Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Проклятые Миры (№1) - Золотарь

ModernLib.Net / Фэнтези / Рыжков Лев / Золотарь - Чтение (стр. 1)
Автор: Рыжков Лев
Жанр: Фэнтези
Серия: Проклятые Миры

 

 


Лев Рыжков


Золотарь


(Проклятые Миры — 001)


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


1. Кристоф — Леопольду

Приветствую тебя, старина Леопольд!

Пишу тебе первое за эти дни письмо. Будем точны: три дня. Именно столько времени, если не ошибаюсь, миновало с поры моего исчезновения. Вообще-то я и не исчезал никуда. Меня просто… гм! скажем так: похитили. Представляю себе, какой переполох поднялся на кафедре нашего почтеннейшего профессора Дритцера (дай Боже никогда более не видеть этой физиономии!), какое недоумение, должно быть, овладело нашими с тобой соучениками. Силюсь вообразить, дружище, как старая поганка Дритцер выгибает вопросительными знаками кусты седых бровей и воздымает наставительно указательный перст, топорщащийся желтыми огрызками заусенцев, как легкие дуновения сквозняков проникают старцу под парик, как пудра с фальшивых буклей мешается с ветхой стариковской перхотью, как эта смесь подобием снегопада осыпается на лоснящиеся плечи его кафтана, как профессор, дребезжа немощью голоса, изрекает примерно следующее: «Лично я никогда не сомневался в том, что господин студент Клотцель окончит свои дни на виселице. Во всяком случае, очевидно было, что помрет он не своей смертью». Далее старая калоша предполагает, что так оно все и вышло. Предположения эти плавно переходят в тираду о пользе многочасовой зубрежки и вообще прилежности в учении. Особо отмечает дорогой наш профессор важность аккуратного внешнего вида, коим студиозус несомненно должен обладать, дабы не постигла его судьба злосчастного студента Клотцеля.

А как, должно быть, ярится и мечет громы с молниями наша квартирная хозяйка фрау Хисс! Какой она, полагаю, подняла визг и верезг! Как же так?! Исчезнуть бесследно, не оплатив жилья за четыре месяца! Не исключаю, что эта особа ворвалась и внутрь моего обиталища. И вот там-то она увидела… Сам, впрочем, знаешь: сказать, что там не прибрано, значит ничего не сказать. Как лютовала и окаянствовала наша фрау бывшая кастелянша, несложно себе вообразить. Да если всем зевесовым фуриям и гарпиям повыдергать из хвостов перья, то и тогда, думаю, не поднимется столь ужасных воплей, каковые, нисколько не затрудняясь, изрыгает наша фрау. Хе-хе-хе…

Прошу прощения, дружище, за кляксу. Сейчас я так смеялся, что даже разлил чернила.

Напиши мне, Леопольдушка, обязательно напиши. Оч-ч-чень интересно, правильно ли я предполагаю. Напиши, не поленись. А письмо свое отдай тому посыльному, что принесет тебе мое послание. Да! Он должен передать тебе также денег: это моя квартплата за четыре месяца — передай кастелянше, и тебе, дружище, там. я переслал на карманные расходы пятьсот талеров. Успокойся, Леопольд, все в порядке. Я никого не убивал и не грабил и уж подавно не записался в казначеи его величества. Совесть твоего друга чиста, как оставленная им комната. Шутка. Кстати, денежки счет любят, так что пересчитай, чтоб каналья посыльный не утаил себе ничего. Если не жалко будет, талер или два дай ему на чай. Не знаю, как на чай, а на кабак ему точно хватит.

Ба! Дружище Леопольд! Ты, мне кажется, удивлен сверх меры, чешешь в затылке пятернею, и глаза твои круглы и огромны, подобно юбилейным монетам. Сейчас я изложу все по порядку и ты прекратишь удивляться.

Впрочем, у меня и самого-то в голове не очень укладывается, что я — забытый Господом и всеми архангелами студент-медик — оказался вдруг наследником огромнейшего состояния, баронского титула фон Гевиннер-Люхс и самого настоящего старинного замка. И кто бы мог подумать, что богатый старый хрен Карл-Людвиг фон Гевиннер-Люхс, чье богатство заставляет зеленеть и морщиться от зависти, является, оказывается, моим черт-знает-сколько-юродным дедушкой, а я вроде как единственный его наследник. С ума сойти!

