Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Стыд

ModernLib.Net / Современная проза / Рушди Салман / Стыд - Чтение (стр. 16)
Автор: Рушди Салман
Жанр: Современная проза

 

 


Так Реза Хайдар, выдвиженец Хараппы, стал его палачом. Он нарушил священную клятву, хотя слыл человеком боголюбивым. А все, что он делал в дальнейшем, возможно, объяснялось лишь одним — желанием очистить от грязи свое имя перед Всевышним.

Так все и началось. Арджуманд Хараппу отправили к Рани, в Мохенджо. А вот Гаруна Хараппу арестовать не удалось. Либо он бежал из страны, либо затаился. Как бы там ни было, в первые дни переворота считалось, что бояться ему нечего.

— Глупый мальчишка! Неужто он думает, что я ему яйца оторву за то, что он сплоховал — мою дочь упустил! — шутливо говорил Реза генералу Туглаку.

Председателя Искандера Хараппу содержали в приличных условиях в правительственном доме отдыха в Багирагали. Разумеется, пантера его там не растерзала. Ему разрешили пользоваться телефоном— правда, лишь отвечать на звонки. Западные журналисты разузнали номер телефона, и Искандер подолгу давал велеречивые интервью заморским репортерам. Он обстоятельнейше расписывал вину своего главного врага: ставил под сомнение боголюбие Резы, его моральные устои, мужскую потенцию, его отцовство (относительно младшей дочери). Реза терпел все нападки.

— Иски всегда заводился с пол-оборота. Конечно, сейчас ему обидно. Да и я б на его месте досадовал. И потом: стоит ли верить всему, что пишут газетчики-христиане?

— Допустим, сэр, вы проведете выборы и Хараппа победит; простите, конечно, но что б он тогда с вами сделал? — набравшись смелости, спросил полковник Шуджа, и лицо у него сделалось самым что ни на есть прегорестным — такого Реза, пожалуй, и не видывал. Вопросу он удивился.

— Что значит «сделал бы»?! Мне?! Его старому другу, родственнику! Что я его — пытал? Или в тюрьму бросил? Почему ж он стал бы со мной что-нибудь делать?

— Да у них, сэр, в семье все бандиты. Вам всякий скажет. В роду Хараппы все мстительные. Сколько людей погубили. Простите, сэр.

И с того дня чело Резы Хайдара с богомольной шишкой отяготилось раздумчивыми морщинами. Два дня спустя он объявил своему адъютанту:

— Сейчас же едем к этому типу и разберемся во всем на месте. Потом полковник Шуджа поклянется: дескать, до встречи Резы

с Искандером генерал Хайдар и не подумывал о президентском кресле. А когда его спрашивали, неизменно отвечал:

— Глупый человек Хараппа. Сам себе приговор подписал.

Шуджа повез Резу Хайдара в Багирагали. Штабной лимузин катил по горным дорогам. А в воздухе пахло сосной, веяло красотой — дрогнут самые заскорузлые сердца, вознадеются самые разуверившиеся. В одном из домиков Багирагали и состоялась роковая беседа Искандера Хараппы с Резой Хайдаром. Адъютант ждал генерала в прихожей.

Сбылось пророчество Хараппы о «предпоследней сигаре». В доме отдыха было предостаточно и кондиционеров, и хрустальных бокалов, и ширазских ковров, и прочей роскошной утвари, но ни одной пепельницы Хараппа не нашел. А когда он попросил охранников привезти из дома ящичек любимых гаванских сигар, ему вежливо отказали. Он тосковал по куреву, буквально сходил без него с ума. Его уже не радовала ни удобная постель, ни вкусная пища. Было яснее ясного, что кто-то приказал охране не разрешать ему курить, то есть его попросту урезали в правах, а это уж совсем никуда не годится, это уж слишком! Без привычного сигарного дыма во рту — гнилой привкус.

Искандер принялся беспрерывно жевать бетель, нарочно сплевывая жвачку на дорогие ковры — настолько ярость возобладала над природной утонченностью и изысканностью. Зубы болели все больше, во рту — мерзкий привкус; немудрено, что и исторгавшиеся слова тоже оказывались мерзкими. Реза Хайдар никак не ожидал такого приема. Сам он появился на пороге искандеровой комнаты с миротворческой улыбкой, но не успел закрыть за собой дверь, как на него посыпалась ругань. Полковник Шуджа клялся, что из замочной скважины валил голубой дым (а нет дыма без огня!), словно в комнате курилось сразу четыреста двадцать «гаван».

