Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Трясина

ModernLib.Net / Полицейские детективы / Росин Вениамин / Трясина - Чтение (Весь текст)
Автор: Росин Вениамин
Жанр: Полицейские детективы

 

 


Вениамин Росин

Трясина

Об авторе:

РОСИН В. Е.

Родился в 1912 году в Киеве. Работал в органах внутренних дел УССР. Участник Великой Отечественной войны. Член Союза писателей СССР. Автор книг «Наследники Карацупы», «Иван Иванович – бывалый сапер», «Ночной обход» и др. Лауреат Всесоюзного литературного конкурса МВД и СП СССР. Живет в Киеве.

1.

Васюта был на седьмом небе. В карих глазах светилась радость. Не подкачал на соревнованиях самбистов, включили в сборную, едет в Харьков, себя, как говорится, покажет и людей посмотрит.

Перед отъездом накопилось множество неотложных дел. И Михаил Иванович, по своей давнишней привычке, чтобы чего не упустить, составил список. Уплатить партвзносы, вернуть книги в библиотеку, забрать из ремонта часы…

Все было сделано, оставалось только сдать оружие в дежурную часть. Но здесь ему не повезло. Едва переступив порог, увидел, что явился некстати. У коммутатора оперативной связи сидел, опершись локтем о стол, полковник Тимофеев и говорил по телефону.

– Привет, Михал Иваныч! – услышал знакомый голос.

Васюта обернулся. Капитан Ременюк. В светло-коричневом, спортивного покроя костюме он казался еще выше, чем был на самом деле. «Видный дядька!» – не без зависти подумал Васюта и критически, словно бы со стороны, посмотрел на себя. Коренастый, да еще ноги, как у кавалериста, лицо скуластое, брови срослись на переносице. Даже нос и тот подгулял: вздернутый, в оспинках… Да-а, красавцем не назовешь.

– Привет, Михал Иваныч! – повторил Ременюк и, протягивая руку, укоризненно сказал:

– Нехорошо забывать старых друзей. Были в отделе, а меня обошли стороной… Не надо оправдываться, не надо. Зайдем ко мне.

Капитан почесал переносицу:

– Прихватили мы тут одного афериста. Карцев разбирается с ним, хотелось бы принять участие. – И без всякого перехода продолжил: – Ну и пройдоха, вначале темным прикидывался, малограмотным, а как почуял, что пахнет «керосином», иголки показал. Мы, говорит, тоже в курсе. Пока не докажете мою вину, я, по закону, считаюсь невиновным.

– Видать, он из тех дураков, что с чужого воза берет и на свой кладет.

– Вот именно, – согласился капитан. – И все же, следует признать, парень смекалистый. Уверен, просто убежден, многого бы в жизни добился, направь свои способности по правильному руслу. Вы только послушайте, что придумал…

Васюта притворно насупился. Глаза, и без того узкие, превратились в щелочки. На лице появилось озорное выражение.

– Может, пойдем в буфет? А, Александр Денисович?

– Ну, ладно, уговорил.

Ременюк убрал бумаги в сейф, закрыл стол, подергал ручки ящиков. Все в порядке. Уже направился к выходу, когда телефонный звонок вернул назад. Снял трубку, назвал себя.

В трубке глухо зарокотало, и капитан посуровел, на лбу собрались морщины.

– Ясно, товарищ полковник… Немедленно иду к вам. Кто есть под рукой? Карцев? Понятно…

«Что-то стряслось, – встревожился Михаил, – и, по-видимому, серьезное. Чувствую, сейчас и обо мне вспомнят». И не ошибся.

– Разыскать Васюту? – переспросил Ременюк, – а его искать не чего. Тут он, у меня… Ясно. Уже идем…

Полковник Тимофеев, мрачнее темной тучи, сидел за приставным столиком, сжимая и разжимая кистевой эспандер.

– Прошу, товарищи, – негромко произнес, приглашая садиться, – как вы, безусловно, знаете, вчера вечером была предпринята попытка ограбления сберкассы. Один из налетчиков тяжело ранен инкассатором, второму удалось скрыться. Приметы его известны, ориентированы райотделы города и области. Полтора часа назад этот второй, – судя по приметам, это он, – напомнил о себе: ограбил ларек в селе Камышанке… В сберкассе у них вышла осечка, денег не раздобыли; в лавке поживился десятью или двенадцатью рублями. Того и гляди, еще чего-нибудь наворочает… Видели, что грабитель скрылся в лесопосадке. Следы охраняются. Полагаю, далеко уйти не мог, где-то отсиживается. Днем, наверное, не рискнет выйти к железной дороге, будет дожидаться ночи, чтобы вскочить в проходящий поезд.

Полковник вырвал листок из блокнота и протянул его Ременюку.

– Здесь указано, как добраться до места, названы приметы разыскиваемого. Связь со мной поддерживайте через дежурного, а мне поручено сопровождать болгарскую делегацию, буду на колесах. Кажется, все… Что ж, раз нет вопросов, то ни пуха ни пера. Машина у подъезда. Нет нужды напоминать, что ваша задача – во что бы то ни стало обезвредить преступника, – и встал, давая понять, что разговор окончен.

Из управления Васюта поехал в питомник.

2.

