В этот момент оно выглядело ужасно: один глаз распух и посинел, разбитая губа вздулась, а из носа все еще сочились кровь и слизь. Но я сильно подозревал, что и в лучшие времена обладательница этого лица не победила бы на конкурсе красоты. Лицо ее выражало горькое разочарование и было таким же твердым, как ее кулаки, – начиная от глубокой V-образной складки между бровями и заканчивая выражавшими чувство неудовлетворенности глубокими морщинами по обеим сторонам от ее длинного носа и тяжелого рта. Глаз, который оставался открытым, был глубоко посаженным, очень темным и слегка косил. Он казался более узким от морщинок, наложенных нервным и тяжелым характером. Волосы у пленницы были черные и короткие. Сейчас они слиплись от пота и облепили ее голову, и поэтому сказать о них что-то определенное было невозможно. С этим выражением на лице ей можно было бы дать любой возраст, – возможно, сорок; но, взглянув на шею, я решил скинуть десять лет или даже больше. Такие лица я видел у женщин-гимнасток, у тех, которые потерпели поражение. Но это было вовсе не смирившееся лицо; напротив, это было лицо, дышавшее ненавистью, причем совершенно независимо от того, справедливо это чувство или нет.

И все же я попытался спросить еще раз:

– Не заблагорассудится ли вам все же сказать мне что-нибудь? Например, кто вы и что здесь делаете? Вам сейчас, если я правильно понимаю, могут пригодиться несколько лишних баллов в вашу пользу.

– Есть люди, которые знают, где я, – произнесла она ничего не выражающим низким голосом. – Если вы мне что-нибудь сделаете, они вас найдут.

Я пожал плечами. Она была тверда, как стена, и собиралась продолжать в том же духе. Я взглянул на номер телефона, куда она перекачивала мои данные, – 010—33. Французский, ведь там нет территориальных кодов. С другой стороны, этот номер выглядел точь-в-точь как страсбургский. Я ввел команду зарегистрировать его, а заодно и довольно недвусмысленное ругательство и отменил передачу информации. И тут же вскочил – как раз вовремя, чтобы остановить ее: она кинулась через кровать к компьютеру. Я подхватил его и выдернул провода из розетки.

– Как вы себя ведете!

Я уже приготовился, что она с диким воплем вцепится мне в горло, но вместо этого она устало опустила ноги на пол и закрыла лицо руками. Я, не спуская с нее глаз, осторожно поставил компьютер на место.

– Вы, похоже, выводов не делаете! Думаю, мне лучше сию же секунду позвонить администратору и вызвать сюда парочку дюжих портье, чтобы они вас проводили к копам.

Она презрительно фыркнула и громко сплюнула:

– Ну давай! Попробуй, черт тебя дери! Но ты же не сделаешь этого – слабо тебе! Иначе что же станет с твоими драгоценными секретами?

В ее голосе появились железные нотки. Мне уже где-то доводилось слышать что-то подобное – но где? Тот же резкий монотонный голос, налитый свинцом сарказма и сознания собственный правоты, – обладатель такого голоса знает, что правда на его стороне, но не получает от этого наслаждения.

– Когда они увидят, чем нашпигована твоя машина, у них может появиться к тебе несколько вопросов!

Я удивленно моргнул. Ладно, согласен, в тех файлах были коммерческие секреты, но ничего из ряда вон выходящего.

– О чем это вы?

Она чуть не плевалась от возмущения.

– Да о тебе! О тебе и твоих дружках, твоих, с позволения сказать, коллегах, занятых перевозками по Европе. Только не думайте, что никто не знает о ваших делишках! Одни имена чего стоят – достаточно их услышать, и тем, кто знает, все сразу становится ясно!

– Что именно ясно?

– Да ладно тебе! Все эти сукины дети! Да разве они могут быть замешаны в чем-нибудь приличном? Если половина – уцелевшая от коммунистических режимов номенклатура, можно даже сказать птицы высокого полета, а остальные – продажные жирные коты, с которыми они водились и в былые времена? А еще экстремисты, как, например, твой закадычный дружок, герр барон!

