Глава 50

Через несколько дней Коссимио и Гизелла вернулись с детьми в Палассо Веррада. Лиссина задержалась, чтобы дать Северину возможность закончить работу над ее “Завещанием”, – оно все еще было тайной для всех, кроме него, Лейлы, Кабрала и Мечеллы. Потом и она уехала, наказав своим родственницам получше заботиться о здоровье Мечеллы теперь, когда у нее такое горе.

– В Гхийасе совсем другие понятия о трауре, – сказала Лиссина, стоя на пороге Корассона и натягивая перчатки.

Ее экипаж уже подъехал. – Королю Энрею устроят пышные похороны, и еще полгода весь двор будет в трауре. Мечелла, конечно, будет горевать гораздо дольше, но сейчас ей хуже всего. А у нас в Тайра-Вирте родственники усопшего скорбят лишь несколько дней, так что если Мечелла затворится в Корассоне, люди решат, что она преувеличивает свое горе. Но тут уж ничего не поделаешь.

Лейла вежливо кивнула, подумав, что ее собеседница мало что знает о горе. Теплые карие глаза Лиссины были полны сочувствия, но морщин на лице – в ее-то годы! – было меньше, чем у Верховного иллюстратора Меквеля. Такое лицо не создано для страданий. Вспоминая все, что ей было известно о жизни Лиссины, Лейла подумала, что беды тоже поняли это и обошли ее стороной.

Но уже в следующую секунду она устыдилась своих мыслей, потому что Лиссина тихонько вздохнула и пробормотала:

– Помню, когда умер мой Рейкарро.., через шесть дней мне надо было присутствовать на балу в честь короля Таглиса, а я и головы не могла приподнять… – Она с трудом сглотнула и тряхнула головой, на которой седина почти не оставила следов. – Эйха, это было давно. Присматривай за Мечеллой, Лейла. Напиши мне, если будет нужна моя помощь – я сразу же приеду.

Северин с Лейлой сидели в гостиной, прислушиваясь к безмолвию дома. Наконец Северин нарушил тишину:

– Она плачет не только о своем отце.

– Она то горюет, как маленький ребенок, то рыдает, как женщина, чье сердце разбито. Все кончено, Севи. Для них с Арриго нет никакой надежды.

Он взял ее руку и прижал к своему сердцу.

– Я чувствую себя виноватым. Ведь для нас с тобой все только началось.

– Я понимаю. Это так ужасно – быть счастливой, когда она… Я постараюсь выбрать момент и рассказать ей о нас. Может, это ее обрадует хоть ненадолго. Она пытается привыкнуть к тому, что потеряла и отца, и мужа. А я никак не свыкнусь с мыслью, что у меня теперь есть все.

– Ты правда любишь меня? – прошептал Северин. – Я все еще не могу поверить… Когда ты ночью пришла в мою комнату, как раз накануне известия о смерти короля Энрея, я…

– Ну что это за детский лепет, Севи, – ласково пожурила она его. – Я уверена, что всегда хотела полюбить кого-нибудь. Не знаю только, почему этим “кем-то” оказался именно ты!

– Я ведь серьезно, Лейла, – взмолился Северин. – Через двадцать лет мне исполнится сорок пять, и я буду глубоким стариком.

– Да? Через двадцать лет я могу стать бабушкой! Тебя не пугает мысль, что ты будешь предаваться любви с бабушкой? – поддразнила Лейла, прижимаясь к нему.

Через несколько минут Северин с сожалением оторвался от ее губ и спросил:

– Ты уверена насчет детей?

Она рассмеялась низким воркующим смехом.

– Да тебя чуть удар не хватил, когда я сказала, что хочу ребенка! Ты что, думаешь, я слишком стара для конфирматтио?

– Лейла! – предупредил он. Она скорчила гримаску.

– Ну хорошо. Я буду серьезной. Дело в том, что я сама хочу иметь детей, а не выполняю приказ Вьехос Фратос. Но только если ты будешь их отцом.

– Я всегда буду считать твоих детей своими и только своими, – торжественно поклялся Северин.

– Я постараюсь найти кого-нибудь умного, доброго, талантливого и похожего на тебя, – она потерлась носом о его щеку. – Когда мы были в Дрегеце, Мечелла сказала, что когда-нибудь я пойму, что это значит – хотеть ребенка. Она не знала только, что для меня это чувство означает желание видеть тебя отцом.

– Я так хотел бы…

– Нет, нет! – Она приложила палец к его губам. – Ты не можешь, ты иллюстратор. Возможно, наши сыновья тоже будут иллюстраторами. Давай думать только о том, что доступно. Например, о том, что мы будем счастливы с тобой до конца дней.

