Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Библейские вольнодумцы

ModernLib.Net / Религия / Рижский Моисей / Библейские вольнодумцы - Чтение (стр. 7)
Автор: Рижский Моисей
Жанр: Религия

 

 


      Христианство, конечно, не стало бы ни государственной, ни мировой религией, если бы оно ограничилось обещанием "утешения", пусть посмертного, только угнетенным и обездоленным. Но христианство обещало спасение не только бедным и угнетенным, но также тому, кто не страдал от бедности, но был несчастен, кто был в почете, но не был уверен в завтрашнем дне, кто был богачом, но, сознавая, что его богатство приобретено путями неправедными, со страхом ожидал смерти и посмертного возмездия, а также тому, кто, не веря в загробную жизнь, тем более испытывал леденящий страх перед смертью, означавшей для него превращение в прах, в пищу червям.
      Душевное состояние такого человека за два века до рождения Иисуса с глубоким пессимизмом и горечью описал Екклезиаст: "Кто находится между живыми, тому еще есть надежда, так как и псу живому лучше, чем мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению" (9:4-5). Христианство вернуло надежду всем, всем, кто принял новую веру, и, в сущности, поставило при этом только одно условие - уверовать в божественность Христа и его спасительную миссию: "Кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий, в том пребывает Бог, и он в Боге" (1 Ин. 4:15). Парадоксальным образом обоснование для этого заключения идеологии новой веры извлекли из Священного писания старой, из Ветхого завета.
      Две основополагающие идеи унаследовало раннее христианство от иудаизма - идею о предопределении и связанную с ней идею об избранничестве. Пророк Иеремия уверял: "Знаю, Яхве, что не в воле человека путь, его, что не во власти идущего давать направление стопам своим" (Иер. 10:23). Жизнь человека изначально, еще до его рождения предопределена богом. Апостол Павел в подтверждение этой идеи ссылается еще на ряд мест из ветхозаветных книг: в Послании к римлянам (9:10-18) он пишет: "...так было с Ревеккою, когда она зачала в одно время двух сыновей от Исаака, отца нашего... когда они еще не родились и не сделали ничего доброго или худого (дабы изволение Божие в избрании происходило не от дел, но от Призывающего), сказано было ей: больший будет в порабощении у меньшего" (см. Быт, 25:23). Как и написано: "Я возлюбил Иакова, а Исава возненавидел" (Мал. 1:2-3). Что же скажем? Неужели неправда у Бога? Никак. Ибо Он говорит Моисею: "...кого помиловать помилую, кого пожалеть - пожалею" (Исх. 33:19). Итак, кого хочет, милует, а кого хочет, ожесточает.
      Идея, которую автор Послания к римлянам хотел внушить своим адресатам, выражена с полной ясностью. Каждому человеку, еще до того как он родился и, следовательно, так же, как сыновья Ревекки, не сделал "ничего доброго или худого", уже заранее предопределено богом - быть ли ему, этому человеку, в числе любимых богом или ненавидимых, и никакими собственными усилиями человеку этого не изменить. Бог сам избирает тех, кого он будет любить и миловать: "А кого Он предопределил, тех и призвал, а кого призвал, тех и оправдал" (Рим. 8:30). "Призванные", "избранные Божий" (Рим. 8:33) - это христиане. Человек, уверовавший в Христа, уже по одному этому может и должен считать себя "призванным" и "избранным", потому что и христианином он стал не иначе как по "изволению" божию.
      В качестве примера апостол приводит самого себя: "Вы слышали о моем прежнем образе жизни в Иудействе, что я жестоко гнал Церковь Божию, и опустошал ее, и преуспевал в Иудействе более многих сверстников в роде моем, будучи неумеренным ревнителем отеческих моих преданий. Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью Своею, благоволил открыть во мне Сына Своего, чтобы я благовествовал Его язычникам,- я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью" (Гал. 1:13-16). Кем бы человек ни был - богачом или бедняком, свободным или рабом, ученым и мудрым или "нищим духом", как бы он ни вел себя при жизни до принятия христианства - праведно или неправедно, даже если он был до крещения, как Павел, злейшим гонителем христиан, раз он стал христианином, уверовал в Христа, он может считать себя "сыном божьим", оправданным самим богом, который "раз призвал, то и оправдал". Вера в Христа спасает самых великих грешников, ибо "верующему в Того, Кто оправдывает нечестивого, вера его вменяется в праведность" (Рим. 4:5). А после смерти ему уготовано место "на лоне Авраамовом", вечное блаженство в Царстве Божием.
