Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Хроники вампиров (№7) - Меррик

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Райс Энн / Меррик - Чтение (стр. 12)
Автор: Райс Энн
Жанр: Ужасы и мистика
Серия: Хроники вампиров

 

 


Тем не менее завтра мы намерены повторить весь путь. А пока позволь мне описать увиденное в луче солнца, пробравшемся в храм и пещеру. Уникальные рисунки, как я уже тебе писал, и в храме, и в пещере. Их следует немедленно изучить. Там же мы нашли сотни блестящих нефритовых предметов – они словно ждали прикосновения наших рук.

Понятия не имею, каким образом эти сокровища сохранились в местах, где не гнушаются разорять священные храмы. Местные жители, принадлежащие к племени майя, вроде бы ничего не знают об этом месте, а я не спешу их просвещать. По отношению к нам они проявляют доброту и гостеприимство: кормят и поят нас. Но шаман затаил на нас злобу и отказывается объяснить причину. Я живу и дышу только для того, чтобы вернуться домой".

Но домой Мэтью так и не вернулся. Ночью у него началась лихорадка, и уже в следующем письме он пишет, что с сожалением должен вернуться к цивилизации. Тогда он еще надеялся, что болезнь не опасна.

Как прискорбно, что этого любознательного и великодушного человека сразил недуг.

Причиной явился укус какого-то неизвестного насекомого, но это выяснилось, только когда он достиг «Города», как он его называл, тщательно избегая имен собственных или каких-либо детальных описаний. Последние заметки были написаны в больнице Нового Орлеана и по просьбе Мэтью отправлены медсестрами матери.

"Мама, ничего нельзя сделать. Врачи даже не уверены в типе паразита – знают только, что он поселился во внутренних органах и не поддается ни одному известному лекарству. Иногда я думаю, что, возможно, средство от этой болезни известно индейцам майя и они могли бы излечить меня – ведь местные жители были к нам очень добры. Хотя, скорее всего, коренные жители давным-давно приобрели иммунитет".

Самое последнее письмо он написал в тот день, когда собирался переехать в дом Большой Нанэнн. Почерк стал неразборчив – видимо, Мэтью страдал от часто повторявшихся приступов. И тем не менее письмо не осталось незаконченным. Текст его отмечен той странной смесью смирения и самоотречения, которая характерна для умирающих.

«Ты не поверишь, какие милые и заботливые Сандра, Медовая Капля и Большая Нанэнн. Разумеется, я сделал все, чтобы облегчить их бремя. Все находки, обнаруженные во время экспедиции, по праву принадлежат Сандре, а когда я покину больничные стены, то попытаюсь составить исправленный каталог. Вдруг заботы Большой Нанэнн сотворят чудо. Я напишу, как только будут хорошие новости».

Последнее письмо в пачке было написано рукой Большой Нанэнн: прекрасный почерк, вечное перо. По ее словам, Мэтью умер, получив причастие, и в самом конце уже не страдал. Она подписалась как Ирэн Флоран Мэйфейр.

Настоящая трагедия. Точнее слова не подобрать.

В то время трагедия словно шла по пятам за Меррик, ведь вскоре убили Холодную Сандру и Медовую Каплю, и я прекрасно понимал, почему архив Мэтью не отвлек ее от привычных занятий или от частых поездок в городские магазины и рестораны.

Кроме того, она проявила безразличие к восстановлению старого дома Большой Нанэнн, который на самом деле принадлежал ее крестной. Он перешел к Меррик по рукописному завещанию, выправленному по нашей просьбе умелым местным адвокатом, не задававшим лишних вопросов.

Полномасштабная реставрация дома, порученная двум опытным подрядчикам, велась с учетом исторических документов. Меррик вообще отказалась туда наведываться. Насколько я знаю, дом до сих пор остается ее собственностью.

