ничто не могло остановить меня.

Немного подкрепившись, я пошел за монахами в храм на вечернюю службу. Усталость валила с ног; я не понимал, что происходит вокруг. К счастью, никто на меня не обращал внимания. Когда монахи стали выходить гуськом из храма, я опустился на пол около огромной колонны, положил голову на узелок со сменным платьем и заснул.

Я проснулся от резкого удара – мне показалось, что у меня треснул череп, – и услышал голоса:

– Новичок! Из благородных!

– А ну вставай!

– Дайте-ка ему как следует!

Один из монастырских учеников размахивал моим сменным платьем, которое выдернул у меня из-под головы, другой примерял мои сапоги. Горячая тсампа, мягкая и влажная, залепила мне лицо, я ничего не видел. Со всех сторон на меня сыпался град ударов кулаками и ногами. Я не защищался. Наверное, это испытание на послушание, подумал я. В соответствии с Шестнадцатым Законом: «Выноси страдания и несчастья с терпением и безропотно».

Внезапно раздался громкий голос:

– Что здесь происходит?! И тут же испуганный шепот: – Ох, опять этот старый мешок с костями. Сейчас он нам задаст! Я пытался соскрести с лица тсампу, залепившую глаза. В эту минуту надо мной наклонился регент и, потянув за косу, поставил меня на ноги:

– Мокрая курица! Тряпка! Это ты – будущий руководитель?! Получай! И еще!

И снова на меня посыпался град ударов.

– Бездельник! Слюнтяй! Даже защититься не можешь!

Колотушкам, казалось, не будет конца. Но тут я вспомнил прощальные слова Тзу: «Выполняй как следует свой долги не забывай того, чему я тебя научил».

Почти инстинктивно я принял бойцовскую стойку и сделал легкий выпад с применением одного из приемов, которым обучил меня Тзу. Застигнутый врасплох регент охнул от боли, перелетел через мою голову, пропахал носом каменный пол и звонко стукнулся головой о колонну. «Теперь не миновать мне смерти, – мелькнула мысль. – Вот и конец всем моим страданиям». Мне показалось, что весь мир остановился. Послушники онемели и не двигались, даже дышать перестали. Раздалось рычание: высокий костлявый монах вскочил на ноги. Он был похож на самого черта. Из носа у него шла кровь, но рычал он не от боли – он хохотал!

– А-а-а! Так ты бойцовский петух? Или крыса, загнанная в угол? Ну, это мы сейчас узнаем!

Он повернулся к рослому мальчику лет четырнадцати и сделал ему знак:

– Нгаванг, ты главный верзила в этом монастыре. Покажи-ка нам, кто лучше в драке – сын погонщика или сын князя?

Впервые в жизни я был благодарен Тзу, старому монаху-полицейскому. В молодости он специализировался по тибетской борьбе и даже был чемпионом провинции Кам. Он передал мне, как сам говорил, «все, что знал». Мне уже приходилось и раньше бороться с мужчинами, и не без пользы: я усвоил кое-что из науки, в которой сила и возраст не имеют решающего значения. А поскольку от этой драки зависело мое будущее, я почувствовал себя лишь более отчаянным.

Нгаванг был силен и хорошо сложен, но гибкости в движениях ему не хватало. Сразу видно было, что он привык к обычным потасовкам, в которых выезжал за счет своей силы. Он бросился на меня с кулаками, решив сразу же подавить мое сопротивление. Я не испугался, сделал шаг в сторону и неуловимым движением подкрутил Нгавангу руку. Ноги у него разъехались, и, падая, он ударился головой о каменный пол. С минуту Нгаванг лежал «на ковре» и стонал, затем резко вскочил и снова бросился на меня. Я применил прием с падением на пол и в тот момент, когда он оказался надо мной, захватил его за ногу и сделал подкрутку. На этот раз мой соперник показал «солнышко» и упал на левое плечо, но не успокоился. Он благоразумно откатился от меня, снова вскочил, ухватился за цепь тяжелого кадила и стал раскручивать его над головой. От этого тяжелого, неудобного оружия было легко уклониться. Я шагнул вперед, поднырнул под руки Нгаванга, которыми он размахивал, как цепями, и ткнул пальцем ему в шейную ямку под кадыком, как учил меня Тзу. Нгаванг грохнулся на пол подобно камню во время горного обвала. Его парализованные пальцы не удержали цепь, и кадило со звоном и треском покатилось по полу прямо на послушников и монахов, наблюдавших за дракой. Нгаванг оставался без сознания добрых полчаса. Такое «прикосновение» иногда применяют для отделения духа от тела перед астральным путешествием и в некоторых других процедурах.