      Но раннее христианство пошло еще дальше. Оно не только оправдало бога более последовательно, чем иудейская теология,- оно еще и предложило для массового религиозного сознания новый и более притягательный образ бога.
      Иудейская теология с глубокой древности настаивала на том, что бог Яхве любит людей. В ранний период - как родич своих родичей, позже - в силу "завета" - союза, заключенного с народом Израиля, который он сам же избрал из всех народов. Но с течением времени Яхве по причинам, о которых выше уже говорилось, принял черты бога универсума, бога над всеми народами, а вместе с тем отдельный индивид видел в нем также бога, имеющего прямое отношение к его отдельной личности. И тогда между этими двумя сторонами божественной сущности - универсальной и личностной - неизбежно должно было возникнуть противоречие. Универсальный, мировой бог должен был в обыденном религиозном сознании, в сознании отдельного верующего иудея стать слишком трансцендентным, отчужденным и недоступным, непонятным и даже враждебным. Автор Книги Иова именно таким и представил отношение своего героя к богу. Иова постигли страшные бедствия. Он верит, что их наслал на него тот же бог, который ранее так хорошо к нему относился и который должен знать о полной невиновности Иова. За что же Иов так страдает? В отношениях между людьми невинно пострадавший может обратиться в суд, где ему должны либо доказать его вину, либо оправдать, если будет доказана его невиновность. Но в случае с Иовом судья - это тот же бог, который так несправедливо поступил с ним, а ведь бога не вызвать на суд. Иов горько жалуется: "Ибо (Он) не человек, как я, чтобы я мог ему ответить, чтобы нам вместе идти на суд. Нет посредника между нами, кто положил бы свою руку на нас обоих" (9:32-33). Без всякой надежды получить ответ Иов задает богу вопрос: "Что ты выискиваешь грех во мне и прегрешение во мне ищешь, хотя знаешь, что я невиновен, и от руки твоей спасителя нет?" (10:6-7). И в полном отчаянии Иов приходит к страшному выводу: бог зол и жесток: "(Все) одно, потому (и) говорю я: губит Он невинного, (как) и злодея. Когда (Его) бич поражает внезапно, отчаянию невинных Он смеется" (9:22-23).
      Христианство предложило свои ответы и на эти вопросы Иова. На его жалобы "нет посредника" и "нет спасителя" ответ был: есть посредник и спаситель - это Иисус Христос.
      Независимо от того, каким в действительности был реальный человек из Назарета, странствующий "равви" (евр.- "учитель") по имени Иешуа (Иисус), вокруг этой личности в массовом религиозном сознании первых христиан сложился идеальный образ Иисуса Христа, бога, который из любви к людям спустился с неба на грешную землю и облекся в человеческую плоть ("вочеловечился"). Таким образом, богочеловек Иисус Христос стал способным страдать и вместе с тем, значит, сострадать, он стал близок страждущему человечеству. В мире, полном зла и страданий, Иисус стал проповедовать любовь между людьми, даже любовь к врагам, и сам явил пример такой универсальной любви - отдал себя на мучительную смерть в качестве искупительной жертвы за грехи человечества. Этим Иисус Христос открыл для людей возможность после смерти обрести новую жизнь и блаженство в Царстве бога, и таким образом бог обнаружил свою истинную сущность - любовь. Таков был ответ христианства автору Книги Иова. Бога, каким его представил в своей поэме этот автор, невозможно было полюбить, такой бог мог внушать только чувства страха и ненависти. Иное дело христианский бог. Автор Первого послания апостола Иоанна заверяет: "Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него... Бог есть любовь... Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас" (4:9, 8, 19). Здесь же Иоанн поясняет, что он имел в виду в словах "...чтобы мы получили жизнь через Него": "Сие написал я вам, верующим во имя Сына Божия, дабы вы знали, что вы, веруя в Сына Божия, имеете жизнь вечную" (5:13). "Жизнь вечная" - это вечное существование в блаженстве и славе после смерти в Царстве Божием. То же обещание, что и в приведенном отрывке из Послания Павла к римлянам, которое цитирует автор предисловия к Книге Иова во французском переводе Библии в качестве убедительного ответа автору Книги Иова. А у нас невольно возникает вопрос: а показались бы эти ответы столь же убедительными древнему вольнодумному автору поэмы, какими они должны были показаться тем, к кому спустя почти полтысячелетия обращались со своими посланиями апостолы - членам первых христианских общин, "верующим во имя Сына Божия"?
