Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Все горят в аду

ModernLib.Net / Криминальные детективы / Ридли Джон / Все горят в аду - Чтение (стр. 2)
Автор: Ридли Джон
Жанр: Криминальные детективы

 

 


– Типа, написал великую песню и кишки наружу?

Ян разочарованно покачал головой. Невежество Париса убивало его.

Катана был помещен в ножны и повешен на стену. Ян:

– Все не так просто, понял? Смерть это тебе не... Нужно победить, нужно остаться в памяти: Мэрилин и Джимми Дин. Жить умеет любой мудак. Умирают как надо только легенды.

– Так вот чего ты надумал? Тебе стукнуло двадцать пять, и ты решил с триумфом откинуться?

Ян в ответ снова схватился за бутылку "Дьюарз". Парис сделал глоток, не желая отставать от Яна.

– Ну, я, в общем, слышал, что альтернативный рок – говно, но умирать-то зачем?

Ян указал на что-то подбородком. Там, на столе, в противоположном углу комнаты, лежал плеер. Маленький, с сигаретную пачку. Может, чуть больше. С наушниками.

Парис посмотрел на плеер, потом – на Яна, который снова мотнул подбородком, после чего пересек комнату. Нацепил наушники. Нажал пальцем на кнопку – пуск.

Музыка.

Парис прислушался.

Через некоторое время сторона закончилась. Плеер выключился.

Парис снял наушники. Слово, обращенное к Яну, единственное слово, выражавшее то, что Парис услышал, – исчерпывающе и элементарно – "Bay".

– Bay, – повторил он.

– Я это сам записал.

– Со своей группой?

– Нет. У меня дома студия. Я все в одиночку сделал.

– Это... Это же... – Известные Парису прилагательные ничего выразить не могли, были беспомощны и неадекватны. – Bay.

– Моя последняя воля и завещание. Забудь про альтернативный рок, грандж и всю эту новомодную хрень. На этой кассете записано нечто чистое и уникальное. Это то, что надо. Самая священная магия. Самое выдающееся творение. То, что я завещаю этому поганому миру. Остается совершить действие. Высшая эволюция, приятель. Перебираюсь на другой уровень.

Ян наставлял почище Далай-Ламы.

– Смерть есть жизнь, – наставлял он. – Чем грандиозней я умру, тем мощнее будет моя жизнь, а я намерен угореть по полной программе. Ты уже осознал, на что я способен?

Парис кивнул:

– Да, да. Понятно. Ты избалованный белый жлоб, который швыряет по сотне за буррито, считает себя вторым Джеймсом Дином и хочет угробить себя, потому что ему стукнуло двадцать пять и никто не спел "С днем рождения" достаточно громко.

Ян воспринял сказанное так, будто его внятно и смачно послали в жопу. Или влепили затрещину. Он двинулся на Париса, и тут Парис понял, что поучать пьяного рокера не лучшая затея, потому что пьяные рокеры непредсказуемы. Иногда они крушат номера гостиниц. Иногда они бьют своих девок-супермоделей. Иногда они пишут новую песню, которая расходится двухмиллионным тиражом, но в основном либо первое, либо второе. Парис осознал, однако, свою ошибку уже по окончании тирады, и это оказалось бесполезным, как дырявый презерватив.

– Если бы такой, как ты, мог понять, кто я. – Ян протянул руку к Парису. Парис попятился, но Ян уже схватился за маленькую пластмассовую бирку с именем, содрал ее с оранжево-зеленой униформы Париса и швырнул в него. Бляха попала Парису в лицо, кольнув булавкой. Увечье в ответ на оскорбление. – Малый с именным ярлыком, выбивающий "Дорито" и "Йо-Ху" в гастрономе, что ты можешь понять? Да ты просто неудачник!

Взбешенный, озверевший Парис прокричал в ответ:

– Я не неудачник!

Видение снова пронеслось перед Парисом – ему привиделась она. "Ты неудачник!" – слышал Парис ее голос.

