Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сражаясь с 'летающим цирком' (Главы 1-14)

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Рикенбэкер Эдвард / Сражаясь с 'летающим цирком' (Главы 1-14) - Чтение (стр. 6)
Автор: Рикенбэкер Эдвард
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Джимми Мейсснер и я стояли, дрожа от страха, в то время как наши оживлённые товарищи подходили, чтобы дать нам последние утешительные советы. Затем, вместе с майором Петерсоном мы ожидали фатального слова вступления в пугающую реальность. Внезапно, посреди рёва труб обоих оркестров, из-за одного из ангаров появился генерал со свитой: оказывается они прятались там всё это время. Одну минуту я думал о том, как бы гордилась мною моя старенькая мама, а потом я попытался задрать лицо так высоко, чтобы ни один обычный генерал не смог дотянуться до него губами. Это был последний из отменных советов, с которым ко мне подошла через аэродром делегация старейших друзей.
      Вдруг дальний оркестр заиграл нечто, что звучало несколько знакомо. Это оказалось гимном "О! Скажи! Видишь ли ты?...". Все вытянулись смирно и отдавали честь, пока мелодия не стихла. Затем далеко впереди меня полковник Митчелл - глава наших Воздушных Сил - произнёс короткую речь, поздравив нас с той честью, которую нам оказала своими наградами французская армия. А затем генерал Жерар - милый на вид человек с деловитой военной выправкой в облике и движениях - приблизился к нашему строю из трёх человек. В руках он держал Военный Крест и отпечатанный лист с упоминаниями в приказе от французской армии. Остановившись перед нами, он громко зачитал их по-французски.
      Военный Крест представляет собой красивую бронзовую медаль, с артистизмом придуманную и выполненную. Она подвешивается на ленте с красными и зелёными полосами, а на ленту, в свою очередь, крепятся пальмовые ветви или звёзды, обозначающие упоминание ("цитирование") в приказе по армии или дивизии. Если за акт героизма какой-либо солдат специально упоминается в приказе по армии, то ему вручается дополнительная пальмовая ветвь за каждое такое "цитирование". Некоторые из французских пилотов упоминались в приказах так часто, что сама медаль висела бы ниже талии, будь у неё лента достаточно длинная для того, чтобы вместить все "пальмы". Мне довелось видеть, как Рене Фонк (Ren Fonck) французский ас из асов, которого за одержанные победы "цитировали" 29 раз одевал Военный Крест из двух частей, чтобы вместить все пальмы, как полагалось во время торжественных церемоний. Если же упоминание фигурировало в приказе по дивизии, а не по армии, то на ленту Креста в таком случае вместо "пальмы" крепилась звёздочка. Полковник Вильям Тоу наряду с другими наградами носил две звёздочки и три пальмовых ветви.
      Быстро прикрепив к нашим мундирам желанные награды, энергично пожав руки и величественно отсалютовав нам (что было одновременно выполнено и нами), генерал Жерар удалился. Привередливый командующий даже не попытался поцеловать нас!!!
      В течение пяти минут поле было очищено, и мы запустили моторы, чтобы продемонстрировать подготовленные заранее высший пилотаж, учебный бой и воздушную акробатику. В тёплом небе мы полтора часа описывали всевозможные кривые на наших послушных маленьких "Ньюпорах". После приземления самый учтивый французский представитель командования вновь наградил нас рукопожатием и улыбкой благодарности. Войска удалились вместе с затихающей мелодией марша "Самбра и Мёз" ("Sambre et Meuse"), забрызганные грязью автомобили увезли последних наших посетителей, механики переоделись в замасленные комбинезоны начали возню с машинами.
      Неожиданно Джимми Мейсснер подошёл ко мне, улыбаясь самой непосредственной из своих ухмылок. "Рик", - сказал он, - "я чувствую как мною овладевает чувство "смерть гансам". Как насчёт того, чтобы взлететь и добыть боша?" "Хорошо", - бросил я через плечо, - "поехали; мы неплохо развлечёмся".