– Лутц фон Амернинген? А с ним-то что не так?

Она театральным жестом пожала плечами:

– Да так, ничего особенного. Просто все эти новомодные течения последнее время плодятся как грибы после дождя. И не только здесь, в Германии, а по всей Европе. Как они все заинтересовались гарнизонами и оружейными складами и уличными демонстрациями – такими, как сегодня! Называются они все по-разному, но стоит-то за ними, в сущности, одно и то же – неонацизм. А барон – главный заводила в большинстве из них. Но вы, уж конечно же, этого тоже не знали, так?

Я прислонился к стене.

– Как ни странно, но не знал.

– Ну что вы, нет, не приведи Господь! – воскликнула она злорадно. – И уж конечно, вы ни одному моему слову не верите, не так ли?

Я пожал плечами:

– А разве это имеет значение? Как это ни прискорбно, но вести дела на старом добром Востоке без связей с подобными типами невозможно. На момент перестройки в странах Восточной Европы они были единственными, кто обладал навыками управления, и, понятное дело, они оказались в центре событий. Но они не представляют особой опасности. А насчет Лутца – я, пожалуй, мог бы и поверить вам. У его отца, если не ошибаюсь, не самый чистый послужной список. Да и сам Лутц мне никогда особенно не нравился.

– Отец, говорите? – Ее почему-то перекосило от моих слов. Она огляделась вокруг и внезапно кинулась к туалетному столику. Я весь напрягся – ее быстрота меня пугала, – но она всего лишь схватила что-то, оказавшееся длинной белой карточкой. Она кинула ее мне под ноги. Приглашение Лутца. – А об этом что вы скажете?

– Это впервые, – произнес я спокойно. – И я не знаю, идти туда или нет.

Она ехидно ухмыльнулась.

Я снова пожал плечами:

– Думайте что хотите, мне плевать. Я не собираюсь ничего доказывать. Все, что мне известно об этих людях, – это то, что они признанные и уважаемые бизнесмены как в своих странах, так и по всей Европе, и именно поэтому моя фирма сотрудничает с ними. Даже если предположить, что в ваших словах есть доля правды, что у них в прошлом не все так чисто, никакой грязи в наши с ними дела не проникло. Ни в дела работы, ни в дела веселья – хотя мы не то чтобы уж очень много с ними развлекались. И моя фирма ни в чем – я хочу сказать, совершенно ни в чем и никогда – замешана не была. У нас безупречный послужной список, никаких политических связей, ни с какими партиями мы не сотрудничаем. И от чего же вы в таком случае отталкиваетесь в ваших подозрениях? Кем бы вы ни были.

Она бросила на меня уничтожающий взгляд и ничего не сказала. Я ни малейшим образом не поколебал ее убеждений. Теперь я понял, кого мне напомнил ее голос: одну из моих первых учительниц, ни больше ни меньше, – вечно всем недовольную и раздражительную пожилую особу, твердо убежденную, что дети всегда строят против нее заговоры, и получавшую мстительное удовольствие, когда ей удавалось их на этом подловить. Само собой разумеется, что вскоре дети и вправду стали строить ей козни. У этой дамочки скорее всего та же проблема. Я пораскинул мозгами, выжидая. Едва ли она из полиции – она сказала о копах «они». К тому же она чересчур несдержанна. Я все больше и больше склонялся к мысли, что ко мне в руки попала какая-то одержимая репортерша-сыщик. Для подачи заявления в суд имелось бесконечное множество причин – нарушение частной собственности, нападение, кража информации, какие бы термины немцы ни использовали для обозначения взлома и вторжения. Но эта убежденная в собственной правоте ответчица на скамье подсудимых могла набросать вокруг себя такую кучу грязи, что часть могла попасть в цель и прилипнуть.

– Ну что? – осведомилась она. – Не терпится побыстрее вызвать полицию, так?

– Да уж, хватит с меня вашего общества, – ответил я. – Убирайтесь!