К концу того далекого лета Меррик обзавелась роскошным гардеробом, хотя росла буквально на глазах. Предпочтение она отдавала дорогим, хорошо сшитым платьям, обильно украшенным вышивкой, как, например, то белое пикейное, которое я уже описывал. Когда она начала являться на ужин в изящных туфельках на высоком каблуке, лично я втайне чуть не лишился рассудка.

Я не из тех мужчин, что любят женщин любого возраста, но одного вида ее ножки, круто изогнутой в подъеме и напряженно ступавшей из-за высокого каблука, было достаточно, чтобы во мне проснулись совершенно ненужные эротические желания.

Что касается духов «Шанель № 22», то она начала ими пользоваться ежедневно. Даже те, у кого этот аромат прежде вызывал раздражение, вдруг полюбили его, ведь он был связан с ее присутствием, вопросами, непрекращающимися разговорами и жаждой все знать.

Она с легкостью освоила азы грамматики, что очень помогло ей и в изучении французского языка. А латынь и вовсе далась ей проще простого. Математику она презирала, теория была выше ее понимания, но девочка оказалась достаточно сообразительной, чтобы разобраться в основах. Зато к литературе Меррик проявила такое рвение, какое я редко встречал. Она буквально залпом проглотила романы Диккенса и Достоевского и рассуждала о персонажах как о добрых знакомых, живущих неподалеку от ее дома. С большим увлечением Меррик читала журналы по искусству и археологии, на которые мы подписывались. Не чуждалась она и поп-культуры, а к политике испытывала даже своего рода любовь.

С юных лет Меррик пребывала в убеждении, что чтение – ключ ко всему. По ее словам, она прекрасно понимала Англию только потому, что каждый день читала лондонский «Таймс». А еще она полюбила историю Мезоамерики, хотя так ни разу и не попросила разрешения взглянуть на древние сокровища, привезенные в чемодане.

Вырабатывая собственный почерк, она добилась потрясающих успехов и вскоре в совершенстве освоила даже старинный шрифт. Поставив себе целью научиться писать так же красиво, как когда-то это делала крестная, Меррик вела подробные дневники и в конце концов своего добилась.

Поймите меня правильно: она была вовсе не вундеркиндом, а просто талантливой, умной девочкой, которая после многих лет разочарования и скуки наконец-то получила свой шанс. Для нее не было помех на пути к знаниям. Ее не возмущало, если кто-то проявлял свое превосходство. Наоборот, она все впитывала в себя, как губка.

Обитатели Оук-Хейвен, где никогда прежде не было детей, пришли от нее в восторг. Гигантский удав стал всеобщим любимцем.

Эрон и Мэри часто возили девочку в город, где посещали местный музей, а также совершали короткие поездки в Хьюстон, чтобы познакомить ее с великолепными сокровищницами искусства этой южной столицы.

Что до меня, то в то роковое лето я, к собственному огорчению, был вынужден несколько раз возвращаться в Англию. Я успел полюбить новоорлеанскую Обитель, а потому искал любой предлог, чтобы задержаться в ней подольше, и писал длинные отчеты старшинам Таламаски, признаваясь в этой слабости, умоляя позволить мне оставаться здесь и объясняя, что должен получше узнать эту странную часть Америки, которая ничуть не походила на американскую.

Старшины проявили снисхождение. Я много времени проводил с Меррик. Тем не менее однажды пришло от них письмо, предостерегавшее меня от проявления чрезмерной любви к этой маленькой девочке. Превратно истолковав их советы, я почувствовал себя оскорбленным и поспешил поклясться в чистоте своих намерений. В ответ старшины написали:

«Дэвид, мы не сомневаемся в твоей безгрешности. Но дети бывают переменчивы. Мы заботимся лишь о твоем сердце».

Тем временем Эрон составил реестр всех сокровищ Меррик и в конце концов в одном из флигелей отвел целую комнату для статуэток, перевезенных из старого дома.