До сих пор я как-то даже не мог прийти в себя. Как же так? Откуда ни возьмись — такое вот богатство. Порою мне кажется, что я сплю. У меня даже завелась привычка: коль случится мне чему-нибудь здесь удивиться — щиплю себя. Больно, с вывертом. Как мнительный человек, ежечасно проверяющий, не подхватил ли он какую такую заразу, так и я сомневаюсь порой: не сплю ли я, — и страшусь проснуться.

Вот и сейчас, дружище, пишу тебе, находясь в Зале Для Ведения Текущих Дел. Зал мне чем-то симпатичен. Может быть, тем, что он не столь огромен, как остальные залы этого более чем странного замка, в которых чувствуешь незримое присутствие какой-то странной, прячущейся по углам, паутинной тайны. И, как бы ты ни был храбр и… не могу подобрать слова, пусть будет «отважен», хотя я и имею в виду что-то немного другое… в общем, будь ты хоть самим Гераклом, при виде всей этой необъятной, приходящей в упадок роскоши, никому не нужной, затхлой, пылящейся, — ты неминуемо почувствуешь себя чем-то мелким, ничтожным, вроде таракана или крысы. И вот зта-то агорафобия и вынуждает меня искать места потеснее, поменьше, поуже. Только сейчас я, например, осознал, как уютна была моя конура у фрау Хисс. Уютна, несмотря на грязь, неприбранность, беспорядок. Но это была моя нора, обжитое и вполне уютное место. Здесь же нора чужая, стылая, холодная, огромная, — норища.

Сейчас я сижу за огромным столом в не очень огромной зале, в огромном ящике стола — огромная масса гусиных перьев. По левую мою руку на столе лежит огромная пачка писчей бумаги — каждый лист пропечатан фамильным (моим!) гербом. По правую руку — огромная же бутыль рейнвейну 1695 года. (Очень вкусная, замечу, вещь. Приезжай, Леопольд, угощу.) Когда нужная фраза нейдет в голову, я двигаю бутыль по столу. На вековой пыли, которая, кажется, въелась в красную древесину стола, остаются мокрые круги. Я, наверное, уже очень пьян. По углам чудятся скользящие черные тени. Огонь пяти свечей тускл и освещает едва половину стола. Я смотрю в темноту и (должно быть, спьяну) мне чудится, что темнота эта перемещается какими-то комьями. Комья разделяются, склеиваются вновь, двигаются, как кольца жира в наваристом мясном бульоне. Я закуриваю трубку, и голубой табачный дым замысловато вплетается в темноту, растворяется в ней, на мгновение испещряя ее черный мрамор светлыми прожилками.

О! Тысяча чертей! Такое уже никуда не годится — пять клякс на одной странице. Должно быть, я уж напился. Ладно, Леопольдище, не скучай, и спокойной тебе ночи. Завтра продолжу писать.

Твой друг Кристоф Клотцель, барон фон Гев… к черту титул — просто Кристоф.

2. Снова Кристоф

Извини, дружище, два дня не писал. Некогда было. Да и ты, надеюсь, без денег там еще не загнулся. Наберись, дружок, терпения: пока я не опишу все свои тутошние приключения, денег тебе не видать как собственного аппендицита.

Теперь, Леопольд, поведаю тебе, почему два дня не писал, и пусть голодный твой желудок от зависти липнет к позвонкам хребта.

Надо сказать, что я тут порядочно извелся от скуки: в новом моем замке не с кем даже поговорить. (Ужас! Ведь дедушкино завещание гласит, чтобы я жил здесь целый год, безвылазно. Максимум, что разрешено, — выехать на полдня в ближайший городок.)

И вот позавчера мы с матерью и сестрицей наконец-то в этот городок собрались. Выехали затемно, потому что городок хоть и ближайший, но от нашего, то есть моего, замка отстоит на сорок с чем-то верст. Приехали мы вовремя, как раз на ярмарку. Мать с сестрою сразу же в тряпочные ряды отправились, я их сопровождал попервоначалу, потом надоело: примеряют что-то, туда идут, сюда идут, возвращаются, торгуются. В общем, плюнул я на них и пошел самостоятельно бродить по ярмарке. А денежек у меня в карманах было ой-ой-ой сколько — мы, Леопольд, с тобой столько и за год не тратили…

И побрел я в ближайшую пивнушку.