– Может, хотите, чтобы я им сама позвонила? – сладким голосом спросила она. – Нет? Вот ведь странное дело…

Я схватил ее за шиворот и, стащив с кровати, поставил на ноги.

– Нам сейчас ваша грязная шумиха не нужна, – сказал я, шаря по еще не обысканным карманам и выуживая оттуда один за другим инструменты для взлома, а вслед за ними ключ от гостиничного номера. Никакого удостоверения, совершенно ничего. Я нащупал шов в том месте, где на костюме была пришита бирка, которую потом отпороли. – Только поэтому я так легко отпускаю вас. Слушайте внимательно: завтра первым делом вы выедете из номера… – я посмотрел на табличку и швырнул ключ ей обратно, – тысяча семьсот двадцать шесть. В противном случае я позабочусь о том, чтобы вас вышвырнули оттуда. Вы меня поняли? Это мне нетрудно сделать, можете мне поверить.

– Я вам верю! – прошипела она.

– Ну и ладно!

Я указал пальцем на входную дверь, и она, прихрамывая, прошла мимо меня. Надо сказать, по комнате она шла с намеренно вызывающим видом, обнаглев до того, что остановилась, чтобы поднять по дороге стопку бумаг, и мне пришлось схватить ее за руку и вытолкать в коридор. Она зашаталась на толстом ковре, но не упала. Собралась, бросила на меня последний испепеляющий взгляд, проворчала что-то сквозь зубы и, немного переигрывая, с чувством собственного достоинства двинулась вперед по коридору, хотя ее попытка не хромать была чересчур нарочита. Я некоторое время смотрел ей вслед, затем отпустил дверь. Но амортизатор остановил дверь, не дав ей закрыться до конца, и до меня донесся всхлип, поспешно подавленный. Внезапно я почувствовал себя гораздо менее безупречным и справедливым, и это меня порядком взбесило.

Я пошел в ванную, чтобы принять душ, стараясь не встречаться взглядом со своим отражением в зеркале. Я ведь никак не мог этого предотвратить, правда? Она не особенно-то церемонилась со мной. Если бы я не отбивался изо всех сил, она бы сделала из меня отбивную и смылась, вполне возможно прихватив компьютер. По крайней мере, она не пыталась сыграть на том, что она женщина. Как правило, такая игра имеет две основные формы, в одной из которых внешность незваной гостьи была бы не в ее пользу. Это лицо – или я видел только маску? Я попробовал представить ее без этой маски – и не смог. Гримаса презрения – если только она не изобразила ее намеренно. Если так, то зачем? Я уже начинал жалеть, что отпустил ее так легко. Мне следовало попытаться выяснить побольше. С другой стороны, не мог же я выбивать из нее признание силой. Горячая вода попала на царапины, и я зажмурился от боли. Она чуть дух из меня не вышибла, черт возьми! Где она только научилась так драться? И как ей удается поддерживать себя в такой прекрасной форме? Как мне с помощью альпинизма?

Альпинизм.

Номер 1726 – это значит семнадцатый этаж. Спуститься на четыре этажа вниз. Где бы могла быть комната 26? В этом крыле здания, но в торце – один из самых дешевых номеров. Все сходится. Я поднял одну из маленьких штуковин, которые вытряхнул из ее карманов, – жучок, если я в этом что-нибудь понимаю. Едва не попался на крючок. Меня передернуло: я почувствовал себя крайне неуютно. Затем я раздавил зловредное приспособленьице пальцами. Это называется слежка, не так ли? Ну покажу я этой сучке, черт возьми, как такое следует делать! Идея была сумасбродная, но она с каждой минутой нравилась мне своим мрачным юмором все больше и больше. Я кинулся к шкафам, по которым портье распихали мои чемоданы, и принялся рыться в вещах. Благо альпинистское снаряжение, надеясь на прогулку в горы, я захватил с собой.

