В памяти вертелась какое-то несуразное выражение "Не было бы зла - полюбишь и козла". Козлом он себя не считал. Наоборот, ему казалось, что он, Кнорус с такими огромными деньгами, был умным и изворотливым парнем. Он налил и, мысленно произнеся тост, выпил за свой успех. Потом за Агату, чтобы она его сильно полюбила и не смогла без него жить. Потом за Яхтсмена и Афинскую, которых он оставил с носом. Потом за придурка Юрайта, пожелав, чтобы у него никогда не стоял. Кнорус не помнил, как уснул.
      Проснулся, когда по репродуктору оповещали, что они подъезжают к столице Беларуси. Агата по-прежнему сидела, сложив руки на столике и смотрела в окно.
      На вокзале они поймали частника и за пару долларов доехали до гостиницы...
      Теперь он лежал, свесив ноги в грязных сапогах, на кровати и смотрел, как ежилась от озноба Агата. Она, не снимая шубки, присела на край стула, прижала подбородок к теплому воротнику. * Иди ко мне, - похлопал ладонью по мягкому пуховому одеялу Кнорус. * Зачем? - задала она, как ему показалось, совершенно несуразный вопрос. * Я тебя согрею. * Нет надобности - мне не холодно.
      Он обозлился: * Что уже по Юрайту соскучилась? Нищего тебе не хватает? - он резко поднялся с кровати и заходил по комнате. Его все больше и больше раздражало её настроение. - Ты здесь слезы льешь, а он со своей телкой в кровати теперь кувыркается.
      Он увидел, как нервно задрожали уголки её губ. Но ему теперь было нисколько её не жалко. Он понял, что ни грубостью, ни лестью теперь не добьется её расположения. Да и ему самому было тошно от выпитой ночью водки. Он решил не будить в ней зверя и отложить окончательный разговор по душам на более благоприятное время, когда с Агаты схлынут грустные воспоминания. Прежде всего, подумал он, надо поправить здоровье, что-нибудь перекусить и позвонить старому дружку по поводу загранпаспортов. Он не намеревался торчать в Минске долгое время. К тому же Кнорус не хотел, чтобы Агата знала, каким способом он будет добывать загранпаспорта. Поэтому он решил спуститься в холл гостиницы, где находились таксофоны, и заодно забежать в бар, чтобы выпить бокал кампари и купить что-нибудь для завтрака.
      Он постарался показать ей, что успокоился и забыл свой приступ гнева. Доброжелательно сказал: * Я спущусь вниз и куплю что-нибудь поесть. Ты что хотела бы?
      Она равнодушно пожала плечами: * Мне все равно...
      Он напрягся, чтобы вновь не взорваться, и только резко хлопнул входной дверью.
      Друг обрадовал: за две тысячи долларов паспорта с туристическими визами на месяц во Францию будут сделаны в течение трех дней. Необходимы только фотографии. А там уже Кнорус сам должен кумекать, каким образом оформлять вид на жительство. Старый подельщик лишь посоветовал, чтобы Кнорус перебирался в Испанию, где можно недорого купить какое-нибудь "бунгало", и, имея частную собственность, раз за разом продлевать визу. Кнорус поблагодарил товарища за помощь и пригласил его к себе в гостиницу на вечерний обед. * Если хочешь, приходи со своей дамой, - сказал он, подумав о том, что Агата, может быть, немного развеется, познакомившись с подругой товарища.
      Он зашел в бар, заказал себе большой бокал кампари и стопку водки. Уселся на табурет около стойки. Потягивая через трубочку оздоравливающий организм напиток, он, крутясь на высоком мягком табурете, оглядел зал. Несмотря на утренние часы, больше половины столиков в баре были уже заняты. Командировочные мужики похмелялись. За несколькими столиками сидели симпатичные беларусочки в коротких юбочках. Они оценивающе поглядывали на Кноруса. Он, окончательно избавившись от головной боли и придя в хорошее расположение духа, даже пожалел, что в номере сидела дама его сердца. Подмигнул смазливой брюнеточке с ногами от самого подбородка. Она тут же поднялась и, виляя бедрами, словно заправская манекенщица, подошла к нему. * Какие проблемы? * Пока никаких, - улыбаясь, ответил Кнорус. Уж он-то знал, как вести себя с такой публикой. * Есть свободное время? - снова спросила девица. * Навалом, - сказал Кнорус и добавил, разочаровав ночную красотку. - Только я в Минск приехал со своими дровами.