Ян отвернулся. Не потому, что его сломила мощь тирады Париса, а потому, что просто опротивело смотреть на представшее перед ним зрелище. Ян, стоя спиной к Парису:

– А кто ж ты еще? А? Ты знаешь, чего я добился к своим годам? Я стоял перед толпами людей и пел сердцем, а люди откликались на мои песни. Я занимался любовью с самыми красивыми женщинами этой земли, а солнце всходило и заходило, потом опять всходило. Я был поэтом, я был голосом поколения, живой легендой... И вот мне стукнуло двадцать пять. А что сделал ты, приятель? И ты бубнишь мне о загубленной жизни? Я могу умереть, а ты, братец, даже и не жил. – Ян рухнул на большой кожаный диван и поморщился, глотнув "Дьюарз". Пьяный плюшевый медвежонок. – Мне пора отбывать. Я сражался достойно, я не уронил чести, мой путь завершен. Это говорит Бог. Спасибо, дружище, что подвез. Возможно, это пойдет тебе на пользу.

Тут Ян начал затухать и вырубился, как отключенный от сети телевизор.

Парис застыл на месте, ошеломленный хлесткой речью певца, ощущая каждую его рану. В конце концов он собрал воедино свою вдребезги разбитую самость и потащился к двери, ведущей в длинный коридор, по которому он пойдет к своей машине, чтобы вернуться назад... к загубленной жизни.

На полпути его остановил слабый оклик, заставив обернуться. Он не слышал голоса, который его звал. Он его почувствовал.

На столе цифровой плеер. Музыка.

Чувство, заставившее Париса повернуться, теперь нашептывало ему, что делать дальше. Действуй, говорило чувство.

Взгляд на Яна. В отключке.

Взгляд на плеер. Музыка.

Взгляд в соседнюю комнату. Куча мультиплатиновых, мультимиллионных наград.

Чувство подсказывало: лови момент.

И тут плеер оказался у него в руке. Позже Парис не мог припомнить ни своих действий, ни каких-либо философских дебатов на тему "хорошо – плохо", "надо – не надо". Просто плеер оказался вдруг у него в руке. И даже когда он размышлял о скорости, с которой была совершена кража, сам поступок затерялся где-то в далеком прошлом. Парис уже был на улице, уже распахивал дверь "гремлина", плюхался на сиденье и хватал руль. Он уже несся в Голливуд, прочь от дома артиста по кличке Белый Подонок.

Он уже не пытался контролировать свои поступки, он пустил их на самотек, поддался прихоти обстоятельств. К тому времени, когда тело и сознание Париса вошли в резонанс, его "гремлин" уже парковался около дома.

Пока мотор отхаркивался, Парис сидел и рассматривал свою руку. Потом свирепо посмотрел на плеер и сказал Яну, а заодно и ей:

– Я не неудачник.

* * *

Бадди ехал на "континентале". На большом. На старом. 63-го года. На таком же ехал некто Кеннеди, когда ему продырявили башку. Бадди купил лимузин по дешевке у девицы, которой нужно было срочно надыбать денег на поездку в Канаду. Он не спрашивал, откуда у нее взялись деньги на такую машину, и, хотя "континенталь" был явно краденый, замешанный в преступлении либо в какой-нибудь афере, Бадди ничего не спрашивал. Его это не волновало. Ему нравилась машина, и все.

В этом была проблема Бадди. Одна из проблем. Он не задавал вопросов. Другая его проблема, еще одна из многих, была в том, что он по недоумию часто влипал в какую-нибудь историю, чего легко мог бы избежать, если бы удосужился навести кое-какие справки.

Об этом, о двух своих проблемах, о двух проблемах в ряду многих других проблем, думал Бадди, выруливая на "континентале" с территории "Уотс".

– Ты готов? – спросил Альф, подразумевая: "Ты готов преступить закон? Готов влиться в ряды преступного мира? Готов рискнуть?"

– Да, – откликнулся Бадди. Всего одно слово, а оно буквально завязло у него в челюстях, сведенных паникой и страхом. Был ли он готов? Ничего подобного. Но он решил прикинуться, что готов, точно какой-нибудь малый, который метит в шулера и утверждает при этом, что "в жизни никого не обманывал". Альф не замедлил с ответом:

– Ага, понятно. Я так и думал, что ты крутой.