Яркая одежда из лайкры не подойдет. Я натянул серый бадлон с капюшоном, темные джинсы, закрепил поверх них усложненный вариант снаряжения и принялся набивать сумку зацепами, тросами и отборнейшими штифтами, которые я уже давно мечтал испытать в деле. Мне потребовалось не больше минуты, чтобы натянуть ботинки – те, что с ультрагибкой подошвой, – и прихватить с собой немалых размеров моток веревки, легкой как перышко, к которой при помощи карабинов крепились зацепы и спусковой механизм. Рамы в окнах были крепкие, двустворчатые, и они должны были без труда выдержать мой вес, даже если я хорошенько раскачаюсь перед приземлением. При мысли об этом я с обожанием покосился на шлем, но он был кислотно-желтого цвета и стал бы сиять не хуже маяка, отражая подсветку фасада. Я перекинул ногу через подоконник, бросил взгляд на карниз и дальше – и у меня захватило дух. Автостоянка казалась отсюда морем машинных крыш, излучавшим мягкое свечение, и я даже слишком живо представил себе, как с огромной скоростью лечу вниз, навстречу этому морю, – возможно, даже вижу свое отражение в рафинированном блеске, который все ближе и ближе, и вот уже он готов принять меня через какое-то губительное мгновение и слиться со мной в единое целое, частица с античастицей…

Я вздрогнул и пришёл в себя. К подобным ужасам я уже давно привык; альпинист, который уверяет, будто никогда не смотрит вниз, лжет. От этого зрелища вас может иногда сковать ужас на несколько долгих мгновении, даже если вы начинаете подниматься от самой подошвы горы и покоряете вершину, постепенно привыкая к ней. Спуск со страховкой всегда не очень-то импонировал мне, однако сейчас подгоняла необходимость быстроты. Но разве я однажды не спускался по стене отеля в Бангкоке? И повыше стеночка была, чем здесь. Согласен: тогда я толком и не знал, что карабкаюсь по стене, но разве это так уж важно? Я с готовностью перекинул через подоконник вторую ногу, поморщился, задев ушибленное место, пошарил рукой внизу, нащупал край карниза, оттолкнулся от него и, доверившись двойному тросу, заскользил вниз – все ниже и ниже, пока трос не натянулся. Теперь я практически шел вниз по гладкому бетонному фасаду отеля. Находись мой номер на несколько этажей ниже, и мне бы не удалась эта выходка. Меня бы выдала предательская подсветка фасада. Здесь же, наверху, свет был не такой яркий – чтобы хорошо было видно светящееся название отеля на крыше; а уж в тени все коты-взломщики серы.

Спуститься труда не составило. Добравшись, как мне показалось, до нужного этажа, я стал присматривать место, куда можно загнать штифт. Этот ультрамодный фасад был сверху донизу покрыт щелями и впадинами, но все они были чересчур велики даже для самого гигантского штифта. Я несколько секунд попотел над решением этой задачки, но делать было нечего: или я возвращаюсь обратно наверх, или преодолеваю оставшийся отрезок – будь он проклят – одним прыжком. Я с опаской покосился вниз – пока никто там не кричал и пальцами на меня не показывал; но еще не вечер. Нельзя терять ни секунды. Я принялся раскачиваться, с каждым разом отталкиваясь все дальше и дальше от стены. Но стоило мне почти достичь нужной высоты, и я тут же живо представил, как влетаю на полной скорости в окно, а острые лезвия разбитых стекол сдирают с меня кожу и мясо…