Полтора часа без перерыва поносил Искандер Хараппа Резу: обозвал растлителем бабушкиной любимой суки-дворняжки; обвинил в том, что генерал по дешевке продавал своих дочек всяким выродкам-сутенерам; заявил, что такому поноснику-прелюбодею, как Реза, и на Коран насрать. И раньше Искандер славился необъятным запасом богохульств и оскорблений, сейчас же, из-за страданий по сигаре, брань его приобрела неслыханную даже в загульной молодости, разящую насмерть злопамятность.

Когда он замолк, стены от пола до потолка оказались заплеванными бетелем, на шторы было страшно смотреть, будто на них изошло кровью целое стадо зверей или птиц: то ли индюшки, то ли козы бились здесь в предсмертных судорогах, а из располосованных шей била кровь. И Реза Хайдар вышел, заплеванный кроваво-красным соком, с одежды и даже с усов капало, равно и с трясущихся рук, будто генерал только что вымыл их в искандеровой крови. Лицо у него было белее бумаги.

На обратном пути он не проронил ни слова. Машина остановилась около резиденции главнокомандующего, и только тогда Реза походя заметил:

— До меня, полковник, доходят страшные слухи о правлении господина Хараппы. Отпускать его никак нельзя. Он представляет угрозу для страны.

Через два дня Тальвар уль-Хак под присягой показал, что Искандер Хараппа причастен к подготовке убийства своего двоюродного брата, Миира-Меньшого. Читая обвинение, полковник Шуджа с удивлением думал: «Ишь, чем за сквернословие расплачиваться выходит».

В те дни дом военного диктатора напоминал скорее сиротский приют, нежели средоточие государственной власти. И все из-за Благовесточки: как из рога изобилия исторгались из ее чрева все новые и новые дети. Двадцать семь пострелят от одного до шести лет исправно рыгали, пускали слюнки, ползали, рисовали цветными карандашами на стенах, играли кубиками, плакали, разливали сок, засыпали, падали с лестниц, разбивали вазы, ревмя ревели, смеялись, пели, плясали, прыгали, писали в пеленки и штанишки, требовали ласки, понемногу усваивали грязные словечки, лягали своих нянек, ни в какую не хотели чистить зубы, дергали за бороду боголюбивого наставника, обучавшего письму и законам Корана, рвали шторы, пачкали диваны, исчезали из-под надзора старших, возвращались в ссадинах и царапинах, противились уколам и прививкам, выпрашивали себе в игрушки всякую живность, которая им быстро надоедала, таскали маленькие радиоприемники, врывались на правительственные заседания, нередкие в этом воистину сумасшедшем доме. А Благовесточка тем временем снова затяжелела, живот у нее раздуло так, точно она проглотила кита. Все чувствовали жуткую предрешенность: на этот раз родится, не иначе, восьмеро, и на будущий год — девятеро, а потом — целый десяток. Так что к тридцати годам у Благовесточки окажется по меньшей мере семьдесят семь детей. Но это, увы, еще не самое страшное. Возможно, не будь Реза и Тальвар так заняты, они б смекнули: Навеид способна не только рожать.

Впрочем, предупредить печальный конец было уже, скорее всего, невозможно: под натиском целого сонмища ее орущих и галдящих потомков нервы у обитателей дома расстроились вконец.

Теперь о Тальвар уль-Хаке. Двусмысленность и неопределенность положения удавкой сдавила недвижную шею бывшего главы службы безопасности. С одной стороны, он — зять Хайдара, с другой — правая рука Искандера Хараппы. После свержения Председателя Реза Хайдар подвергся немалому давлению. Служба безопасности отнюдь не пользовалась народной любовью, и Резе пришлось ее распустить. Но кое-кто жаждал крови Тальвара. В этот критический момент бывший игрок в поло и решил доказать, что верен своей клятве — быть примерным зятем — до последней буковки. Он передал Резе Хайдару втайне заведенное дело об убийстве Миира Хараппы. Из подробнейшего описания следовало, что убийство совершил Гарун Хараппа из давней ненависти к отцу. И за всей этой весьма некрасивой историей злым гением маячил не кто иной, как председатель Народного фронта, якобы терпеливо ожидавший часа отмщения, ведь некогда он произнес: «Жизнь долга!»