Городок, между нами, неважный. Несколько дюжин домишек, в центре — ратуша, по окраинам — огороды, по бокам — лесистые горы, все — как на открытках рисуют. А по главной улице — важные — шляются в дурацких шляпах с перьями лесорубы из окрестных деревень. О, думаю, Боже, Боже, Боже! — целый год нельзя из этой дыры выбираться. Но что делать?

Заказал в пивнушке три кружки портера. К несчастью, пивнушка эта кишмя кишела чертовыми дровосеками, которые, как оказалось, только и искали повода с кем-нибудь подраться. Сначала все было мирно: я сидел, потягивал темное горькое пиво, угостил пару лесорубов. Но кто ж знал, что они такие сволочи. Стали они меня расспрашивать: кто, мол, такой? Я им без утайки: барон, говорю, фон Гевиннер-Люхс собственной персоной. А эти канальи подняли меня на смех, а один даже, дурачась, петушиным голосом стал визжать: «Ваше баронское высочество! Ваше баронское высочество!» Я, естественно, возмутился и, как всякий порядочный дворянин, заехал мерзавцу пивной кружкой в харю.

Наглец упал, пачкая кафтан соплями из окровавленного носа. Я, было, восторжествовал, но тут же и сам получил от другого лесоруба. А потом они все набросились на меня и стали мутузить. Я, правда, отделался легко: всего лишь нос оказался расквашен и под глазом чуть-чуть напухло. Могло быть и хуже. Ведь драка завязалась нешуточная. Представь, Леопольд, два лесоруба выворачивают мне руки, а еще двое шарят в карманах. Но я исхитрился двинуть одного из них носком сапога по роже.

И черт его знает, чем бы это все закончилось. В глазах моих уже помутилось, и горло как будто забилось острыми камнями. Все, что я мог, это лишь брыкаться и неловко, промахиваясь, бить руками, то и дело ощущая неслабые удары под ребра и по лицу. В общем, дружище, не сносить бы мне головы, если бы, перекрывая шум драки, не раздались голоса:

— Стойте! Оставьте парня.

— Эй, браток, охолони!

— Отойди, Михаэль, — пыхтя, сказал один из лесорубов. — Мы сами разберемся. Этот щенок нарывается.

— Оставь его, Руди, — произнес кто-то тихим, спокойным, но в то же время властным голосом. — С пацаном связался. Лучше противника не мог, что ли, найти?

— Этот сопленыш, — отвечал тот, кого назвали Руди, — сам напросился на тумаки.

— Оставьте его, — продолжал тихий голос. — Руди, а тебе, если хочешь помахать кулаками, предлагаю один на один… Уж я-то тебе точно бока намну. Оставьте пацана.

— Михаэль, — сказал лесоруб, — неужели ты думаешь, мы его серьезно мутузим? Так, учим слегка.

— Ну я тогда за него, — сказал Михаэль. — Давай, что ли, сшибись со мной. Или слабо?

— Ну хорошо, — сказал Руди, самый, как я заметил,здоровый из лесорубов, потирая ладони, покрытые жесткими желтыми мозолями. — Давай сшибемся. Если я тебя сшибу, то мы сопляка делаем.

Я вздрогнул. Меня больше не держали, но обступили кольцом, и убежать было невозможно. Если они так и дальше будут меня «делать», то на мне и места живого не останется.

— Идет, — сказал Михаэль, тоже мужик здоровый,

поправляя на голове егерскую шапку. — А если я тебя сшибу?…

— Тогда сопляка отдаем тебе.

— Ну что ж, — сказал Михаэль, — по рукам.

Их здоровенные ручищи сошлись в рукопожатии. Толпа лесорубов расступилась, увлекая в угол и меня. Молодые лесорубы отодвигали столы в центре зала вбок, освобождая место. Все посетители отходили к стенкам помещения, оставляя пустой середину пивнушки.

Михаэль стал у стены чуть согнувшись, вены на его шее вздулись причудливым узором. Руди стал у противоположной стены.

— Поехали! — рявкнул кто-то из лесорубов.

Михаэль и Рудольф бегом рванулись навстречу друг

другу. Руди, багровея от напряжения, издавал на бегу дикий, сотрясающий перепонки рев. Два мощных тела сшиблись в самом центре прокуренной пивнушки. Раздался сильный звук удара. У Михаэля по лбу потекла струйка крови.