Регент приблизился ко мне, хлопнул меня по плечу так, что теперь я едва не полетел на пол, и произнес нечто несусветное:

– Мальчик, да ты мужчина!

Мой ответ был исключительно дерзок.

– В таком случае я заслужил, чтобы меня накормили, мой отец, а то мне только зубы заговаривают.

– Мой мальчик, – ответил регент, – ешь и пей, сколько влезет. А потом ты скажешь одному из этих хулиганов – ты теперь у них будешь за главного, – чтобы он проводил тебя ко мне.

В эту минуту подошел старик монах, приносивший мне пищу во время испытания.

– Мой сын, ты показал настоящую ловкость. Нгаванг затерроризировал всех учеников. Теперь ты займешь его место, но пусть доброта и сострадание руководят твоими решениями. Ты хорошо воспитан. Употреби свои знания на добро и не поддавайся недостойному влиянию. А сейчас следуй за мной, я дам тебе есть и пить. Когда я вошел в комнату регента, он встретил меня дружелюбно:

– Садись, мой мальчик, садись. Посмотрим, так ли ты умен, как крепок физически. Будь внимателен, я попытаюсь тебя «поймать».

Он задавал мне массу вопросов, на которые я отвечал устно и письменно. Шесть часов мы восседали на подушках друг против друга. Наконец он сказал, что доволен мной. У меня было такое ощущение, будто я превратился в плохо выдубленную шкуру яка, тяжелую и дряблую. Регент поднялся на ноги:

– А теперь следуй за мной. Я хочу представить тебя отцу-настоятелю. Это исключительная честь, и ты скоро поймешь почему. Пойдем!

Я шел за ним по широким коридорам, через молельни, внутренние храмы, классные комнаты. Винтовая лестница. Еще один зигзагообразный коридор, мимо Зала Богов и хранилища лекарственных трав. Еще одна лестница. Наконец мы очутились на огромной плоской крыше монастыря – именно здесь находился дом отца-настоятеля. Войдя в золоченую дверь, мы увидели Символ Медицины и золотую статую Будды; за ними располагалась личная комната отца-настоятеля.

– Кланяйся, мой мальчик, – сказал мне регент, – и делай все как я. Отец, этот мальчик – Тьюзди Лобсанг Рампа.

С этими словами регент сделал три поклона, после чего распростерся на полу ниц. С замиранием сердца то же сделал и я.

Отец-настоятель бесстрастно окинул нас взором и произнес:

– Садитесь.

Мы разместились на подушках, по-тибетски скрестив ноги.

Отец-настоятель долго молча изучал меня. Затем он сказал:

– Тьюзди Лобсанг Рампа, я знаю все, что касается тебя. Я знаю все, что предсказано тебе. Твое испытание на выносливость было суровым, но разумным. Ты поймешь это через несколько лет. Но сейчас знай, что среди тысяч монахов есть только один, избранный для свершений высшего порядка, только один, способный достичь полного развития. Удел других – выполнять обычный повседневный долг. Это ремесленники; это те, кто перебирает четки и не задумывается, зачем он это делает. В них у нас недостатка нет. Нам не хватает тех, кто будет хранить наши знания, когда чужеродная чума наводнит нашу родину. Ты получишь специальное образование, хорошее образование. Твои знания будут обширнее тех, какие приобретает обычный лама за всю жизнь. Твой Путь будет усеян терниями и иногда невыносимо труден. Ясновидение приходит через огромную боль, а астральные путешествия требуют чрезвычайного напряжения всех нервов и твердой, как скала, решимости.