— Имеются доказательства, что он присваивал народные деньги, отпущенные на развитие туризма в Ансу, — докладывал Реза Хайдар генералу Туглаку, — но причастность к убийству, конечно, главный козырь. Тут ему крыть нечем. Конец Председателю.

Так предательство, совершенное Тальвар уль-Хаком из верноподданнических чувств, изменило картину. Народный фронт был не допущен к выборам, а сами выборы — отложены. Сперва на определенный срок, потом — на неопределенный, потом о них и вовсе забыли, а когда вспомнили, решили отказаться от выборов вообще. Это в ту пору сокращение ГЧПК — Глава Чрезвычайного Переходного Комитета — стало трактоваться по-иному. Народ всегда зрит в корень: «Громче чихай на постановления и клятвы». Ведь в памяти людей еще не стерлись телекадры: правая рука Хайдара покоится на Писании.

Председателя Хараппу перевели из дома отдыха в лахорскую тюрьму и посадили в одиночную камеру. Его мучила малярия, донимали кишечные расстройства. Не раз изводил его и свирепый грипп. Начали выпадать зубы. Он потерял в весе (и не только в общественном). Нетрудно заметить, что и Омар-Хайам, старинный собутыльник Хараппы и непременный спутник во всех похождениях, тоже начал сбрасывать вес в это же время — под благотворным влиянием огне-поклонницы-няньки.

Судил Хараппу Верховный суд, заседал он в Лахоре и состоял из пяти пенджабцев. А Хараппа, если помните, был родом из усадьбы Мохенджо, что в краю Синд. Главным в обвинении были показания бывшего начальника службы безопасности Тальвар уль-Хака. Подсудимый в свою очередь обвинил Тальвара в клевете: тот, дескать, пытается спасти собственную шкуру. Не удержавшись, Искандер даже один раз чертыхнулся, за что судьи строго выговорили ему.

— Простите, я немного не в себе, — извинился подсудимый.

— Нас это не касается,—ответил председатель суда. Тут-то Искандер и сорвался.

— Хватит с меня! — закричал он. — Сколько можно оскорблять и унижать!

Председатель суда приказал полицейским вывести его, «пока не придет в себя». А другой судья бросил:

— И с нас хватит его истерик. Он что, забыл, что уже не премьер министр?! Терпеть его фокусы мы больше не будем!

Все эти слова запечатлены в протоколе.

Процесс длился полгода, Искандера Хараппу и отсутствующего Гаруна Хараппу приговорили к смертной казни через повешение. Искандера сразу же перевели в камеру смертников при лахорскои тюрьме. Для обжалования приговора ему дали неделю вместо положенного месяца.

Искандер заявил:

— Бессмысленно искать справедливости там, где ее нет. К черту обжалования!

В ту же ночь госпожу Тальвар уль-Хак, некогда носившую имя Навеид Хайдар, или просто — Благовесточка, нашли в спальне: она ушла из жизни «через повешение». На полу под ногами валялся обрывок веревки, очевидно, первая попытка не удалась: беременная Благовесточка оказалась слишком тяжелой. Но все же довела дело до конца. В волосах у нее красовалась веточка жасмина, а воздух был напоен ароматом самых дорогих на свете духов «Радость» от Жана Пату, известнейшего французского парфюмера, так что смрада не чувствовалось. Посмертная записка, приколотая английской булавкой к неприлично вздувшемуся на животе платью, гласила, что Благовесточке страшно производить на свет детей в арифметической прогрессии. Свое мнение о муже она так и не огласила. Да, Тальвар уль-Хак не предстанет перед судом, хотя обвинений предостаточно.

На похоронах дочери Реза Хайдар зачарованно смотрел на загадочную и отчужденную фигуру, закутанную в черное покрывало — на свою жену Билькис. Ему вспоминалось их знакомство в столь далеком Красном форте, запруженном беженцами. Тогда она была вся на виду — нагая; теперь же ее не разглядеть — все скрыла одежда. Так и ее жизнь, подумалось ему, это путь от света к мраку, от девичьей открытости к старческой затаенности.

