Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сажайте, и вырастет

ModernLib.Net / Контркультура / Рубанов Андрей / Сажайте, и вырастет - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 6)
Автор: Рубанов Андрей
Жанр: Контркультура

 

 


Хватов серьезно кивнул и стал собирать свои вещи.

– Вот ты и ответил на свой вопрос,– вдруг сказал он.

– На какой именно?

– Зачем тебя – сажать. Может, это самое, тут тебе безопаснее? Ты об этом не думал?

Озадаченный, я отрицательно качнул головой. Адвокат быстро спросил:

– У вас есть конкретная информация?

Следователь осторожно взял двумя руками ДЕЛО и аккуратно, углом вперед, стал засовывать в свой дерматиновый полупортфель-полубаул.

– Нет, конечно. Но на месте Андрея я бы остерегся... Все, господа! Оставляю вас, это самое, одних. Десяти минут хватит?

Я и Рыжий одинаково нетерпеливо кивнули.

3

Размышляя о том, как бы получше обмануть человека и стоящую за ним государственную машину, защищающую, по идее, всех честных людей, я вовсе не ощущал себя подонком, расчетливым мерзавцем. У меня хотят отобрать мою свободу – я буду защищаться изо всех сил. А чего вы ожидали, ребята? – спрашивал я мысленно своего оппонента, простоватого, озабоченно прищуренного, наблюдающего через свои очки. Чего вы ждали от человека, которого швырнули в каземат просто так, без обвинения? Он никого не убил, не ограбил, не изнасиловал – он всего лишь слишком молод для своих денег. Такой человек станет обороняться. Руками, ногами, зубами и ногтями. Будет рычать, как пес, и постарается ужалить, как змея. Он применит ловкость и использует логику. Такой мобилизует всего себя, чтобы спастись.

Не ждите от меня легкой жизни, не ждите.

4

Оставшись вдвоем, мы с лоером улыбнулись друг другу: я – криво, он – излишне жизнерадостно.

– Как дела?

– В тюрьме сижу,– в тон ответил я.

Рыжий улыбнулся еще раз. Действительно, какие могут быть дела в тюрьме?

Максим Штейн понравился мне с самой первой минуты знакомства. С моей точки зрения, этот умный и довольно решительный молодой человек имел лишь один серьезный недостаток: московскую прописку. Коренной житель десятимиллионной, сытой, чисто выметенной, ярко освещенной, хорошо охраняемой столицы, он не мог до конца понять кровожадной страсти к деньгам и лучшей жизни, испытываемой мною, его подзащитным.

Он с детства жил в богатом европейском городе. Об этом говорил весь его облик. Одежда, манеры и выражение лица. А я приехал из сонного и пыльного провинциального местечка, где основными молодежными развлечениями на протяжении сотен лет считались самогон, мордобой и семечки. Рыжий Максим не был беглецом из захолустья. Он не прибыл в центр государства с сумкой, где две-три пары носков и трусов были переложены двумя-тремя умными книжечками. Он не голодал, не обещал себе, стискивая зубы, сделать все для того, чтобы утвердиться на новом месте.

Глядя на Рыжего, я видел перед собой как бы вариант самого себя – только не бросившего, из-за безденежья, учебу, а спокойно получившего диплом и пошедшего работать по специальности. Если бы пять лет назад я не ушел из университета, то теперь, может быть, продвинулся бы в солидные авторы и тоже одевался бы в такие же, как у рыжего адвоката, неброские, однако совершенно незаношенные костюмчики. Носил бы японские наручные часы и смотрел в будущее с хладнокровным оптимизмом.

Да, в начале девяностых годов, когда я, и шеф Михаил, и еще десять тысяч молодых людей приехали сюда, в столицу, рабочие места для них нашлись; неглупый и отважный пришелец всегда мог, после некоторых ухищрений, найти себе приличную работу. Но платили всегда помесячно, неофициально, «черным налом». Этих денег хватало в обрез на то, чтобы снимать жилье. Вилка установилась сама собой. Как будто хозяева квартир и работодатели сговорились. Хочешь жить в отдельной квартире – отдай ее хозяину все свои деньги. Москва платит, но сразу отбирает всю наличность!

Пришельцы – все, как один, – мечтали вырваться из замкнутого круга. Молодые и бессемейные сколачивались в группировки, жили вдвоем или втроем. Семейные, особенно с детьми, – стонали и плакали, но квартирную плату отдавали аккуратно.