      Она презрительно скривила губы и походкой полной достоинства пошла к своему столику.
      Бармен сказал, что горячий завтрак могут подать и в номер. Поэтому Кнорус купил только бутылку сухого итальянского вина, заказал, не жадничая, все фирменные блюда, и поднялся на свой этаж. Около двери своего номера он услышал голос Агаты, которая громко разговаривала по телефону. Он остановился и прислушался. * Я далеко, - сказала поникшим голосом Агата и, видимо, что-то услышав в ответ, громко заговорила: - Я рядом, Юрайт. Я с тобой, рядом. Только не сегодня - завтра мы с тобой пойдем гулять на Арбат. Ты хочешь со мной пойти на Арбат?
      Кнорусу захотелось с силой ударить ногой в дверь, за которой Агата спрашивала ненавистного Кнорусу абонента: * Хочешь, Юрайт? Отвечай...
      Кнорус резко развернулся и чуть ли не бегом пошел обратно к лифту. Он, держа в руке бутылку с вином, снова зашел в бар и посмотрел в сторону брюнетки. Она поняла его взгляд, подошла к нему. * Где? - спросил Кнорус. * А разве твой номер занят? * К сожалению, - ответил он.
      Симпатичная путана вытащила из кармана пиджачка ключ с брелоком гостиницы, повертела его на пальце: * Только номер нужно оплатить... * Сколько? * Вместе со мной - двести. До вечера. * Нет проблем, - коротко сказал Кнорус, и они пошли к лифу.
      Когда он вечером зашел в свой номер, Агаты не было. За столом, приканчивая заказанный утром завтрак, сидел его белорусский друг с какой-то девицей: * А мы тебя заждались.
      Кнорус плюхнулся в кресло и, показав на бутылку "Зубровки", которую принесли гости, коротко сказал: * Наливай.
      Больше он не строил иллюзий по поводу своего семейного счастья с Агатой. Он знал, что, наверняка она уже сидела в поезде, следующем в Москву. К Юрайту.
      ГЛАВА 29. БУРДАКОВ
      Бурдаков открыл глаза и увидел какой-то незнакомый чистый белый потолок. Таких белых потолков он уже давно не видел. Наверное, с тех пор, как ушла от него жена и он остался один, с головой окунувшись в работу. Домой он приезжал только, чтобы скоротать ночь и по возможности выспаться. Конечно, до ремонта не доходили руки, да он, собственно, никогда и не собирался заниматься приведением в надлежащий вид своего небольшого и одинокого жилища. В управлении из-за нехватки денег на ремонт стены и потолки давно облезли, покрылись подтеками и водяными пятнами и потолки были, скорее, серого, чем белого цвета. В квартирах, которые ему приходилось посещать по надобности службы, и в которых жили те, с кем он вел непримиримую борьбу, потолки тоже не сияли белизной и ухоженностью.
      Ему на миг вновь показалось, что он находится в номере барселонской гостиницы, где он жил, когда приезжал в Испанию по своим обязанностям.
      Но это был не номер гостиницы. Он с трудом повернул голову и увидел около себя какую-то стойку с подвешенными пузырьками, из которых через трубки стекала какая-то жидкость. Трубки подходили к его руке. Стены комнаты были облицованы кафелем. Конечно, это был не номер испанской гостиницы.