      Таково уж было наше счастье, что едва мы оторвались от земли, как заметили высоко над нами немецкую двухместную машину, вероятно "Румплер" (Rumpler). Из всех вражеских двухместников он обладал наибольшим потолком, и эти аэропланы часто проплывали над нашими позициями на высоте, недосягаемой для "Ньюпоров". Это выводит из себя, когда ты взбираешься на максимальную высоту и видишь, что враг по-прежнему невозмутимо продолжает фотосъёмку и, как бы в насмешку, иногда выпускает по тебе очередь - другую. Мы набирали высоту со всей стремительностью, на какую были способны, стараясь догнать этого парня до того, как он сумеет занять безопасную позицию. Очевидно, он уже выполнил своё задание, так как через несколько минут набора высоты он развернулся в сторону германских позиций и скрылся из виду. Мы завершили наш вылет к линии фронта, так и не обнаружив в небе других противников, и вернулись на базу, где приземлились с твёрдым обоюдным намерением приняться со следующего дня за серьёзное коллекционирование "пальм" до тех пор, пока наши новые Военные Кресты не будут свисать ниже колен.
      Джимми задумчиво посмотрел на мои длинные ноги.
      - Побойся Бога, Рик!, - ласково сказал он, - подумай, какой волокитой это обернётся!
      Глава 8. Победа на волоске от гибели
      Я часто обсуждал с Ридом Чемберсом новые трюки и уловки, с помощью которых мы могли бы провести коварных гансов. В конце концов, вся эта игра военной авиации настолько нова, что любой новичок в какой-нибудь из дней может столкнуться с таким коварным приёмом, какой мы даже не представляли. Я думаю, что гансы, как и мы, просиживают ночи напролёт, пытаясь разработать некое поразительное новшество в формирующейся науке воздушного боя. Во всяком случае, мы с Ридом частенько засиживались допоздна и вставали спозаранку, чтобы привести в исполнение какой-нибудь маленький план, захвативший нас ночью.
      Утром 17 мая 1918 года ординарец выгнал меня из постели ровно в четыре часа, в соответствии с приказаниями, которые я отдал ему прошлой ночью, предварительно разбудив. Я послал ординарца в комнату Рида, чтобы он поднял и его.
      Через пятнадцать минут я и Рид обсуждали за чашкой кофе нашу маленькую схему утреннего рейда. Мы планировали подняться в воздух до рассвета и занять высоту вне видимости и слышимости гансов до того, как они выберутся из постелей. Околачиваясь вдоль их передовой, мы надеялись перехватить какую-нибудь отдельную машину, пересекающую линию фронта для фотосъемки. Великолепный план. Непонятно, почему никто не додумался до этого раньше.
      В районе над Тулем, Коммерси и Нанси мы наматывали круги и лезли всё выше и выше, и выше. На высоте порядка 18 000 футов мы прекратили подъём. На такой большой высоте температура казалась 18 000 градусов ниже нуля. Мне доставляла удовольствие мысль о том, что теперь мы наверняка обладаем преимуществом по высоте над любым двухместником, а хорошая видимость обеспечивала потрясающий обзор.
      Мы ждали и ждали. То вверх, то вниз вдоль отведенного заранее сектора, где представлялась вполне вероятной встреча с противником, пожелавшим снять фотографии столь чудным утром; вверх-вниз, туда-обратно. В конце концов мне стало надоедать это занятие. Задумка сработала великолепно, без сучка и задоринки. Вот только глупые боши, похоже, решили испортить всё шоу тем, что остались дома. Меня стали бесить мысли о нашем раннем подъёме, чудных погодных условиях, высоте полёта, достигнутой без малейшего намёка на "Арчи" - всех этих честно заработанных достижениях, сводившихся на нет тем, что рыбка отказывалась клевать.