– Я крутой.

– Не то что этот твой сосед. Еще та су-у-ка. – Альф пытался говорить, как черный, – так говорят белые, когда хотят косить под крутых. Без толку. Альф без толку косил под крутого. Белым вообще без толку косить под крутых. – Он мелкота и всегда будет мелкотой. Вонючими чипсами на лотке торговать, ха. У кого хочешь спроси. Задарма ничего не дается.

– Знаю.

– Хочешь чего-нибудь, сам хватай.

– Ага, ага. Знаю.

– Клешнями загребай.

– Знаю. Ага.

– Во. Я так и думал, что ты крутой.

– Я крутой. – Бадди помедлил. – Я только...

– Что?

– Я только...

Альф выглядел разочарованным.

– Ты что, зассал?

– Нет, я...

– В последний момент зассал?

– Я не зассал! – Бадди взвинтил тон и громкость, стараясь подбавить мужественности, в чем отчасти и преуспел. – Я просто хотел точно знать, что все...

– У меня все на мази, понял? Все под контролем. – Глядя на многоквартирный дом: – Да он наркот сторчавшийся и попутно торгует. Мелкота, в принципе, но бабок зацепить можно. Я вхожу, беру что надо, и мы срываемся. Все просто, так что не ссы.

Просто. Ну-ну.

– Да я не... Я всего лишь точно знать хотел.

Альфонсо вылез из машины. Скользнул рукой под пиджак. Вынул пушку.

Бадди стоило колоссальных усилий не обмочить штаны. Вообще-то крутые не делают в штаны при виде ствола.

Бадди Альфу, как бы решительно:

– Приступим.

Альфонсо по-свойски улыбнулся. Вообще-то ему было не смешно. Вообще-то он уже весь извелся, потому что знал, что Бадди зассал, но тужится изо всех сил, чтобы этого не было заметно. Больно напрягаемся, подумал он, из-за этого героина. Не стоит он того. А тачку надо свою иметь. Была бы у него тачка, ему бы не понадобился Бадди с передвижным девичьим балаганом. Альф мысленно набросал список вещей, которые нужно сделать в первую очередь, получив навар с героина: купить тачку, избавиться от этого щенка.

Альфонсо двинулся к дому.

Бадди сидел в машине, борясь со страхом и восхищаясь самим собой. Он сдюжил. Он не зассал. Он мужик. Он ведь на месте, да? Он ведь стоит у Альфа на стреме? Хотя он всего лишь сидит в машине с заведенным мотором через дорогу от места действия, но он ведь делает то, что нужно?

Зассал?

Нет. Он не зассал.

Бадди поразмыслил насчет своего нового, им самим узаконенного статуса – "парень, который не зассал", дрожащей рукой поднес ко рту сигарету, потом сумел нащупать прикуриватель, подождал, пока тот щелкнет, и поднес к сигарете.

Время, однако, не двигалось. Оно занималось черт-те чем, бездельничало, вместо того чтобы идти, бежать, – чтоб Альф поскорее вышел прогулочным шагом из парадного, с улыбкой на лице и гером в руках. Упаковка гера, кило. Альф, кажется, так говорил.

Бадди не разбирался в наркотиках, не знал системы мер, но понимал и без того: кило героина – это завались. Раздели товар на части, смешай с какой-нибудь детской присыпкой или пищевой содой, торгуй на улице и зашибешь... ага, зашибешь нормально. Альф сказал, что зашибешь, значит, и правда.

Бадди столько всего мог сделать с этими деньгами, он уже себе кое-что наметил. Он мог... он собирался... ну, он много чего собирался сделать. Шмоток кое-каких прикупить. Заходи, бери шмотки и можешь даже не смотреть на ценник.

И телки. У него будут телки. Там, где деньги, там же рядом и телки. А с телками придет секс: они будут ложиться под него пачками, привлеченные блеском золота и сиянием брильянтов. Драгоценный металл и сверкающие камушки на обнаженной плоти – только такая прелюдия требуется нормальной женщине.