Я слушал внимательно, стараясь не пропустить ни единого слова. Все это представлялось мне слишком трудным. Где мне взять столько сил! Тем временем отец-настоятель продолжал:

– У нас ты будешь изучать медицину и астрологию. Мы сделаем для тебя все от нас зависящее. Ты также будешь обучен эзотерическим искусствам. Твой путь предначертан, Тьюзди Лобсанг Рампа. И хотя тебе исполнилось только семь лет, я разговариваю с тобой как со взрослым, ибо ты образован и воспитан под стать взрослому.

Он слегка наклонил голову, и регент поднялся, отвешивая глубокий поклон. Я последовал его примеру. Мы вышли. Только в своей келье регент нарушил молчание:

– Мой мальчик, все твои занятия будут нелегкими, но мы тебе поможем во всем, что в наших силах. А сейчас следуй за мной, тебе необходимо побрить голову.

В Тибете при вступлении в монашеский орден мальчику бреют голову, оставляя лишь маленький клочок волос. После присвоения ему духовного имени и отказа от прежнего сбривается и этот клочок. Но я вернусь к этому позднее.

Регент повел меня по круговому коридору и привел в небольшую комнату, служившую цирюльней. Меня усадили на пол.

– Там-Шо, побрей мальчику голову. Именного клочка не оставляй, он получит духовное имя сегодня же. Подошел Там-Шо, взял меня за косу и задрал ее вверх.

– Ай-ай-ай, мой мальчик, какая роскошная коса, какая умащенная, какая ухоженная! Какое удовольствие отрезать ее!

Он принес откуда-то огромные ножницы, похожие на те, которыми наши слуги орудовали в саду.

– Эй, Тиш, – крикнул он, – подержи-ка за конец эту веревку.

Подошел Тиш, помощник, и схватил меня за косу так, что я подскочил. Высунув язык, Там-Шо принялся за работу. Ножницы были изрядно тупыми. Беззлобно ворча, он кое-как справился с моей косой. Но это было только начало. Помощник принес миску с такой горячей водой, что, когда он выплеснул ее мне на голову, я взвился от боли.

– Что-то не так? – спросил меня цирюльник. – Кажется, я тебя ошпарил?

– Да, – ответил я.

– Не обращай внимания, это поможет бритью! – заметил он, беря в руки треугольную бритву, какими в нашем доме скребли полы.

Прошла еще одна вечность, наполненная мучениями, и наконец на голове моей не осталось ни волоска.

– Пойдем, – сказал регент. Он отвел меня в какую-то комнату и достал большую книгу. – Теперь посмотрим, как мы отныне будем тебя звать… Ага, вот и твое имя: Йца-Миг-Дмар Лах-лу.

(Однако здесь, в этой книге, я и впредь буду пользоваться именем Тьюзди Лобсанг Рампа, более простым для читателя.)

Затем меня привели в класс. Я чувствовал себя как только что снесенное яйцо. Поскольку дома я получил хорошее образование, то мой уровень оценили выше среднего и определили меня в один класс со старшими учениками – семнадцатилетними юношами. Я почувствовал себя карликом среди великанов. Эти послушники не видели, какую трепку я задал Нгавангу, но они и не приставали ко мне, за исключением одного высокого и довольно глупого парня. Он подошел ко мне сзади и положил свои грязные ручищи на мою бритую голову. Мне ничего не оставалось, как и его проучить. Тремя пальцами я нанес ему резкий удар под мышку. Он заорал от боли. Да, Тзу оказался великолепным учителем. Вскоре мне стало известно, что все инструкторы по тибетской борьбе хорошо знают Тзу и считают его лучшим в Тибете мастером. После этого случая ребята оставили меня в покое. А учитель, стоявший в тот момент к нам спиной, но быстро сообразивший, в чем дело, хохотал так, что отпустил нас с урока раньше времени.