      Тут нам следует вернуться к той оценке, которую дал Книге Иова и ее герою С. Террьен, выше мы ее уже приводили. Террьен считает, что Иов "отверг этический монотеизм", а также "культ и храм, Закон и Завет", и в результате пришел к "чистой религии". И тогда Иов при всей глубине своих бедствий "испытал глубокую радость от сознания присутствия того, кто движет и согревает миры...". Отзвуки идей автора поэмы об Иове с его верой в божество, стоящее по ту сторону человеческих интересов и морали, по Террьену, можно обнаружить также у Иисуса и святого Павла"*.
      ______________ * Terrien S. Job - Poet of existence. P. 98.
      Полностью с этой оценкой, конечно, нельзя согласиться. Верно, что Иов отверг этический монотеизм и традиционный культ Яхве. Но ведь критика традиционных догм у Иова носила только негативный характер. Иов не пришел к "чистой религии". Он противопоставил догмам религии действительность, отверг эти догмы, и доводы их защитников его не убедили, так же, как и речи бога. И автор Книги Иова, судя по всему, вовсе не ставил перед собой цель проповедовать такую форму религии.
      Христианство же с самого начала стало религией. Религии, писал Г. В. Плеханов, присущи три обязательных компонента: идеологический - совокупность мифов, легенд, догм и т. п.; эмоциональный - всякая религия предполагает эмоциональное отношение к сверхъестественному объекту веры, верующие к нему испытывают чувства страха или любви, почтительного уважения и т. п. И наконец, культовый компонент - жертвоприношения, молитвы и прочие различные действия, с помощью которых верующий надеется повлиять на сверхъестественное - отвлечь его гнев, заслужить его милость, получить защиту*.. В раннем христианстве, бесспорно, наличествовали все эти компоненты.
      ______________ * См.: Плеханов Г. В. Избранные философские произведения. Т, 3. С. 330; Угринович Д. М. Введение в религиоведение. М., 1985. С. 48.
      Христианство не сразу разорвало пуповину, связывавшую его со старой религией - иудаизмом. Евангельский Иисус постоянно настаивает на необходимости выполнять заповеди Моисея строго и буквально "до йоты" (Мф. 5:17-19; Мк. 11:15-17; Лк. 2:46-49). Но вместе с тем Иисус считает для себя возможным не только весьма свободно эти заповеди и предписания толковать, но и отменять некоторые из них. (В Нагорной проповеди ряд мест, начинающихся словами "сказано древним" и заключающихся "а я говорю вам...", звучат вполне догматически.) Еще более решительно отказывается от старых догм и предписаний Ветхого завета Павел: от обязательных жертвоприношений в Иерусалимском храме и от субботы, от ритуала обрезания и ряда других. Отброшена была догма об избранничестве народа Израиль. А вместе с тем христианство очень рано стало обрастать новыми догмами и обрядами. Догмы о божественности Христа и о троичности бога, об искупительной смерти Иисуса Христа и его последующем воскресении с самого начала определили христианство как новую религию. Но новые догмы в христианстве, наслаиваясь на старые ветхозаветные, сплетались в узел противоречий. Может быть, особенно выразительно эта противоречивость сказалась как раз в догме "Бог есть любовь". Призывы Христа ко всеобщей любви и всепрощению находятся в вопиющем противоречии с его же мстительными угрозами в адрес грешников и нежелающих принять его учение. Для них нет прощения и нет речи о любви, они навечно обречены на самые страшные муки - бесконечно гореть в геенне огненной (Лк. 10:12-15). Нетерпимость к инаковерующим, даже той же веры, черта, унаследованная от Ветхого завета, стала характерной чертой и догмой христианства, и то, что в ранний период выражалось в форме угроз, впоследствии, когда христианство пришло к власти, реализовалось - стоит вспомнить хотя бы о крестовых походах и инквизиции.