— Еще раз, а, Михаэль? — тяжело дыша, спросил Руди.

— Ты же знаешь, — отвечал Михаэль, — я всегда все делаю до конца.

Они снова разошлись каждый к своей стене, а через несколько мгновений уже бежали друг на друга. Половицы пивного заведения сотрясались. Снова их тела столкнулись, и снова оба остались на ногах. Правда, Михаэль чуть шатался.

— Михаэль, — сказал, осклабясь, Руди, — по-моему, малец будет мой.

В ответ Михаэль, стоя у своей стены, лишь выдвинулся корпусом вперед и крепко сжал кулаки.

На сей раз соперники столкнулись грудь в грудь. Раздался тяжелый треск. Наверняка у кого-то из них сломалось ребро. А затем я заметил, как тяжело вздохнул лесоруб Руди, как схватился он за левый бок, а через мгновение тяжело осел на пол.

— Твоя взяла, Михаэль, — процедил он сквозь зубы, сплевывая на пол вязкой слюною.

Лесорубы, мешавшие мне уйти, разошлись, уселись где-то за дальними угловыми столиками и больше не обращали на меня ровно никакого внимания.

Михаэль и с ним еще трое, судя по виду, егерей позвали меня за свой столик.

— Ну, парень, — сказал один из них, с перебитым носом и необычайно глубоко посаженными глазами, — мне кажется, ты должен угостить нас пивом.

— Никому я ничего не должен, — огрызнулся я. — И вообще, пошел я отсюда.

— Эй, постой, ~ сказал другой егерь, небольшого роста, кряжистый, — присядь, поговори с нами. Расскажи, кто ты такой…

— И откедова к нам пожаловал, — сказал третий, худощавый, смуглый, с вьющимися, как у арапа, иссиня-черными волосами.

«Не стоит, пожалуй, еще и с этими цапаться», — рассудил я и присел за столик.

— Я — Кристоф, — произнес я. — Приехал из Нюрнберга.

— Не ближний свет, — сказал худощавый. — А что тебя в нашу глухомань занесло?

— Я, — сказал я, как мне показалось, сдержанно и важно, — новый барон фон Гевиннер-Люхс, владелец замка Дахау и окружающих угодий.

Тут я почувствовал, что из моего расквашенного носа сочится струйка крови, и поспешил утереть ее рукавом кафтана.

— Баро-о-о-он? — переспросил кучерявый. Егеря захохотали.

— А как ты докажешь, что ты барон? — спросил кряжистый.

Грянул новый взрыв хохота.

«Да они издеваются!» — понял я. Кулаки мои сжались, жилы на руках и на шее набухли. «Негодяи!» Последнюю фразу я произнес вслух.

— Ого! — сказал кто-то за соседним столиком. — Этот парень явно смутьян.

Назревала новая драка. В кабаке стихли все звуки. Присутствующие смолкли в предвкушении. Даже старые ходики, из которых каждую четверть часа выставлялась наружу голова какой-то птицы, похожей на общипанного павлина, и сипела сорванным голосом нечто хрипло-неразборчивое, — даже эти часы, наверняка помнящие времена Карла Великого, утишили свое тиканье, а птица-инвалид спряталась обратно, едва показав проржавевший клюв из дверец, покрытых засаленной, стершейся инкрустацией. Наступившую тишину нарушал лишь мерный похрап крестьянина, уснувшего над кружкой ячменного эля, но и его кто-то хлопнул по макушке, и труженик полей, обиженно засопев и причмокнув губами, перестал храпеть.

Стало совсем тихо. Лесорубы злорадно щерились.

И эту густую, ватную тишину в мгновение ока разрушил, поверг в ничто скрип входной двери, резкий, пронзительный, долгий, подобный навязчивой зубной боли. Все посмотрели на вошедшего.

Это был мой дворецкий. Приземист, осанист, важен, несмотря даже на скрывающую пол-лица повязку, оглядывал он интерьер прокуренной пивнушки, недовольно морща нос, щуря слезящиеся глаза. Его фигура, безусловно, гипнотизировала всех своей важностью.

— Я ищу, — степенно произнес дворецкий, — его милость барона фон Гевиннер-Люхса.