      Майор Лафбери часто напоминал нам, что бошей не достанешь, засиживаясь дома и грея ноги у камина. Я размышлял над этим мудрым советом, разворачиваясь для продолжения дозора в двадцатый раз и прикидывая, что в баке есть ещё горючее на час полёта. Меня почти доконали холод и голод. Довольно огорчительно было сравнивать уютный огонь печи в комнате для завтраков с ледяными небесами, в которых я провёл последний час. А ведь и там и тут можно было настрелять одинаковое количество бошей. Я чувствовал, что меня надули.
      Как бы там ни было, но куда же подевался Чемберс? В результате моих рефлексий я забыл приглядывать за ним. Я осмотрел каждый закоулок неба, но не обнаружил его в поле зрения. Вообще ничего не было в поле зрения. Больше ни один дурак в мире не покинул дом в этот неурочный час. Но всё же, я должен признаться себе, что Лаф был прав! Это как рыбалка. Если в реке нет рыбы, то выловить её довольно затруднительно, однако ни одной и никогда не поймает тот, кто греет кости у камина. Я улыбнулся, подумав о цветном джентльмене из Алабамы, который весь день ловил рыбу в корыте. Придирчивый белый мужчина проходил мимо и наблюдал как тот вытаскивал леску из воды раз шестой. В конце концов белый мужчина крикнул:
      - Ты чёрный шакал! Разве ты не знаешь, что в кадушке нет рыбы?
      - Знаю, босс! Но эта лужа совсем неподалёку - ответил негр.
      Старый анекдот подсказал мне идею. Наверняка, я выбрал плохое место для рыбалки, единственным достоинством которого было то, что оно находилось "под рукой". Тогда я направился к Мецу. Там должен быть хороший клёв. В 25 милях от линии фронта, кроме знаменитой крепости, находился один из лучших немецких аэродромов.
      Теперь я находился на высоте 20 000 футов и, как только повернул на восток, то увидел первый луч солнца, появившийся над Францией в тот день. Солнце лежало большим красным шаром за далёкими горами Рейна. Я направил самолёт в ту сторону, рассчитывая пересечь линию фронта восточнее Понт-а-Мусона, где, как мне было известно, располагалось несколько замаскированных зорких германских батарей. С той максимально возможной высоты, на которой я пролетал над позициями противника ранним утром, звук мотора наверняка долетал до артиллеристов, но, в этом я убеждён, ни один из них не мог увидеть меня, даже в самые мощные телескопы. Как бы там ни было, но на протяжении всего рейда к Мецу по мне не выпустили ни единого снаряда.
      Знаменитые укрепления вскоре лежали под крыльями моей машины. Собственно Мец располагался глубоко внизу долины - очаровательной долины реки Мозель. Практически вертикальные обрывы высотой в тысячу футов на обоих берегах реки, а также резкий поворот русла в миле под городскими стенами образовывали единую цельную фортификационную систему вокруг города.
      Хотя я и нашёл Мец очаровательным, но всё же на какое-то мгновение пожалел, что не управляю бомбардировщиком, с которого можно было бы сбросить в многолюдные лагеря внизу несколько сувениров. Вне всякого сомнения, в Меце расположились сотни тысяч солдат и множество высоких чинов, так как безопасный маленький город являлся воротами между Германией и линией фронта по Мёзу. С такой высоты мой пулемёт не мог причинить никакого вреда. С сожалением я описал прощальный круг над жемчужиной округи Лоррен (Lorraine), а над аэродромом Фраскати (Frascati), чьи ангары расположились на верхушках холмов, взял курс домой, снизившись в долину Мозеля. Ни один аэроплан оттуда даже не собирался подниматься в воздух.
      Но всё же в то утро у меня оставался ещё один шанс достать боша. Я знал, что можно обнаружить воздушную активность над одним аэродромом по эту сторону от Тьякура. Время патрулирования почти истекло, так как горючее было на исходе. Мысль о возможных проблемах с двигателем в двадцати милях за линией фронта заставила меня немного "ускорить шаг". Для врага по имени Рикенбэкер Германия была бы не лучшим местом приземления во время войны. Я слегка опустил нос машины, в надежде, что это несколько увеличит её скорость. Ага! Вот и Тьякур появляется в поле зрения. Выключив двигатель, я спланировал почти беззвучно и оказался над городом на высоте около 18 000 футов.