Желтый, с продольной синей полосой милицейский газик мчался по оживленной улице Артема. Недавно ее полили, и за машиной неслось седое облачко водяной пыли.

На одном из перекрестков пришлось постоять. Ребятишки из детского сада, держась за руки, чинно переходили улицу под бдительным взглядом воспитательницы.

Пока дожидались зеленого света, Буян внимательно рассматривал пятиэтажный панельный дом: здесь живет хозяин.

Как-то, возвращаясь с занятий за городом, они завернули сюда на минутку. До того памятного дня пес знал, что хозяина зовут Васютой и еще старшиной. В этом доме какая-то молодая женщина в светлом халате называла его Мишей, а тоненькая девочка, от которой вкусно пахло-молоком и свежим хлебом, – папой.

Буян лежал в углу комнаты рядом с телевизором, когда девочка бесстрашно подошла к нему. Она опустилась на корточки и, закусив нижнюю губу, тихонько погладила его. Такое фамильярное обращение псу не понравилось. И все же он, скрепя сердце, сдержался. Буян не умел говорить, но умел чувствовать и многое понимал. Он понимал, что на малышку сердиться нельзя, и отвел глаза в сторону, сделав вид, что не замечает ее.

– Что, Буян, узнал? – спросил Васюта, кивнув на дом. – Если б не служба, зашли бы ко мне, пожевали чего-нибудь, чаи погоняли… А вообще-то и заходить ни к чему: жена на фабрике, а Нинушка в пионерлагере…

Но вот и управление. По тротуару медленно прохаживался Ременюк, Машина не успела остановиться, а он уже открыл дверцу и уселся рядом с водителем, положив на колени объемистый пакет.

Когда миновали стадион «Динамо», Ременюк развернул пакет и, полуобернувшись, протянул его кинологу.

– Показы ездили в питомник я времени зря не терял – бутербродами в буфете запасся. Кто знает, как там выйдет, сколько пробудем. Может, это наш с вами и обед, и ужин разом.

– А для меня, кстати говоря, и завтрак.

– Тогда тем более, Михал Иваныч!

Бутерброды с колбасой и сыром распространяли столь соблазнительный запах, что Буян не выдержал и, облизнувшись, привстал.

…У лесопосадки остались целые следы. На земле, влажной после вчерашнего дождя, были видны подошвы с поперечными рубцами и мелкими зубчиками по краям; оттисков каблучков почти не было заметно.

«Бежал во все лопатки», – определил Васюта и достал из кармана маленькую, словно бы игрушечную, рулетку. Присев на корточки, измерил отпечаток, затем на листке бумаги произвел необходимые расчеты.

– Товарищ капитан, – доложил, выпрямившись, – рост сто восемьдесят.

– Здоровенный вымахал, – сказал Ременюк и открыл записную книжку. – Словесный портрет грабителя вырисовывается достаточно полно. Высокий, очень худой. В коричневом пиджаке и синем свитере с поперечной черной полосой… Лет, этак, восемнадцати. Волосы светлые. Лицо загорелое. Глаза маленькие, глубоко сидящие…

– Все расписано, как по нотам. Я его сейчас и в толпе опознал бы, – заметил старшина и пристегнул поводок.

Пес, нетерпеливо повизгивая, принялся обнюхивать землю. Хвост ходил, как маятник. Если бы Буян умел говорить, то доложил бы, что часа три назад здесь пробежал кто-то в старой, ношеной обуви и что этот «кто-то» здорово волновался. Когда человек спокоен, запах его не такой острый.

Где-нибудь на столичной собачьей выставке, среди великолепных холеных медалистов Буян, нет сомнения, выглядел бы весьма скромно со своей несколько грубоватой головой и крючковатым хвостом. Но в уголовном розыске это не имело ровно никакого значения. Важно было то, что он хорошо выполнял свои обязанности.


Острое чутье, любовь к поиску, старательность перешли к нему от предков. Родословная его тянулась к знаменитой ищейке Весте. Той Весте, что в двадцатых годах успешно выслеживала на Киевщине воров и налетчиков. В газетах того времени подробнейше описывалось, как эта серой масти овчарка помогала ликвидировать преступные шайки. А один раз даже разыскала бандитов, которые ухитрились остановить пароход на Днепре и, угрожая оружием, отобрали у пассажиров все мало-мальски ценное.


По движениям ушей, ничего не говорящим постороннему взгляду, Васюта понял, что пес взял след, и едва слышно шепнул:

– Хорошо, хорошо!

Он не торопил. Нервозность, как известно, к хорошему не приведет. Михаил усвоил это еще на дальневосточной границе.

Низко опустив остроухую голову, Буян потянул к молоденьким сосенкам. Подвижные глянцевито-черные ноздри чутко улавливали аромат смолистых иголок, лесной травы… Но вел своеобразный человеческий запах, неповторимый, очень индивидуальный, который не спутаешь ни с каким другим.


Полковник Тимофеев высказал мнение, что преступник где-то отсидится, не отважится показаться днем у железнодорожной станции. Но это лишь одна из версий. А вдруг подкараулит поезд где-нибудь на подъеме или на выходных стрелках да вскочит на ходу? Тогда ищи ветра в поле.