Занесенная для зуботычины рука горбоносого егеря опустилась на дубовую столешницу, произведя грохот. Дворецкий, услышав шум, устремил свой взор в нашу сторону.

— Господин барон! — молвил дворецкий, ничуть не меняя интонации. — Рад обнаружить вас в этом… этом, — он наморщился, подбирая слова. Заметно было, что обстановка пивнушки ему пришлась явно не по нраву, — этом месте. Госпожи баронессы не на шутку озабочены вашим отсутствием. Мы отъезжаем в пятнадцать минут шестого. Осталось чуть меньше трех четвертей часа. Хорошо, что я вообще вас нашел, ибо люди вашего положения редко, — дворецкий цедил слова размеренно и четко, — забредают в подобные места. Скорее, господин барон, экипаж ждет! Прощайтесь с вашими, — он поморщился, — друзьями (он произнес — «друз-з-зями»), и мы отправляемся.

Все оторопело смотрели на него. «Эх и важный же господин!» — доносилось из-за столиков. Мне сделалось досадно. Почему эти негодяи считают важной персоной моего дворецкого, а не меня?! И тогда со всей возможной надменностью я произнес (до сих пор за это стыдно):

— Пошел прочь, хам! Не видишь — я беседую. Поди и доложи госпожам баронессам, что я прибуду к отъезду. Все ясно?

По столикам прокатился ожидаемый шепот: «А юнец еще важнее! Кто бы мог подумать?!» Дворецкий побагровел от унижения. Я побагровел также — от смущения, ведь до сей поры я разговаривал с ним почтительно и обращался исключительно на вы. К тому же дворецкий был как минимум втрое старше меня.

— Будет исполнено, господин барон! — прошипел дворецкий, исчезая. Если бы он мог, он растерзал бы меня на части.

Из-за стола поднялся Михаэль.

— Господин барон, — сказал он, — простите нам нашу оплошность. Видите ли, — он прокашлялся, -

высокопоставленные персоны вроде вас редко захаживают сюда — в этом ваш слуга прав.

— Зато придурков всяких здесь больше, чем надо, — сказал смуглый егерь, хотел добавить что-то еще, но умолк, придавленный тяжелым взглядом Михаэля.

— В общем, — сказал Михаэль, — примите наши

извинения и, если это не составит вам труда, соблаговолите выпить с нами глинтвейну.

Егеря с недоумением уставились на своего вожака, но тот, нимало не смутясь, развязал свой поясной кошель, достал оттуда два золотых, щелчком пальцев подозвал целовальника и заказал:

— Глинтвейну! Самого лучшего! Да пошевеливайся! Господин барон спешит.

— Позвольте, — сказал я, — я расплачусь. Мне кажется, вы отдали последние…

— Не стоит, господин барон, — сказал он. — На этой территории позвольте мне считать вас своим гостем.

Вскорости принесли глинтвейн, и, сделав несколько глотков этой терпкой, чуть сладкой жидкости, я почувствовал себя тепло, благостно и уютно. «Какие, — думалось мне, — все же благородные и замечательные люди эти егеря!» Захотелось сделать им что-нибудь хорошее. И неожиданно для себя я выпалил:

— А что, ребята, идите ко мне на службу! В который уже раз над нашим столом повисло молчание.

— Вы не шутите, господин барон? — помолчав, спросил Михаэль.

— Нисколько.

— Вы, если я правильно понял, предлагаете нам пойти к вам на службу?

— Конечно. Не шутки же я с вами тут шучу…

— Гм, — сказал Михаэль, — предложение ваше интересное. Но, — продолжил он после некоторой паузы, — что вы, господин барон…

— Можно просто — Кристоф.

— …но что вы, господин барон, — развивал Михаэль свою мысль, казалось, пропустив мою реплику мимо ушей, — имеете в виду под словом «служба»? Надеюсь, вы не заставите нас надеть ливреи и прислуживать вам за едой? Или одевать-раздевать вас? Или, скажем, мыть полы?

— Ни того, ни другого, ни третьего, — сказал я. — Ни в коем случае. Слуг у меня, поверьте, хватает. Я даже поувольнял половину из них. Служба же ваша будет состоять в том, чтобы вы выезжали со мной на охоту.

— А где мы будем жить? — вмешался приземистый. — Чтоб я в этом вашем замке Дахау поселился!… Тьфу! Там нежить одна!