      Он устало закрыл глаза, и в темноте вдруг на доли секунды вспыхнул огонь и раздался выстрел. Теперь он понял, что произошло и где он находится. Но потом вдруг ему стало легко. Он, не ощущая веса в своем теле, был подхвачен потоком пахнущего ландышами воздуха, и понесся по какой-то розовой воздушной трубе. Затем плавно спланировал и спустился в комнату с белым потолком и облицованными кафелем стенами. На кровати он увидел похожего на себя человека. Он догадался, что это и есть он сам. Только тот двойник, который лежал с многочисленными трубками и проводами на кровати, был такой же белый, как и стены в комнате.
      В какие-то секунды он понял, что легкость в его теле проходит, и он не может больше держаться на воздухе. Он упал к тому Бурдакову, который лежал на кровати. Розовое освещение исчезло, и теперь он ощутил, как тяжела его голова. Он с трудом открыл глаза и увидел вокруг себя множество людей в белых халатах. Они резко переговаривались и суетелись около его тела. Кто-то поднес черную подушку и к его губам, вставили какой-то шланг. Сначала он испугался, подумав о том, что его живым укладывают в гроб, но потом ощутил, что из шланга к нему полился тот розовый воздух, которым он несколько минут наслаждался и который поддерживал его в невесомости. Голова закружилась, и он погрузился в какую-то темноту. Но дышать было гораздо легче.
      Когда он в следующий раз открыл глаза и увидел тот же самый белый потолок, ему захотелось пить. Он повернул голову и увидел перед собой Маргариту с каким-то распухшим красным лицом. Он хотел поздороваться с ней, но не смог сказать ни слова. Лишь с благодарностью моргнул ей глазами, когда она мокрой губкой обтерла ему губы.
      В следующее пришествие в этот мир он опять увидел её. Она держала его ладонь в своей руке. * Это ты? - спросил он, - или мне кажется. * Это я, ответила она и попросила: - Ничего не говори больше. Тебе нельзя пока разговаривать. * А потом будет можно? - спросил он. * Потом будет можно, кивнула она. * Тогда я скажу, чтобы ты больше от меня никогда не уходила. * Я больше никогда от тебя не уйду, - заверила она его. - Только давай помолчим.
      Он в согласии закрыл глаза и уснул. Он хотел ещё раз пролететь по розовой трубе, ощутить себя невесомым. Только он хотел взять с собой в полет и её - его Маргариту. Но воздух больше не становился легким и прозрачным.
      К Бурдакову возвращалась жизнь...
      ЭПИЛОГ
      Через пару месяцев Бурдакову разрешили выходить из дома на прогулки. Они с Маргаритой много времени гуляли. Наступили первые дни весны, и они, часто отдыхая на лавочках, праздно шатались по вечерам и в выходные дни по старым московским улицам. Однажды на старом Арбате Бурдакову показалось, что он увидел того самого парня со шрамами на лице, который заявил о похищении девушки. Но молодой человек, под руку которого держала симпатичная барышня в лисьей шубке и с футляром из-под скрипки, шел так быстро, что Бурдакову было за ним не угнаться. Да и Маргарита, оберегая его здоровье, не разрешала ему пока не то что бегать, а ходить более часа. Насильно усаживала на лавочку и заставляла вдыхать носом весенний воздух.
      Она, чтобы отвлечь Бурдакова от милицейских забот, много рассказывала о своей работе. Бурдаков слушал и изумлялся: откуда же у этой хрупкой женщины берутся силы? По её настоянию в их округе было открыто два приюта для подростков, ночлежка для бездомных. Она создала из пенсионеров и домохозяек комиссию по распределению гуманитарной помощи и сама контролировала раздачу продуктов неимущим. Она смогла уговорить руководителей крупных коммерческих фирм заняться благотворительностью. И теперь в столовых и кафе старики и нищенствующий люд несколько раз в неделю бесплатно и сытно обедали. Но она и слышать не хотела, когда Бурдаков начинал говорить о том, что ему пора выходить на работу, и что он мог бы, сидя в кабинете, заниматься оперативными делами. Она строго придерживалась рекомендаций врачей, которые после ранения требовали для Бурдакова только спокойствия и побольше бывать на воздухе.