Черт с ними, с этими страхами! Я качнулся вбок и отпустил веревку. Я отлетел от стены со звуком рвущейся холстины, и меня стало заносить вбок, пока трос не попал на массивную угловую колонну и не забросил меня за угол. Я схватился за спусковой механизм, а бетонная стена уже спешила мне навстречу, вонзаясь в ладони, колени и все другие части тела, которые смогли судорожно в нее вцепиться. Я закачался, ухватился за стену, поскользнулся, подтянулся. Пальцем зацепился за отверстие в стене, другим нащупал еще одно, вот уже и нога нашла подходящий выступ, – ушибы мои ныли, но я действовал молниеносно. Я глубоко вздохнул, посмотрел наверх и сосчитал этажи. Спустился на один лишний… Хорошо. К тому же на этой стороне здания меня почти невозможно заметить снизу. Я полез наверх, подтягивая свисающую веревку и следя, чтобы ее не было видно из окон. Вот там, выше и правее, – это, должно быть, окно комнаты 1726. Створки чуть приоткрыты. Только я пальцами зацепился за выступ окна, как на меня упал луч прожектора. Я с отчаянной поспешностью подтянулся, припал к стене, вися на одних пальцах; карниз заскрипел и пошатнулся. Нужно быть осторожнее – наверняка где-нибудь неподалеку окажется еще и служба охраны, которая как раз для отлова таких сумасшедших, как я, и существует. Занавески были раздернуты, я, откинув с лица капюшон, заглянул внутрь, чуть приподнявшись над уровнем подоконника. Вот она – идет медленно, только что закрыла за собой дверь. Наверное, решила, что лучше пойдет по лестнице, чем встретит кого-нибудь в таком виде в лифте. Долго и мучительно медленно тащилась, и каждый шаг болью отдавался в ее теле. Добравшись до кресла, она рухнула в него как подкошенная и, по-видимому окончательно выбившись из сил, затряслась от рыданий. В комнате больше никого не было. Ни звука, ни движения. Она была одна.

Моя идиотская, не поддающаяся уговорам разума совесть снова кольнула меня. И я спрятал голову. Пальцы и икроножные мышцы затекли; я обшарил все вокруг и нашел подходящие расщелины, куда мне удалось загнать пару штифтов. Их раздвоенные шляпки, раздвинувшись, вонзились в грязный бетон, а я прицепил к ним опоясывавшие меня ремни. И успел поймать самое интересное зрелище: она уже встала и расстегивала молнию на костюме. Она прошлась туда-сюда, и я увидел, как отвергнутый костюм молниеносно пролетел по комнате; должно быть, она пнула его ногой. Вслед за ним отправилась и футболка, и я увидел ее обнаженную руку, которая поднималась вверх по мере того, как ее хозяйка озабоченно ощупывала кровоподтеки в районе ребер, – ясное дело, проверяла, есть ли переломы. Моя поганая совесть теперь уже буквально визжала как резаная; с другой стороны, у меня тоже нашлась бы пара-тройка ушибов, о которых можно было поговорить. К тому же, если говорить начистоту, зрелище доставляло мне искреннее удовольствие: спина у нее была вовсе недурна, насколько я мог судить по тому, что мне удалось увидеть, а видно мне было, к сожалению, совсем немногое. А тут она и вовсе скрылась из виду. Неторопливо, осторожно я подтянулся на подоконнике, спрятался за раздвинутыми занавесками и очень медленно огляделся по сторонам.

Первое, что бросилось мне в глаза, – были трусики, лежавшие рядом с отвергнутым костюмом. Боже мой. А вот и она, все еще стоит ко мне спиной – и правда ничего, вполне сойдет, – налила порядочный стакан из единственной бутылки, стоявшей в мини-баре, и жадно отхлебнула. Проглотила, нетерпеливо провела рукой по глазам, снова отхлебнула, сжав стакан обеими руками. Она повернулась в мою сторону, и я скользнул назад, спрятавшись в тени занавески. Увидел, как она, прихрамывая, подошла к стулу, стоявшему рядом с телефоном. Наклонилась к нему – а у нее и вправду превосходная спина, – неуверенно коснулась его, как будто испугавшись, затем грубо выругалась и стала набирать какой-то номер.

– Алло? Будьте добры, Центр д'Ординатур, компьютерный зал. Это Жорж, да? Ну, Жорж? Ты ведь получил эти файлы… получил-таки, замечательно!

Очевидно, у нее гора с плеч свалилась; она вся обмякла и снова отхлебнула из своего стакана.

– Ну так что, этого достаточно?

Долгое молчание.