…Тропа, петляя среди зарослей вереска, выбежала на открытое место, снова втянулась в лес и пошла параллельно железнодорожному полотну. Запахло мазутом, шлаком.

За рощицей протяжно, немного печально закричал локомотив, и вскоре со стуком и грохотом пролетел тяжелый товарный поезд.


Васюта проводил глазами состав и, придержав овчарку, прислонился плечом к молоденькому дубку. Снял фуражку, вытер платком вспотевшее лицо.

«Но где же Ременюк?» – озабоченно подумал он. Стараясь скрыть нетерпение, сорвал узорчатый дубовый листок и растер его между пальцами. Нет, больше ждать нельзя!


На пересечении просек, у невысокого межевого столба, по стесанной верхушке которого деловито сновали муравьи, он начертил сучком на земле жирную стрелу. Увидит капитан – догадается. А теперь – вперед. Ни минуты промедления.

Навстречу, опираясь на палку, ковылял худощавый старик с небольшой рыжеватой бородкой. Несмотря на теплынь на нем суконное полупальто. Часто моргая выцветшими глазами, он с любопытством уставился на крупную, смахивающую на матерого волка, серую собаку. Переложил посох в левую руку и поздоровался, приподняв заячью шапку над гладкой, как колено, головой.

Внимательно выслушав старшину, пожевал тонкими бледными губами, неторопливо ответил;

– Неподалеку, за переездом, девчонка корову пасет… Еще ейную мамашу встретил, а больше никого. Чего нет, того нет, выдумывать не стану…

Словно смазанные маслом, матово поблескивали рельсы. Дальше – свежевыкрашенная сторожевая будка у переезда. Устремленный в небо полосатый шлагбаум, оповестительные щиты, входной семафор… Полустанок.

На душе у Васюты тревога. Неужели уехал?

Путь преградила застоявшаяся в низинке лужа. Буян повел в редкий ельник… Позади остался завал сухостоя, поваленная буреломом вековая сосна с прямым голым стволом. Во все стороны растопырились узловатые корни, напоминающие щупальца какого-то морского чудовища.

«Ну и глухомань!» – подумал Михаил и снова провел извилистую стрелку на влажной земле.

3.

В семье профессора Сухоставского обожали иностранные «красивые» имена. Дочь (она умерла от жесточайшего воспаления легких) нарекли Жанеттой. А когда появился мальчик, опять захотелось придумать что-то необычное. Долго судили да рядили: то ли Рудольфом назвать сына, то ли Леонардом или… Остановились на Ромуальде.

Вскоре погибла мать: утонула. Отец вечно в разъездах. Пожилую глуховатую домработницу Ромуальд ни во что не ставил, пользуясь, по существу, неограниченной свободой.

Приезжая, папаша обычно пропускал мимо ушей жалобы на непутевого мальчишку. И когда старуха очень донимала его своим брюзжанием, Кирилл Дмитриевич, обняв ее за худенькие плечи, добродушно улыбался:

– Ну что ты, Дорофеевна, хочешь от него? Кто не был молод, тот не был глуп. Угодил парень мячом в окошко, подрался с кем-то, рубашку изорвал… Да велика ли в том беда?.. Искалечил, говоришь, кота из рогатки? Вот это уж весьма даже нехорошо, просто никуда не годится… Обещаю поговорить с ним самым серьезным образом. Не простительная жестокость… А что, Дорофеевна, если это не он? – тут же спрашивал со скрытой надеждой, заглядывая старухе в глаза. – Разобраться надо. Необоснованным обвинением легко травмировать ребенка.

– А ты и разберись, на то и отец! – гневно бросала та и, обиженно поджав губы, уходила на кухню.

Расспрашивать да выпытывать, кто стрелял из рогатки, профессор считал для себя неудобным, да и не слишком ему этого хотелось.

«Подрастет – поумнеет, образумится», – утешал себя Кирилл Дмитриевич, едва приметно улыбаясь при воспоминании о своих детских проделках.

Обычно на третий или четвертый день после возвращения профессор спохватывался, что все же надо как-то контролировать сына, требовал дневник. Но заполучить его удавалось далеко не всегда. Ромка уклонялся под всевозможными предлогами: то он потерян, то классный руководитель взял для проверки, то украли…

Иногда отец верил этим отговоркам, а иной раз, упрямо стиснув зубы, переворачивал всю квартиру вверх дном. И глаза у него при этом были страшные и сухие. Разыскав, страдальчески морщился и хватался за сердце. Косяки двоек, множество замечаний за плохое поведение.

В такие дни словно покойник дома лежал. Ромка становился тише воды и ниже травы. Беседы следовали одна за другой. А затем все продолжалось по-прежнему.

С грехом пополам и с помощью многочисленных репетиторов его перетащили в десятый класс. У него стали пробиваться усы, он почувствовал себя взрослым, начал чуть ли не открыто курить, пристрастился к вину. На это нужны были деньги. Он канючил их у бабушки, сердобольной старушки, тащил из дома, тащил у дяди, брата покойной матери, убежденного холостяка, чудаковатого, рассеянного художника…

Впрочем, воровал не только потому, что нуждался в деньгах, но и ради остроты ощущений. В жизни появились волнующие тайны.