Была почти половина девятого вечера, оставалось 45 свободных минут до вечерней службы, начинавшейся в 9: 15. Но радоваться мне пришлось недолго. Когда мы выходили из лекционного зала, один лама знаком подозвал меня. Я приблизился к нему.

– Следуй за мной, – сказал он.

Я повиновался, недоумевая, что еще может меня ожидать. Мы вошли в класс музыки, где собрались двадцать мальчиков, таких же, как и я, новичков. Трое музыкантов начали играть: один на барабане, другой на рожке, третий на серебряной трубе.

– А вы будете петь, – сказал лама, – мне нужно подобрать голоса для хора.

Музыканты играли знакомую мелодию, которую все умели петь. Все выше поднимались голоса, все выше поднимались брови у преподавателя. Сначала на его лице можно было прочитать удивление, затем оно сменилось острой болью. Наконец он поднял руки в знак отчаяния.

– Прекратите! Прекратите! – закричал он. – Даже боги не смогут выдержать такой пытки. Давайте сначала, и будьте более внимательны.

Мы начали снова, но он опять остановил нас. На этот раз учитель подошел ко мне.

– Олух! – сказал он. – Ты, кажется, смеешь шутить со мной?! Сейчас музыканты снова начнут играть, а ты будешь петь один, если не хочешь петь со всеми вместе.

И снова заиграла музыка. Я запел. Петь пришлось недолго. Учитель музыки замахал передо мной трясущимися руками:

– Тьюзди Лобсанг, музыка не входит в список твоих талантов. Ни разу еще – а я вот уже пятьдесят пять лет преподаю здесь – мне не приходилось слушать человека, у которого столь начисто отсутствовал бы слух. Ты фальшивишь невыносимо. В храме ты будешь нем, как рыба, чтобы не портить службу. Малыш, не пой больше никогда. На время уроков музыки пусть для тебя найдут другие занятия. А сейчас прочь с глаз моих, вандал! Пришлось уйти.


Я бродил без цели, пока трубы не возвестили час последней службы. А вчера вечером… Боже милостивый, да ведь только вчера вечером меня приняли в монастырь! Мне же казалось, что я здесь нахожусь уже целую вечность. Я ходил как во сне, пока не почувствовал, что проголодался. Это, вероятно, было к лучшему, иначе, будь я сыт, я бы уснул. Кто-то сгреб меня за плащ, и я взлетел в воздух: огромный, добродушного вида лама посадил меня на свои широкие плечи.

– Пойдем, малыш, ты опаздываешь к службе и можешь навлечь на себя немилость. За опоздание лишают ужина, а это совсем некстати, когда брюхо пустое, как барабан!

На плечах он внес меня в храм. Заняв место на подушках позади послушников, лама усадил меня напротив себя.

– Следи за мной и повторяй все, что делаю я. Только когда я начну петь, ты уж помалкивай. Ха-ха-ха!

Как я был признателен ему за помощь! До сих пор мало кто проявлял ко мне доброту; домашнее воспитание и образование внедрялось в меня, главным образом, палкой и криком.

Кажется, я таки уснул, потому что очнулся, когда служба уже закончилась, и большой лама нес меня на руках в столовую. Там он поставил передо мной чай, тсампу и вареные овощи.

– Ешь, малыш, и в постель! Я покажу тебе твою комнату. Сегодня ты имеешь право спать до пяти часов утра. А когда проснешься, приходи ко мне.

Это были последние слова, услышанные мной до пробуждения в пять часов. Разбудил меня, с трудом, один из послушников-учеников, проявивший еще накануне свое дружеское расположение ко мне. Я обнаружил, что спал на трех подушках в большой комнате.