– Конечно. – Он крепче прижал к себе девушку. – Мы будем безумно, безоглядно счастливы.

– Безрассудно счастливы! – рассмеялась Лейла.

– Звучит это просто тошнотворно, – заявил Кабрал, появившись в дверях. – Заткнитесь, вы, оба, пока меня и впрямь не стошнило! Севи, отпусти мою сестру. Лейла, попробуй хоть на минутку перестать его лапать! Мечелла хочет нас видеть. Отонна говорит, она спросила, все ли уехали, а потом сказала, что хочет поговорить с нами в розарии.

Было тихое солнечное утро. Все они собрались в саду и ждали появления Мечеллы. Первый осенний ветерок, прохладный и свежий, шелестел в листве старых дубов. Зеленый бархат газона простирался до самого подножия стены, увитой словно кружевом белыми и желтыми розами. Воздух был напоен их тонким ароматом. И Мечелла, появившаяся на лужайке, была так же изысканна, как эти цветы, и так же невесома. Простое шелковое серое платье было сшито в пракансийском стиле, с заниженной талией; великолепные волосы заплетены в косу, переброшенную через левое плечо. Несколько дней назад Отонна по распоряжению Мечеллы выбросила все до единого платья, окраска которых хоть чуть-чуть напоминала сапфирно-голубой цвет до'Веррада.

При появлении Мечеллы все встали, чтобы приветствовать ее. Она села около решетки, увитой белыми розами, сложила руки на коленях и обратилась к ним так холодно и официально, как будто выступала на заседании Совета.

– Приношу извинения за то, что испортила вам утро. Я приняла несколько решений и хочу известить вас о них.

Во-первых, поскольку мой отец должен быть похоронен через несколько дней после смерти и успеть на похороны все равно не удастся, о поездке в Ауте-Гхийас не может быть и речи. Но я поеду туда после того, как окончится полугодовой траур, чтобы присутствовать на коронации моего брата. Великий герцог Коссимио положительно ответил на мой запрос. Я буду его единственным представителем и поеду одна, то есть с большим эскортом моих шагаррцев, но без дона Арриго и без детей. Я считаю, что со мной могут поехать и несколько Грихальва, но этот вопрос можно будет обсудить впоследствии.

Она перевела дух и расправила на коленях юбки.

– Во-вторых, за исключением тех случаев, когда дела государственной важности потребуют моего присутствия, я не буду больше жить в Палассо Веррада. Мои дети будут жить со мной до тех пор, пока не станут достаточно взрослыми, чтобы занять подобающее им положение при дворе. Великий герцог позволил это, хотя он и считает такое положение вещей временным. Он и Великая герцогиня будут в Корассоне желанными гостями в любое время, так же как графиня до'Кастейа и баронесса до'Дрегец. Но если приедет дон Арриго, мои шагаррцы имеют указание не впускать его.

Все Грихальва сидели с каменными лицами. Мечелла чуть улыбнулась, отметив это, и продолжала:

– Что же касается знати, то тем, кого ждет здесь радушный прием, это будет сообщено. Остальные из соображений приличия будут держаться подальше. Теперь мы подошли к вашей проблеме. Каждый из вас должен решить, принимая во внимание только собственные интересы, хочет ли он оставаться со мной здесь.

Кабрал вскочил было на ноги, но Мечелла остановила его, подняв изящную ручку.

– Нет, подождите, пока говорю я. Я хочу, чтобы вы остались здесь. Но я также хочу, чтобы вы понимали: Корассон теперь станет в лучшем случае теневым двором. У нас не будет никакой реальной власти, пока Алессио не вырастет. В связи с этим я приму во внимание любые советы, которые вы можете мне дать по поводу наставников для него и Терессы, по поводу людей, которых желательно включить в их будущую свиту, и по поводу тех, кто сможет давать мне советы относительно политики. Я…

– Хватит! – взорвалась Лейла. – Это не торжественная речь и…

– Эн верро, именно речь-то я и произношу, – призналась Мечелла. – Весь день вчера тренировалась. Никаким другим способом мне со всем этим не разобраться. Не мешай мне, Лейла, я должна закончить. А потом вы можете даже сказать, что отныне я должна обращаться со своими друзьями как с посторонними людьми.

Северин покачал головой.

– Если вы снова собираетесь оскорблять нас, я больше не хочу этого слушать. Как будто мы не остаемся с вами!