До поры до времени все сходило с рук. То ли не замечали, то ли делали вид, что не замечают. Да вот как-то обнаружилось, что из профессорской библиотеки исчезло несколько уникальных книг. Парень попытался свалить вину на домработницу, но в конце концов вынужден был сознаться. И тогда впервые в жизни отец влепил ему увесистую пощечину.

Правда, уже к вечеру, смущенно улыбаясь, признал, что погорячился, и предложил мировую. Не в интересах Ромки было ссориться. Усиленно шмыгая носом, бросился он к папаше на шею. Тот прослезился и крепко обнял «раскаявшегося грешника». А когда недоросль, приложив руки к груди, клятвенно пообещал взяться за учебу, совсем растаял и выложил двадцать рублей в порядке компенсации за наказание.

Мир был восстановлен. И все же, чтобы впредь редкие издания никого не искушали, профессор стал закрывать свой кабинет на ключ.

Вскоре после того грянул гром. Сынка уличили в краже. Вспомнили, что и раньше у ребят бесследно исчезали в школе меховые шапки, кожаные перчатки…

Замять дело не удалось, Ромку осудили…

Вернувшись, он поступил в вечернюю школу. Учился кое-как, лишь бы не выгнали. Отец все это видел и молча переживал. Нередко шагал он ночами по просторному кабинету, думая о беспутном сыне. Как и многие родители в таких случаях, возлагал надежды на армию. Скоро призовут Ромуальда на военную службу, а там уж обломают, сделают из него человека.

Сам Ромка не очень-то задумывался над своим будущим, угрызения совести не терзали его. Он с гордостью показывал подросткам во дворе синеватую татуировку: «Кто не был – тот будет, кто был – не забудет». Ему льстило внимание, с каким слушали его россказни. Пересыпая свою речь жаргонными словечками из лексикона уголовников, бессовестно врал. И почему-то всегда у него получалось, что все сотрудники милиции – простофили, которых ничего не стоит обвести вокруг пальца, а воры, налетчики и грабители – смелые, ловкие, отчаянные люди. Все им нипочем, море по колено. Одним словом, «сильные личности», супермены, рыцари удачи.

Говорил изо дня в день одно и то же, начал повторяться, и слушателей становилось все меньше и меньше. Неизменным оставался один только Сенька Лашин. Этот угрюмый белобрысый парень, исключенный из школы за драку, никак не мог подобрать себе дела по душе. Одетый, как водится, «по фирме», целыми днями слонялся он по улицам, пробавляясь мелкой спекуляцией. То раздобудет у заезжего иностранца сигареты «Пэл-Мэл» либо никелированную зажигалку «Ронсон», а иной раз заношенные до блеска шмотки с заморской этикеткой, да и перепродаст с выгодой. Вот и все интересы.

Так они сблизились: Ромка Сухоставский и Сенька Лашин. У них нашлось много общего. Оба бренчали на гитаре, мечтали о «красивой жизни» и сходились во мнении, что деньги – главное, они, исключительно они, делают человека счастливым.

…С арестом Лашина для Ромуальда настали черные дни. Он боялся быть дома, боялся выходить на улицу, и счел за лучшее перебраться на отцовскую дачу в Осокорки. Ромка ожидал, что в милиции дружок расскажет, кто подговорил обчистить машину какого-то очкарика, приехавшего с женой и маленькой писклявой девчонкой к Днепру. Но Лашин взял всю вину на себя. Узнав об этом, Сухоставский покинул свое убежище в Осокорках. Выяснить, где и когда состоится суд, не составляло большого труда. Пришел в назначенный день одним из первых и занял место в самом конце зала. Спрятавшись за спину какой-то девушки, внимательно следил за ходом судебного заседания.

Наголо остриженный, осунувшийся приятель имел жалкий вид, вызывал сострадание. На вопросы отвечал сдавленным, бесцветным голосом, бросая по сторонам растерянные взгляды.

Учитывая молодость и чисхосердечное признание, ему определили два года условно. Судья разъяснил обалдевшему от радости Сеньке: если в течение этого срока он, допустим, будет осужден за новое преступление, тогда приплюсуют и эта два года. Но ему верят и надеются, что никогда больше не совершит он ничего противозаконного.

Лашин плохо понимал, что ему говорили, знал одно: он свободен, свободен, свободен! И все в этом сумрачном зале, даже суровые конвоиры, казались ему уже добрыми и симпатичными.

Ромка встретил Семена как героя. Обнял за плечи, повел в шашлычную.

– Я угощаю, – самодовольно похлопал себя по карману. – О деньгах, старик, не беспокойся. Родственнички раскошелились и малость подкинули в день моего рождения… Ну, да какие счеты между друзьями… Поверишь, только и думал о тебе. Тоска смертная грызла. Но теперь все невзгоды позади, ты на воле, и это надо отметить… Наливай пивка, не стесняйся…

Выпив, налегли на бутерброды с колбасой. С набитым едой ртом Ромуальд как бы вскользь заметил:

– А на будущее – наука. Довольно пустяками заниматься, пора подумать… – он многозначительно понизил голос, – о чем-то серьезном.

«О чем подумать?» – удивился Лашин, но тут за соседним столиком пристроился какой-то осанистый бородатый парень в замшевом пиджаке, и он промолчал. Не возвращался к этому разговору и Ромка.

