ВЛАСТИ ПРЕДЕРЖАЩИЕ ТОЖЕ ПЛАЧУТ

С утра пораньше прокурора, всех шишек из УВД и нашей конторы вызвали в облисполком на какое-то заседание по борьбе с преступностью. Воспользовавшись временным безвластием, а также отсутствием срочных дел, мы заперлись в кабинете у нашего следователя Вальки Миронова и принялись закалять волю для идеологических битв, изучать лицо врага.

Миронов уже четыре месяца боролся с видеозаразой, культом секса и насилия… У него в производстве было четыре дела по видеовредителям. Вместе с делами у него оказалось шесть видеомагнитофонов и четыре японских телевизора, а также штук триста кассет. Одна видеодвойка пристроилась в углу его кабинета, и теперь у него по вечерам толпились коллеги.

В широком кинопрокате западных фильмов были считанные единицы, да и те сильно подрецензированы — по линии идей и эротики. Заморская заоблачная жизнь народ интересовала ужасно. Детективов, фантастики практически не было ни в кино, ни в литературе, а об ужастиках вообще можно было только мечтать. Показ, даже частичный, обнаженной женской груди считался верхом разврата. Появление видеомагнитофонов стало шоком. Открылась дверь в какой-то загадочный, притягательный голливудский мир. В патриархально-тихий идеологический омут вломился терминатор-ниндзя с гранатометом по одну руку и с голой девкой — по другую.

Особую «ненависть» у посетителей Валькиного кабинета вызывали эротические фильмы — их смотрели чаще других с нарастающим душевным негодованием. «Эммануэль», «Греческая смоковница» были причислены тогда к разряду подсудных лент. Дабы лучше рассмотреть мурло врага, некоторые фильмы просматривались по несколько раз. В то утро мы осваивали «Калигулу». По ходу, будучи в благостном и демократическом состоянии духа, я припомнил Миронову томящихся в застенках несчастных видеоманов. Он только пожал плечами и показал мне сложенную газетную вырезку.

— А я что? Вон заместитель Генерального прокурора Шишков что говорит. Зачитываю. «Под влиянием видеолент люди перерождаются, начинают путать черное с белым. Порнографические фильмы и ленты с пропагандой насилия освобождают человека от внутреннего контроля, приводят к размыванию нравственных ценностей»… Это прямо про тебя с Норгулиным. Насмотрелись тут у меня вещественных доказательств.

— Мы-то выдержим этот гнет. А за тебя вот страшно.

— Не бойся. Я был в школе секретарем комитета комсомола, стойкий. Вот еще послушай: «Среди перерожденцев есть и преподаватели музыки, и инженеры».

— И следователь прокуратуры…

— Во-во. Дальше: «А тренер детской юношеской школы города Намангана Рахманов организовал в своей квартире просмотр порнографических фильмов своими воспитанниками, на сеансе собиралось до двадцати подростков, каждый из которых платил по двадцать рублей»… Преподаватель. А я почему не могу посадить за то же самое главного режиссера театра Маликова? Он по червонцу брал.

— Можешь, Валя, конечно, можешь, — успокоил я его.

— А то нашлись борцы за права человека и недочеловеков.

В дверь требовательно постучали.

— Валя, у тебя Завгородин? — послышался голос нашей секретарши Светланы.

— У меня, — Валя открыл запертую дверь.

— Его срочно к телефону…

— Может, и Норгулина заодно заберешь? — с готовностью предложил Валя.

— Сказали Завгородина.

— Кто меня? — спросил я.

— Секретарь обкома, — отрезала Света.

— Ха, — усмехнулся Валя, приняв сообщение за шутку. — Он на разговор меньше чем с Лигачевым теперь и напрягаться не будет.

Между тем Света не шутила. Действительно на проводе была секретарша Румянцева, которая мне сообщила, что первый секретарь будет говорить со мной.

— Терентий Витальевич? — осведомился хорошо поставленный, властный голос. — Здравствуйте.

— Здравствуйте, Сергей Владимирович.

— Вы не могли бы зайти ко мне? Скажем, через полтора часа. Это время вас устроит?

— Да. Я буду.

— Секретарь вас пропустит. До скорого свидания.

— Всего доброго.

"Не могли бы зайти?» Кто же отказывается от приглашения областного хозяина, члена ЦК?