Наследство от дядюшки Вервэна составляла не одна, а несколько средневековых рукописных книг. Как и откуда он их получил, оставалось тайной. Но тот факт, что он их использовал, сомнений не вызывал: в некоторых томах мы обнаружили заметки, сделанные карандашом, а также несколько дат.

В одной из картонных коробок с чердака дома Большой Нанэнн оказалась целая подборка печатных книг по колдовству, изданных в 1800-х годах, когда в Лондоне да и во всей Европе резко вырос интерес ко всему «паранормальному», не говоря уже о медиумах, спиритических сеансах и тому подобном. Эти книги тоже были испещрены карандашными пометами.

Еще мы обнаружили огромный ветхий альбом, заполненный хрупкими пожелтевшими вырезками из новоорлеанских газет, рассказывающими о чудесах, приписываемых «местному доктору, знаменитому Джерому Мэйфейру», который, по утверждению Меррик, приходился дедушкой дядюшке Вервэну и которого она называла Стариком. Как выяснилось, в Новом Орлеане все были наслышаны об этой личности: газеты часто печатали краткие сообщения о колдовских шабашах, разогнанных местной полицией, каждый раз наряду с цветными и черными женщинами арестовывавшей множество «белых дам».

Самым драматическим открытием, однако меньше других полезным для нас как для ордена детективов-экстрасенсов – если мы действительно таковыми являемся, – стал дневник одного темнокожего мастера, изготовлявшего дагерротипы. Он был родственником Меррик, но настолько дальним, что она о нем даже не упоминала.

В неспешном повествовании некий Лоренс Мэйфейр рассказывал о мелких событиях местного значения и среди прочего описывал, какой была погода в тот или иной день, какие клиенты и в каком количестве посещали его студию, упоминал множество других, на первый взгляд не особо значимых, подробностей.

Я был уверен, что человек этот считал свою жизнь счастливой, и мы не пожалели времени, чтобы тщательно скопировать дневник и отослать копию в местный университет, где по достоинству оценят столь редкий документ, созданный еще до Гражданской войны и принадлежащий перу цветного.

Впоследствии мы разослали в различные южные университеты много копий рукописных свидетельств прошлого и фотографий. Ради благополучия Меррик такие шаги всегда предпринимались с огромной осторожностью.

Имя Меррик в сопроводительных письмах не упоминалось. Она не хотела, чтобы какие-либо материалы связывали с ней лично, ибо не желала обсуждать свои семейные дела вне ордена. Думаю, она опасалась – возможно, не без оснований, – что ее присутствие в Обители может вызвать у людей нежелательные расспросы.

– Пусть они узнают о моих родственниках, – частенько повторяла она за столом, – но им совершенно ни к чему знать обо мне.

Она одобряла все, что мы делали, но отказывалась в этом участвовать, так как жила теперь в другом мире. От того несчастного ребенка, который демонстрировал мне семейные дагерротипы в первый вечер нашего знакомства, не осталось и следа.

Теперь Меррик часами изучала книги, смотрела телевизионные выпуски новостей, а до, во время и после них с увлечением спорила о политике. Теперь у нее было семнадцать пар туфель, и она меняла их по три раза за день. Теперь она стала преданной католичкой и каждое воскресенье, несмотря ни на что, посещала мессу – казалось, ей не помешает делать это даже библейский потоп.

Разумеется, меня радовали эти перемены, хотя я понимал, что воспоминания дремлют в ней лишь до поры до времени и однажды непременно так или иначе дадут о себе знать.

В конце концов наступила осень, и мне ничего не оставалось, как навсегда вернуться в Лондон. Меррик предстояло еще полгода заниматься, прежде чем она отправится в Швейцарию. Прощались мы со слезами.

Я больше не был мистером Тальботом, а стал просто Дэвидом, как для многих других служителей ордена, а когда мы помахали друг другу на прощание у трапа в самолет, я увидел, что Меррик плачет – впервые с той ужасной ночи, когда она изгнала призрак Медовой Капли и разразилась рыданиями.