– Что ты хочешь этим сказать? Жорж, ты себе не представляешь, через что я прошла, чтобы раздобыть их. Если ты что-нибудь напортил…

Еще более длительное молчание, затем – крик отчаяния:

– Не может быть! Жорж, там должно хоть что-нибудь быть! Я имею в виду… мы ведь договорились, так? Конечно договорились, ты сам так сказал! Мистер Чистюля хренов посреди всего этого гадюшника! Со всеми своими исчезновениями, для которых у нас нет объяснений! А ты ведь проверил его электронную почту?

Молчание.

– Но ты уверен, что они все всего лишь его пассии? А как насчет китайской сучки? Ну ладно, ладно! Значит, он просто хладнокровный ублюдок и обращается с ними как с грязью под ногами. Да чего от него еще можно ожидать! Ну хорошо.

Она задумалась на мгновение. Ясно было, что в ней все так и кипит. В этом она была, впрочем, не одинока.

– Хорошо, – повторила она голосом, который выражал совершенно противоположное. – Жаль, что ты не видел его, этого ублюдка! Сегодня все эти демонстрации, а красавчик проезжает мимо них на машине с фон Амернингеном, и оба в ус не дуют! Все это похоже на Веймар начала тридцатых: они проверяют систему на прочность, замышляется что-то поистине грандиозное – настоящий переворот. Вполне возможно, что они собираются задействовать его новую транспортную сеть, – например, заставят всех поверить в ее благонадежность, потом свернут все дельце, прихватят денежки – и только их и видели! А как тебе идея перебрасывать запасы или даже вооружение – и никакого контроля. И к тому же быстро – речь ведь идет о блицкриге! Слушай, Жорж, этот замысел слишком грандиозный, и скорее всего всем этим заведует Верховный Комиссар – я имею в виду, что все держится на Фишере! Убрать его, а может, еще барона, и все остальное разрушить нам не составит труда.

Молчание.

– Да нет, я раздобыла-таки новые доказательства – милашка тренировался, это уж наверняка! Откуда я знаю? Вполне возможно, что с ИРА [20] в Ливии. Да где бы это ни происходило – он силен, даже слишком. Да. Ну, я его задержала, ему пришлось меня отпустить, ты же знаешь, что во всем департаменте никто… Да ладно тебе, Жорж, ты не лучше, чем остальные! Хватит спорить! Кроме него и быть некому! Самое время нам выступить и растерзать его, смешать его с грязью… Жорж! Да ты на чьей стороне, я что-то не пойму? Не корми меня этими баснями! Эта карта не сыграла, ну и что же? Да. Да, я погорела. Откуда мне знать, записал он номер или нет! Вполне возможно, что записал, но я не думаю. Да брось ты, он и так наверняка уже знал об этом – он ведь Великий Мозговой Центр, не так ли? Да брось ты! Если ты продолжишь Бернгеймеру рассказывать все эти небылицы, меня от этого дела отстранят, это ты хоть понимаешь? Я имею в виду, может быть… Нет, Жорж! Нет!

Рука ее дрогнула, и трубка опустилась. Она чуть не уронила ее, и я подумал было, что она сейчас бросит ее на рычаг. Она посмотрела на трубку, и лицо ее скривилось.

– Ну и черт с тобой, – произнесла она и мягко опустила трубку.

Она поднялась, и я еще яснее, чем ее наготу, увидел покрасневшие и наливавшиеся черным пятна от ушибов. Она выглядела так, будто побывала на бойне. Но я вспомнил о том, как вторглись в мое жилище, перекачали мои файлы, выведали все о моих подружках, вспомнил о злобности разочарованного голоса, который извращал и перевирал истину, чтобы подогнать ее под собственные подозрения. Моя совесть заткнулась, сложила ручки и стала наслаждаться зрелищем.