      Я выполнил два или три круга над Тьякуром с замолкшим движком. В конце концов мой взгляд отыскал вражеский аэродром, который занимал маленькое поле сразу за маленьким городком. Там явно происходило что-то, а когда я проплывал над этой площадкой, то заметил три грациозных "Альбатроса", поднимающихся в воздух один за другим. Судя по их курсу, они направлялись за линию фронта, набирая высоту по мере продвижения в южном направлении. Я постарался быть как можно более незаметным, пока последний из трех самолётов не оказался далеко впереди меня. Затем я вернулся на прежний курс и стал постепенно сокращать дистанцию между нами.
      К тому времени, когда мы достигли Монсека - этой знаменитой горы к северу от Сен-Мийеля - меня и мою неожиданную добычу разделяло около 3 000 футов. Мне так хотелось, чтобы противник оказался над нашими позициями, прежде, чем атаковать его, что я совсем позабыл о том, что теперь представляю прекрасную мишень для немецких "Арчи". Два внезапных разрыва прямо перед машиной указали мне на ошибку. Не тратя времени на выяснение того, попали ли в меня, я, призвав всю дерзость, бросился в отвесное пике за замыкающим "Альбатросом". Одиночный чёрный разрыв, посланный батареей снизу, заставил германских авиаторов оглянуться. Из этого сектора они никак не ожидали нападения.
      Когда их ведомый заложил первый вираж, я находился уже менее, чем в 200 ярдах от последнего "Альбатроса" Я нёсся вниз в бешенном темпе, не обращая внимания ни на что, кроме цели впереди. "Ньюпор" летел со скоростью не меньше 200 миль в час. Не обращая внимания на спидометр, я держал нос самолёта направленным в хвост "Альбатроса", который, в свою очередь, перешёл в резкое снижение, чтобы уйти из-под удара. С дистанции около 50 ярдов я мог видеть как яркие трассы пуль прошивают спинку кресла пилота. Я вёл огонь, наверное, целых десять секунд. Испуганный бош допустил ошибку тогда, когда решил спасаться пикированием, вместо того, чтобы использовать маневр. За эту оплошность он заплатил жизнью.
      Все эти мысли пронеслись в моём сознании за долю секунды. Всё время, пока мои пальцы нажимали на гашетки, я прекрасно осознавал чрезвычайную опасность положения, в котором находился сам. Одна, а возможно, и обе вражеские машины, несомненно, уже зашли мне в хвост, так же, как и я повис на хвосте их невезучего компаньона. Будучи один, я мог полагаться исключительно на свою маневренность, если хотел оторваться от врага.
      Кажется, что несмотря на возможные последствия, я продолжал преследование моей цели до самой земли - так отчаянно хотелось её сбить. Поэтому я несколько увлёкся излишне скоростным спуском. Как только вражеский аэроплан потерял управление и перешёл в беспорядочное падение, я притянул ручку к креслу и начал стремительный подъём. Печально известная слабость конструкции "Ньюпора" быстро напомнила о себе. Жуткий треск, отозвавшийся в моих ушах, как звук трубы, возвещающей Страшный Суд, означал, что внезапная перегрузка разрушила правое крыло. Обшивка верхнего крыла была целиком сорвана напором воздуха и исчезла позади. Лишённый поддержки с этой стороны, "Ньюпор" стал разворачиваться направо. Хвост задирался вверх, не смотря на все мои старания удержать его с помощью ручки управления и руля направления. Он стал вращаться поначалу медленно, а затем всё быстрее и быстрее. Всё больше и больше становилась скорость нашего падения. Я попал в штопор, а с такими повреждениями, как у моей машины, выйти из него не представлялось возможным.