— Растешь, Терентий, — сказала Света, занимавшаяся сортировкой дел с наблюдательными производствами. — С секретарями обкомов запросто разговариваешь. На чай приглашают.

— Это только начало. Скоро я их буду приглашать… А тебя возьму секретаршей. Будешь мне чай готовить. Только за такой чай, как ты сейчас делаешь, без премии останешься.

— Ох, размечтался… Кстати, не забудь Румянцева поздравить.

— С чем?

Она протянула вчерашнюю «Правду».

"…Вчера в Кремле член Политбюро ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР А. А. Громыко вручил высокие награды Родины группе партийных и государственных деятелей. Орденом Ленина награждены первые секретари: ЦК КП Казахстана Г. В. Колбин, ЦК КП Латвии Б. К. Пуго, обкома КПСС Еврейской автономной области Л. Б. Шапиро. Ордена Трудового Красного Знамени вручены председателю Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами В. В. Терешковой, первым секретарям Кировоградского обкома КПСС Е. С. Строеву и Г-го обкома КПСС Румянцеву С. В.»..

— Попроси Румянцева, может, протекцию составит и тебе какой орден подкинут на бедность, — улыбнулась Света.

— Дадут. Орден Сутулова третьей степени…

В назначенное время я был в приемной Румянцева. Вежливая секретарша лет сорока со словами «вас ждут» пропустила меня в кабинет. Румянцев выглядел уставшим и, похоже, был не в духе.

— Вам кофе или чай? — спросил он.

— Если можно, кофе,

— Нина Владимировна, сделайте, пожалуйста, пару кофе.

Секретарша кивнула и бесшумно, плавно удалилась. Такие плавные бесшумные походки присущи или старым дворецким в английских замках, или хорошо дрессированным секретаршам в обкомах партии.

— Сегодня из Москвы. Ночь в самолете.

— Поздравляю с орденом.

— А, — махнул рукой Румянцев. Особой радости по поводу высокой награды Родины я у него не заметил.

— Пойдемте в другую комнату. Там нам будет удобнее перекинуться парой словечек.

Мы прошли в комнату отдыха, располагавшуюся за кабинетом. Там стояли диван, книжный шкаф, японский телевизор и видеомагнитофон, мягкая мебель. Мы расселись в глубоких креслах у журнального столика. Румянцев положил на столик блокнот, авторучку и обратился ко мне:

— Я бы хотел ознакомиться с ходом следствия по делу… Если, конечно, можно…

Последняя фраза была данью вежливости.

— В настоящее время арестовано шестнадцать человек, — начал я обрисовывать ситуацию. — Центром всего «концерна» был старший продавец магазина номер шестнадцать Григорян.

— Что за человек?

— Хапуга Родился в Армении. Всю жизнь предавался одной, но пламенной страсти — деланию денег. Еще мальчишкой, не умеющим считать, продавал на рынке семечки. Знал, что стакан семечек стоит гривенник — монетка, которая блестит. Был продавцом в Ленкорани. Дослужился до заведующего складом. Переехал в Ереван. Там работал с Алазяном, брал у него уроки игры в высшей лиге. Алазяна потом расстреляли за хищения в особо крупных размерах. Григорян за полгода до краха компании отошел в сторону. Уехал обратно в Ленкорань. Стал там заведующим магазином, организовал сеть по реализации левой продукции. Надеюсь, вы понимаете, что это оперативные данные, не отраженные в материалах уголовных дел?

— Понимаю.

— Григорян быстро завоевал популярность в некоторых кругах. В один прекрасный день ОБХСС накрыл партию неучтенной продукции. В России он после этого сел бы в тюрьму. В Армении такие вопросы решаются мягче. Зачем сажать уважаемого человека, у которого есть много денег?.. В результате, продав все, оставшись практически без средств к существованию, он уезжает из Ленкорани.

— Деньги ушли на взятки сотрудникам правоохранительных органов?

— Возможно, что не только правоохранительных. К процессу «выкупа из плена» были подключены весьма известные в республике деятели, в том числе и из партийного аппарата.

Румянцев нахмурился и кивнул.

— Вопрос о чистоте рядов партии в тех регионах стоит остро.

— Все это разговоры. Никаких доказательств нет и быть не может.

— Понятно.