Да, скоро Бадди станет парнем при деньгах, и пусть кто-нибудь рискнет не уважать парня при деньгах.

Время, похоже, умерло, потому что до сих пор не сдвинулось с места, натурально как труп. Или дело в том, что Бадди двумя затяжками высадил сигарету? В любом случае, ему требовалась еще одна. Бадди выудил ее из пачки и поднес ко рту. Включил прикуриватель. Достаточно нагревшись, прикуриватель выключился.

Бадди, зажигалка; он поднес ее к сигарете во рту. Спираль коснулась бумаги, табак занялся – в эту секунду время ожило и в бешеном темпе поперла лажа. Самая разная.

Напротив. Окна озарились вспышками. Из дома донеслась пальба. Громкая пальба. До того громкая, что у Бадди выпала из рук зажигалка, сердце заколотилось в три раза чаще, затряслись коленки и едва не лопнул мочевой пузырь.

– Ой, – взвизгнул он. – Мамочки... – Его понтов как не бывало. Бадди хотелось переодеться в женское платье и скрыться с места происшествия.

Пошевелиться, сгинуть, уйти на дно. А еще лучше – нажать на газ и сорваться к чертовой матери. Но он этого не сделал. Он не пошевелился. Страх сковал его бетонной шинелью.

Он мог сделать только то, что уже сделал, он повторил:

– Дерьмо.

Дверь дома. Из нее как лунатик вышел Альфонсо.

Бадди отогнал страх – ровно настолько, чтоб выйти из машины, подойти к Альфу, поддержать его. Все это он делал на автомате. Если бы Бадди хоть на миг задумался о том, что делает, задумался бы о том, что вспышки, которые он видел, и хлопки, которые он слышал, могут повториться и на этот раз будут касаться его в гораздо большей степени, он сполз бы на коврик "континенталя" и заплакал.

– Альф! Альфонсо, что произошло?

Альф что-то буркнул.

– Черт возьми, что произошло?

Из бурчания образовались слова: "Их не должно было там быть".

– Что... что ты...

– Эти су... не должн...

Бадди довел-дотащил Альфонсо до машины, открыл заднюю дверцу, запихнул Альфонсо внутрь. Заскочил в машину и сел за руль. Панель вспыхнула, осветив плечи Альфонсо. Они источали красную жидкость, она капала, текла по рукам.

Бадди взглянул на Альфа.

Из продырявленного тела Альфа вытекала кровь.

В панике:

– О господи... Ты... О бля...

С заднего сиденья, глухо:

– Езж...

– Я... я... ох, бля. Ох, мать тво...

– Езжай...

Ехать?

Бадди мог только сидеть и дрожать.

– Я... Ч-черт! Ничего не получается! – Надвигался крах. Надвигался быстро и неотвратимо. – У МЕНЯ НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ!

– Гони давай... Давай... Гони...

Бадди сосредоточился на этом слове. Оно должно было рассеять панику, отвлечь внимание от изрешеченных трупов и потоков крови.

"Гони".

Да. Надо гнать.

Рука к ключу, поворот. Бадди завел мотор, который и без того работал. Долго шуровал рукой по коробке передач, в итоге нашел позицию "вперед". Нажал на газ, взвизгнули шины: резина шаркнула по асфальту. Размашисто петляя, "континенталь" унесся в ночь.

С заднего сиденья, тихо:

– Не должно... не должно было быть...

– Нет, это нас там не должно было быть. Какого ж черта...

– Их не должно было...

– Их? Кого?

– Их не должно...

– Кто там был? Кто?

Крутой поворот. Бадди выпустил из рук баранку. От запаха крови и пота у Бадди закружилась голова, пальцы перестали его слушаться. Переднее колесо "континенталя" налетело на бордюр, крыло задело фонарный столб. Металл лязгнул о металл, посыпались искры.

– Я взял его... – Кровь булькала в легких Альфа. Голос звучал так, будто Альф медленно уходил под воду. – Ты не думай, что не взял. Я врезал им... я им тоже врезал... ублюдки... – Альф кашлянул. Альф уходил все глубже. До дна оставались считаные дюймы.