      Оставалось совершенно неясным, намерены ли два "Альбатроса" обстреливать меня до самой земли. Дважды мне удалось заметить, как они пикировали на меня, выпуская огромное количество пуль в маленький беззащитный аппарат, несмотря на его очевидную обречённость. Я не испытывал злобы к ним. Всё, что я ощущал своего рода скепсис по поводу их бездумной траты боеприпасов. Впрочем, и это не верно. Я был сбит с толку. Во мне вызывала скептичность их глупая убеждённость в том, что я блефую. Эти дураки даже не могли определить, когда аэроплан действительно сбит. Машина лишилась целого покрывала из обшивки. Ни одному пилоту ещё не удавалось пилотировать без неё аэроплан.
      Меня занимали мысли о том, где я упаду. Внизу расстилались леса Монсека. Господи! Насколько приблизилась земля! Разрушится ли конструкция самолёта полностью и вышвырнет меня на все четыре стороны? Если я застряну в верхушках деревьев, то, возможно, отделаюсь лишь переломанными костями. Ведь Джимми Мейсснер и Джимми Холл избежали смерти, попав в подобный переплёт на своих "Ньюпорах". Если я выживу в этой передряге, то больше не поднимусь в воздух. Но сейчас нет смысла думать об этом. В любом случае, мне либо не выжить, либо я стану пленным инвалидом в Германии. Как это переживёт моя мама?
      Неожиданный приступ желания вновь увидеть маму поднял мой боевой дух. С мыслью о том, что будет, когда она откроет каблограмму с фронта, извещающую о моей смерти, с этой картиной перед глазами в моём сознании пронеслась целая серия ярких детских воспоминаний. Раньше я и не представлял, что перед лицом неминуемой гибели в сознании человека проносятся все события его жизни. Несомненно, на самом деле, это лишь несколько воспоминаний, но животный ужас и неотвратимость смерти превращают их в множество.
      Меня стало занимать, почему скорость штопорения не возрастает. С каждым оборотом я ощущал повторяющееся вибрирование, словно от удара воздушной подушкой по левому крылу. Эти монотонные удары вызывали во мне рост раздражения. И, хотя я постоянно экспериментировал с рулём, ручкой управления и даже перемещением веса собственного тела, мне совершенно не удавалось повлиять даже в малейшей мере на вращение аэроплана. С тех пор как крыло разрушилось, машина снизилась таким образом на целых десять тысяч футов. Я выглянул за борт. Еще неполных 3 000 футов и - крушение! Я мог разглядеть людей на дороге перед линией грузовиков. Побледневшие, они пристально глядели в мою сторону. Мысленно они уже подбирали сувениры из обломков машины и моего тела.
      Была не была - я дал полный газ! Дополнительное ускорение, которое дал вновь запущенный движок, оказалось достаточным для того, чтобы стоявший перпендикулярно хвост занял горизонтальное положение прежде, чем я смог осознать что-либо. Я мгновенно схватился за джойстик и переложил руль направления. Теперь пропеллер тянул машину вперёд. Только бы она смогла продержаться так пяток минут, тогда я смогу перетянуть через траншеи. Они служили ориентиром в каких-нибудь двух милях прямо по курсу. Я посмотрел вверх и вниз.
      Ни одного аэроплана в небе. Недавние противники, вероятно, посчитали, что мне конец. Земля стремительно проносилась внизу. Я летел вперёд значительно быстрее, чем вниз. Внезапное ликование овладело мной. Я самонадеянно попытался приподнять нос машины. Безрезультатно! Она летела по прямой, но это было всё, на что был способен самолёт. Ага! Вот и дружище "Арчи"!
      Довольно забавно, но оказывается можно настолько привыкнуть к "Арчи", что страх перед ним совершенно исчезает. Я был настолько признателен своему маленькому искалеченному аппарату за то, что он спас меня от падения, что говорил с ним, обещая хорошенько его почистить по возвращении в конюшню. А на скверное поведение "Арчи" я едва обращал внимание.
      Над самой линией фронта я скользнул вниз и теперь находился на высоте тысячи футов. Избежав опасности приземления на немецкой территории и применив несколько маленьких хитростей, я выжал из повреждённого самолёта ещё одно усилие. Впереди виднелись крыши родных ангаров. С мотором, работающем на полных оборотах, машина скользнула по ангару старой 94-й и плюхнулась на поле.