Это было ужасно. Едва дождавшись, когда приземлится самолет, я принялся писать ей письмо.

Следующие месяцы ее частые письма стали самым интересным, что было в моей жизни.

Пришел Новый год, и уже в феврале мы с Меррик оказались в самолете, летевшем в Женеву. Хотя в том климате она чувствовала себя несчастной, но училась прилежно, мечтая о летних каникулах в Луизиане и о многочисленных поездках в обожаемые ею тропики.

Однажды она вернулась в Мексику в самое неподходящее время года, чтобы посмотреть на то, что оставила нам в наследство цивилизация майя. В то самое лето она призналась мне по секрету, что нам придется найти ту пещеру.

– Я пока не готова пройти по тому пути, – сказала она, – время еще не настало. Знаю, ты сохранил архив Мэтью. Возможно, в этом путешествии мне помогут и другие. Впрочем, можешь пока не волноваться. Нам еще рано отправляться в дорогу.

На следующий год она съездила в Перу, а потом побывала в Рио-де-Жанейро, но всякий раз к началу осени возвращалась в школу. Она нелегко сходилась с людьми и практически не имела друзей в Швейцарии. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы внушить ей сознание собственной нормальности, но Таламаска уникальна сама по себе и всегда окутана атмосферой тайны, а потому я не уверен, что наши попытки убедить Меррик, будто она такая же, как остальные ученицы, были успешными.

В восемнадцать лет Меррик сообщила мне официальным письмом, что намерена посвятить свою жизнь Таламаске, хотя мы заверяли ее, что дадим ей образование в любой области по ее выбору. Она была принята в орден в качестве послушницы – этот этап проходят все без исключения молодые служители – и отправилась на учебу в Оксфорд.

Я был несказанно рад переезду Меррик в Англию и, естественно, поехал в аэропорт, чтобы встретить ее. Каково же было мое удивление, когда из самолета выпорхнула и бросилась в мои объятия высокая грациозная молодая особа.

Каждый уик-энд Меррик приезжала в Обитель. Промозглый климат ужасно ее угнетал, но она твердо решила остаться в Англии.

В выходные мы обычно совершали поездки: то в Кентерберийский собор, то в Стонхендж, то в Гластонбери – словом, туда, куда она сама хотела. Всю дорогу мы, как правило, увлеченно болтали. От своего новоорлеанского акцента – я так его называю за неимением лучшего термина – она полностью избавилась, а в знании классических языков превзошла меня на голову: ее греческий был превосходен, и она с легкостью беседовала на латыни с другими служителями ордена – редкий талант среди ее сверстников.

Она стала специалистом по коптскому языку, перевела множество томов коптских текстов, веками хранившихся в архивах Таламаски, а потом с головой погрузилась в изучение истории колдовства и страстно уверяла меня в очевидном: в том, что во всем мире и во все времена колдовство было и остается неизменным.

Меррик часто засыпала в библиотеке Обители, уткнувшись лицом в раскрытую книгу. Интерес к нарядам постепенно сошел на нет, и теперь она довольствовалась всего лишь несколькими очень красивыми и женственными вещами да время от времени покупала очередную пару туфель на очень высоких каблуках, от одного вида которых меня бросало в дрожь.

Что касается ее любви к «Шанель № 22», то ничто и никогда не мешало ей пользоваться этими духами, и ее волосы, кожа и одежда были всегда пропитаны их ароматом. Большинство служителей ордена находили его восхитительным, и в каком бы уголке Обители я ни находился, дивное благоухание сообщало мне, что Меррик вошла в дом.

В день своего совершеннолетия я сделал ей личный подарок: тройную нить настоящего, тщательно подобранного белого жемчуга. Разумеется, украшение стоило целого состояния, но меня это не волновало. Я был богат и мог позволить себе такие траты. Меррик была тронута до глубины души и всегда надевала ожерелье на все важные мероприятия ордена, независимо от наряда, будь то простое черное шелковое платье – ее любимое для таких случаев – или повседневный костюм из темной шерсти.