Перед Бадди мелькали рекламные щиты, отображавшие текущие события и ближайшие перспективы: место Альфонсо, кровоточащего на заднем сиденье, займет Альфонсо, умирающий на заднем сиденье, а затем перед Бадди встанет вопрос, как избавиться от трупа. Панику сменил страх.

– Не умирай тут у меня! – Бадди тревожила не столько вероятная кончина Альфа, сколько то, что его могут замести с трупом. – Ты, бля, не смей тут у меня умирать!

– Двинул им... о-ох...

– Нет, не смей! Не смей умирать!

"Континенталь" бешено гнал вперед, в неизвестном направлении.

Забыв про комплект из пяти пуль, засаженных в Альфа, Бадди все еще попрекал Альфонсо тем, что ему хватило наглости медленно, мучительно и жутко умирать от потери крови.

* * *

С востока на небо выползало солнце. Оно озарило голубую пустошь, подсветило рассветную мглу и облекло грязное облако чарующей позолотой. Настолько чарующей, что впору было возблагодарить Господа за миллионы машин, инвестировавших свои газы в это великолепие.

Ян смотрел на восток, смотрел на солнце. Он ощущал, как растекается по его телу наплывающее с востока тепло. Он ощущал умиротворение, расслабленность. Ощущал покой. Ощущал дуло ружья, приставленное к подбородку.

Орудием самоубийства Ян избрал имевшееся у него ружье. Он усмотрел в этом иронию. Его мозг, его креативный орган, породивший самые чудесные музыкальные произведения за всю историю человечества, будет превращен в отменное пюре, разбросанное по саду под тем самым балконом, на котором он стоит. И с той минуты растущие цветы, жизнь, пробивающаяся из земли, будут нести в себе его естество. А потом, в триумфальном апогее виртуозного самоуничтожения, подчиняясь естественному закону опыления и перекрестного опыления мириадов растений, он, Ян, возродится десятки тысяч раз по всей вселенной.

Какая красивая идея. Ян быстренько отмахнулся от нее – у него уже не оставалось времени на красивые идеи. Он уже вошел в график, предусматривавший самоуничтожение на рассвете. Алкоголь не давал ему заснуть. Солнце вот-вот водворится над горизонтом. Переодеться, упаковать свой будущий труп во что-нибудь посолиднее не успеть. Предсмертную записку писать некогда. Музыка послужит прощанием. Музыка на кассете в плеере на столе, он оставил там ее сегодня ночью. Он точно знал, где оставил ее сегодня ночью.

Ночью?..

Алкоголь стер из его памяти все произошедшее за последние несколько часов. Солнце уже не грело, а жарило. Оно не только осветило мглу, оно вскипятило ее, превратив атмосферу в ядовитый газ, который будет медленно душить аборигенов Лос-Анджелеса ближайшие двенадцать часов.

Время пришло...

Ян нащупал пальцем спусковой крючок.

...Время переходить на другой уровень. В иную плоскость...

Он медленно, но решительно нажал на спуск.

...Искусство, действие и ритуальная смерть...

Металлический звук курка.

...Дверь открывалась. Ян ступал в бессмертие...

Щелчок спуска. Лязг курка. Ударник, со звоном бьющий по патрону.

И ничего. Совсем ничего. Осечка. Ружье не выстрелило.

Как же так, подумал Ян.

Он начал заново.

Снова нажал на крючок.

Взойти на следующий уровень. Искусство, действие, ритуальная смерть. Бессмертие...

Щелк. Хрясь. Курок по патрону.

Хоть бы хны.

Что за чертовщина?!

Ян два раза дернул за спуск. Щелк. Бумс. Ничего. Щелк. Бумс. Опять ничего.

Проклятье!

Он судорожно переломил двустволку. Заряжено. Оба патрона в стволах. Боек не сбит и на взводе. Что за чертовщина?

Снова дуло под подбородок.

Щелк. Бумс.

Сука! Мать твою. Только этого не хватало.