– Я знала, что все вы так и скажете. – Мечелла слабо улыбнулась. – Осталось уже совсем немного. Я собиралась сказать, что доверяю вам выбрать людей, которые будут учить моих детей и меня. Я также хочу знать, кого из дворян, советников, купцов и Грихальва могу считать своими друзьями и, главное, кто мои враги. – Она остановилась и вздохнула. – Я вела себя как ребенок в отношении многих важных вещей. Вместо того чтобы провести последние три года – Матра, почти четыре! – изучая жизнь и политику двора, я полагалась на защиту мужа. Я была не права, – закончила она просто, – и мне нужна ваша помощь.

Лейла соскользнула со стула и бросилась перед Мечеллой на колени.

– Мы с вами, вы знаете это. Мы сделаем все возможное, чтобы…

– Встань сейчас же! – воскликнула Мечелла, с любовью глядя на нее. – Надеюсь, ты понимаешь, Северин, что делаешь, собираясь жениться на таком сгустке огня и страсти!

Все уставились на Мечеллу. Она рассмеялась.

– Вы думаете, я настолько погружена в свое горе, что не вижу, что происходит с моими лучшими друзьями? Вы даже пытались скрыть это от меня! Встань, Лейла, я хочу услышать, что скажут Северин и Кабрал.

– Вы знаете мой ответ, – сказал Северин.

– И мой, – пробурчал Кабрал и, развернувшись, быстро ушел.

– Эйха, – вздохнула Мечелла. – Теперь я его обидела. У вас, Грихальва, гордости больше, чем у королей!

По обычаю всем иностранным правителям присылались в дар картины по случаю их вступления на престол. Поскольку новый король Гхийаса был братом Мечеллы, Дионисо при полном одобрении Вьехос Фратос предложил написать две картины: одну официальную и вторую – в качестве личного подарка. Первую надлежало повесить в каком-нибудь из парадных залов – в Зале Совета, например. Вторая будет находиться в личных апартаментах нового короля. Обе картины должны содержать символы, понятные всем образованным людям, и магию, известную лишь Грихальва и Великим герцогам.

Дионисо уже писал портрет Энрея III в качестве наследного принца, и его знания очень помогли Меквелю в создании официального портрета. Дионисо представил карандашные эскизы, словесное описание характера Энрея и прибавил к этому, что, если конь будет изображен не слишком достоверно, молодой король запрячет картину куда-нибудь подальше, и она не сможет, таким образом, оказывать на него влияние и не принесет Тайра-Вирте никакой выгоды.

Второй портрет Дионисо написал сам, используя его заодно как наглядное пособие для обучения Рафейо некоторым дополнительным тонкостям, неизвестным пока его соученикам. Кроме того, он хотел увлечь Рафейо прелестями портретной живописи, поскольку юноша, увы, предпочитал пейзажи и архитектурные сооружения. Так дело не пойдет. Верховный иллюстратор должен писать людей, оставив кому-нибудь другому амбары, поля, замки и мельницы.

Стиль современных пейзажистов совсем не нравился Дионисо. Если раньше было принято изображать безбрежное небо над низким горизонтом, то теперь все шиворот-навыворот. Над обширными пространствами болотной зелени или золотых песков умещалась лишь тоненькая полоска темно-синего неба. Фигуры людей перестали тщательно прорисовывать, на заднем плане их и вовсе намечали несколькими мазками. Это должно было якобы создавать впечатление то крестьянского платья, то мужского плаща, то широкополой соломенной шляпы. Что хуже всего, нарушались и математически выверенные законы композиции. Фигуры были в беспорядке разбросаны по всему холсту и ничем между собой не связаны. Искусство Грихальва должно быть строгим по форме, потому что слишком большие требования предъявляются к его содержанию. Все существо Дионисо восставало против этих отвратительных экспериментов, нарушавших композицию и, естественно, ослаблявших магию.

Но как бы уныло ни выглядели новомодные пейзажи, они были все же лучше, чем натюрморты, изображения мертвой природы. Мертвыми-то они были, но вот к природе не имели ни малейшего отношения. Никогда в природе не встречались такие цветы и фрукты, которые рисовали теперь некоторые Грихальва. Совершенно симметричные, без единого пятнышка, они выглядели столь же аппетитно, как покрытая глазурью керамика. Каждый иллюстратор в процессе обучения должен был нарисовать несколько десятков натюрмортов, чтобы знать, как правильно располагать символические цветы, фрукты, травы и деревья – то есть основные магические элементы. Но нынешние натюрморты были лишь бессмысленным переводом красок, мертвым изображением странно уложенных плодов или природной геометрии цветка.