— Эх, Билькис, — прошептал он, — что ж мы с тобой наделали?

— Поплакать захотелось? — чуть не в крик ответила она. — Ну, поплачь, поплачь над загубленной жизнью. Ты ее загубил! Стыд тебе и позор!

Да, она давно уже не прежняя ясноликая девушка, в которую он влюбился. Словно видение из другого мира. Теперь ее разум померк. И в разгар похорон Реза приказал полковнику Шудже отвезти ее домой.

Порой ему чудится, что стены дрожат, словно судороги дергают бетонные влажные плиты. Тогда он закрывает глаза, веки тяжело опускаются, отгораживая, будто железными щитами, от всего вокруг. Можно наконец вспомнить, кто он такой. И, облачившись в светонепроницаемую броню, он произносит: я Искандер Хараппа, премьер-министр, Председатель партии Народный фронт, муж Рани, отец Арджуманд, верный любовник… Он не помнит, как звали ту женщину, заставляет себя открыть глаза, пальцами поднимает веки — стены по-прежнему вибрируют. Ему на голову валятся огромные тараканы, он смахивает их на пол, давит ногой, они хрустят, словно ореховая скорлупа. Барабаном ухает в голове.

Сколько места занимает смерть, если камера смертника три метра в длину, два в ширину, два с половиной в высоту? И в этих метрах заключена его жизнь, его смерть. За дверью его ждет тюремный двор, последняя сигара и… безмолвие. Я НЕПРЕМЕННО ПОПРОШУ ГАВАНСКУЮ. «РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТУ». У НИХ ТОЖЕ ВСЕ КОНЧИЛОСЬ СМЕРТЬЮ… Его заключение называют одиночным, но он не один: по ступням ползают мухи и беззастенчиво совокупляются; комары, устроившись на запястьях (откуда можно высосать побольше крови), запасают ее впрок, скоро она уже никому не пригодится; в коридоре сторожат четверо часовых. Одним словом, грех жаловаться на одиночество. Иногда даже пускают к нему адвокатов.

Дверь из железных брусьев не задерживает вонь из сортира. Зимой Искандер хоть и дрожит от холода, зато не страдает от зловония. Летом же кажется, что испражнениями наполнена вся камера, они пузырятся, расползаются, обволакивают его, залезают в нос, выталкивают из орбит глаза, хотя слез в них давным-давно нет. Искандер объявляет голодовку в знак протеста, и когда сил больше нет даже двигаться, его мучители завешивают сортир одеялами и включают вентилятор. Но стоит ему попросить воды, ему приносят чуть ли не кипяток и долго приходится ждать, пока она остынет.

Болит грудь. Он харкает кровью. Случается, течет кровь и из носа.

От свержения до виселицы — два года, проведенных в застенке бок о бок со смертью. Сначала в лахорской тюрьме, потом в столичной, откуда, случись ему попасть в камеру с окном, можно увидеть дворец, в котором он некогда властвовал. Когда из первой «одиночки» его перевели в следующую, он, как ни странно, не почувствовал никакой перемены. Как будто ему нарочно накидывали на голову мешок, тычками понуждали куда-то идти, везли (возможно, и самолетом) — все лишь для того, чтобы нарушить его представление о пространстве и времени, — и возвращали на прежнее место, к начальному или скорее, наоборот: к конечному пункту. Две камеры как две капли воды походили друг на друга, и Искандер не верил, что его перевезли в столицу, пока его не убедили допущенные к нему адвокаты.


На ногах у него денно и нощно кандалы. Стоит во сне резко повернуться — и сталь бередит лодыжки. Лишь на один час в сутки (чтобы погулять и опорожниться) снимают с него оковы.

— Духом я силен, — уверяет он адвокатов. — Я не из того дерева сделан, что легко горит.

Камера смертников: как она мала, но как много вмещает. Память его жадно вбирает все осязаемое, все конкретное. Мухи, комары да тараканы — друзья ему, он знает их наперечет, их можно потрогать, раздавить, посадить на себя. Дверь его узилища из шести брусьев. Да еще жалкий матрац — пять месяцев вытребывал его Искандер — пожалуй, это последняя его победа. Еще есть оковы, кувшин с водой — до него не дотронуться — обожжешься. Но должно быть и что-то еще, непременно должно, ведь в камере-одиночке сокрыт ключ к тайне смерти. Но где ж искать его? Хоть бы кто нацарапал подсказку на стене.