К этому времени Меррик превратилась в настоящую красавицу, молодые служители постоянно влюблялись в нее и горестно жаловались, что она отвергает их ухаживания и даже комплименты. Меррик никогда не говорила о любви и мужчинах, проявляющих к ней интерес, Я начал подозревать, что она настолько хорошо читает мысли других, что чувствует себя очень одинокой и отчужденной даже в наших священных стенах.

Нельзя сказать, что я оказался невосприимчивым к ее чарам. Временами мне было чрезвычайно трудно находиться рядом с ней – такой свежей, прелестной, зовущей казалась эта девушка. Высокая упругая грудь и длинные стройные ноги позволяли ей роскошно выглядеть даже в самом строгом и скромном наряде.

Однажды мы ездили в Рим. До сих пор помню, каким несчастным я чувствовал себя в те дни из-за терзавшего душу желания. Я проклинал тот факт, что возраст пока не избавил меня от этих мук, и делал все, лишь бы Меррик ни о чем не догадалась. Все равно, думаю, она знала. По-своему она была немилосердна. Однажды после обильного обеда в отеле «Хасслер» она как бы вскользь обронила, что считает меня единственным по-настоящему интересным мужчиной.

– Не повезло, не правда ли, Дэвид? – многозначительно поинтересовалась Меррик.

Тут за стол вернулись еще два служителя Таламаски, и разговор оборвался. Я был польщен, но чрезвычайно обеспокоен. Конечно, между нами не могло быть интимных отношений, и то, что я так желал ее, явилось для меня самого крайне тревожным сюрпризом.

После поездки в Рим Меррик какое-то время провела в Луизиане, где полностью воссоздала историю своего семейства, записав все, что ей было известно о родственниках. Умолчала она лишь об их оккультных способностях. Вместе с качественными копиями всех дагерротипов и фотографий она направила материалы в несколько университетов. Эта семейная летопись, где не упомянуто ни имя Меррик, ни еще несколько важных имен, является сейчас частью нескольких коллекций, посвященных истории черных семейств Юга.

Эрон рассказывал, что эта работа эмоционально истощила Меррик, но она утверждала, что les mysteres неотступно преследуют ее и что работу нужно закончить. Этого требовали Люси Нэнси Мэри Мэйфейр, а также Большая Нанэнн. А еще дядюшка Джулией Мэйфейр, живший в престижном районе. Но когда Эрон принялся настоятельно расспрашивать, действительно ли ее преследуют призраки, или она просто хочет отдать дань уважения ушедшим из жизни родственникам, Меррик ничего не ответила, сказав только, что ей пора вернуться к работе в Англии.

Что касается ее собственного афро-американского происхождения, то Меррик никогда его не скрывала и даже, к удивлению многих, часто сама заговаривала на эту тему. Те же, кто не знал о семейных корнях Меррик, безоговорочно принимали ее за белую.

Два года Меррик провела в Египте. Ничто не могло ее выманить из Каира, до тех пор пока она не приняла решение всерьез заняться изучением египетских и коптских документов, разбросанных по музеям и библиотекам всего мира Помню, как мы с ней бродили по грязным полутемным залам Каирского музея. Мне импонировала ее увлеченность египетскими тайнами. В довершение всего Меррик напилась и отключилась после ужина прямо у меня на руках. К счастью, я был пьян почти так же, как она. Кажется, мы проснулись одновременно, оба одетые, и увидели, что лежим рядышком в ее кровати.

К этому времени уже никого не удивляло, что Меррик иногда попивает. И не раз она обхватывала меня руками и целовала так, что я испытывал восторг и одновременно отчаяние.