На следующий день снова отправились в шашлычную. И пошло, и поехало: кафе, пивнушки, бега, такси… За все расплачивался Сухоставский, но Лашин не придавал этому особого значения.

Но однажды Ромуальд со вздохом сообщил, что в карманах у него свистит, и без лишних предисловий перешел к делу. Есть на примете одна сберкасса. Место тихое, вход со двора. Заявиться вечерком, и такой куш можно оторвать, что закачаешься. Пусть другие ишачат, а им незачем спину гнуть. Они заживут в свое удовольствие, без хлопот.

Лашин, опустив голову, хмуро выслушал и наотрез отказался. Не-ет, он уже научен, довольно, отхватил два года. Спасибо, что пожалели и дали условно.

Ромка не убеждал, не уговаривал. Лишь насупился и, перебросив сигарету из угла в угол рта, ушел, не попрощавшись.

Вечером, увидев Семена на улице, леденящим душу голосом сухо спросил:

– Ну как, не передумал?

Губы у Сеньки шевельнулись, словно он собирался что-то сказать, но не решился и угрюмо молчал, отведя глаза в сторону. Когда Ромка повторил свой вопрос, он глубоко втянул в себя воздух и ответил, с трудом подбирая слова:

– Видишь ли, я сам не хочу «темных» денег и тебе не советую… За такое, опомниться не успеешь – червонец сунут, десять лет, проще говоря, и в колонию загремишь.

Сухоставский криво усмехнулся и властно оборвал:

– Хватит ляпать языком! Разнюнился! Заладил одно и то же, точно кукушка. Нажимай, лопух, на манную кашу, а я чего-нибудь получше раздобуду… Да, кстати, когда должок собираешься возвращать?

Лашин ничего не ответил. На лице Лашина промелькнуло смятение. «А я, дурень, считал, что он по-дружески угощает…» – обескураженно подумал.

– Сколько я тебе д-должен?

– Все записано и подсчитано, – небрежно бросил Ромка и достал испещренную цифрами бумажку. – Двести три рублика и сорок семь копеек. Точно, как в Госбанке… Три сорок семь – ладно уж! – могу скостить. Не мелочный. А две сотни, – тон его не обещал ничего хорошего, немигающие глаза сузились, потемнели, – две сотняги гони. Понятно?

Семен замер, будто в нем на миг остановилась жизнь. Щекам стало жарко, кровь ударила в голову.

– За что… за что столько? – со жгучей обидой ужаснулся он, растерянно мигая. Приподняв брови, удрученно переспросил с горестным изумлением: – Две… две сотни? Не может быть! Чересчур много…

Ромуальд укоризненно покачал головой, подняв палец, желчно произнес:

– Ох и поганка же ты! Жрал, пил за мой счет, на такси раскатывал, а теперь удивляешься. Но если настаиваешь, могу сказать, – и, тонко улыбаясь, снисходительно вздохнул. – Кое-что, если желаешь, напомню. Тридцатку просадил в тотализатор на бегах… Кто тебе одолжил? Потом в очко играли… «Рома, друг, займи четвертак, за мной не заржавеет», – со смешком передразнил, – чересчур, говоришь, много… В другой раз записывай, если склероз у тебя.

– Где я возьму столько? Где я возьму столько денег? – повторял Лашин, словно испорченная пластинка. – Двести рублей – не шуточки… – и с вымученной улыбкой торопливо добавил: – Поступлю на работу, тогда и выплачу. Обязательно выплачу.

– Ха! Тогда, значит, и выплатишь? А мне, выходит, ждать прикажешь? – раздраженно спросил приятель и, прищурившись, жестко отрезал: – Поищи дураков у соседей! Одна курица от себя гребет, и то по недомыслию. И запомни: куда, кем и когда ты поступишь – твое личное, понимаешь, ли-и-ичное дело. Я не председатель благотворительного общества и не миллионер. Гроши на бочку – и вали отсюда, знать тебя не хочу. Не нужен ты мне ни при какой погоде. Как-нибудь без хлюпиков обойдемся… Да не вздумай вилять. Чтоб завтра же полный расчет. Полный!

У Семена перехватило дыхание. Не слова, а тон, каким они были сказаны, испугал его. Ромка церемониться не станет, вздует так, что навек запомнишь. Поколебавшись, сдался.

– Что я д-должен делать? – побледнев, через силу спросил дрогнувшим голосом и жалобно посмотрел на Ромку, как кролик на удава.

– Вот это мужской разговор, – осклабился Сухоставский и в знак примирения толкнул приятеля плечом. – И нечего пузыри пускать!

4.

…Сухоставский дышал, точно загнанный конь. Не в силах сделать ни шагу, бросился наземь. На душе муторно. Он старался отмахнуться от навязчивых мыслей, но они не давали покоя.

Разве можно было предположить, что все так обернется. Рассчитывали, что женщины в сберкассе и пикнуть не посмеют, а те денег не отдали, подняли крик на всю улицу, контролер разбила счетами окно и стала звать на помощь. Пришлось бежать без оглядки.