А что, если это сон? (Иногда приходит и такая бредовая мысль.) Но тогда этот сон видит кто-то другой, и сам он — действующее лицо в этом сне, иначе он не смог бы потрогать мух и тараканов, и вода не обжигала бы… значит, он сам кому-то снится. Но кому? Всевышнему? Нет. Искандер силится вспомнить лицо Резы Хайдара.

Незадолго до конца наступает просветление. Он, Хараппа, вывел нынешнего главу государства из мрака запустения на свет. Глава — вездесущая, всепожирающая. А эта маленькая, зарешеченная клеть — клеточка в страшной Главе. Реза Хайдар — это и есть Смерть! ИЗ МРАКА —ВО СВЕТ; ОТ НИЧТОЖНОСТИ — К МОГУЩЕСТВУ; Я СОЗДАЛ ЕГО, Я — ЕГО ОТЕЦ, ОН — МОЕ СЕМЯ. И ВОТ Я СТАЛ МЕНЬШЕ ЕГО. ГАРУНА ХАРАППУ ОБВИНЯЮТ В УБИЙСТВЕ ОТЦА, А НЕ ОТЦЕУБИЙЦА ЛИ САМ ХАЙДАР? ВЕДЬ ОН ЛИШАЕТ МЕНЯ ЖИЗНИ.

И еще один шаг к истине, после чего мелочи уже не докучают. Отец должен стоять выше сына. Но я сейчас принижен, а он — возвышен. Все наоборот: отец становится ребенком. Реза обращает меня в своего сына. А сын у него родился мертвым, и пуповина — петлей на шее. Значит, и моя судьба — петля. Ему вдруг открывается суть камеры-одиночки, и дрожащих стен, и вони, и барабанного ритма страшного сердца. Он — во чреве у Смерти, во чреве, которое выталкивает не в жизнь, а в небытие, вот его тащит по влагалищу времени и выплевывает во мрак с петлей (уж не пуповиной) на шее и отходят не материнские воды, а его собственные испражнения. Он покинет чрево Смерти в свой день и час. Проделает последний путь, и его крепко прихватит петля.

Адвокаты все-таки уговорили Искандера Хараппу подать прошение о пересмотре приговора Верховного Суда. Прошение рассматривалось в новой столице семерыми судьями. Когда решение было принято, прошли уже полтора года искандерова заточения. А еще через полгода тело бывшего премьер-министра доставили в Мохенджо. Привез его Тальвар уль-Хак, к тому времени он уже вернулся к полицейской службе.

Выборы так и не состоялись. Реза Хайдар самовольно занял президентский пост, об этом знает каждый.

А как там Суфия Зинобия?

Снова повернем время вспять. Итак, сегодня выборы, повсюду жгут костры. Реза Хайдар развеивает пепел из окна машины. Искандер Хараппа еще и не подозревает о грядущей расправе. А Омар-Хайам пребывает в глубочайшем унынии.

Прогнали айю Шахбану, няньку-огнепоклонницу, и Омар-Хайаму стало страшно: привидения юности вторгаются в жизнь сегодняшнюю. От него понесла еще одна девушка-огнепоклонница, еще одна мать растила бы ребенка без отца. Неужто всю жизнь будет повторяться одно и то же? Эта мысль раскаленными тисками сдавила голову, даже дышать трудно. Беспокоило его и другое: как-то поведет себя теперь Реза Хайдар? Шахбану уличена в преступной связи, и — шила в мешке не утаишь — ясно, к кому она наведывалась каждую ночь. Итак, на глазах у всех благоверных он совершил тягчайший грех: изменил жене в доме ее отца! Жестокое предательство!

Но Резу Хайдара волновало совсем другое, если и предательство, то не омарово. После того как он сжег окровавленное покрывало, его не покидала мысль: а не переигрывает ли Тальвар уль-Хак в роли примерного зятя? Ведь ему чуть не перегрызли горло; его спортивная карьера жестоко оборвалась. Не исключено, что он просто дожидается удобной минуты, чтобы отомстить.