– Лама Мингьяр Дондуп прислал меня сюда, чтобы разбудить тебя в пять часов, – сказал он.

Я поднялся, сложил подушки у стены, как это делали другие ученики. В комнате уже никого не было.

– Поторопись, – сказал мне мой товарищ. – После завтрака я должен отвести тебя к ламе Мингьяру Дондупу.

Я чувствовал себя лучше. Не настолько, конечно, чтобы полюбить монастырь и жаждать в нем остаться. Но выбора у меня не было. В лучшем случае я мог рассчитывать лишь на то, чтобы пореже попадать во всякие истории. За завтраком нас приветствовал лектор отрывком из «Канджура», который он прочитал монотонным голосом. «Канджур» – буддистское священное писание – насчитывает 112 томов. Лектор, очевидно, заметил, что я о чем-то задумался, и резко прервал мои мысли:

– Ну ты, новичок, что я только что сказал? Быстро отвечай! Не раздумывая ни секунды, я отчетливо проговорил:

– Вы сказали, мой отец, что этот ребенок меня не слушает. Вот я его сейчас и поймаю!

Мой ответ вызвал оживление среди учеников и спас меня от наказания за невнимательность. Лектор улыбнулся – редкое исключение – и объяснил, что он просил повторить сказанное им из Священного писания, но «на сей раз уж так и быть».

Во время каждой трапезы перед нами на кафедру поднимался один из лекторов и читал отрывки из Священного писания. Монахам не разрешалось ни разговаривать за едой, ни думать о еде. Священное писание и познания должны усваиваться вместе с пищей. Мы сидели на подушках за столом высотой около полуметра. Во время еды строго запрещалось класть локти на стол.

В Шакпори дисциплина была поистине железной. В переводе Шакпори означает «Железная гора». В большинстве монастырей дисциплина куда слабее, хуже поставлена и организационная работа. Монахи могут по своему усмотрению либо трудиться, либо бездельничать. Один монах из тысячи работает в поте лица, чтобы получить звание ламы. Лама означает «высший». Ламой может стать тот, кто не жалеет себя в труде и учебе. В Шакпори же, повторяю, дисциплина отличалась особой строгостью. Из нас готовили специалистов, лидеров нашего класса, для нас порядок и образование были превыше всего. Нам не разрешалось носить обычное белое платье послушников. Мы, как и монахи, носили красно-коричневые платья. У нас были и слуги – те же монахи, но им вменялось в обязанность вести монастырский быт и хозяйство. Мы должны были по очереди выполнять и грязную работу, чтобы никого слишком не заносило в гордыню и самомнение. Мы должны были всегда помнить старые буддистские заповеди: «Будь примером. Делай только хорошее. Никогда не делай зла ближнему». В этом – квинтэссенция учения Будды.

Наш отец-настоятель лама Шам-Па-Ла был строг, как и мой родной отец. Он требовал абсолютного послушания. Одной из любимых его поговорок была такая: «Чтение и письменная работа открывают врата ко всем высшим качествам». И ради этого нам приходилось-таки изрядно работать.

ГЛАВА 5 ЧЕЛА

Наш «день» в Шакпори начинался в полночь. По звукам труб, возвещавшим полночь и отзывавшимся эхом во всех закоулках, мы вставали, выравнивали, полусонные, наши постельные подушки, отыскивали в темноте свои платья. Мы спали голыми, как это обычно практикуется в Тибете, где притворная скромность не в почете. Одевшись и засунув за пазуху нехитрый скарб – «все свое унося с собой», – мы с адским грохотом спускались по лестницам; что и говорить – хорошее настроение и бодрое расположение духа в такой час редко кого посещает. Одна из наших заповедей гласит: «Лучше мирно спать, чем сидеть в позе Будды и молиться в гневе». По этому поводу я часто спрашивал: отчего наши души не оставляют в покое? Эти полуночные бдения приводят меня в ярость! Но никто не мог дать мне вразумительный ответ, и приходилось вместе со всеми отправляться в зал молитвы. Там горело бесчисленное множество масляных светильников, свет их едва пробивал облака курений, поднимавшихся от кадильниц. В этом зыбком свете, среди подвижных теней гигантские священные статуи казались живыми – они как будто кланялись и раскачивались в такт нашему пению.