Ян отвел ружье от подбородка и встряхнул его. Повертел. Дернул крючок, раз, другой.

Солнце уже стояло высоко в небе. Гул людских толп, самолетов и полицейских вертолетов нарастал, сливаясь, грозя испортить славное мероприятие. Время пришло. Победа или смерть.

Щелк. Бумс.

О-о господи...

Он тряс, дергал, теребил ружье.

Что нужно, чтобы покончить с собой? Что же, черт возьми, нужно...

Стволы взревели, как пара львов. Яну оторвало дробью правую ступню, выворотив размолотую в кашицу кость и захлюпавшее кровью мясо.

– О-О-О-О-О-О-О, блядь! – Выпустив из рук ружье, Ян вцепился в кровавый распотрошенный огрызок ноги, который прошибла такая дикая боль, что Ян в полном смысле слова ничего не почувствовал. Мысль о ноге, отхваченной и превращенной в никчемное месиво пальнувшим дробовиком, – вот что было больно. – О боже, о боже, блядь!

Зажав руками рану, Ян совершил гротескный скачок на одной ноге – нечто подобное сделал бы Ларри после того, как My[6] уронил ему на ноги кипящую кастрюлю, – отчего ему не стало легче. Зато потерял равновесие и налетел на красивые, недавно установленные безрамные балконные двери – тело обрушилось на стекло под хруст осколков, взрезавших, вспоровших и раскромсавших человеческую плоть.

– А-а-а-а-а-а, черт! Блядь! – Яну, несчастной жертве иглоукалывания, с его утыканной стеклышками спиной, пришлось на время забыть об утраченной ноге.

Ян попрыгал еще, при этом судорожно шаря по спине, пытаясь извлечь из нее осколки. Ян прыгал, крючился, ухищрялся. Кричал. Деревянный пол, забрызганный кровью. Скачок, Ян поскальзывается, его выносит к ограждению балкона. Бросает на перила, и он вываливается в бескрайнее немое пространство.

Немое, если б он не пискнул, как девчонка, по пути к земле.

Не сделай он этого, не открой рот, чтобы закричать, и мог бы уцелеть после падения на мешки с мягким, полужидким удобрением, оставленные под балконом садово-парковыми архитекторами. А так он нахлебался навоза, который забил ему глотку и просочился в легкие. И тут же взмывшее в воздух облако очищенного "милорганита" погребальным саваном опустилось на тело Яна. Погребальный саван страшно вонял.

Дверь открылась, он споткнулся о порог, качнулся и свалился в бессмертие. Так закончилась жизнь Яна.

* * *

Бадди повернулся спиной к востоку и заслонил руками лицо, чтобы солнечный свет не слепил глаза. Ему не хотелось света. Ему не хотелось видеть, что приготовил для него наступивший день. И уж точно не хотелось оглядываться на заднее сиденье "континенталя".

Он все же оглянулся.

Он отнял руки от лица, оглянулся и посмотрел, робко надеясь, что произошедшее минувшей ночью не происходило вовсе.

Бадди слышал выражение "море крови" – оно напоминало об убитых, зарезанных, обреченных на медленную смерть. Но это было лишь выражение. Гипербола, сказал бы Бадди, если бы знал, что такое гипербола. Однако там, на заднем сиденье, отжатый до белизны труп плавал в волнах самого настоящего моря крови.

Бадди снова заслонил лицо руками, но через пару минут его посетила мысль, что если он и впредь будет закрывать себе обзор, то не заметит, как появятся копы. А они появятся. Убийство – это по их части. А кровавые разборки наркомафии? Да они их просто обожают.

В общем, Бадди, насколько мог, собрался и вылез из машины. Этим он мало чего добился, положение свое ничуть не поправил, но, выбравшись из "континенталя", он совершил самый смелый поступок за последние пять часов. Поскольку дальнейшей программы в голове Бадди не обозначалось, он остался торчать как дебил с трупаком в машине. Получалось это у него нормально.