Я делал вид, что не замечаю ее явных посылов. Я говорил себе – и, наверное, не без оснований, – что все делов моем собственном богатом воображении и что я принимаю желаемое за действительное. Кроме того, одно дело, когда юная девушка думает, что любит старика, и совсем другое – когда такая любовь обретает физическую форму. Что мог я предложить, кроме множества старческих немощей? В то время я и помыслить не мог о возможности встречи с Похитителем Тел, который дарует мне телесную оболочку юноши.

Тут я должен признаться, что спустя годы, когда я действительно стал обладателем своего нынешнего тела и обрел облик молодого человека, я не мог не думать о Меррик. Да, не мог о ней не думать. Впрочем, вскоре я полюбил сверхъестественное существо, нашего несравненного Лестата, а он постарался изгнать из моей памяти воспоминания о чарах Меррик.

Но довольно об этой проклятой теме! Да, я жаждал ее, но в данный момент моя задача – вернуться к истории женщины сегодняшнего дня – к истории Меррик, храброй и умной служительницы Таламаски.

Она освоила их компьютеры задолго до того, как те стали рядовым явлением в быту людей, и с невероятной скоростью стучала по клавиатуре, засиживаясь до поздней ночи за работой. Она публиковала сотни переводов и статей для наших служителей, и множество ее работ вышли под псевдонимом во внешнем мире.

Разумеется, мы очень осторожно делимся добытыми знаниями. Не в наших интересах быть замеченными, но существуют такие вещи, которые мы не вправе скрывать от других. Однако мы никогда не стали бы настаивать на псевдониме, но Меррик всю жизнь, с самого детства, хранила тайну вокруг своего имени.

В то же время по отношению к Мэйфейрам из престижного района Нового Орлеана она не проявляла почти никакого интереса и едва удосужилась прочитать те несколько документов, что мы ей предоставили. Они никогда не были для нее настоящими родственниками, что бы она там ни думала о дядюшке Джулиене, явившемся во сне Большой Нанэнн. Кроме того, какие бы способности мы ни обнаруживали у тех Мэйфейров, в этом веке они не проявляли почти никакого интереса к «ритуальной магии», каковая являлась главным предметом исследования Меррик.

Разумеется, мы не продали ни одно из сокровищ Меррик. Не было причин для такого абсурдного шага.

Таламаска настолько богата, что расходы одной персоны, такой как Меррик, практически ничего не значат, а Меррик, даже в свои юные годы, была предана делу ордена и по собственной воле работала в архивах, где обновляла реестры, делала переводы, составляла сопроводительные надписи к ольмекским находкам, очень похожим на те сокровища, что принадлежали ей.

Если кто из служителей Таламаски и зарабатывал себе на жизнь, то это была Меррик. Она трудилась так, что временами мы испытывали неловкость. Поэтому, когда ей вдруг приходило в голову совершить набег на магазины Нью-Йорка или Парижа, то никто и не думал возражать. А когда она выбрала себе черный седан «роллс-ройс» в качестве личной машины – вскоре у нее уже собралась целая коллекция разных авто, – никто не счел это неразумной тратой.

Меррик исполнилось двадцать четыре, когда она впервые обратилась к Эрону с просьбой о разрешении осмотреть оккультную коллекцию, привезенную в орден десять лет тому назад.

Я помню об этом, потому что сохранил письмо Эрона.

"До сих пор она ни разу не проявила ни малейшего интереса,– писал он. – Сам знаешь, как меня это беспокоило. Даже занимаясь историей семьи и отсылая свои труды различным ученым, она вообще не касалась оккультного наследия. Но вот сегодня днем она призналась мне, что видела несколько «важных» снов о своем детстве, и сказала, что должна вернуться в дом Большой Нанэнн. Вместе с нашим шофером нам пришлось отправиться в тот старый район. Нас ожидало печальное зрелище.