По-моему, он имел в виду моих слуг.

— Хорошо, — сказал я. — Около замка есть, насколько я помню, большой пустующий флигель. Приведите его в порядок и можете жить там.

— Лично я, — сказал кудрявый, — едва ваш замок

увижу, так меня аж мороз по коже продирает…

— Истинная правда, — сказал крепыш. — Вы уж, милостивый государь, простите, но замочек ваш противный какой-то.

А горбоносый, подмигнув, громким театральным шепотом сказал:

— Сударь, мой вам совет: не берите на службу этих двух трусишек!

Егеря расхохотались. Улыбнулся и я.

— Теперь, — сказал Михаэль, — что касается оплаты…

«Сколько же им надо платить?» — размышлял я и наугад выпалил:

— Пятнадцать золотых вас устроят?

— В месяц, — сказал Михаэль.

— В месяц.

— Каждому, — сказал Михаэль.

— Каждому, — подтвердил я.

— По рукам! — радостно заорали все четверо.

«А не очень ли огромные это для них деньги? — подумал я. — Шестьдесят в месяц, семьсот двадцать в год? Да плевать на деньги! У меня — миллионы! Что ж мне, торговаться из-за грошей?!»

— По рукам! — сказал я.

Мы познакомились. Егеря со сломанным носом звали Клаус, приземистого — Шульц, а кучерявого — Гейнц.

— А теперь, ребята, — сказал я, — давайте выпьем еще.

— За удачную службу! — провозгласил Михаэль.

— За хорошую охоту! — добавил Клаус.

— За крепкую дружбу! — Приземистый Шульц поднялся с бокалом.

— И за новую работу! — закончил Гейнц.

Стекло наших бокалов зазвенело.

В скором времени я и четверо моих новых слуг были у ворот городской ярмарки, где уже нервничали обе госпожи баронессы, возмущенно сопел дворецкий, скучат на облучках кучер.

— Ну наконец-то, господин барон, наконец-то! — Дворецкий бросился мне навстречу. — Мы уж так волновались, так волновались!

«Как же, — подумал я, — волновался ты, особенно после пивнушки».

— А позвольте спросить, — продолжал дворецкий, — что делают здесь эти господа? — Он указал на егерей. — Я полагаю, господин барон, вы пригласили ваших новых друзей в замок? — В голосе его звучал сарказм. Он оказался ядовит, мой дворецкий.

— Ошибаетесь, — невозмутимо отвечал я. — Эти господа наняты мною на работу в качестве егерей.

— А-а, — протянул дворецкий. — Господин барон собираются поохотиться. Ну, ну.

— Кристоф! — Из экипажа выглянула мать. Ее голову, как я заметил, украшала обновка: какой-то чудовищный не то чепец, не то шляпка. — Кристоф! Сынуля! Садись в экипаж! Едем!

Я оглянулся на егерей. Те уж восседали на гордых жеребцах-красавцах, насмешливо поглядывая в мою сторону.

К черту! Внезапно понял я: к черту экипаж! К черту «сынулю»! Я больше не «сынуля»!

— Одну минуту! — воскликнул я, бегом устремясь на ярмарку. — Я мигом!

Довольный и не очень разбредался с ярмарки народ. Мой лихорадочно бегающий по толпе взгляд вдруг выхватил из скопища людей торговца лошадьми. Тот угрюмо отвязывал от столба непроданную кобылу.

— Эй! — крикнул я. — Постой!

Торговец оглянулся.

— Ты, что ли, меня? — спросил он щурясь.

— Почем отдашь кобылку?

— А сколько дашь? — спросил он.

— Десять тебе хватит? — спросил я.

Лошадник оторопел.

— Десять?! — выдавил он. — Золотых?! А может, поторгуемся?

— Некогда мне с тобой, — сказал я. — Вот тебе десять, давай лошадь.

Я положил в его ладонь горсть монет.

— Упряжь к кобыле дашь?

Мужик кивнул.

Я уже вскочил, опустился в седло, когда лошадник воскликнул:

— Постой, парень, может, ты фальшивыми мне дал?

— Поди проспись! — отвечал я, ударяя кобылу пятками в бока. — Барон фон Гевиннер-Люхс никогда не расплачивается фальшивыми!… Как звать кобылку?