А адвоката – он сидел сейчас передо мной, круглощекий, румяный, отлично выбритый, одетый приятно и свеже, и вертел в пальцах удобную авторучку – никогда не мучил вопрос: где взять деньги на жилье? Где? Где? Как достать проклятые двести (позднее триста, четыреста) долларов? Практически мой сверстник – ну, взрослее на три года, так или иначе – одно поколение, – он выглядел как уравновешенное существо с раскованными, чуть ленивыми движениями. Расслабленный. А я – высохший, темнолицый, вымотанный в битвах за выживание, смотрел на него с усмешкой, но и с завистью. Устроившись на ту же зарплату, что и я, он ничего никому не платил за возможность жить в столице. Наличность клал себе в карман. Покупал вкусную еду и красивую одежду. Водил девочек танцевать. Приобретал книги и музыкальные записи.

В это время проживающий здесь же, на соседних улицах, мрачный провинциал Андрей Рубанов, выросший и осознавший себя в деревне Узуново, тощий, костлявый, нервный, скрипел зубами и хватался за любое предложение, сулящее лишний капиталец на кармане. Рисковал, маялся и рвался в любую драку.

Но своих квартирных хозяев кормил исправно.

Все это были бодрые пенсионеры, с автомашинами и дачными участками. Возможно, его, адвоката, родители. Как правило, половину денег эти люди рационально тратили на себя, половину вкладывали в загородные латифундии. И еще подкидывали детям. Не забывая напоминать мне, что я, их жилец, не имею права даже забить в стену их дома гвоздь.

А я кивал, соглашался, лез из кожи вон, дабы внести оплату в срок. И понемногу, год за годом, зверел.

Мой защитник – даже его платочек, желтый, в тон галстуку, элегантно торчащий из нагрудного кармана, казался мне знаком принадлежности к избранной группе стабильных обитателей метрополии – напротив, чувствовал себя нормально. Он не решал сиюминутные задачи, а действовал на перспективу. Он окончил юридический факультет и пошел работать в адвокатскую контору на копеечную зарплату, но с возможностью карьерного роста. И он вырос! Потратил, может быть, десять лет, но поднялся до городской коллегии адвокатов, а тут появилась и серьезная клиентура: такие, как я, как мой компаньон, молодые и злые, социально происходящие из низов, из слоя полунищей или окончательно нищей русской интеллигенции. Жестокие, активные, готовые на риск, на обман и подкуп, на многое – лишь бы иметь золото.

Терпеливо дождавшись, когда дверь за Хватовым плотно закроется, адвокат покачал головой, сделал страшные глаза и прошептал:

– Имей в виду – здесь все прослушивается... Я кивнул. Лоер наклонился еще ближе:

– Что ты делаешь? Зачем его дразнишь? Это стратегически неправильно! Следователь – шестерка, он ничего не решает. Он маленький человек, он нам не нужен. Не трать на него нервы. Расслабься и отдыхай. Наберись терпения...

– Новостей нет? – игнорируя совет, спросил я, тоже шепотом.

Рыжий молча покачал головой.

Я и сам был уверен, что кабинет прослушивается, насквозь. Увидев главный пост управления казенным домом, я понял это чистенькое, хорошо организованное, тихое заведение. Можно не сомневаться – комната прослушивается грамотно, с нескольких точек. Старыми, угольными микрофонами, сделанными вручную, паяльником. Крепкая техника шестидесятых работает в следственном кабинете Лефортовского замка. Приблизительно в такие же микрофоны Элвис пел «Лав ми тендер», а Мэрилин Монро – «Хэппи бёсдей, мистер президент».

Сейчас подобная аппаратура – прочно спаянные микросхемы, электролампы, толстые провода – продается в магазинах под названием «хай-энд» и стоит огромных денег.

– Есть только от жены,– прошептал Максим и вытащил из портфеля письмо.

Я прочел. На последней из двух страниц Ирма нарисовала, по контуру, руку нашего полуторагодовалого сына. Младенческую пятерню. Испытанная мною в этот момент душевная боль оказалась так сильна, что кровь устремилась к глазам. Если бы я не зажмурился на несколько секунд, из меня бы вышли кровавые слезы. Но – не вышли.

– Принеси мне новости, от Михаила, – одними губами выговорил я.

Адвокат кивнул. При этом вмиг обшарил меня глазами, опустил их и задумался, но тут же вновь посмотрел на меня – доброжелательно и участливо. Не может понять, догадался я, зачем и почему клиент переживает не за себя, а за своего компаньона.

Очень просто: у Михаила Мороза гораздо больше шансов выскочить из рук правосудия целым и невредимым. У меня – нет.