Над ним высилась эстакада; пробка рассасывалась медленно: лос-анджелесцы выехали на поденную работу. Под эстакадой, неподалеку от Бадди, находилось небольшое кладбище брошенных машин. Горе, вышвырнутое людьми из их жизни? Под бетонной опорой лежала собака. Она либо заснула, либо умерла. Судя по тому, что возле нее увивались мухи, умерла.

Пока Бадди обозревал местность, в его рождающейся на ходу программе появился новый пункт. Он посмотрит, как там Альфонсо. Существовала вероятность, что Альфу каким-то образом, несмотря на пули и кровотечение, удалось... Хотя все говорило об обратном.

Бадди открыл заднюю дверь. Альфонсо дернулся, как бы пытаясь вылезти из машины без помощи ног, – его тело начало крениться, а прекратив крениться, стало падать. Падало оно до тех пор, пока голова не ударилась об асфальт с такой силой, как будто Альфу вздумалось забивать черепом гвозди. Раздался оглушительный грохот.

Для Бадди это – наряду с пулевыми отверстиями и морем крови – свидетельствовало, что "да, Альфонсо и вправду умер".

Бадди с минуту глазел на Альфонсо. Наглазевшись, пропел хвалу почившему дружку.

– Вот сукин сын! Говорил я тебе, не умирай у меня! Говорил, не умирай! – В качестве благословения Бадди попинал покойника ногой в грудь и в голову. На излете каждого пинка тело судорожно резонировало.

– И что мне теперь делать? Что мне теперь делать, черт побери?

И последнее, совсем уже тихое, благословение:

– Говорил я тебе, не умирай.

Труп шевельнул рукой – последняя судорога, вызванная то ли агонией отмирающих нервных окончаний, то ли натугой цепенеющих мышц. Возможно, спазм был вызван очередным пинком Бадди.

Бадди глянул на руку, на то, что она сжимала, – бумажный сверток. Упаковка гера. Бадди был взвинчен, но не до такой степени, чтобы вид наркотика не сумел вернуть ему самообладание и направить мысль в нужное русло: возьми товар, продай товар, возьми деньги, исчезни. Заляг на дно. Может, он единственный выживший в этом инциденте с наркотиками и убийством, но в Лос-Анджелесе такие сплошь и рядом. Очень скоро люди забудут, за какой именно инцидент с наркотиками и убийством разыскивается Бадди, и плевать им будет, получил Бадди свой срок или не получил. А пока...

Бадди поспешно протянул руку и вцепился в пакет. Потянул на себя, пытаясь выдрать его из мертвой хватки Альфонсо. Уткнув колено в грудь покойника для упора, еще раз сильно дернул. Сверток высвободился, тело опрокинулось навзничь.

Бадди, дух ночи, пытающийся опередить солнце, обратился в бегство.

* * *

Солнце выбивалось из сил, прорываясь с восточной стороны в окна Чэда. Шансов у него было мало. Практически ноль. Шторы Чэда, сработанные по образцу штор в покоях королей Вегаса, были настолько плотны, что не пропустили бы даже зарево ядерного взрыва.

Чэд обожал темноту.

Шторы, имевшиеся у Чэда, стоили чуть дороже, чем стоят обычно. Противоядерные шторы теперь в цене. Чэд смог их себе позволить благодаря довольно нестандартному финансированию. Нестандартное финансирование принесло ему также дом. Три тысячи триста квадратных футов. Три тысячи триста квадратных футов в Палисейдс. Только нестандартное финансирование может принести такой дом в таком районе. То же касалось и машины, стоявшей на дорожке перед домом Чэда. БМВ 750iL Большой "бимер". Чэда устроила бы пятая модель. "Тройка" была бы в самый раз. Даже "родстер" подошел бы. Но в Голливуде все секретутки ездят на этих "родстерах", а парни, работающие в "Нэпе", почему-то ценят "тройки". И уж все поголовно доктора из Беверли-Хиллз и адвокаты из Санта-Моники гоняют на "пятерках". Так что только "семерки" могут выделить тебя из толпы. Именно на "семерке" ты выглядел как надо, подъезжая к Мортону или к Орсо. Именно на "семерках" ездили крутые ребята из заполнивших Уилшир крутых рекламных агентств, до которых Чэд стремился подняться от уровня мелкого и не слишком уважаемого, средней руки агентства, где он прозябал в ту пору. И если хочешь состоять там, в этом клубе, в Обществе крутожопых агентов, – обзаведись приличным фасадом.