      Однажды они поднимались по Тверскому бульвару и проходили мимо дома, куда когда-то Маргарита Павловна ходила на деловую встречу к королеве бомжей и нищих. Они, не спеша, прошли мимо, и Белякова не могла не заметить, что около того самого подъезда стояло большое количество невзрачно одетых людей. Среди них были и старики, и молодые люди в военной форме, и инвалиды на колясках и с культяпками вместо рук.
      Она не знала, что в тот день госпожа Афинская принимала экзамен у тех, кто решил себя посвятить прибыльному нищенскому делу.
      После того, как покончил жизнь самоубийством Яхтсмен, Афинская пережила несколько неприятнейших дней, когда следователи практически не давали ей работать и замучили допросами. Как было ей, вдове, пышно похоронившей своего мужа на Ваганьковском кладбище, доказать, что она вовсе не причастна к смерти. "Ну, зачем бы я выходила за него замуж?" спрашивала она безусого следователя-мальчишку, который только был принят на работу в управление Бурдакова. "Если бы я задумала его отправить в мир иной, то неужели для этого стоило заключать брак и тем более венчаться в церкви?" Следователю показались обоснованными ответы Афинской, тем более на рукоятке пистолета были отпечатки пальцев самого Яхтсмена. Он только не мог понять одного: почему капли крови, которая брызгами разлетелась после выстрела, не были обнаружены на ковре и предметах мебели относительно направления выстрела. Хотя по бокам их было достаточно. Значит, думал следователь, капли крови попали на того человека, который стоял напротив Яхтсмена.
      Следователь долго мучился этим вопросом, но заместитель Бурдакова требовал быстрейшего завершения дела и смог уверить начинающего сыщика в том, что это обыкновенное самоубийство на почве ревности. Тем более и сама Афинская на допросах не раз говорила, что Яхтсмен сильно ревновал её к своему телохранителю.
      Госпожа, как и рассчитывала, вышла сухой из воды. По её же внутреннему убеждению, она не только ничего не потеряла, а даже приобрела. Став полновластной правительницей нищенского мира, вдова приняла на работу осиротевших быков своего мужа. Правда, почти со всем добывающим контингентом пришлось расстаться. Пьяницы и несговорчивые бомжи ей были не нужны. Благо, потоки желающих стать нищими, не прекращались. И она по достоинству оценила селекционные качества своего нового зама - Юрайта. За его преданность она переписала на него шикарную квартиру Яхтсмена, в которой он и поселился со своей сожительницей, которая когда-то пиликала на скрипке "Брызги шампанского" в переходе на Мырле. Он ездил теперь на "девятке", принадлежащей когда-то Кнорусу, которого испанская полиция за какую-то аферу надолго засадила за решетку.
      Ему, Юрайту, принадлежала и идея устраивать раз в месяц день открытых дверей, когда на фирму приходили желающие посвятить себя нищенскому делу. Слух о приличных заработках и защите от вымогателей и рэкетиров быстро облетал всех, кто в одиночку побирался и просил милостыню. Все хотели работать в фирме, хотя за покровительство из "зарплаты" вычиталось до пятидесяти процентов налогов. Но получить постоянное теплое место в пригородной электричке или в переходе метро мечтали многие. Но штаты, как любила говорить, Афинская у неё были не резиновыми, и зачисляла на работу она лишь каждого десятого желающего.
      Теперь на стене в кабинете Афинской висела огромная карта всей Москвы, на которой разноцветными кружочками она по-прежнему отмечала количество и расстановку музыкантов, воинов-чеченцев, инвалидов-эпилептиков, нищих пенсионеров.
      Всего этого Маргарита Павловна не могла знать.
      ...Они дошли до Пушкинской и спустились в переход, который был наполнен грустными переливами гармоники. * Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня... - пел под свой же аккомпанемент старик с орденскими планками на пиджаке.
      Бурдакову показалось, что старик провожал его взглядом. Он достал бумажник, вытащил пятитысячную купюру и бросил в шапку гармониста.
      Русич в знак благодарности кивнул ему головой...