Я делал всю грязную работу. Все нити ведут ко мне. Так было задумано с самого начала. Шеф и босс – неприкосновенен, ибо он умеет делать деньги и делает их. С головы такого умельца не должен упасть ни один волос. Такая постановка дела – чисто азиатская. Самурайская. Ведь Москва – не европейский город. Это огромное монгольское становище. Где каждый смерд ищет себе хозяина и готов биться за него до смерти.

Как только босса Михаила выпустят, он приготовит деньги – а это займет от силы пару дней,– я потребую встречи с папой Зуевым, и он меня отпустит. Это просто. Генерал, который любит кондиционеры, не может не взять деньги!

Да, меня посадили в тюрьму. Но все так и задумано, такой вариант предусмотрен, он обсуждался, есть договоренность о возможных линиях поведения, о том, кто из нас что будет делать в неприятной ситуации. Оба – я и Михаил – мыслили просто и по-деловому: есть лавочка, она приносит большую прибыль, она сделала нас богачами. Это наша священная корова. Наша курица, несущая золотые яички. Это наше все. Они – курица, корова – должны жить любой ценой. Бизнес юбер аллес.

Рыжему адвокату Максиму об этом знать незачем. Да он и не поймет. Он не приехал в этот город из ледяного темного далека, где по ночам воют волки. Он не очень представляет себе, что значит рвануться вверх. Он намерен получить блага жизни, ничем не рискуя. А разве так бывает? Только не здесь, в столице Империи. Только не сейчас, только не со мной.

5

– ...Значит, жалоб нет? – переспросил прокурор по надзору.

Молодежь, как я уже догадался, редко попадала в стены самой строгой политической тюрьмы. И прокурор глядел на меня с большим любопытством.

– Никак нет,– бодро отрапортовал я.

– Заявления? Просьбы?

– Просьба.

– Чего хотите попросить?

– Сигару, ванну и коньяку! Прокурор помолчал, выразив быстрым путешествием зрачков и дрожанием щеки отрицательные эмоции.

– Много хочешь! – грубо ответил он, выставил подбородок и покинул меня, тяжело отталкиваясь поношенными светлыми туфлями от коричневого цементного пола.

Правота осталась за ним. Я печально признался себе в этом, поместил зад на одеяло и уронил голову на руки. А вдруг я действительно слишком многого хочу? А вдруг мне стоило остаться голодным и честным репортером? А вдруг я неправ? А вдруг я плохой человек?

ГЛАВА 8

1

С сигарами вот что произошло: в последний раз я мечтал о сигаре за три года до своего ареста.

Весной девяносто третьего года, в теплом, томительно-влажном московском мае, я и мой друг Михаил, благодушно настроенные, физически крепкие начинающие капиталисты (мне – двадцать четыре, ему – двадцать восемь), сидели в припаркованном у тротуара автомобиле и ожидали появления нужного человека. Слушали магнитолу. Звучал один из гимнов того бурного времени: «Отель Калифорния» американской группы «Иглз».

«Добро пожаловать в отель «Калифорния»!»,– пронзительным тенором выводил солист, особой хрипотцой давая понять, что приглашение адресовано далеко не всем – а лишь самым продвинутым, резким, решительным, рисковым, серьезным, сильным, уверенным, хладнокровным и при этом тонко чувствующим мужчинам. Я и Михаил причисляли себя как раз к таким.

Мы искали офис. Нам требовалось помещение. Комната. С телефоном. С дверью, запирающейся на ключ. Отапливаемая. На умеренном расстоянии от метро. Возник посредник, обещавший подыскать что-то подходящее. Сегодня утром он позвонил. Назвал адрес. Назначил время.

Прибыв на место, мы поняли, что вариант вполне устраивает. Конечно, не калифорнийский отель. Но в общем – то, что надо. Дом – серая бетонная коробка семи этажей – пребывал в собственности некоего научного учреждения. Во времена Совдепии наука необычайно процветала. Советские ученые работали в светлых комнатах с большими окнами. Теперь просторные залы и кабинеты, где так сладостно, наверное, было решать проблемы неорганической химии или ядерной физики, сдавались внаем предпринимателям, чьи умы беспокоили иные вопросы: «поставки» и «недопоставки», «проплаты» и «откаты», «конвертировать» и «расконвертировать», «затаможить» и «растаможить» – вот стандартный набор проблем, ныне мучительно решаемых под высокими потолками бывшего храма науки.