Все там пришло в такое запустение, что трудно себе представить, а полуразвалившиеся бар и лавочка на углу повергли ее в уныние. Что касается дома, то он находится в прекрасном состоянии благодаря нанятому смотрителю. Меррик попросила оставить ее одну и почти целый час провела на заднем дворе.

Смотритель устроил там патио, а навес с алтарем сейчас пустует. Ничего не осталось от прежнего храма, разве что свежевыкрашенный центральный столб.

Вернувшись в Обитель, Меррик отказалась обсуждать свои сны и ничего мне не рассказала.

Она была очень благодарна, что мы сохраняли для нее дом все то время, пока она «о нем не думала». Я надеялся, что на этом поставлена точка, как вдруг за ужином, к моему крайнему удивлению, услышал, что она планирует переехать в свой дом и проводить там отныне часть времени. Она попросила вернуть в дом всю старую мебель и пообещала взять на себя все хлопоты.

– А как же соседи? – робко спросил я, не придумав ничего лучше.

– Я никогда не боялась соседей,– с улыбкой ответила Меррик. – Скоро ты убедишься, Эрон, что соседи начнут бояться меня.

Чтобы не чувствовать себя побежденным, я решил съязвить:

– А вдруг какой-нибудь прохожий попытается убить тебя, Меррик?

И она не замедлила ответить:

– Да поможет небо тому, кто осмелится на такое".

Меррик сдержала слово и действительно переехала в «старый район», но прежде велела построить там флигель для смотрителя.

Два убогих ветхих домика, стоявшие по обеим сторонам дома, были приобретены и снесены, после чего с трех сторон огромного участка возвели кирпичные стены, а с четвертой, перед фасадом, – железную ограду. Во флигеле поселился смотритель. Установили систему сигнализации, разбили цветник. В саду снова появились кормушки для колибри. Все вроде бы правильно и обыкновенно, но, побывав только раз в том доме, я все еще испытывал холодок, слушая рассказы о том, как Меррик часто туда наведывается.

Обитель оставалась для нее истинным домом, но, как уверял Эрон, она то и дело уезжала в Новый Орлеан и не возвращалась по нескольку дней.

"Дом сейчас выглядит вполне презентабельно,– писал Эрон. – Всю мебель, разумеется, отреставрировали и заново отполировали. Огромную кровать Большой Нанэнн Меррик забрала себе. Сосновые полы полностью восстановили, и теперь они придают комнатам янтарное сияние. Тем не менее, меня ужасно беспокоит, что Меррик зачастую уединяется там на несколько дней".

Разумеется, я тут же написал Меррик, затронув вопрос о снах, заставивших ее вернуться в старый дом.

"Я обязательно расскажу тебе обо всем, но сейчас еще слишком рано,– не замедлила ответить Меррик. – Скажу лишь, что в этих снах со мной говорит дядюшка Вервэн. Иногда я вижу себя ребенком, каким была в день его смерти, а иной раз – взрослой. Кажется, хотя точно не поручусь, в одном из снов мы с ним оба были одинаково молоды.

Пока ни о чем не волнуйся. Ты ведь понимаешь что мое возвращение в дом детства было неизбежным. Я в том возрасте, когда люди начинают интересоваться своим прошлым, особенно если оно было так внезапно и безоговорочно закрыто для них.

Пойми меня правильно. Я не чувствую вины за то, что бросила дом, где выросла. Просто мои сны велят мне вернуться туда. Равно как и кое-что другое".

Письма Меррик встревожили меня, но на все расспросы она отвечала предельно кратко.

Беспокойство не покидало и Эрона. Меррик все меньше и меньше времени проводила в Оук-Хейвен. Частенько Эрон отправлялся на машине в Новый Орлеан и навещал ее в старом доме, но в конце концов Меррик попросила не нарушать ее уединения.