Сотни монахов и послушников сидели скрестив ноги на подушках, разложенных рядами от одного конца зала до другого. Молящиеся располагались парами, лицом друг к другу. Мы пели гимны и священные псалмы, выбирая специальные тональности, – на Востоке хорошо знают, что голос обладает силой. Если одна музыкальная нота может разбить стекло, то некоторые аккорды обладают метафизической силой. Мы читали также священную книгу «Канджур». Это было впечатляющее зрелище: сотни монахов в кроваво-красных платьях с золотистыми накидками пели, раскачиваясь и кланяясь в такт серебряным трелям колокольчиков и рокоту барабанов. Голубые облака ароматного дыма окутывали колени божеств и венцами поднимались над их головами. Время от времени из-за этого странного освещения не одному из нас вдруг начинало казаться, что та или другая статуя пристально смотрит прямо на него.

Служба длилась около часа. Затем мы расходились по своим комнатам и спали до 4 часов. Новая служба начиналась в 4:15. В 5 часов у нас был первый завтрак из тсампы и чая с маслом; на протяжении всего завтрака мы внимали монотонному голосу лектора. Рядом с нами стоял отвечающий за дисциплину инспектор и сверлил нас недобрым взглядом. В это же время до нашего сведения доводились всевозможные распоряжения и другая информация. Во время первого завтрака, например, назывались имена монахов, которым поручалось отправиться в Лхасу и выполнить там те или иные поручения. Эти монахи получали специальную увольнительную с разрешением отсутствовать в монастыре в течение определенного времени и пропустить соответствующие службы.

В 6 часов мы уже сидели в классах, готовые приступить к занятиям. Второй Тибетский Закон гласит: «Исполняй религиозные обязанности и учись». В мои семь лет, со свойственным этому возрасту невежеством, я никак не мог уразуметь, почему я должен следовать этому закону, если Пятый закон – «Уважай старших и людей благородного звания» – откровенно нарушается. Мой личный опыт скоро убедил меня, что быть «благородным по рождению» довольно постыдно. Уж я-то определенно стал жертвой собственного благородного происхождения. Тогда я еще не мог понять, что благородство заключено вовсе не в происхождении личности, а в ее характере.

Долгожданный сорокаминутный перерыв в занятиях не приносил особого облегчения – начиналась вторая служба, присутствие на которой было обязательным. В 9: 45 мы уже снова сидели в классе; изучение следующего предмета продолжалось до 13 часов. Затем следовала еще одна получасовая служба, и только после нее мы получали чай с маслом и тсампу. В течение последующего часа мы трудились физически, усваивая навыки терпения и покорности.

В 15 часов наступал обязательный для всех тихий час, во время которого полагалось спать; не разрешалось ни разговаривать, ни шевелиться. Нам меньше всего нравилась эта часть дневной программы, поскольку одного часа явно не хватало, чтобы заснуть, а бесцельное лежание в постели страшно тяготило. В 16 часов возобновлялись занятия. Начинался самый трудный период дня. Занятия длились пять часов. Класс нельзя было покинуть ни под каким предлогом – за это полагались самые суровые наказания. Учителя нередко пускали в ход большие трости. Были среди них и такие, кто проявлял подлинный энтузиазм в расследовании и наказании провинившихся. Но только ученики, которые не могли больше терпеть, или круглые идиоты просили прощения, потому что предотвратить наказание было невозможно.