Все подъездные пути к зданию занимали дорогие самодвижущиеся экипажи. В разных направлениях сновали молодые люди в небрежно повязанных галстуках, с озабоченно напряженными лицевыми мускулами. Отсвечивали золотые часы, браслеты, перстни и оправы очков. Здесь же оборотистые представители мелкого уличного бизнеса наладили сопутствующую торговлишку: установили табачный киоск.

Прождав час, мы поняли, что ничего не будет – ни посредника, ни помещения.

Деловой этикет в те времена соблюдали не все участники рынка недвижимости, а только работающие с солидной клиентурой. Те, кто искал общества толстосумов. А мы, я и Михаил, не позиционировались как толстосумы. Это, в целом, понятно. Если ты не являешься толстосумом реально, то тебе нет никакого смысла позиционироваться как толстосум.

Все же мы – особенно Михаил – знали вкус денег и умели себя вести, как надо, и одевались вполне прилично.

Однако маклер нас пробросил.

В каком-нибудь двухтысячном году этот непорядочный человек, очевидно, позвонил бы на мобильный телефон и как минимум извинился перед клиентами за сорванную сделку. Но тогда, в круто посоленном девяносто третьем, мобильной связью наслаждались только избранные. Толстосумы. А прочие голодранцы, вроде меня и моего друга Михаила, пользовались телефонами-автоматами.

Маклер не пришел.

Я и Михаил недоумевали. Вроде бы на первой встрече с посредником мы все сделали, как надо. Предусмотрели мельчайшие нюансы. Облачились в куртки из грубой свиной кожи и в черные джинсы. Наши скулы играли. Глаза сверкали стальным блеском. Чемоданы типа «дипломат» оттягивали руки. Но посредник, сволочь, опознал-таки в нас начинающих. Небогатых провинциалов. Юных дураков.

Теперь я и мой друг Михаил, сидя в скромном салоне скромного автомобиля, молчали, размышляя, порознь, об одном и том же.

Я чувствовал досаду. Маклер нами пренебрег. Это значило, что сорокалетний дядя с птичьими движениями головы не проникся брутальными элементами моего гардероба: клубным пиджаком, и поясным ремнем с металлическими блямбами по всему периметру, и остроносыми, убийственного малинового цвета, ковбойскими сапогами. Барабаня пальцами по облезлому рулевому колесу, я озабочено признался самому себе, что моя дорогостоящая боевая раскраска, еще год назад убеждавшая всякого гражданина в моей абсолютной крутизне, теперь работает плохо. Любой мало-мальски обеспеченный предприниматель, хотя бы и маклер рынка недвижимости, легко умеет опознать во мне практически нищего молодого человека.

Михаил, мой надежный партнер и без пяти минут босс, маялся, как я предполагал, схожими вопросами. В свои двадцать восемь он смотрелся чрезвычайно солидно. Весил едва не сто кило. Разговаривал басом. Повязав элементарный галстук отечественного производства, он уже выглядел большим человеком: как минимум бывшим секретарем областного комитета ВЛКСМ. Если же галстук был из Италии, а пиджак из твида, перед Михаилом прогибался весь мир. Еще не будучи боссом, Михаил уже выглядел как босс. Глядя на него, я постигал удивительную правду отечественной коммерции, да и всякой коммерции вообще: если ты хочешь заделаться хозяином, то первое, с чего тебе следует начинать, – это одеться как хозяин, и так же разговаривать.

Тем не менее впечатляющий твид на плечах Михаила никак не поразил маклера. И маклер не явился на переговоры. Понял, что с Михаила и его приятеля Андрея он не получит приличных комиссионных.

Кстати, Михаил и Андрей и не собирались платить приличных комиссионных. Они предполагали опрокинуть маклера. Сразу. Не дать ему вообще ничего. Это просто: нам было достаточно лишь сделать вид, что предлагаемая комната не понравилась, вежливо расстаться с посредником, уехать, но через час – вернуться и заключить договор напрямую с владельцами здания.

Маклер не ошибся. Чутье не подвело его. А Михаил и Андрей теперь проводили время в ожидании, сокрушенно молчали и злились.

– Поехали,– в конце концов произнес Михаил. – Тут ловить нечего.

– Согласен,– ответил я, включил зажигание и принялся выворачивать руль.

Мы, возможно, выругались бы площадными словами, вымещая злобу акустическим способом,– однако вокруг, вторгаясь поверх полуоткрытых оконных стекол, утверждал себя роскошный городской месяц май, и его теплые воздухи овевали нас и справа, и слева, лаская щеки, умиротворяя сердца, сообщая благостность душам, снабжая их верой в добро, в любовь, в человечество, пусть оно и состоит частично из недобросовестных посредников рынка недвижимости...