      Сразу сбежались французские пилоты, находившиеся по соседству, чтобы взглянуть на новичка, садящегося с включённым мотором. Позже они рассказывали, что это напоминало приземление птицы со сломанным крылом.
      Вспоминая те события, я понимаю, что пережил довольно нервный эпизод. Припоминается, что мне не казалось, будто произошло нечто необычное, в тот момент, когда я выбрался из кабины и поинтересовался судьбой Рида Чемберса. Это любопытное последствие полётов на войне. Пилот настолько проникается своего рода фатализмом, что начинает воспринимать все события как вполне заурядные. В результате он лишь изредка выказывал значительное волнение по поводу работы, проделанной за день, каким бы тяжёлым он не выдался.
      Итак, несколько озлобленный, я навёл справки о Риде Чемберсе как только покинул машину. Мне казалось, что он меня подставил. Ярость была единственным моим чувством в тот момент.
      О Риде известий не было. Однако спустя несколько минут он появился и стал городить какие-то небылицы о том, как подло я его покинул, нарушив наш уговор. Он тоже находился над немецкой территорией и во время возвращения повстречал два "Альбатроса", пилоты которых возвращались на свой аэродром, возможно, рассчитывая побыстрей добраться до моих останков на машине. Однако доклад о встрече с двумя "Альбатросами" подтвердил мои предположения, что третий аппарат всё же разбился.
      В начале следующего дня французы известили нас, что они в самом деле видели крушение "Альбатроса" и то, как мой израненный "Ньюпор" ковылял домой, окружённый разрывами зенитных снарядов. Они даже подтвердили мою победу безо всяческого запроса с моей стороны. Но самым необычным в этом происшествии оказалось то, что тело мёртвого немецкого пилота - моей последней жертвы таким образом зафиксировало управление самолётом, что тот, пролетев значительное расстояние, приземлился в нескольких сотнях ярдов за линией фронта на французской территории.
      Глава 9. Уничтожен в огне{1}
      84-я эскадрилья находилась на фронте уже почти месяц, когда прибыл один из моих товарищей по учёбе - лейтенант Куртц. По окончании лётной школы, Куртц был оставлен для прохождения специального обучения воздушной стрельбе с тем, чтобы в дальнейшем стать инструктором для тысяч молодых людей, призванных в воздушный флот дядюшки Сэма. С этой целью его отправили в Англию, а вернувшись оттуда во Францию, Куртц был отправлен на фронт в 84-ю эскадрилью с целью приобретения реального боевого опыта над позициями противника.
      После того, как мы забросали новичка тысячами вопросов и получили ответы на них, он заявил, что ему необходимо приступить к более сложной ступени реальных боёв с противником. Так как в то время я, будучи флайт-коммандером 1-го крыла, являлся вторым по старшинству в эскадрилье, то в мои обязанности входило сопровождение вновь прибывшего пилота во время патрулирования над вражеской территорией. Неважно, насколько выдающимися способностями обладает человек или насколько высок уровень его выучки, первые вылазки за линию фронта, первый контакт с машинами врага всегда довольно сложен. Пустячная растерянность, необдуманная бравада, малейший просчёт - и даже человек, на обучение которого потрачена масса времени и средств и обладающий всеми задатками успешного пилота, может пасть жертвой мастерства более опытного авиатора.
      По этой причине я практиковал сопровождение новых пилотов во время их первого полёта к позициям противника и советом либо личной поддержкой уже в воздухе помогал освоиться во время непростого перехода от школьной теории к суровой практике боя.