Разумеется, такой образ жизни присущ многим служителям Таламаски, которые часто делят свое время между Обителью и своим собственным домом. У меня тоже был собственный дом в Англии, в Котсуолде. Он и до сих пор остается моим. Однако продолжительные отлучки служителей в ордене не приветствуются. Случай с Меррик был особым из-за ее частых и таинственных упоминаний о снах.

Осенью того рокового года, когда Меррик исполнилось двадцать пять, она написала мне о поездке в известную пещеру.

Позвольте мне процитировать ее послание.

"Дэвид, я теперь не могу сомкнуть глаз ночью, чтобы не увидеть во сне дядюшку Вервэна. При всем том я все менее отчетливо припоминаю суть этих снов. Знаю только одно: он хочет, чтобы я вернулась впещеру, где когда-то побывала в детстве. Дэвид, я должна это сделать. Меня ничто не остановит. Эти сны стали какой-то навязчивой идеей, и я прошу: перестань бомбить меня письмами с логическим объяснением причин, по которым мне нельзя делать то, что я, как тебе известно, обязана делать".

Далее речь в ее письме шла о сокровищах:

"Я внимательно изучила все так называемые ольмекские сокровища и теперь точно знаю, что к цивилизации ольмеков они не имеют никакого отношения. Никак не могу их идентифицировать, хотя в моем распоряжении все опубликованные работы и каталоги, хотя бы отдаленно, вскользь касающиеся древностей, сохранившихся в этой части света. Что касается самого маршрута, то я кое-что помню, а еще в моем распоряжении имеются некоторые записи дядюшки Вервэна и архив Мэтью Кемпа, в далеком прошлом моего дорогого отчима.

Я хочу, чтобы ты совершил это путешествие вместе со мной, хотя, конечно, мы не сможем обойтись без помощников. Прошу тебя, ответь как можно быстрее, согласен ли ты поехать. Если нет, я организую экспедицию самостоятельно".

Когда я получил это письмо, мне было почти семьдесят. Ее предложение явилось для меня своеобразным вызовом, к которому я отнесся без малейшего восторга. Я хотел попасть в джунгли, жаждал узнать что-то новое, но в то же время я был абсолютно уверен, что подобное путешествие мне уже не по силам.

Свое письмо Меррик продолжила рассказом о многочасовом изучении артефактов, добытых в ее первом, детском, путешествии.

"На самом деле они гораздо старше, – писала она, – чем те предметы, которые археологи относят к цивилизации ольмеков, хотя, несомненно, имеют общие черты с артефактами этой цивилизации и за свое сходство с ними, несомненно, получат название «олъмекоиды». В этих артефактах чрезвычайно распространены азиатские, или, как мы часто говорим, китайские, элементы, а кроме того, нельзя забывать о странных наскальных рисунках, которые Мэтью удалось сфотографировать. Я должна лично их исследовать и попытаться сделать какой-то собственный вывод по поводу деятельности моего дядюшки Вервэна в той части света".

Тем же вечером я позвонил ей из Лондона.

– Послушай, я слишком стар, чтобы отправляться в джунгли, – сказал я, – даже если они по-прежнему стоят на том же месте. Тебе ведь известно, что сейчас вырубают тропические леса. На месте тех джунглей вполне могут оказаться фермерские угодья. Кроме того, я стал бы помехой в пути – независимо от сложности маршрута.

– Я хочу, чтобы ты поехал со мной, – умоляюще произнесла она. – Дэвид, пожалуйста, не отказывай мне. Мы можем передвигаться с той скоростью, с какой скажешь, но когда настанет момент карабкаться за стеной водопада, я сделаю это сама. Дэвид, ты ведь был в джунглях Амазонки много лет тому назад. Тебе все там знакомо. Только представь нас теперь, снаряженных по последнему слову техники. Камеры, фонари, походное снаряжение – у нас будет все. Дэвид, соглашайся. Если захочешь, можешь остаться в деревне. Я сама отправлюсь к водопаду. На современном четырехколесном внедорожнике это будет пустяк.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23