Быть может, и убежали бы, да на беду принесло инкассаторов. Погнались, начали стрелять. Лашин тяжело рухнул на мостовую, а Ромка, обезумев от страха, пустился наутек, заботясь только о собственном спасении. Миновал проходной двор, пересек изрытый траншеей переулок, перемахнул через забор…

Домой возвратиться не рискнул. Сенька, конечно, выдаст его. И тут же затеплилась надежда: а вдруг убили? Бывает, что с первого же выстрела наповал? Бывает. Ох, если б так, то он, Ромуальд, был бы счастлив. Жалко одного: две сотни пропали…

Ноги привели его на вокзал. Крикливые лоточницы со всякой снедью, суетливые, озабоченные пассажиры, нагруженные чемоданами и сумками, невозмутимые проводники в форменных фуражках, бдительно охраняющие вход в вагоны… Нет, тут без билета не проскользнешь.

Ромка миновал высокую решетчатую ограду, отделяющую привокзальную площадь от перрона, и поспешил к пригородным поездам. Здесь ему повезло. Вот-вот должна была отправиться электричка. Он не спрашивал, куда она следует. Лишь бы подальше, лишь бы замести следы. Не раздумывая, вскочил в первый попавшийся вагон. За спиной захлопнулась двустворчатая дверь.

Мимо проносились поселки, перелески, поля, а он все стоял в тамбуре и лихорадочно курил сигарету за сигаретой. Неожиданно возникла мысль: а что, если нагрянут ревизоры! Этот народ долго разговаривать не станет. Нет билета – выкладывай штраф. А чем платить, когда у него всей наличности – два рубля с мелочью. Еще, чего доброго, в милицию, будь она неладна, угодишь. Из-за пустяка можно погореть.

На первой же остановке вышел и с какой-то необъяснимой грустью долго смотрел вслед поезду. Вздохнул, побрел, ссутулившись, расслабленно переставляя ноги, вдоль пустынной платформы. Куда идти, что делать? Глухая ночь, уныло шелестит дождь.

Страх и отчаяние нахлынули на Ромку, он чуть было не расплакался от жалости к самому себе. Впервые в жизни остро почувствовал, что такое одиночество.

Неподалеку приветливо мерцали огни селения. На душе стало еще более тоскливо. Вот, рукой подать, люди сидят в тепле, смотрят телевизор, а он, словно обложенный волк, всех боится и всех ненавидит.

«Скулить нечего, еще не все потеряно, – успокоил он себя. – Сейчас главное – дознаться, что с этим дураком. Вернусь в город, из автомата звякну кому-нибудь из хлопцев. Пускай пронюхают, что и как. Если завалили Сеньку, мать должна знать. Допустим, жив остался – тоже ей известно…»

Разыскивая пристанище, Ромуальд наткнулся на недостроенный дом, грустно взирающий окрест слепыми проемами окон, и забрался внутрь. На жестких досках, укрывшись пиджаком и сжавшись в комок, долго не смыкал глаз, перебирая в памяти события дня.

Лишь когда робко забрезжил рассвет, он тревожно задремал.

Проснувшись, отчаянно захотел курить, но не было сигарет. Село Камышанка оказалось совсем рядом. У въезда – ларек. Молодая статная продавщица, позевывая, открывала замки. Хмурясь, неохотно буркнула, что товар начнет отпускать немного погодя.

Позднее Ромка очень жалел, что нелегкая понесла в село, но в ту минуту словно какой-то злой дух толкнул его в спину. Оглянулся вокруг. Никого. Угрожая растерявшейся девице финкой, скомкал в потной ладони лежавшие на прилавке рублевки, сунул в карман две пачки «Примы», коробок спичек…

Не успел отойти, как та, опомнившись, бросилась вдогонку с железной палкой в руке. Пришлось позорно бежать.

«Болван я, и уши холодные! – бичевал себя Ромка, пробираясь сквозь лесную чащобу. – В сберкассе пустышку потянули, и здесь едва не влип. На двенадцать рублей и сигареты польстился… А деваха, видать, не промах, наверняка заявит, что я у нее тысчонку уволок. Ей это на руку, на меня сейчас что угодно повесить можно… И на платформе рискованно нос показывать. Может, уже стерегут… Ну ничего, могло быть хуже. Перебьюсь до темноты, а там – на проходящий поезд, и приветик. Сигареты есть – жить можно. Выкручусь. Меня голыми руками не возьмешь, дудки!» – и погрозил кому-то невидимому кулаком.


…Сухоставский неторопливо встал с земли и, откинув упавшие на лоб волосы, потянулся, да так, что хрустнули суставы.

Ночевка на досках и блуждание по лесу оставили след на его костюме. Он всегда тщательно следил за своей внешностью и поэтому даже сейчас не удержался и стряхнул с себя прилипшие сухие травинки. Затем пригладил рукой вихры и осмотрелся с любопытством горожанина. Этот заросший ольшаником пригорок был отличным наблюдательным пунктом. Отсюда просматривался переезд со сторожевой будкой, полустанок, ведущие к нему дороги…

«Удобное местечко. Я все вижу, а меня – никто».

Привычным движением надорвал пачку «Примы» и замер. Спина вмиг похолодела. Сердце учащенно забилось. Не веря глазам, осторожно отклонил ветки ольшаника. Отклонил и глухо застонал, покусывая нижнюю губу. По лицу, покрытому редким пушком, пробежала судорога.