      Мы по-прежнему летали на знаменитом одноместном "Ньюпоре" "Бебе" "chasse" ("охотнике") или машине-истребителе, оснащённом двигателем "Гном Моносупап" ("Gnome Monosoupape"). В то время он был лучшим аппаратом, хотя, несомненно, и не лишённым некоторых недостатков. Только что из тыла, Куртц ещё не был знаком с этими странностями самолёта. Потому я запланировал для него несколько коротких перелётов с нашего поля с частыми посадками в расчёте на то, что он выработает навыки приземления на любую подходящую площадку в случае неожиданной поломки мотора. За несколько дней подобной практики Куртц показал себя как пилот, способный управлять самолётом в любой ситуации и вполне готовый к величайшему приключению в жизни молодого авиатора - первому вылету к линии фронта.
      Мы условились, что лейтенант Куртц вылетит на так называемое свободное патрулирование в сопровождении лейтенанта Чемберса и меня. Наша пара имела привычку предпринимать дополнительные вылеты, если "рабочий" день заканчивался, а в нас всё ещё оставалась, выражаясь жаргоном авиаторов, "свирепость на боша". Занималось прекрасное летнее утро - яркое, чистое и спокойное - именно такое утро авианаблюдатели гансов вполне могли выбрать для фотосъёмки над нашей территорией.
      Мы подробно изложили новому товарищу план действий. Полёт будет происходить в V-образном строю: я впереди, Чемберс слева и Куртц с превышением в 100 метрах позади нас. Ему предписывалось в случае встречи с каким-либо авиатором бошей не вступать в бой до тех пор, пока не станет очевидным наше преимущество. Я вообще считал для себя обязательным не влезать в драку, пока есть возможность маневром занять наиболее выгодную позицию. Иными словами, Куртцу всё время следовало сохранять место в строю сзади и выше нас, выполняя роль наблюдателя. Он был проинструктирован, что иногда ему следует проверять пулемёт, стреляя несколькими короткими очередями в тех случаях, когда самолёт развёрнут в сторону Германии. И, наконец, если наша группа рассеется, и он не сможет отыскать нас, то, учитывая, что солнце всходит на востоке, Куртцу следовало лететь, "удерживая" светило по левому борту, в южном направлении до тех пор, пока он не убедится в том, что под ним французская территория, а затем приземлиться.
      Вылет был назначен после завтрака точно на 8 часов, затем сбор над аэродромом на 1 500 футов, набор высоты между Нанси и Тулем и пересечение линии фронта на высоте 15 000 футов. Перед стартом я обратил внимание, что лейтенант Куртц выглядел несколько нервозным, но при подобных обстоятельствах это не было удивительным. Вряд ли я тогда понимал причину подобной нервозности и даже не предполагал, к каким трагическим последствиям она приведёт.
      Машина Куртца с трудом набирала высоту, так что мы довольно долго карабкались на отметку 14 500 футов. На этой высоте я решил оставить нашу относительно безопасную сторону и углубиться в немецкую территорию, полную опасностей и риска. Господину гансу тоже не сиделось дома: я заметил нечто, что опознал как самолёт фоторазведки, который находился в шести милях за линией фронта над нашими позициями и очень высоко - наверное на 19 000 футов. Так как этот противник несомненно был вне досягаемости для нас, то я решил держать нос самолёта направленным в сторону Германии и постоянно набирать высоту, пока это возможно. В то же время я приглядывал за нашим врагом на тот случай, если нам удастся взобраться на такую же высоту и нагнать его до завершения фоторазведки.
      Внезапно впереди и чуть выше нас прозрачный воздух наполнили белые курчавые клубы дыма. Противовоздушная активность наших означала, что неподалёку находилось ещё несколько гансов. Через несколько минут мы их заметили - три мощных одноместных машины типа "Альбатрос" появились в 1 500 футов над нами и около полу мили впереди. Я покачал крыльями, что в переводе с кода авиаторов означало для моих спутников следующее: "Будь внимателен и следи за лидером". У меня было время оглянуться и заметить, что лейтенант Куртц находился на достаточном удалении позади и немного выше немецких машин. Беспокоиться о нём не было причин. Уж тем более не нуждался в опеке такой опытный истребитель как лейтенант Чемберс. Я летал в компании с ним достаточно для того, чтобы убедиться - он стоил любых двух гансов. Вне всякого сомнения, Рид заметил бошей впереди и пристроился поближе ко мне, наверняка пытаясь угадать, какой план я подготовил.