— Молния, — ответствовал торговец, пробуя мою монету на зуб.

Обратный путь я проделал уже не в экипаже, с женщинами, но в седле, как то и подобает настоящему рыцарю. Правда, Молния оказалась довольно никудышной клячонкой. Она была явно немолода, худо подкована, одышлива. Весь остаток дороги я размышлял, какой же насмешник дал ей нынешнее имя.

При выезде из городка произошел еще вот какой случай. У самых городских ворот нам наперерез бросился какой-то человек и с криком: «Стойте! Стойте!» — остановил экипаж, меня и моих спутников. Из окон экипажа выглянули обе недоумевающие госпожи баронессы.

— Миллион извинений! — рявкнул странный незнакомец, уже по одному голосу я определил в нем бывшего военного. — Миллиард извинений и пардонов, сударыни и судари. Поправьте меня, если ошибаюсь, но вы носите титул фон Гевиннер-Люхс и проживаете в замке Дахау.

— Совершенно верно, — улыбаясь, ответила мать. -

Именно так.

— Очень рад, очень рад! — осклабился сей инкогнито и, довольно неловко выхватив руку матери из окошка экипажа, поцеловал ее. Слышно было, как стукнулись его зубы о костяшки ее пальцев. — Позвольте отрекомендоваться: граф Иоахим-Иероним фон Блямменберг, полковник кавалерии в отставке. Волею всемогущей Планиды мы соседи. У нас, знаете, глушь: любому обществу радуешься, а кроме вас, почитай, никого и нет. Так что давайте знакомиться.

Егеря рядом со мной засмеялись. Я и сам не смог удержаться от улыбки.

— Вы, я полагаю, баронесса-мать? — продолжал граф. — А это, эрго, баронесса-дочь. — Он посмотрел на Клару. — А где же, собственно, барон? — Он обернулся в нашу сторону. — Я предположу и не ошибусь, что барон — вот этот статный господин. — Он указал на Михаэля.

— Нет, — отвечала баронесса-мать. — Вы ошиблись, господин граф. Барон вот…

— Подождите! — решительно прервал ее полковник в отставке. — Я сам определю. Ведь на голубую кровь у меня чутье необычайное. Барон, — он помедлил, затем указал на Клауса, — несомненно он.

Тут уж и я не смог удержаться от хохота.

— Неужели я ошибся? — продолжал граф. — Неужели барон вот этот господин? — На сей раз он указал на Шульца. Новый взрыв смеха разубедил его и в этой мысли. — Что ж, дорогой господин барон, — обратился он к Гейнцу, — будем знакомы! По правде сказать, вы не очень похожи на мать! Что? Я снова ошибся? — воскликнул граф, услышав новый раскат хохота. — Не может быть!

Он заглянул внутрь нашего экипажа, с сомнением оглядел дворецкого, смерил взглядом кучера.

— Очень досадно, — проговорил граф, завершив осмотр, — что господин барон остался в замке. Я был бы поистине счастлив познакомиться с ним. Досадно! Чертовски досадно!

Шульц и Гейнц уже рыдали от смеха.

— Но, — сказала мать, — господин барон находится

здесь. Кристоф! Представьтесь господину графу.

Я спешился, протянул графу руку.

— Так это вы — новый барон? — недоверчиво говорил граф, пожимая мою руку. — Никогда бы не подумал, вы уж извините. А почему бы не подумал? Вовсе не потому, что вы на барона не похожи. Отнюдь! Но очень уж, сударь, лошаденка ваша худа. У этих, — он кивнул на егерей, — красавцы, а не кони. А у вас? Послушайтесь старого кавалериста: не скупитесь, купите новую. А на этой клячонке даже дрова возить нельзя. Это я вам как кавалерист говорю. Сколько лет назад вы ее купили?

— Сегодня, — отвечал я.

— Зачем? — изумился граф. — Зачем вы купили эту падаль? Впрочем, не мое это дело. А сколько заплатили?

— Золотой, — мрачно соврал я.

— Зо-ло-той?! — Глаза графа сделались круглы. — Почему так дорого? Нет! Все-таки поразительно, до чего обнаглели эти торговцы! Ни стыда ни совести! По-ра-зи-тель-но! Если хотите, посмотрите, каких лошадок я наторговал для своей кареты. За каждую отдал пополталера. Зато какие лошади! Стройны, как лани, резвы, как леопарды. Кстати, о лошадях, там дочь моя сидит. Невеста на выданье. Хотите познакомлю? Эй, Верхен, иди сюда! Не хочет. Стесняется.