Огибая низкорослый ельник, к нему приближался милиционер с овчаркой.

5.

На засохшей грязи, в ложбине, поверх кабаньих следов знакомые отчетливые отпечатки широкой подошвы в мелких поперечных рубчиках.

Буян свернул к голому, унылому болоту. Оживляли его лишь рыжеватые кочки да худосочные, чахлые карликовые березки.

Земля хлюпала, пружинила под ногами, колыхалась, словно шел Васюта по натянутому полотну. В сапогах было уже полно воды, но выливать ее не имело смысло – болото тянулось еще далеко.

Старшина устал донельзя. Голова кружилась от запаха багульника, гниющих водорослей, болотных испарений.

Где-то слева крякнула дикая утка, и снова тишина.

Васюта, настороженно озираясь, придержал собаку. Кто знает, а вдруг грабитель затаился где-нибудь среди кочек и взял его на мушку? Хотя продавщица ларька заявила, что видела у него только нож, не мешает приготовиться к худшему. Может, есть и другое оружие?

Старшина укоротил поводок и достал пистолет. Медленно, чуть пригнувшись, хотя это и не могло спасти от пули, двинулся дальше, зорко посматривая по сторонам. Теперь обе его руки были заняты: и овчаркой управляй, и о «Макарове» помни, чтобы невзначай не выстрелить.

Увязая в трясине, сделал несколько шагов и чуть не упал – так резко рванул Буян. Шерсть на загривке вздыбилась, он глухо зарычал.

Метрах в пятнадцати, за бурой кочкой, притаился тот, кого они разыскивали.

Ну вот и финал. Самое тяжелое позади… Сознание этого придавало радость, и Васюта, переведя дыхание, твердо приказал:

– А ну, выходи!

Тот, за кочкой, медленно поднял голову. Загорелое лицо перекосила ненависть. Судорожно задвигался кадык.

– Нашел, гад, сдаюсь, бери! – крикнул с надрывом. – Стреляй!

Михаил спокойно отнесся к этой истерике. Случается, иной при задержании рвет на себе одежду, царапает ногтями лицо или бьется головой о землю… Подобный спектакль обычно рассчитан на молодых, малоопытных милиционеров.

– Бросай оружие и сдавайся!

Ни звука в ответ.

– Не Дури, – Васюта старался говорить как можно более убедительно, выделяя и как бы подчеркивая короткими паузами значимость каждого слова. – В твоих же интере… – и, не закончив фразы, осекся.

Только теперь он увидел, что «противник» по плечи провалился в затянутое вероломной ряской «окно». Выбраться уже не мог. И, ни на что не надеясь, цеплялся за желтоватую болотную траву.

«Вот оно как. А я-то думал…»

Досадуя на себя, Васюта приказал Буяну оставаться на месте, поставил пистолет на предохранитель и, вложив его в кобуру, осторожно двинулся по кочкам. Сейчас он видел перед собой попавшего в беду человека, а не преступника, совершившего минимум два дерзких нападения. Этого человека надо спасти, не дать ему погибнуть.

«Как его вытащить? Ни ветки, ни шеста…» И тут пришла идея, Михаил снял брючный ремень и, зажав в правой руке пряжку, опустился на колени.

Грабитель внимательно следил за каждым движением старшины. Васюта поймал его взгляд – не злобно-настороженный, а полный вспыхнувшей надежды.

– Лови, парень! – Михаил сам не заметил, как сорвалось с языка это дружеское обращение. – Лови!

Тот на мгновение оторвал руку от пучка травы и ловко поймал конец ремня. Поймал и с такой силой дернул к себе, что чуть было не стянул Васюту в ржавую гнилую хлябь.

Старшина понимал: утопающий поступил так не по злому умыслу. Заставило естественное желание поскорее выбраться, избавиться от леденящего чувства, что какая-то дьявольская сила неудержимо тянет в бездонную глубину.

– Держись, держись, сейчас вытащу! – словно заклинание твердил Васюта. Он видел расширенные влажные глаза, выражавшие мольбу, надежду, отчаяние. «Спаси, спаси, спаси меня! – кричали они. – Если бы ты знал, как мучительно хочется жить!»

Подстегиваемый нетерпением, парень попытался ухватиться и второй рукой за ремень. Но случилось непредвиденное: мокрый, непослушный, он выскользнул из ослабевших пальцев. Страшная гримаса безысходности исказила напряженное лицо бедняги. Дико и жалобно вскрикнув, отчаянно вскинув брови, он с головой ушел в затхлую и вязкую болотную жижу.

Будто дожидаясь этого, вмиг сомкнулась зеленая ряска. Из глубины на поверхность с ворчанием вырвалось несколько пузырьков.

Все произошло в какие-то секунды… Потрясенный Васюта так и продолжал стоять на коленях.

Опомнившись, Михаил медленно поднялся на ноги. Руки его тряслись, перед глазами прыгало перепуганное мальчишечье лицо. «Опасный преступник… Пусть, – мелькнула тоскливая мысль. – Но погибнуть так ужасно, так нелепо…»

Едва волоча ноги, старшина побрел обратно. Перед затуманенным взором – затянутая коварной ряской болотная трясина и поднимающиеся кверху пузырьки.