      Но до инквизиции было еще далеко. А в раннем христианстве эта непоследовательность и противоречивость в наставлениях его проповедников скорее облегчали их восприятие обыденным сознанием. Для него, для обыденного сознания, идеи абсолютной любви и всепрощения, несомненно, должны были восприниматься как понятия идеальные и слишком далекие от реальности. Идеологи раннего христианства и не настаивали на них, шли обыденному сознанию на уступки. Ярким примером может послужить еще одно место из Послания Павла к римлянам (12:17-20): "Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром перед всеми человеками. Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь" (см.: Втор. 32-35). Итак: "Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою: ибо (делая сие), ты собираешь горящие угли на голову его" (Притч. 25:21-22). Любви здесь, конечно, нет места, зато тонкое понимание психологии обиженного человека, неспособного отомстить обидчику и мечтающего: сам бог ему отомстит и наиболее страшным образом. Обиженному прямой расчет самому не пытаться мстить.
      Какие же идеи автора поэмы об Иове, получившие "отзвуки" у Иисуса и Павла, обнаружил С. Террьен? Во всяком случае, этого нельзя сказать об идее "чистой религии", так же как об идее бога, "стоящего по ту сторону человеческих интересов и морали" и вместе с тем способного вызвать в человеке "чувство глубокой радости". Этих идей нельзя обнаружить ни в Книге Иова, ни в раннем христианстве просто потому, что их там нет.
      И все-таки можно сказать, что древнее вольнодумное сочинение в какой-то степени действительно повлияло на становление христианства. Потому что в действительности в нем отразились не только идеи, возникшие в голове автора, но и давнее, выросшее в массовом религиозном сознании смутное недовольство неспособностью официальной религии оправдать бога, по непонятным для человека причинам внесшего или допустившего так много зла и несправедливости в мире, и столь же смутное и непреодолимое стремление увидеть в боге черты большей близости и сочувствия человеку. Автор Книги Иова выразил эти смутные переживания в массовом сознании в предельно открытой и логической форме, и это, по существу, вылилось в своего рода запрос к религии. На этот запрос, как мы уже знаем, с течением времени по-своему ответил иудаизм, включив в свою идеологию учение о загробной жизни и загробном воздаянии, о готовности бога простить раскаявшегося грешника, не карать детей за грехи родителей и т. д. Но христианство еще дополнило эти ответы, на некоторые ответило по-новому, как - мы уже знаем, и в результате обрело возможность стать не только новой, но и мировой религией.
      Из раннехристианских источников мы знаем, что идеологам и проповедникам новой религии приходилось нередко вступать в богословские дискуссии с ревнителями традиционного вероучения. Известно, что апостол Павел в знании текстов Священного писания мог с успехом состязаться с самыми учеными книжниками,- он об этом сам пишет (Гал. 1:14). Его послания изобилуют цитатами из Пятикнижия, Пророков, Псалмов и других книг Ветхого завета. В одном месте (1 Кор. 3:19) он цитирует также Книгу Иова. Вот это место в контексте: "Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их". Последнее предложение - это цитата из Книги Иова (5:3), где эти слова вложены в уста одного из самых ортодоксальных оппонентов Иова - Элифаза. В Послании Павла - это позиция апостола.
      Объявив "мудрость мира сего" безумием перед лицом бога, Павел имел в виду, конечно, не книжную, талмудическую мудрость ученых книжников. И он не случайно в этом месте своего послания сослался именно на Книгу Иова, в которой ортодоксальные друзья Иова осуждали страдальца отнюдь не за его религиозные воззрения, расходящиеся с традиционной доктриной, а за свободомыслие, вольнодумство, вырвавшееся за рамки религиозных догм, за "мирскую" мудрость, позволяющую себе судить о боге и осуждать его промысел.