— Какой же я дурак! — отчитывал себя Реза. — Мне б догадаться, отдать покрывало на анализ крови. Вдруг козья. Теперь все в прах обратилось!

Ах, как понятны отцовские чувства, как не хочется ему признавать одержимость дочери. Обратились в прах не только улики, но и вера фактам, чувство долга и ответственности. Реза Хайдар уже подумывал, а не предать ли забвению эту страшную историю… но в ту же ночь ему во сне явился святой старец Дауд и наорал на генерала: когда ж он, в конце концов, поверит, что в дочь его вселился дьявол и испытание это послано Вседержителем, чтобы проверить, насколько крепка вера Резы. Так что пусть выбирает: либо жизнь дочери, либо вечная Господня любовь. Очевидно, и после смерти Дауд продолжал дряхлеть, ибо предстал перед Резой как никогда похожим на мумию. Он довольно нелюбезно (но из добрых побуждений) предупредил, что улучшения не предвидится, выходки Суфии Зинобии будут все ужаснее, что в конце концов из-за них оборвется и карьера Резы. Проснувшись, Реза ударился в слезы, ибо во сне он предстал таким как есть, то есть готовым ради Создателя пожертвовать даже родной дочерью. «Вспомни Авраама», — утешил он себя и вытер глаза.

Итак, в то утро и Реза Хайдар, и Омар-Хайам Шакиль были немало огорчены: жизнь их, закусив удила, неслась куда-то вопреки их воле, и правила ею цепкая десница Судьбы.

Реза понял: выхода нет — нужно обо всем рассказать мужу Суфии Зинобии. А на его шалости с нянькой придется закрыть глаза. Сейчас дело куда серьезнее, и негоже скрывать от зятя.

Когда генеральский адъютант заявился к Омар-Хайаму Шакилю и уныло, с некоторым даже смущением известил того, что главнокомандующему требуется сопровождающий врач на предстоящей рыбалке, душа у Омар-Хайама ушла в пятки. Какое важное дело вынудило Хайдара на целый день уединиться с ним, Омар-Хайамом, в то время как по всему городу дождем сыплются праздничные фейерверки, знаменующие окончание выборов. «Вот и влип, — мрачно подумал он. — Удружила мне айя Шахбану!» Его повезли в горы Багирагали, в пути он боялся и слово вымолвить.

Реза Хайдар сказал, что они будут рыбачить на горной речке, известной своими красотами, лесистыми берегами и преданием: в реке жил водяной, который терпеть не мог рыбу и всячески ее изводил. Поэтому жирная форель, чей путь пролегал через эту речку, с большим удовольствием лезла на крючок даже к самому незадачливому и нерасторопному рыбаку. Впрочем, в тот день ни Реза, ни Омар-Хайам не поймали ни рыбины.

Отвернулась от них форель, да и только. Почему ж не было клева? Неужто эти два почтенных мужа досадили форели больше, чем водяной? Не в силах проследить ход форельей мысли, рискну выдвинуть собственное (не более логичное) предположение. Рыба — вольно или невольно — доверяется крючку, хватает его и верит в неотвратимость такого исхода. Рыбная ловля — это борьба умов. Человек посредством удочки и лески поверяет рыбе свои замыслы, а та их разгадывает. На этот раз маленькие бедолаги предпочли козни своего водяного ужасным людским задумкам… Хотите — принимайте мое объяснение, хотите — не принимайте, только факты говорят сами за себя. Целый день простояли тесть и зять, не снимая высоких рыбацких сапог, в горной речушке, а садки так и остались пустыми. Вот какой строгий приговор вынесла форель рыбакам!

А говорили они о делах прямо-таки кошмарных. Вокруг шумят сосны, порхают бабочки, и тем страшнее и невероятнее кажутся слова. Реза Хайдар одержим мыслью, что все замышляют ему отомстить, и холодеет от ужаса: ведь сейчас он вверяет свою судьбу в руки человека, чьего брата он, по сути дела, расстрелял. Ох уж эти зятья, того и гляди погубят. Немудрено, что сомнения и тревоги Хайдара распугали всю рыбу.