В 21 часу занятия заканчивались. Нас ожидала вечерняя тсампа и чай с маслом. Изредка на ужин давали овощи. Чаще всего это были куски репы или бобы в сыром виде. Но до чего вкусными казались они изголодавшимся ребятам! Однажды, я этого никогда не забуду, мне тогда исполнилось уже восемь лет, нам дали маринованные орехи. Я просто обожал орехи и часто ел их дома. По глупости я предложил одному из товарищей мое запасное платье в обмен на его порцию орехов. Об этом узнал инспектор. Он вызвал меня на середину комнаты и заставил повиниться в совершенной ошибке. В наказание, как «сладкоежку», меня лишили еды и питья на 24 часа. При этом отобрали и запасную одежду, сказав, что она мне не нужна, если я пытался обменять ее на предмет «не; первой необходимости».

В 21: 30 мы ложились спать. Здесь также соблюдался режим со всей строгостью. Сначала я думал, что долгие часы занятий доконают меня, что я просто умру или когда-нибудь засну и никогда больше не проснусь. С другими новичками мы даже иногда прятались по разным углам, чтобы немного вздремнуть. Но довольно скоро я привык к жесткому расписанию монастырских дней и совершенно перестал страдать от их продолжительности.

Было около шести часов утра, когда я, разбуженный мальчиком, очутился перед дверью, ведущей в покои ламы Мингьяра Дондупа. Комната ламы удивительно гармонировала с великолепными картинами, написанными либо прямо на стене, либо на шелковых полотнах. На низких столиках стояли статуэтки богов и богинь из золота, нефрита и перегородчатой эмали. На стене висело большое «Колесо Жизни». Я застал ламу сидящим в позе лотоса перед заваленным книгами столиком. Одну из книг Мингьяр Дондуп читал в тот момент, когда я вошел.

– Садись рядом со мной, Лобсанг. Нам надо о многом поговорить. Но сначала я задам один важный вопрос, касающийся тебя, как и любого другого человека, когда он растет. Тебе хватает еды?

– Да, – ответил я.

– Отец-настоятель сказал, что мы с тобой можем работать вместе. Мы еще раз изучили твои предыдущие воплощения и нашли их очень хорошими. Теперь мы хотим снова развить в тебе отдельные свойства и способности, которыми ты обладал когда-то. Мы хотим, чтобы всего за несколько лет ты усвоил такой объем знаний, который обычному ламе не удается усвоить даже за долгую жизнь.

Он помолчал, пристально глядя на меня. Глаза его, казалось, прожигали меня насквозь.

– Каждый человек должен иметь право на свободный выбор своего жизненного пути, – продолжал Мингьяр Дондуп. – Твой путь будет многострадальным в течение сорока лет, если ты изберешь правильную дорогу. Но за свои страдания ты сторицей будешь вознагражден в будущей жизни. И наоборот, на неправильном пути тебя ждут комфорт, довольство и богатство в этой жизни, но ты не будешь развиваться духовно. От тебя зависит выбор. Ты и только ты имеешь право сделать его.

Он не сводил с меня глаз, ожидая ответа.

– Учитель, – сказал я, – мой отец наказал мне: если я не поступлю в монастырь, то мне нет дороги домой. Как же я буду жить в довольстве и роскоши, если у меня не будет дома, куда я мог бы вернуться? И кто мне укажет добрый путь, чтобы я его избрал?

Мингьяр Дондуп улыбнулся:

– А ты уже забыл? Мы изучили твое последнее воплощение. Если ты сделаешь плохой выбор, тебя как Живую Инкарнацию определят в один из монастырей, и через несколько лет ты станешь его настоятелем. Я думаю, что для твоего отца это не будет большим ударом!

Что-то в его голосе подтолкнуло меня спросить:

– А для вас, отец мой, это будет ударом?

– Да, – ответил он. – Учитывая то, что я знаю, для меня это будет ударом.

– Но кто укажет мне путь истинный?

– Я буду твоим наставником, если ты изберешь правильный путь. Но выбор за тобой, и никто не имеет права влиять на твое решение.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15