      Оказывается, что и среди современников апостола Павла тоже встречались вольнодумцы, разделявшие взгляды Иова. Их не смогли увлечь в новую веру ни притча о бедном Лазаре, ни подкрепленные цитатами из пророческих книг аргументы Павла. Эти люди не могли понять смысла учения о предопределении и о посмертном воздаянии. Если, рассуждали они, все, что происходит с человеком, происходит по воле бога, если верны слова Иеремии, что "не в воле человека путь его" (Иер. 10:23), и если прав апостол Павел, заверяя, что бог "кого хочет, милует, а кого хочет, ожесточает", то спрашивается, за что тот же бог наказывает человека, который пошел неправедным путем? Ведь бог сам же его ожесточил. Это были, конечно, те же вопросы, которые ранее задавал богу Иов: "Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих?.. Вспомни, что Ты как глину обделал меня, и - в прах обращаешь меня?" (Иов. 10:3-9). Теперь, встретившись с христианским апостолом, новые вольнодумцы могли добавить к этим вечным вопросам еще один, который Иов, не признававший загробного существования, еще не мог поставить перед своими оппонентами: если бог справедлив и милосерден, почему он решил отложить воздаяние Лазаря и возмездие богачу из притчи на посмертное будущее, предоставив первому всю жизнь голодать и мучиться от струпьев, а богачу - наслаждаться жизнью? В чем тут милосердие и правосудие бога?
      Что мог ответить на это апостол Павел? Можно, пожалуй, представить себе это по тому же Посланию к римлянам. В нем автор, после заверения, что бог "кого хочет, милует, а кого хочет, ожесточает", как бы представил перед собой Иова или одного из этих вольнодумцев, задающих ему вопросы. И апостол гневно обрывает дерзкого: "Ты скажешь мне: "за что же еще обвиняет? Ибо кто противостанет воле Его?" А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: "зачем ты меня так сделал?" Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?" (Рим. 9:19-21).
      Это место из Послания Павла также можно назвать "ответом Иову". Но если бы Иов из поэмы услышал эти сердитые слова апостола, он бы, наверное, только пожал плечами: ничего нового - нечто подобное он уже слышал от своих друзей -ортодоксов и из уст самого бога.
      С давних времен религия настаивала на том, что человек настолько ничтожен в сравнении с богом и разум его настолько слаб, что грешно ему даже пытаться самовольно проникнуть в тайны бога. Только сам бог может открыть истину о себе и своем промысле угодному ему человеку и повелеть ему передать полученное "откровение" другим людям - извечная претензия религии на монопольное право знать и возвещать "истину" о боге и его воле. Павел в своих посланиях настаивает на этом праве для себя: только его "благовествование" истинно, потому что он, Павел, "принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа" (Гал. 1:12). Тем, кто учит по-другому, не так, как он, Павел грозит страшным проклятием: "...есть люди, смущающие вас и желающие превратить благовествование Христово. Но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема" (Гал. 1:7-8).
      Что же касается того места из Послания к римлянам, в котором автор упомянутого выше предисловия во французском переводе Библии увидел "ответ Иову", то оно, конечно, было адресовано отнюдь не древнему вольнодумцу и не маловерам из окружения апостола. Оно адресовано как раз тем, кто уже принял новую веру, поверил и страстно хотел укрепить свою веру в бога любви Иисуса Христа, обещавшего "спасение" всем страдающим и всем поверившим в него, тем, кто столь же страстно желал еще и еще раз услышать или прочитать из послания самого апостола Христова сладостное и утешительное заверение: "Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с той славою, которая откроется в нас".
      В тех исторических условиях, в которых возникло христианство, во всех слоях общества должно было быть немало людей, которые, отчаявшись в материальном освобождении, искали взамен него освобождения духовного, утешения. И это утешение должно было выступить не в форме философии, а в религиозной форме, чтобы охватить широкие народные массы.
      Несчастные и страдающие люди испытывали острую потребность в новой форме религии, в таком боге, который сам претерпел такие тяжкие страдания, по сравнению с которыми их собственные должны были казаться не столь уж тяжкими, в таком боге, который предписал людям не мстить тем, кто причинял им страдания, но прощать и любить даже врагов своих, любить всех людей, как сам бог Иисус прощал и любил,- ведь это должно было примирять со своей участью тех, кто устал ненавидеть, кому бессильная ненависть сжигала душу, доводила до отчаяния или до полной апатии и грозила деградацией личности. Христианство и стало такой религией и предложило массам такого бога.
      Параллельно с образом Иова в массовом религиозном сознании и в иудейской теологии постепенно вызревал другой образ невинно страдающего праведника.