— В нашем городе у семьи Григоряна был дом, в котором прописана его двоюродная тетка. Так что Григорян вместе с семьей перебрался к нам. При всех своих связях он смог устроиться работать лишь старшим продавцом. На новом месте он едва не взвыл от тоски. Пересортица, мелкий обман покупателей, торговля из-под полы дефицитным товаром — вот и все приработки. С таким убожеством он смириться не мог. Поднял старые связи, подмазал кого надо — и в магазин потекли различные товары. В том числе и непонятного происхождения. Пошел левый товар. Вам знаком этот термин?

— Знаком.

— За пару лет Григорян прибрал магазин к рукам. Магазин не сходил с Доски передовиков производства. План выполнялся и перевыполнялся. Красное знамя, статьи в газетах — и все в том же стиле… Но показалось мало. В голове его возникла комбинация. При комбинате бытового обслуживания работал небольшой цех. Григоряну удалось протолкнуть на место директора комбината своего старого приятеля Новоселова. Тот работал заместителем директора по сбыту на игрушечной фабрике, дела у него шли ни шатко ни валко, поскольку директор там честный. Новоселов мог похвастаться и лучшими временами, когда имел неплохие деньги. Жизнь на зарплату постепенно превращала его в желчного циника, недовольного своей судьбой. Сев в кресло директора комбината, он развернул кипучую деятельность. Вскоре цех ширпотреба превратился в настоящий заводик. И пошла левая продукция. На сотни тысяч, если не на миллионы рублей. Зонтики, туфли, брелоки, кошельки, всякая всячина.

— Откуда брались материалы для изготовления вещей?

— Часть — излишки за счет нарушения производственных нормативов. Часть поставлялась такими же шарагами, гнавшими левую продукцию. Интересно — весь цех работал внеурочно, все знали, что гонят левак, и никто не обмолвился ни словом, не пытался протестовать. Всех устраивало такое положение. Рабочие оставались после работы на два-три часа, получали за это по две-три сотни в месяц и были готовы на руках носить Новоселова. Вон Ганин — ветеран труда, кавалер ордена Трудового Красного Знамени. Я его спрашиваю — не стыдно? А он мне — за что должно быть стыдно? За то, что я своими мозолями для семьи три сотни в месяц добывал?

Румянцев хмуро кивнул, что-то отметил в лежащем на столе блокноте.

— Часть левой продукции Григорян реализовывал через свой магазин, часть поставлял своим коллегам. Бизнес процветал. Цех получал все, что требовалось. Взять хотя бы историю с двумя уникальными высокочастотными немецкими станками. Каким образом они очутились на комбинате?

— Вы не знаете?

— Предполагаем. Сколько раз Григорян уезжал в Москву с толстыми пачками денег! Когда спрашивали — куда собрался, то отвечал — наверх. В министерство. В Москве они подмазывали не одного человека.

— Правда, что на вас было совершено покушение?

— В деле этого нет.

— Меня не интересует, что есть в деле, — с неожиданно прорвавшимся раздражением произнес обычно спокойный Румянцев. — Меня интересует, как было.

— Два покушения.

Я рассказал ему в общих чертах обстоятельства совершения покушений, естественно, умолчав о некоторых подробностях.

— Кто был инициатором? Григорян?

— Первого — Григорян. Второго — теневые тузы города. — Я перечислил несколько фамилий, и лицо Румянцева стало чернее тучи.

— Зачем им было организовывать на вас покушение?

— Они хотели увести от удара заведующего промышленным отделом обкома Выдрина…

Немая пауза. Стук авторучки, которую Румянцев резко положил на стол.

— Вот мы и добрались до самого главного. Я оградил вас от давления. Хотелось бы услышать о результатах.

— В деле пока ничего нет. Патронов такого ранга не сдают.

— К бесам дело! Как и на сколько он проворовался?

— Когда Григорян с Новоселовым решили прибрать к рукам комбинат бытового обслуживания, они понимали — необходима солидная поддержка. В то время ходил слушок, что Выдрин может оказать некоторое содействие, если найти к нему хитрый подход. Сработали они на редкость красиво. Выдрин уходит в отпуск и по привычке едет в Крым в один из номенклатурных санаториев. Рядом с ним на этаже поселяется Новоселов.

— В цековском санатории?