Дионисо, как Премио Фрато, имел большое влияние. Но он был слишком занят собственной работой, – да и руки его были уже слишком старыми для того, чтобы создать шедевр, который смог бы отвлечь иллюстраторов от бесцельных упражнений в рисовании пейзажей и натюрмортов. Когда Рафейо станет Верховным иллюстратором (а это произойдет уже через несколько лет, Меквель не будет жить вечно), он, если понадобится, в кровь сотрет свои молодые сильные пальцы, чтобы спасти искусство Грихальва.

Но пока это время не пришло. Сейчас задача Дионисо – написать портрет, и портрет этот надо использовать для того, чтобы пленить воображение Рафейо заключенными в нем возможностями. В официальной версии – первом конном портрете, написанном Меквелем за всю его жизнь – была использована обычная символика. Там присутствовали кедры, обозначающие Силу, желтые лилии – Мир, шалфей – Мудрость, и символы всех прочих полагающихся королю достоинств и добродетелей. Дионисо и Рафейо долго рылись в принадлежащей Дионисо копии Фолио, дополненной его собственноручными выписками из Кита'аба, чтобы найти другие, малоизвестные символы. Только один иллюстратор из пятисот знал старую тза'абскую символику, и осторожное расследование позволило Дионисо прийти к выводу, что Меквель не принадлежит к их числу.

Медное ручное зеркальце означало Зависть, голубые розы – Безрассудство, корона, украшенная черными бриллиантами, – Высокомерие. На самом деле во всем мире существовало только два таких камня: один находился в далекой полулегендарной стране Синна, второй украшал подагрический палец тза'абской императрицы. Действие этих и многих других символов усиливалось за счет нелакированной сосновой рамы, источавшей аромат магической энергии. Радиус действия магии был весьма значительным: запах сосны чувствовался по всей огромной мастерской Дионисо в Па-лассо Грихальва.

Сама картина представляла собой уникальный тройной портрет: анфас в средней части, левый и правый полупрофили по краям. Дионисо давно уже обдумывал идею подобной композиции, так что это было вполне допустимым экспериментом. Где бы портрет ни висел, как бы ни повернулся к нему король Энрей, магия все равно будет действовать. Слева Зависть, Гнев и Ограниченность, справа – Безрассудство, Упрямство, Высокомерие и Непостоянство.

– Матра! – ухмыльнулся Рафейо. – Если он будет ходить из угла в угол, то просто запутается и спятит! А что, если он будет смотреть прямо?

Дионисо лишь улыбнулся в ответ.

Однажды утром, когда Рафейо вошел в мастерскую, он увидел, что над головой Энрея появился нарисованный вверх ногами сноп пшеницы вперемешку с боярышником. Туго завязанная белая ленточка не давала рассыпаться этим символам Богатства и Плодородия. Юноша повернулся к учителю и обвиняющим жестом указал на картину.

– Вы же подарили ему такие богатства и столько детей, что он и мечтать о подобном не мог!

– Посмотри на ленту, – рассмеялся Дионисо, – и скажи мне, что ты там видишь! Рафейо взглянул.

– Верхний край у нее серебряный, нижний – золотой.., завязана тройным узлом.., но тени все не правильные!

– Возможно, потому, что это не тени, – сухо ответил Дионисо. – Это руны, лингва оскурра, просто они едва заметны. Я переведу – их нет в обычном словаре.

Трижды сказано,

Прочно связано,

Где лента достала,

Там все пропало.

– Заметь, лента окружает голову Энрея, и концы ее падают ему на плечи.

– То есть… – Рафейо нахмурился, – вы хотите сказать, что пропадут нарисованные здесь богатство и многодетность?

– Во всяком случае, ему будет очень трудно их достичь. Дионисо не стал объяснять Рафейо, что, попытавшись нарисовать Энрея стерильным (не имея под рукой необходимых материалов, он не мог дать твердой гарантии), он сделал все возможное, чтобы дети Мечеллы стали единственными законными наследниками гхийасского престола. Трудно будет переоценить ту выгоду, которую принесет Тайра-Вирте до'Веррада в роли нового короля Гхийаса. Но Рафейо ненавидит Мечеллу и не поймет этого. Он слишком молод и слишком плохо разбирается в политике, чтобы видеть что-нибудь, кроме своей ненависти к женщине, попытавшейся занять место его обожаемой матери.

Лицо Рафейо вспыхнуло от радости.

– Вы не просто мастер, вы – гений!