Неожиданно огромный немецкий седан подрезал мое угловатое авто и остановился, грузно осев, в двух метрах впереди. Сверкающее тело городской торпеды покачнулось, распахнулись массивные двери, и на асфальт шагнули двое – в молодых летах и дорогостоящих кафтанах.

Один, огромный, как рефрижератор, выступил из машины с усилием. Он тяжело, в несколько приемов, распрямился, и стало видно, что ширина его тела немногим уступает его же высоте, шея почти отсутствует, а повыше имеется круглая, наголо бритая голова, украшенная с фронта маленьким лицом Квазимодо.

Второй экземпляр предстал как модернизированная, более приспосабливающаяся к обстановке и более быстрая версия первого. Его крепкая фигура, приятные золотые браслеты, спортивные брюки с лампасами, а также плавная походка – не лишенная между тем пружинистости – впечатляли. Но наибольший эффект производила сигара: толстая, светло-коричневая, испускающая обильный дым. В самый момент исхода из кожаных глубин салона спортивный юноша как раз пыхнул ею, и с конца колоссального табачного цилиндра на асфальт обрушилась изрядная доза пепла. Носы у обоих были сплющены, ушные хрящи переломаны.

Молодые львы приехали по своей надобности. Ко мне и Михаилу никакого отношения не имели. Они совершили опасный дорожный маневр из обычного хамства.

Безусловно, яркие существа не являлись глупцами, они явно понимали, что нарушили не только и не столько правила дорожного движения, сколько неписаный водительский этикет: не будь наглым! Не лезь поперек всех! Поэтому любитель сигар взглянул в нашу сторону и даже слегка дернул шеей, вопросительно: нет ли, мол, претензии? И опять выпустил облако дыма. Его машина стоила в десять раз дороже моей, и он смотрел так, как и положено смотреть молодому льву: с превосходством.

Я в ответ пошевелил головой, шеей и предплечьями, в целом – враждебно. Смысл пантомимы проявился четко: более серьезные ребята помешали гораздо менее серьезным ребятам.

«Квазимодо» и его друг направились к табачному ларьку.

Крайняя унизительность момента прочувствовалась мною и Михаилом очень остро: вокруг нас торжествовала сладкая, как карамель, столичная весна, цокали каблуками девочки в мини, пахло молодой листвой, душа рвалась в синие небеса,– а посреди этого жизненного буйства два кретина с наглыми мордами провоцировали нас на конфликт.

– Давай пробьем им головы,– вдруг решительно предложил Михаил. Его прочная западнославянская шея покраснела. И он даже протянул руку, чтобы открыть дверь.

Я задумался. Мой друг имел разряд по боксу в тяжелом весе. Без сомнения, он легко уложит «Квазимодо» несколькими боковыми в челюсть. А я тем временем померяюсь силами со вторым. Тот выше меня, и штаны у него удобные – но явно наркоман. Руки болтаются, как плети. Дерганые движения. Потому и курит сигару: ему требуется много большая доза яда, нежели рядовому пользователю никотина. Возможно, нас ожидает успех. Но вдруг у них – оружие?

– Это бандиты,– сказал я и тронул с места. Отъезжать из района несостоявшейся драки следует медленно, не теряя достоинства. Полезно даже в последний момент слегка притормозить и обернуться, как бы находясь в сомнении: а может быть, все-таки не стоит прощать обиду? Может быть, вступить в бой? Пусть потенциальный противник понервничает лишние секунды – это и будет если не моральная победа, то как минимум моральная ничья.

– Бандиты? – с вызовом переспросил Михаил. – Ну и что?

– Бандиты есть бандиты,– философски ответил я. – Преступники. Зачем с ними связываться?

– Нет,– возразил Михаил, выпятив квадратный подбородок. – Не так. Брить голову и кататься по городу в краденом «мерседесе» – это не преступление. Это глупость. Тоже мне, преступники! Да я завтра же возьму себе такой «мерседес»! Соберу все свои деньги, немного подзайму – и куплю, легко! И цепи золотые, типа, повешу!

И голову побрею. И стану трясти мелких уличных торгашей. Какая в этом доблесть?

– Ты видел его сигару? – спросил я, включая третью передачу.

– А ты видел его штаны? – Михаил заерзал на сиденье. – Дешевый кретин, ведущий дешевый образ жизни! В дорогом автомобиле катается дешевый человек! Когда я таких вижу, меня тошнит!

Мой друг яростно крутанул дверную ручку и грубо плюнул в раскрытое окно.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6