— Деньги — это ключ, открывающий двери и таких заведений. Рядом с санаторием снимает дом Григорян. Дальше все как по писаному. Новоселов — обаятельный, открытый рубаха-парень, пьяница и балагур, отличный преферансист. Лучшего партнера для отпуска не найти. Как он мог не сойтись с Выдриным? А тут и Григорян — восточное гостеприимство, шашлычки, рестораны. В один прекрасный день появились и девочки. Какая растопленная жарким солнцем, размоченная добрым домашним вином душа откажется от женского общества? Гуляли хорошо — со смаком, со смыслом. В результате Выдрин пришел к выводу, что Новоселов — отличный парень. И что Григорян — отличный мужик. И что лучшей кандидатуры для руководителя комбината бытового обслуживания, чем Новоселов, не найти… О чем они там говорили, какой уговор был — не знаю. После этого южного кутежа Новоселов становится руководителем комбината. Выдрин же каждый месяц получает пакетик с деньгами. И постепенно при посредничестве Григоряна завязывается с другими теневиками области.

— Какова перспектива следствия?

— Не знаю, удастся ли доказать факт передачи взяток. Все с глазу на глаз, без свидетелей. Никаких нарушений по документам не проходит. Злоупотреблений в принципе тоже особых нет. То, что они гудели на Черном море, в принципе не преступление, хотя и не соответствует этике партийного руководителя.

— Вор и взяточник. А вы об этике руководителя.

— Есть кое-какие подходы. При некоторых эпизодах были свидетели, которых можно было бы раскрутить на показания о фактах взяток. Может, что-то получится. Если, конечно, мне не будут ставить палки в колеса.

— Еще как будут, — вздохнул Румянцев. — Мне уже в Москве закидывали удочку — что это прокуратура лезет в обкомовские дела? Распоясались. Надо руки укоротить. На меня, секретаря обкома, пытаются давить. А вы хотите, чтобы следователя оставили в покое?

— Выдрин настолько значительная величина, что о нем заботятся в самой Москве?

— Дело не в величине, хотя не мне вам объяснять, что завотделом обкома величина немаленькая. Испокон веков любая власть стояла на том, что кто-то кого-то тащил наверх. А тот, кого вытащили, тащит следующего. Так образуются кланы, повязанные общими карьеристскими, а порой и материальными интересами. Выдрина кто-то тащил наверх. Этого кого-то тоже тащили. И цепочка может уходить высоко. Очень высоко.

Румянцев нажал на кнопку, и в комнату отдыха мягко впорхнула секретарша.

— Еще два кофе, пожалуйста.

Секретарша удалилась. Румянцев помолчал пару минут, о чем-то раздумывая.

— Вот что, Терентий Витальевич. Взяточники мне в моей епархии не нужны. Будем их изживать. Вы готовы мне помочь?

— А вы?

— Я — готов.

— А я — всегда готов.

Румянцев бросил на меня острый взгляд — ему, видимо, не по душе пришелся мой легкий тон. Секретарша принесла кофе.

— Сердце шалит. Нельзя столько кофе пить, — сказал Румянцев. — И все равно пью.

— Я тоже.

Румянцев отхлебнул кофе, помолчал, глядя в одну точку.

— Я секретарем парткома крупного совхоза начинал. После сельскохозяйственного института, — неожиданно начал Румянцев. — Потом вторым секретарем райкома пригласили. День, ночь, дождь, слякоть — в «газик» и в дорогу. Тысяча проблем у сельского секретаря. До всего есть дело, все надо успеть. Отопление в домах рабочих отключили — надо взгреть кое-кого, чтобы неповадно было рабочий класс морозить. Свиноводческий комплекс с недоделками сдали — строителям холку намылить, начальника стройуправления на бюро райкома вытащить. А посевная пошла или уборочная — вообще света белого не видишь. До хрипоты голос срывал. Собственноручно палкой тракториста по хребту охаживал — он свой трактор спьяну в болоте утопил. И, главное, не зевать, не показывать слабину — быстро на шею сядут. Пьянь, бездельники — всех к ногтю. Особенно хапуг и воров не любил. Как пиявок, их давить надо. — Он выразительно сжал пальцы, будто в них в самом деле была пиявка.