Она повертела стакан в руках, поставила его обратно в бар и пошла в ванную с чувством оскорбленного достоинства, похожая на робота-балерину. Через несколько минут я услышал, как зашумела вода в унитазе и включился душ. Неплохая задумка – мне тоже может пригодиться. Я выдернул штифты, собрался с силами и резко оттолкнулся от стены, отлетев от нее и очутившись на открытом пространстве, затем обогнул гребень стены и оказался снова у фасада отеля. На сей раз мне не понадобилось цепляться за стену – я стукнулся о нее, отлетел, схватился за подъемный механизм и принялся быстро подтягивать себя наверх. Руки ломило от напряжения, а я направлял веревку ногами, стараясь, чтобы ее не было видно из окон. Мне придавало сил чувство облегчения, ведь теперь я знал, из-за чего вышел весь этот сыр-бор.

Страсбургский номер, Горан Бернгеймер, торговый представитель Европейского Союза. Значит, Жанна д'Арк – торговый инспектор ЕС. Хорошенькая работенка для параноика. Но судя по тому, что я слышал обо всей этой честной компании, ее скоро снимут с моего следа: Бернгеймер не идиот. Чувства облегчения хватило на всю дорогу обратно в номер… почти на всю.

Я был уже на подоконнике, как вдруг мне в сердце закрался холодок. О'кей, она всего лишь чересчур рьяный полицейский-маньяк – такие обычно заканчивают тем, что подтасовывают факты. Ну-ка пусть теперь попробует! Но все же она в некотором роде коп, а не обычный любитель покопаться в грязном белье. И это придавало больший вес всему, что она говорила, – гораздо больший вес. Ладно, насчет меня она ошиблась, но главной причиной, по которой она меня подозревала, по-видимому, были те круги, в которых я вращался. Я решил уж было, что она и в отношении их заблуждается, – но так ли уж она была не права? О них она говорила с полной уверенностью, и, судя по всему, Жорж на дальнем конце провода был того же мнения. И увереннее всего они были в отношении Лутца.

Я скользнул в окно, жмурясь от боли, когда задевал ушибленные места, и прямиком направился в ванную, это место притяжения для философов. Над огромной ванной висел в наклонном положении телевизор, но выпуски новостей, которые передавали, пока я топил свою боль в дымящейся паром ванне, были не очень-то утешительны. Они были напичканы информацией о демонстрациях, которые прошли здесь и в Варшаве. Польские скинхеды сцепились с головорезами из неокоммунистов. И те, и другие выглядели одинаково ужасающе. А уж главари – так тех и вовсе невозможно было отличить друг от друга и, если уж на то пошло, от тех, кого я видел здесь. Европа становилась теперь вся на одно лицо, и лицо это мне не нравилось. Я кое-как вытащил себя из-под душа и позвонил вниз, в службу дополнительных услуг, чтобы мне принесли вечерний фрак и привели в порядок мою машину. Я все-таки решил заглянуть на вечеринку к Лутцу.

Я взял напрокат спортивную «БМВ» новой модели, а так как в вечернее время на дорогах становилось свободнее, я за рекордно короткое время выехал из города и оказался на пригородном шоссе. Оно вывело меня каким-то витиеватым путем к маленькой деревушке, представлявшей собой единственный уцелевший кусочек некогда обширных владений Амернингенов. Деревушка по-спартански ютилась в тени пышно разукрашенных ворот в стиле барокко. Несмотря на то что привратники тоже были одеты в смокинги и даже невзирая на их безупречную вежливость, их невозможно было спутать с гостями или официантами: их гигантский рост и квадратные головы делали их похожими на прусских гренадер. Судя по виду, они должны были топать как слоны, но они передвигались с грацией атлетов. Один из них мило беседовал со мной по-английски, а другие ненавязчиво скользнули взглядами по мне и моему приглашению, сверяясь с каким-то невидимым глазу списком. Затем они распахнули передо мной ворота с такой любезностью, что любой простил бы задержку. Неяркие огоньки мерцали то тут, то там в кустах, пока я проезжал мимо, а затем затухали позади, и длинная дорожка тонула в тени.