Эн верро, ему будет не хватать этого мальчика…

– Племянник Хонино зарывает свои таланты в землю, занимаясь бухгалтерией на шахтах своего дяди.

Лейла нацарапала очередное примечание в списке кандидатур, из которых Мечелла будет набирать своих людей.

– Хонино? – спросил Северин. – Ах, да, твой отчим. Как он отнесется к появлению в своей семье Грихальва?

– Он женился на одной из нас, разве нет? Так почему же мне нельзя выйти за тебя замуж? – Она сунула в рот ручку и усмехнулась. – Ты что, боишься встречи с моими родителями?

– Ни капельки.

– Лгунишка. Племянник.., как же его звали? Эйха, не важно. Он играет на виоле, а его жена – на кифаре, насколько я помню. Вот тебе и учитель математики, и бухгалтер для этого поместья, а заодно пара учителей музыки! Что еще осталось?

– Языки и религия.

Северин постучал ногтем по столу и улыбнулся, глядя в окно: он увидел, как Кабрал и Мечелла отправились на свою обычную прогулку, и шли они гораздо ближе друг к другу, чем раньше.

– Кажется, я знаю, где мы можем найти человека на обе эти должности! Помнишь старого Давино?

– Смотрителя парка в Палассо Грихальва? Только не говори мне, что он санкто или полиглот!

– Нет, но его внук – и то, и другое. Вообще-то санкто Лео – мой хороший друг. Иногда мы с ним даже обсуждаем проклятие, лежащее на семье Грихальва.

Лейла отпрянула, как будто ее ужалили.

– И ты собираешься позвать в Корассон этого болтливого, самоуверенного санкто, который в придачу ненавидит Грихальва?

– Ты не поняла, – рассмеялся Северин. – Это я занимаю высокоморальную позицию, а юный Лео защищает нас, презренных Грихальва. И неплохо защищает, кстати. Я познакомлю вас, когда мы в следующий раз будем в Мейа-Суэрте. Полагаю, это будет в Пенитенссию, если Мечелла не собирается прожить всю зиму здесь.

Именно это Мечелла и собиралась сделать, если только Коссимио не прикажет ей приехать. Так она сказала Кабралу, когда они возвращались домой с прогулки.

Вокруг них простирались голые поля окрестных ферм. Скоро наступит праздник Иллюминарес, на полях разожгут костры, призывая дождь, который подготовит почву для следующего урожая. Дни станут короче, ветер холоднее, но им всегда будет куда вернуться. На холме перед ними уже виднелся Корассон. Их дом.

– Надеюсь, графиня Лиссия остановится здесь на недельку-другую, когда поедет на юг, – сказала Мечелла. – И Брендисиа обещали заехать, надо будет придумать что-нибудь интересное. – Она замолчала. Перед ними была ограда Корассона. – Почему ты улыбаешься?

– Потому что вы улыбаетесь. Разве вы не чувствуете этого?

– Иногда мне кажется, но… – Мечелла пожала плечами. – Подсади меня.

Кабрал помог ей взобраться на ограду. Она развернулась лицом к Корассону, позволив ему на миг увидеть шерстяные чулки и крепкие, измазанные землей башмаки. Он устроился рядом с ней, вспоминая о тонких шелках и роскошном бархате ее придворных нарядов. Вытащив из кармана блокнот и карандаш, с которыми ни один Грихальва не расстался бы ни при каких обстоятельствах, он начал рисовать Корассон, освещенный лучами заходящего солнца.

Они долго сидели молча, тишину нарушало лишь шуршание карандаша, тихое ржание лошадей в загоне и, временами, щебетание птиц. Наконец он искоса взглянул на нее и усмехнулся.

– Почему люди, не умеющие рисовать, всегда так смотрят на художников?

– Я смотрела? – спросила она. – А как?

– Как будто все вы ищете в наших лицах нечто, способное объяснить вам, почему мы можем делать то, что делаем. Что-то должно скрываться в наших глазах, в форме губ, может, мы как-то не так расчесываем волосы – да откуда я знаю! Как будто существует какой-то внешний признак, который может объяснить природный талант. – Он углубил тень на рисунке. – А еще вы нас слушаете. Слушаете, даже если мы говорим о погоде или интересуемся, что будет сегодня на обед.

– Чиева до'Орро, – ответила Мечелла, – этот Золотой Ключ, который носят все иллюстраторы. Именно его мы и пытаемся увидеть и услышать.

– Эйха, но ведь на самом деле никакого секрета не существует. А если бы кто-нибудь и нашел его, неужели он стал бы о нем говорить! Я бы не стал, будь я иллюстратором.