В общем, Чэду хотелось именно "семерку", и – благодаря нестандартному финансированию – он заимел "семерку".

Проблема с нестандартным финансированием состояла в том, что внесение платежей – очень крупная заморочка. Не потому, что надо хорошенько шевелить мозгами – не только поэтому, – а потому, что шевелить ими нужно вовремя. Нужно. Должно. Необходимо. Если бы кто-нибудь взял и внимательно изучил все эти дела... Проверил бы кое-какие данные, перепроверил расчеты... Если б у кого-нибудь хватило силы, ума и духа выяснить, что два плюс два не дают в сумме четыре...

Была еще одна проблема с нестандартным финансированием. Вот сидишь ты себе, думаешь о чем-нибудь своем, стараешься расслабиться и получить удовольствие от этой нестандартно финансируемой жизни, и тут тебе в башку закрадывается мысль, что все может полететь к чертям в любую минуту.

Но был Ян с "Волей инстинкта", и новый альбом, к записи которого они вот-вот собирались приступить, – пожалуй, нужно будет запустить его для начала двумя миллионами экземпляров. И концерты. Без концертов новый альбом не выпустишь, а на концерты "Воли инстинкта" будет лом во всех восемнадцати городах, включенных в тур.

Двадцать три.

Лучше, чтобы двадцать три города. И все это – новый альбом, концерты и кое-какая (чтоб раздуть ажиотаж) торговля – решит любые проблемы с нестандартным финансированием.

Имея в руках такой сверхмощный финансовый генератор, как "Воля инстинкта", Чэд редко задумывался о механизмах, которые могут вдруг полететь ко всем чертям. Ну разве что в моменты затишья, оставшись наедине с собой. Чего только не делал Чэд, чтобы паника не застигла его в одиночестве. Для этого существовали клиенты – с ними можно поболтать, вечеринки – их можно посетить, начинающие певички – с ними можно "поговорить о делах".

Прошлой ночью все случилось иначе. Прошлой ночью Чэд остался без клиентов, без вечеринок и без телки, полагающей, что стоит только завести нужные знакомства – и большое музыкальное будущее у нее в кармане. И вот, вместо того чтобы спать, Чэд сидел и размышлял.

Зазвонил телефон, вырвав Чэда из тугой петли тревожных раздумий, за что Чэд был ему очень благодарен.

– Алло, – сказал Чэд. У него уже успела просветлеть голова.

Маркуса, находившегося на другом конце провода, слегка озадачил тот факт, что Чэд в столь ранний час уже на ногах, но и обрадовал, так как им предстояло в ближайшем будущем крепко пошевелить мозгами.

– Ян, – сказал Маркус.

Это все, что сказал Маркус. Этого было достаточно. Чэд знал. Если чуть свет раздается звонок вашего секретаря – по поводу одного вашего взбалмошного клиента, из звезд альтернативной сцены, – и ассистент произносит лаконичное "Ян", до вас в два счета доходит, какой безумный предстоит денек.

– Где? – спросил Чэд.

– У себя дома, – ответил Маркус. Чэд повесил трубку.

Чэд встал, пошел в свою свежеотремонтированную ванную, принял душ, побрился, надел костюм от Армани, не размышляя долго, какой именно костюм от Армани надевать. Затем спустился к своей "семерке", завел ее и поехал к Яну.

И все то время, пока Чэд принимал душ, одевался и вел машину, его малюсенькую головку переполняли лишь скорбные думы о нестандартном финансировании.

* * *

Дэймонд Эванс старался не обращать внимания на это чертово солнце. Солнцу уже пора было заходить. На самом деле было раннее утро, но поскольку Дэймонд в ту ночь так и не угомонился, ему казалось, что дело к вечеру. И солнцу уже пора заходить.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14