Как бы ни верил висельник Хараппа, что человек всю жизнь может готовиться к отмщению, как бы ни потворствовал я этой проклятой теории, заразив ею Хайдара, все одно: я ни за что не соглашусь изобразить моего героя (то бишь Омар-Хайама) расчетливым мстителем, который терпеливо дожидается своего часа. Я даже предположил, что он вполне искренне увлекся Суфией Зинобией. И вообще (а может, и из-за этой последней частности) я не собираюсь сдавать авторских позиций. Прошло столько лет, а Омар-Хайам ни словом, ни делом не дал ни малейшего повода подозревать его в грядущей страшной мести. По-моему, он совершенно определенно предпочел семейство Хайдар своему собственному; ни на Омаре-муже, ни на Омаре-зяте давным-давно не почивает тень Омара-брата, слезами омывающего память брата Бабура, которого он и в глаза не видел, который для него темнейшая из темных лошадок, и ставка на нее еще не сделана.

Писателю нелегко: он всегда видит больше, чем его подслеповатые герои. Да помогут мне три омаровы матушки!

Что касается Резы, то вряд ли он очень трагично принимал свалившуюся на него беду, иначе не рассказал бы Омар-Хайаму все без утайки: и про обезглавленных мальчишек, и про следы спермы, и про окровавленное покрывало. Ну, а коль скоро для Резы горе —не беда, не след горевать и нам.

Стоят два рыбака в быстрой горной речушке, а над их головами собираются грозовые тучи: людскому глазу они пока неприметны, а вот рыбий народец их почуял. В животе у Омар-Хайама заныло от страха: теперь он страшится не столько Резы Хайдара (ясно, что тот не попрекнет его связью с Шахбану), сколько Суфии Зинобии. Страшно и то, к чему подталкивает его тесть.

Реза упомянул Авраама, из любви к Богу пожертвовавшего сыном. Сейчас все проще: один безболезненный укол—и жертва забудется вечным сном. По щекам Хайдара катились слезы, падали в реку, а соль отпугивала и без того недоверчивую форель.

— Вы — врач, — заключил Хайдар. — Вам и карты в руки.

Вот еще пример того, как душа воздействует на тело. В гипнотическом забытьи человек может обрести колоссальную силу. Он не чувствует боли, руки наливаются стальной мощью, ноги несут точно ветер. Все это — явления из ряда вон выходящие. Суфия Зинобия, казалось, без всякой посторонней помощи впадала в такое состояние. Так, может, и вылечить ее удастся гипнозом? Надо найти, откуда бьет ключом ее ярость, засыпать этот ключ, похоронить. Надо выяснить, что питает ее злобу, и умирить ее. Помните? Некогда Омар-Хайам был медицинским светилом, именно профессиональный интерес связал его много лет назад с Суфией Зинобией. И вот еще раз можно доказать свое мастерство. И Реза, и Омар-Хайам в ту пору как бы проверялись: один — Всевышним, другой — наукой. Мужчины подобного склада никогда не устоят перед соблазном лишний раз доказать свою силу.

— Я тщательно ее обследую, — пообещал Омар-Хайам. — Попробуем ее вылечить.

Бессмысленно искать единственную причину каждому нашему деянию. Можно ли поверить, что Омар-Хайам, доселе не ведавший стыда, вдруг преисполнился решимости и отваги из-за угрызений совести? Что его слова «попробуем ее вылечить» продиктованы стыдом из-за Шахбану? И что именно стыд подвигнул его рисковать собственной жизнью? Впрочем, неоспоримо и другое (что я и не берусь оспаривать) : Омар-Хайам явил мужество. Это не такой частый гость в нашей жизни, как, скажем, зло. Что ж, воздадим Омар-Хайаму должное.

А вот генерал Хайдар отнесся к решению зятя по-иному:

— Дурак, ты дурак! Если в ней снова проснется дьявол, твоей же глупой голове не поздоровится!