      Присматривая за нашими оппонентами, я быстро анализировал ситуацию. Противник обладал преимуществом по высоте, их было трое, вполне вероятно, опытных пилотов, в то время как нас было двое истребителей и один новичок, увидевший немецкий самолёт первый раз в жизни. Однако вражеские авиаторы находились над нашей территорией. Внизу несколько сотен людей наблюдали за тем, что казалось им равной схваткой - трое американцев против трёх немцев. Через полевые бинокли французские офицеры видели чёрные кресты и красно-бело-синие кокарды аэропланов США. Вне всякого сомнения, именно в этот момент они обсуждали исход неизбежного боя. У них было право ожидать схватки, так как нас было 3 к 3. То-то будет драка!
      Кажется, и немцы не испытывали ни тени сомнения или колебания. Превосходя нас по высоте, они внезапно втроём устремились на нас. Сначала один, за ним другой, а там уже и третий нырнули вниз, поливая наши машины огнём из пулемётов. Я успел заметить, как лейтенант Чемберс крутнулся на крыле и ушёл вниз; я выполнил полу переворот и за время, меньшее, чем занимает чтение этих строк, мы оба оказались вне досягаемости. Немцы в ходе атаки с пикирования не только не сумели достать кого-либо из нас, но и утеряли преимущество по высоте. Теперь мы поменялись ролями, или, по крайней мере, оказались в равных условиях, а гансы явно думали только об отходе.
      Мы бросились в погоню и уже через несколько минут мне удалось отделить один из самолётов от строя. Теперь кто кого! Может мне удастся сделать фатальный выстрел, а может, удача будет на его стороне; в любом случае, я решил, что это будет драка до смерти. Хотя я и был занят своим оппонентом, у меня всё же нашлось время для того, чтобы убедиться - лейтенант Куртц в порядке. Он вместе с лейтенантом Чемберсом устремился в бешенную погоню за двумя другими "Альбатросами", и всё это шоу перемещалось в направлении Сен-Мийеля.
      Что до меня, то вскоре наша парочка оказалась над Тьякуром - маленьким городом в шести милях от линии фронта на немецкой территории. Теперь мой противник решил, что находится в более выгодном положении и, неожиданно развернувшись, устремился на меня. Однако я был только рад принять этот вызов, так как моя машина находилась в 100 ярдах позади и около 200 ярдов выше оппонента, что давало мне неоценимое преимущество. Открыв шквальный огонь из двух пулемётов, он приближался всё ближе и ближе в восходящем вираже. Это впечатление, почти не поддающееся описанию: мы словно вели спарринг на расстоянии нескольких ярдов друг от друга, подобно двум бойцам на небесном ринге. Зажигательные разрывные пули щёлкали вокруг меня и любая из них, в случае попадания в жизненно важную точку, могла решить исход боя. Мои чувства словно не принадлежали мне; действительно, в такие критические моменты, составляющие кульминацию боя, авиатор, как правило, совершенно не думает о себе. Быстро заложив неполный вираж, я занял позицию позади противника. Теперь я оказался в таком положении, что у него не было возможности направить на меня оружие. Вот он - мой шанс, шанс, который может ускользнуть уже в следующую долю секунды. Но у меня не было намерения упустить его. После нажатия на обе гашетки, пули посыпались градом на немецкий самолёт.
      Он устремился вниз. По-видимому, пилот потерял управление. Разобьется ли он или сумеет вытянуть машину после головокружительного пикирования и благополучно приземлиться? Я не мог ответить на этот вопрос, ведь несмотря на то, что пикирование в штопоре всегда выглядит как верная гибель, часто для искусного пилота - это единственный, но верный путь к спасению. Будь я над нашей территорией, то последовал бы за оппонентом, чтобы убедиться в его крушении. И если бы я обнаружил, что противник восстановил управление машиной, то возобновил бы бой на низкой высоте

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10