      Как известно, древние пророки Израиля, утешая свой народ в его великих страданиях, от имени Яхве обещали, что бог свой избранный народ в беде не оставит. Он пришлет ему чудесного спасителя Мессию (евр.- "помазанник"), который будет далеким потомком царя Давида. И этот Мессия, на котором "почиет дух Яхве", станет "судить бедных по правде, и дела страдальцев земли решать по истине; а жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого" (Ис. 11:1-4). Тогда зло исчезнет на земле, и настанет царство мира и правды (Ис. гл. 2 и 11). Заметим, что "помазанник" по-гречески "христос".
      В самые трудные для иудеев времена, в Вавилонском плену, мощный поэтический талант анонимного пророка, так называемого Второисаии, создал, несомненно, аллегорический образ Раба Яхве, на которого, как и на Мессию, возложена богом великая миссия быть "спасителем". Раб Яхве должен был во исполнение своей миссии искупить грехи людей, отдав себя на страдания и смерть, после чего он воскреснет и "воля Яхве благоуспешно будет исполняться рукою его" (53:10). В этих двух образах, Мессии и Раба Яхве, созданных воображением пророков, несомненно, отразились вековые надежды и чаяния народа Иудеи, который только от бога мог ожидать спасения и спасителя. Но так была подготовлена почва в религиозном сознании народа для восприятия образа еще более величественного и обаятельного спасителя, божественного страстотерпца и искупителя Иисуса Христа, образа, в котором как бы слились два более ранних. А образ Иова был тоже принят христианством, но как бы в качестве воплощения одной из черт образа Иисуса Христа - безграничного терпения в страданиях. Именно в этом аспекте Иов представлен в раннехристианской литературе: "В пример злострадания и долготерпения возьмите, братия мои, пророков, которые говорили именем Господним. Вот, мы ублажаем тех, которые терпели. Вы слышали о терпении Иова и видели конец оного от Господа, ибо Господь весьма милосерд и сострадателен" (Иак. 5:10-11). Иов назван рядом с Господом, то есть Христом, как пророк и святой высокого ранга, но терпение его только подчеркивает великий смысл жертвенной и спасительной кончины Христа. Иов "преображенный" превратился как бы в тень Иисуса Христа.
      Но Иов первоначальной поэмы, образ, созданный мощным талантом древнего поэта-философа, не превратился в тень. Хотя бог в поэме заставил его замолчать, а апостол Павел, можно сказать, предал анафеме, этот образ остался в памяти и истории человечества и продолжает жить как символ вечного конфликта между свободным человеческим разумом и слепой верой, между "мирской мудростью" и религиозной догмой. Он сохранился еще и потому, что автор вложил в этот образ глубочайший смысл - извечное стремление человечества к истине, даже если для этого необходимо отказаться от утешительных иллюзий, извечное стремление добиться действительного, пусть трудного счастья взамен иллюзорного, хотя и утешительного. Таков образ Иова, сохранивший свое значение и для наших дней. Ястров справедливо заметил: Иов - это every man (англ.- "каждый человек")*, в душе каждого из нас, людей современного мира, кроется Иов. Каждый в меру своих душевных сил пытается устоять перед соблазном принять на веру обещания иллюзорного счастия и покоя, которые сулит слепая вера, или сохранить достойную человека свободу ума, которая, однако, всегда связана с душевной неуспокоенностью. Иов устоял, доводы и обещания ортодоксов его не убедили и не сломили. Две тысячи лет тому назад Христос обратился к страдающему и мятущемуся человечеству с призывом: "Придите ко Мне все трудящиеся и обремененные, и Я успокою вас". И люди пошли за Христом. Какой выбор сделает современное человечество, охваченное тревогой за свою судьбу и судьбу самой своей планеты? Будущее покажет. Но в конце концов человеческий разум, уникальное и высшее достижение Вселенной, должен победить и спасти это будущее для всех грядущих поколений, для всего человечества.