От рассуждений к делу: несколько дней Омар-Хайам наблюдал за Суфией дома. Вот она играет с неисчислимыми детишками, учит их прыгать со скакалкой, лущит им орешки. Болезнь ее явно прогрессирует. Если раньше организм сопротивлялся пробуждавшимся силам зла, то теперь — никаких последствий, иммунная система больше не страдала, глубокое обморочное забытье не повторялось. Суфия Зинобия мало-помалу свыклась со своей двойственностью, с ужасом думал Омар. В любой момент приступ может повториться, а в доме полным-полно детей. Да, он научился замечать близящуюся опасность: вот загораются огоньки у нее в глазах, нет-нет да и мелькнут желтые искорки. Он очень внимательно присматривался к Суфие Зинобии и видел то, что другие не замечали: в жене его все больше и больше проступал Зверь; в ней боролись два существа, одинаковые по форме и безнадежно противоположные по содержанию. По искоркам в ее глазах он понял, что научно ее поведение не объяснить. Он отрицал одержимость человека дьяволом, ибо таким образом люди снимают с себя ответственность за свои же поступки; он не особенно верил в Бога. Но забыть глаза Суфии Зинобии он тоже не мог: они горели огнем, который не увидишь в глазах людей, то разгоралось пожарище, затеянное Зверем. А подле Суфии Зинобии резвились ее маленькие племянницы и племянники. «Сейчас или никогда!» — решил он и обратился к ней, как встарь обращались мужья к женам:

— Будь ласка, женушка, иди за мной в мои покои.

Она поднялась и покорно двинулась за ним. Зверь в ту минуту еще не проснулся. Но когда они вошли в спальню, Омар совершил ошибку — приказал ей лечь в постель, не объяснив, что и не думает ни брать ее силой, ни взывать к ее супружескому долгу. Она, конечно, неверно истолковала его слова, и враз у нее в глазах вспыхнуло пламя, она соскочила с постели и пошла на него, нацелив руки смертоносными крючьями.

Омар-Хайам открыл рот и хотел было закричать, но вид жены был столь ужасен, что он поперхнулся собственным криком. Он неотрывно смотрел в ее зрачки — в них разверзался ад — и, как рыба без воды, беспомощно шевелил губами. А Суфия Зинобия рухнула на пол, ее крутило и ломало, язык вывалился, на губах вспучилась розовая пена. Очевидно, Суфия Зинобия отчаянно боролась со Зверем, бедная девушка отдавала последние силы, чтобы защитить мужа от самой себя. Потому и уцелел Омар-Хайам, хотя и заглянул в глаза Зверя, порожденного Стыдом. Хотя и оцепенел он от бесовского пламени, но Суфия Зинобия долго сопротивлялась Зверю, и Омар-Хайаму все же удалось стряхнуть с себя его чары. А Суфия каталась по полу, отчаянно билась и с такой силой ударилась об изножие постели, что разбила его в щепы. Омар, улучив момент, схватил свою сумку, достал шприц и ампулу с успокоительным, и в самое последнее мгновение, когда Зверь уже брал верх — сникнув, Суфия Зинобия обратилась в тихое, дремлющее дитя —и готовился изничтожить ее навсегда, Омар-Хайам глубоко воткнул шприц ей в крестец, не удосужась обезболить укол, и до конца нажал на поршень. Суфия Зинобия вздохнула и забылась.

В доме, построенном архитекторами-ангрезами, конечно же, был чердак. Ночью, когда прислуга уже спала, Реза Хайдар и Омар-Хайам перенесли бесчувственное тело Суфии Зинобии наверх. Возможно (во тьме не разглядеть), они завернули ее в ковер.

Омар-Хайам наотрез отказался сделать укол, оказавшийся бы последним в жизни Суфии. Я НЕ СТАНУ ЕЕ УБИВАТЬ. ОНА СПАСЛА МНЕ ЖИЗНЬ. А КОГДА-ТО И Я СПАС ЕЕ. Но в излечение он больше не верил — достаточно вспомнить огненный взор самого великого на свете гипнотизера. И не убить, и не излечить. Хайдар с Шакилем договорились, что до поры Суфие Зинобии лучше пребывать во сне. Ее ожидала жизнь в бесчувствии. Хайдар принес длинные цепи, и девушку привязали к стропилам. Ночь за ночью они приходили на чердак, заложили кирпичами чердачное окно, приделали огромные засовы на двери. Два раза в сутки Омар-Хайам незаметно проникал в темную комнату (чем не темница для смертников), доставал шприц и вводил в щуплое тельце на тонком ковре питательные вещества и снотворное, так что девушка из одной сказки перекочевала в другую: из «Красавицы и Зверя» в «Спящую красавицу».


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22