Румянцев расслабил галстук на покрасневшей шее и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

— Секретарь сельского райкома всегда был работягой, как вол вкалывал, света белого не видел. Мой начальник в сорок пять лет от инфаркта умер. Потом меня первым в район перевели. Там я много насмотрелся. В райкоме — гульба идет. Все своих родственников в начальники тащат. Пьянки, охота, какие-то девки телом карьеру делают. Помню, одна красавица через постель стала заведующей областным отделом культуры. Ну прямо анекдот: «Партийцы занимались в термах пирами и оргиями». Всем хорошо было. Из Москвы, области комиссии приезжают, им и прием на высшем уровне, и сувениры — рыбка, икра и прочие радости. По-моему, и наличными кое-кого подпитывали. А тут новый первый секретарь, из села, из леса, можно сказать. Не оправдал я их ожиданий — врезал по первое число! Сколько уже лет прошло, а иные до сих пор пишут на меня анонимки. Но я знал, что пиявок надо давить. Одних удалось мне выкинуть, другие карьеру сделали и сегодня людей учат честной жизни и партийной принципиальности.

Румянцев снова замолчал, задумавшись о чем-то, потом продолжил свою речь. Я не понимал, куда он ведет. Может, просто выговориться хочет? Маловероятно. Люди такого уровня и такой закваски вряд ли будут распинаться перед первым встречным. Ладно, увидим.

— Сейчас о Брежневе много всякого пишут. Анекдотов насочиняли массу. А он в общении совсем другой был, чем на трибуне. Раз в неделю обзванивал всех секретарей обкомов, интересовался положением дел. Мягкий, приятный, обаятельный человек, не любил людей прижимать и обижать. А у нас на Руси если служивый люд не пороть — он мигом распустится, начнет казну с кошельком путать, самодурить. В последние годы совсем распоясались. Все в маразм погружалось. Днепропетровский институт у нас оказался основной кузницей кадров. Хозяина лизоблюды орденами увешали, столько надавали, что тот, если бы надел все, сквозь паркет провалился бы. «Малая земля» — толстовские традиции. Такие сочинения дети писали… Приходилось мне встречаться с некоторыми областными хозяевами с юга России, как потом выяснилось, они были большие любители бриллиантов. Притом признавали только южноафриканские… Родственнички первых лиц расшалились. Моего первого секретаря обкома чуть с работы не выгнали, когда он Чурбанова в аэропорт встречать не поехал и якобы не так принял… О державе мало кто пекся. Да и некому было. В принципе вся экономика на плечах Косыгина держалась. Мощная фигура, глубокая была. Но основные дела пиявки воротили… В результате довели страну. Техническую революцию семидесятых годов мы проспали. В это время в мире создавались информационные структуры, сверхточные технологии, а мы все каналы копали, заводы-гиганты по производству паровозов и гвоздей строили. Сибирские реки решили поворачивать. БАМ протянули. Эта дорога нам в такие деньги обошлась, что иное европейское государство до скончания веков на эти средства прожило бы. А ведь с самого начала было ясно, что в ближайшие двести лет эти деньги бамовские не вернутся… Я вас не утомил?

— Нет, что вы.

— К восьмидесятым годам нас стали поджимать американцы… Мы начали проигрывать гонку вооружений. Соблюдать паритет становилось все сложнее. А тут еще и беды одна за другой посыпались. Афганистан — бездонная бочка, Чернобыль — во сколько он обошелся, разве кто считал… Что делать? Опять призывать народ подтянуть пояса? Опять напрячься на благо коммунистического завтра? А народ устал. О народе никто никогда не заботился. Производство товаров народного потребления на пещерном уровне. Что выпускаем? Если обувь, так в ней только хоронить. Если одежда, то на пугало. Видеомагнитофоны, барахло, по сути, электронное, которое ничего не стоит, не могли наштамповать. А знаете почему? Суслов заявил, что нечего травить народ видеозаразой. И все. Вот как вопросы решались. Вот рабочие с удовольствием на теневиков и работают. На будущее внуков и правнуков наработались. А на заводе пусть левый товар выпускают, зато на эти деньги он оденется, машину купит. А что я ему, рабочему, предложу? Томик с речами того же Суслова? Работу Ленина «Шаг вперед — два шага назад»? Никто уж давно в наши басни не верит. Потому что пытаемся догмами людям голову заморочить и уже давным-давно не в состоянии вести серьезный разговор… Что, не ожидали таких речей от секретаря обкома?

— Честно говоря, не ожидал, — кивнул я, отметив про себя некую общность речей Григоряна и Румянцева.

— Как диссидент говорю? Нет. К сожалению, все так и есть на самом деле… Нужна была перестройка. Вы согласны?

— Несомненно, настала пора реформировать общество, — бодро согласился я. Мне уже стало понятно, что в общении с первым секретарем лучше не распускать язык — он этого не любит.