      ______________ * Jastrow M. The Book of Job. P. 27.
      В поисках смысла жизни
      Екклезиаст
      [Image003]
      ПРОБЛЕМА СМЫСЛА ЖИЗНИ. ШТРИХИ ИЗ ИСТОРИИ ПРОБЛЕМЫ
      Спустя, может быть, сто или двести лет после автора Книги Иова другой иудей написал еще одно философское сочинение, которое также вошло впоследствии в канон Библии под названием "Книга Екклезиаста, или Проповедника". Эта книга, как и Книга Иова, на протяжении двух тысячелетий невольно заставляет вдумчивого читателя ломать себе голову над вопросом, какой смысл было составителям канона Ветхого завета включать это небольшое произведение в число Священных писаний своей религии? Ведь от него так явно веет духом религиозного вольнодумства и скептицизма. Эрнст Ренан по этому поводу заметил: "Израиль был народом религиозным, и светская часть его литературы была принесена в жертву. Песнь песней и Книга Екклезиаста - это как если бы любовная песнь и сочинение Вольтера сохранились между томами ин фолио в библиотеке теологии". Автор Книги Екклезиаста, считает Ренан, "если и читал пророков, этих ярых трибунов праведности, то это очень мало повлияло на его дух,- ни их постоянная борьба против социального зла, ни ревность о славе бога. В огромной цепи между Исайей и Христом нет места для него"*. Заметим, что ряд современных авторов как раз нашли это место для автора Книги Екклезиаста. Но об этом пойдет речь ниже. Пока же стоит обратить внимание еще на одну оценку этой книги, сделанную тем же Ренаном. "Екклезиаст,- пишет Ренан,- так глубоко модернен. Пессимизм наших дней в нем нашел такое яркое выражение. Это какой-то Шопенгауэр древности. Но он любит жизнь, хотя и видит отсутствие в ней всякого смысла..." Ренан точно подметил главную идею в сочинении "древнего Шопенгауэра": автор Книги Екклезиаста поставил перед собой вопрос, тысячелетиями стоявший перед человеком: в чем смысл жизни?
      ______________ * Renan E. L'Ecclesiaste. P., 1882. Р. 41.
      Так же как в отношении анонимного автора Книги Иова, существуют самые различные оценки мировоззрения автора Книги Екклезиаста. И если одни исследователи видят в нем глубоко религиозного человека, задавшегося целью восстановить своих читателей против чуждых духу традиционной веры философских спекуляций, то для других, напротив, он - человек, дошедший в своем скептицизме до почти полного атеизма, или эклектик, нахватавшийся верхов греческой премудрости, но так и не выработавший в себе цельного мировоззрения, или светский человек, пресыщенный жизнью, разочаровавшийся в ней и поэтому впавший в пессимизм, а к религии в глубине души вполне безразличный, видящий в ней одно из проявлений респектабельности, не более.
      В Книге Екклезиаста, пожалуй, можно найти основание для любого из этих заключений. В ней, как мы в дальнейшем увидим, много противоречий. Но почему это сочинение древнего автора так глубоко задевало и задевает сердца читателей самых разных поколений и продолжает трогать души людей нашего времени так же глубоко? Вот вопросы, на которые следует попытаться дать ответ.
      Когда и кто первый поставил перед собой "роковой" вопрос о смысле жизни: чего ради я живу? есть ли смысл в такой жизни? - мы не знаем и, конечно, никогда не узнаем. Но, без сомнения, это не был человек эпохи первобытного стада или первобытной родовой общины, поскольку в те далекие времена, на заре человечества, этот .вопрос сам по себе не имел смысла.
      От животного состояния первобытный человек унаследовал мощный жизненный инстинкт - стремление выжить и дать потомство. Этот инстинкт, естественно, ставил перед ним каждодневные и близкие цели: добыть пищу, самому не оказаться добычей и пищей хищного зверя, укрыться от непогоды, оставить потомство. Деятельность человека имела вполне определенный сиюминутный смысл, не оставляя места помыслам о смысле жизни в целом.
      Но наши древнейшие предки устояли в борьбе с враждебным окружением еще и благодаря тому, что они боролись не в одиночку, но сплоченными коллективами, будь то первобытное стадо обезьянолюдей, или родовая группа, или племя на более позднем этапе. Естественная необходимость сплачивала людей в первобытных коллективах, а коллективный образ жизни неизбежно должен был отразиться на их сознании. Поскольку человек мог обеспечить свое существование только в сообществе со своими сородичами или соплеменниками, его интересы и цели должны были в главном и основном совпадать с интересами и целями рода и племени. Отдельная особь как бы растворялась в первобытной общности, а ее обособление как личности было еще только слабо выраженной тенденцией.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11