Я взглянул в сторону его экипажа. Женская головка в его окошке показалась мне хороша.

— Хорошие вы люди, — продолжал тем временем отставной полковник. — Пригласил бы вас в гости, да особняк наш, хе-хе, в ремонте. Так что сначала уж к вам, к вам. Как насчет четверга?

— Очень будем рады, — сказала мать. — Приезжайте к обеду.

— С превеликим удовольствием, сударыни и судари! — сказал граф. — С превеликим удовольствием! Ну-с, в гости напросился, теперь можно и откланяться. О'ревуар, господа, до четверга!

С этими словами почтенный граф удалился восвояси.

Обратная дорога прошла без приключений. В замок мы прибыли затемно и, отужинав, завалились спать. Егеря — во флигеле, я же — один в своей необъятной опочивальне. Долго не мог заснуть, ворочался с одного бока на другой. Различные мысли проносились в голове, подобно стылым сквознякам, хозяйничающим по полам и углам циклопической моей спальни. Вспоминались события прошедшего дня. «Почему это, — размышлялось, — никто не верит, что я барон? Может, я сошел с ума и меня сдадут в дурдом? Или я сплю? Как раз нет, напротив — не могу уснуть. Неужели я настолько не похож на дворянина? Даже этот солдафон граф и тот не распознал во мне „голубую“ кровь, хотя у него на нее и „чутье“. Еще мне было чертовски неудобно перед дворецким. Так обхамить бедного, добросовестного служаку! Как школяр, при товарищах не признающий придурковатого братца. Завтра же извинюсь перед ним и прибавлю жалованья. В общем, Леопольд, меня угрызала обычная с похмелья совесть.

Я постарался подумать о приятном. Например, о той прелестной женской головке в окне графской кареты. Обуреваемый сей приятной мыслью, я уснул. Мне снилось, что я портной. Только вместо одежды примеряю туловища, приставляю их к голове миловидной Верхен. Туловища различные: изящные, не очень изящные, полные, худые. Тела, которые я примерял, были обнажены, горячи, волнующи. Неожиданно у меня в руках оказалось мужское тело: одноногое, горбатое, покрытое шерстью. Проснулся я в холодном поту.

Уже рассвело. Проснулся я очень кстати, потому что егеря вознамерились провезти меня по окрестностям, показать ущелья и водопады. Наспех позавтракав, мы выехали. От греха подальше я оставил Молнию в конюшне, оттуда же взял вполне добротного мериноса, точнее, меринос — это овца, а я взял коня какой-то восточной породы, название сложное, не запомнить, так что пусть будет меринос.

Часа четыре мы куда-то поднимались, затем опускались, проезжали вьющимися вокруг пологих гор тропками. Потом подобрались к какой-то дикой лесистой расселине, где спешились. Невозможно, Леопольд, описать красоту здешних мест. Я и не стану этого делать. Хочешь представить, как тут красиво, — купи открытку и полюбуйся. А еще лучше — приезжай в гости.

Войдя в ущелье, я попервоначалу любовался окружающими видами, машинально забираясь на водопады вслед за егерями. Когда я вскарабкался на четвертый или пятый водопад, то понял: что-то неладно. Я абсолютно не представлял себе, как буду слезать обратно. А глядя на то, куда нам еще предстояло залезть, я не мог вообразить, как мы пойдем вперед.

Когда я вспоминаю то, что ждало нас дальше, мне все еще становится немного не по себе. Представь, Леопольд, каково это повиснуть на веревке над ревущим водопадом, ногой выискивать в скале опору, а из-под ноги сыплются камешки. Однако настоящего ужаса я натерпелся, когда нам нужно было пробраться самым краем пропасти, по уступу не шире полутора пальцев, причем мизинцев. При этом ты сильно отклоняешь тело назад, ногой нашариваешь выступ, пальцами же цепляешься за какие-то еле видимые щели в камнях. Вот тогда-то я впервые пожалел, что у меня ноги, а не копыта, а на руках нет длинных когтей. Насколько сподручней было бы карабкаться в таком обличье по скалам!


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15