Эх, жизнь, жизнь! Иной раз ты такое подстроишь, что самой буйной фантазии не под силу! Это в геометрии все ясно и точно определено: прямая – кратчайшее расстояние между двумя точками. Как ни мудри, проще и точнее не скажешь. А в судьбе человеческой совсем не так. Живут люди, понятия друг о друге не имеют, а потом неожиданно пересекутся их стежки-дорожки, в тугой узел завяжутся пути, и попробуй развязать тот узел!

Буян плелся в нескольких шагах позади хозяина, такой же, как и он, измученный, мокрый и грязный. Поводок волочился, оставляя за собой длинную извилистую полоску.

Прыгая с одной зыбкой кочки на другую, Васюта вдруг потерял равновесие и по пояс угодил в трясину. После всех сегодняшних передряг отнесся к этому спокойно, даже равнодушно. Подумаешь, велика важность! И без того в грязи с головы до ног.

Но дело обстояло плохо. Рванувшись, убедился, что освободиться не может. Казалось, кто-то в глубине держал за ноги.

Старшина не на шутку встревожился, изменившимся от волнения голосом подозвал Буяна.

Пес с недоумением посмотрел на хозяина и жалобно заскулил. Почему остановился? Лучшего места для отдыха не нашел, что ли?

Прутиком удалось зацепить и притянуть к себе поводок. Васюта намотал его на руку и почувствовал себя уверенней. Выручай, дружище!

Буян пятился, упираясь лапами, но вытащить хозяина не мог и лишь тяжело дышал.

Михаил растерялся. Все усилия были тщетны, его засосало уже почти по грудь. Попробовал кричать, звать на помощь. От напряжения голос срывался, звучал слабо и неуверенно.

«Не выбраться, пропаду, – подумал с отчаянием, кусая пересохшие губы. Лицо передернулось, устало закрылись глаза. – Прощайте, родные мои Нинушка и Маринка! Прощайте, друзья-товарищи! И знать не будете, где погиб я. Затянет, как затянуло того мальчишку, – и никакого следа…»


Вспомнил о пистолете – и тотчас отказался от этой мысли. Даже пробовать нечего. Пока достанешь из кобуры, весь он липкой грязью покроется и стрелять не станет… Что же делать? Что же все-таки делать? Смириться и ждать смерти?.. Смириться легче всего. Нет, он должен бороться, обязан бороться до последнего.

Васюта осмотрелся и только сейчас заметил, словно бы впервые увидел совсем близко маленькую, искривленную, как обычно на болотах, березку. Закрепить бы за нее поводок – и тогда… Длины следового поводка вполне хватит – восемь метров.

Но как закрепишь? Фантастическая, неосуществимая идея… А почему неосуществимая?

– Вперед, Буян! – не приказал – попросил, показав рукой в сторону деревца.

Пес не двинулся с места. Он понимал, что с хозяином беда, не хотел оставлять его, и лишь тоскливо повизгивал.

«Преданный, верный друг мой и помощник, – думал Васюта. – Знаю, жизнь за меня готов отдать, а сейчас я прошу совсем немного: обойди два, всего только два раза вокруг березки. Этого достаточно, чтобы закрепить поводок, и я выберусь… Вижу, не понимаешь, чего я хочу… Какие же слова найти, как растолковать…»

– Вперед, Буян, вперед! – простонал дрожащим от напряжения голосом.

Пес не двигался с места.

Сбивчивые мысли заметались в голове Васюты. Как быть, что предпринять? И вдруг его осенило. Сейчас он добьется от Буяна того, чего хочет. Удивительно, как сразу не догадался.

Сняв фуражку, кинул ее. Рассчитал точно: упала позади березки.

– Беги, тащи ко мне!

Часто оглядываясь, почему, мол, ни с того ни с сего подобная блажь пришла хозяину в голову, Буян взял фуражку в зубы.

На лбу у старшины выступила испарина. Обойдет березку с другой стороны или вернется по своему следу? Если смотреть правде в глаза, сейчас от этого зависит жизнь… Уф, обошел…

– Молодец, Буян, молодец! Сидеть!

Пес послушно уселся. Что еще прикажешь? Для занятий, мне кажется, обстановка совершенно не подходящая… но ничего не поделаешь, приходится подчиняться…

А Васюта между тем достал из наружного кармана кителя авторучку и бросил ее точно так, как до этого фуражку.

– Тащи ко мне!

Буян рванулся за ручкой… Поводок вторично обвился вокруг деревца.

– Спасибо, дорогой! – благодарно сказал старшина и, поспешно перебирая руками туго натянутый поводок, выкарабкался из вязкого плена…

Издалека приглушенно донеслось:

– …юта! …юта!.. Ваныч!

«Ременюк», – догадался Михаил. Пошатываясь, он сделал несколько шагов и жадно вдохнул воздух полной грудью. Солнце, трава, синеющий вдали лес… Как все же хорошо, как замечательно жить на свете!

Увидев вышедшего из дальних кустов капитана, он по-мальчишески озорно закричал: «Ого-го-го!» – и, опустившись рядом с Буяном, крепко прижал его к груди.


  • Страницы:
    1, 2