Направляясь в фамильную усадьбу баварских баронов, вы наверняка ожидали бы увидеть некую невероятную готическую мешанину из башенок и бастионов или, на худой конец, старинный, пронизанный солнечным светом Schloss [21] в деревенском стиле, который битком набит оленьими головами и каминами. Ничего подобного я не увидел. Я остановил машину у парадных дверей просторного, представительного дома, построенного с большим вкусом, который, судя по стеклянному куполу и другим подобным прибамбасам, хорошо подошел бы дворянину восемнадцатого века, предававшемуся праздному времяпрепровождению. Предки Лутца любили пожить на широкую ногу, это ясно. Если тут где и был старинный замок, то скорее всего в виде живописных развалин в саду. Это место скорее наводило на мысль о глотке «куантро», нежели о кружках с пивом, и, судя по шуму, раздавшемуся как только распахнулись высокие передние двери, внутри сейчас шел довольно активный процесс поглощения спиртных напитков. Мне навстречу высыпала орава лакеев под предводительством Юноны лет пятидесяти пяти, которая в молодости наверняка была очень даже ничего, да и сейчас, несмотря на строгий деловой костюм, на нее вполне можно было глаз положить. Она приветствовала меня, как своего любимого племянника, и, заговорщически улыбнувшись, представилась:

– Инга-Луиза, мажордом господина барона.

Заверив меня, что герр барон с нетерпением ждет герра Ratspraesident'a [22] – под этим названием подразумевался я, – она с присущим ей изяществом увлекла меня за собой внутрь дома.

Пройдя через холл и двойные двери, мы попали во внушительных размеров комнату. Когда-то под ее колоннадами, должно быть, раздавались утонченные звуки вальсов и кадрилей, теперь же здесь царствовало полное смешение декораций и разноцветной иллюминации, а по полу были в беспорядке раскиданы кушетки и диванные подушки, на которых возлежали тела. В воздухе висел дым и смрад; пахло ароматическим табаком и бешеными деньгами, а также отвратительной смесью дорогих духов и пота богачей. Время от времени какой-нибудь заплутавший лазерный луч, ворвавшийся в дом со двора, где шла дискотека, отражался от покачивающихся сережек и переливающихся кофточек, проводил горячим бесплотным пальцем по голому плечу и скользил ниже. Пока мы пробирались вдоль стены, мимо лежащих поодиночке или переплетенных друг с другом тел, дверь сбоку внезапно распахнулась и раздались крики и вопли.

По мраморному полу забегали босые ноги, и мы оказались в окружении теплых, наполовину обнаженных тел. Девушки поспешно нацепили на себя одежду, по крайней мере большинство из них, хотя некоторые и были в трусиках; мужчины же, все как один в рубашках и носках, имели потрепанный вид и смотрели вокруг себя остекленелыми, непонимающими глазами. Кто-то сунул мне под нос руку и щелкнул маленькой хлопушкой. Почувствовав сладковатый привкус амилнитрата, я быстро отошел прочь, вызвав раскаты хохота. Инга-Луиза одобрительно мне улыбнулась.

Затем они скрылись, повалив вниз по лестнице, ведущей, по-видимому, к закрытому бассейну – судя по вскрикам и всплескам. Один или двое, однако, не последовали общему примеру и скрылись в другую дверь, находившуюся прямо передо мной. Инга-Луиза, бросив на меня озорной и в то же время простодушный взгляд, слегка приотворила дверь, чтобы посмотреть, что там происходит. Мы переглянулись и хихикнули.

– Вот это зрелище! Надеюсь, они не переборщат с травкой, а то завтра утром придется отсюда вынести несколько трупов. – Она снова одарила меня своим слегка дразнящим одобрительным взглядом. – Герр Ratspraesident не потакает подобным шалостям?

– Ну, я иногда очень даже не прочь пошалить. Но меня интересуют другие вершины, настоящие. Я верю, что, покоряя их, я дольше останусь молодым.

Она улыбнулась и, взяв с подноса у слуга бокал в форме тюльпана, наполненный шампанским, подала его мне:

– Герр Ratspraesident выглядит моложе, чем я себе представляла, особенно для человека, который столь многого достиг. Это очень ценное качество для мужчины.

– Ну, герр барон выглядит не хуже меня. Вы, должно быть, очень о нем заботитесь.