— У кого в голове что-то есть — за того обеими руками были. Андропов пришел, начал потихоньку смазывать заржавелый государственный механизм и ставить на место раскачавшиеся шестеренки… Мало показалось. Нужно резче… Несколько дней назад мне мои знакомые эксперты из Госплана показали выкладки. Получается, что реализация закона о предприятии, принятие закона о кооперации, обезналичивание денег — все это к 1990 году приведет к краху финансовой системы государства.

Позавчера я с первым с глазу на глаз говорил… Странное впечатление. В разговоре какая-то рассеянность. И слушает — и не слушает. Вроде и по делу говорит, а непонятно о чем. Ровно сорок минут рассказывал, как он в Ставрополье руководил. На просьбы о нуждах области один ответ — надо проработать, продумать. Все тонет в трясине проработок, согласований. И постепенно гайки, которые Андропов затягивал, разбалтываются все больше и больше. Если так дальше пойдет, то брежневское время нам будет казаться образцом дисциплины. Газеты почитаешь, создается впечатление, что, кроме тридцать седьмого года, у нас ничего не было… Какие-то непонятные люди набирают вес в ЦК. Троцкисты и бухаринцы — иначе не скажешь. Новая идея — народные фронты — школа демократизации общества. Так и было сказано. А я беседовал с товарищами из Прибалтики, они утверждают, что их фронты ставят главной одну задачу — отделение от СССР. Куда мы придем с такими школами демократий? Чувствую я, кто-то очень хочет партию потихоньку отвести от власти.

Я хотел сказать, что, может, оно и неплохо было бы. Румянцев будто прочитал мои мысли.

— Что, Бог с ней, с партией?.. Меня не волнует ее героическая история. Я губернатор, руководитель области.

И я знаю, что КПСС — это управленческий аппарат, на котором держится все государство. И ничего подобного в ближайшее время создать не удастся. Развалить партию — развалить управление страной… — Румянцев отхлебнул кофе. — Есть вещи и похуже… Что такое работа в номенклатуре? Ушел с работы, дали пинка — и прощай, персональная машина, дача, будешь жить как обычный смертный. Многих это не устраивает. Пиявки хотят больше. Они хотят собственности, денег. Чтобы жить как там, за границей. И они нам устроят веселую жизнь. Кооперативы — пробный шар. В них ничего плохого нет, но, думаю, мы даже с ними нахлебаемся. А вот что будет дальше — я даже боюсь думать про это.

— Григорян говорил мне сегодня, что настанет время таких, как он.

— А ведь иуда чувствует, куда ветер дует… Терентий Витальевич, я наводил о вас справки. И, судя по расследованию данного дела, вы человек честный, со стержнем. Не колышетесь от дуновения ветра. Я чувствую, на кого можно положиться — не один год на руководящей работе. Я не зря вам расписываю ситуацию. Держитесь за меня. В ближайшее время нас ждут большие испытания. Чувствую, пиявки изо всех щелей полезут за порцией крови. И ничего не изменить. Но хотя бы в моей области прибрать к ногтю, не дать насосаться кровушки народной… Мне хотелось бы рассчитывать на вашу помощь. В вашей системе я доверяю лишь прокурору области, я его знаю… И, кажется, могу доверять вам. Держитесь за меня, и мы попробуем что-то сделать. Как?

— Я согласен…

Согласие мое имело самые серьезные последствия. Оно определило мою жизнь на четыре года, превратив ее в сплошную гонку. Это будут самые беспощадные и, пожалуй, самые интересные годы моей жизни.

МЕРА ПРЕСЕЧЕНИЯ

Семидесятилетие Великой Октябрьской социалистической революции праздновалось с небывалым размахом. Компартия будто бы напоследок решила показать себя. Уже за неделю по телевизору показывали только революционные фильмы. «Юность Максима», «Человек с ружьем», а в перерыве можно было с ума сойти от напыщенной трескотни.

На празднование в Москву день за днем съезжались со всех концов света председатели парламентов, президенты, генеральные секретари партий. Все клялись в верности и дружбе с Советским Союзом — да продлится она тысячи лет. Даже заклятые буржуи твердили что-то о значительной роли Октябрьской революции в развитии человечества.Пошатнувшийся Советский Союз все еще был мощной сверхдержавой и имел право на уважение.

Уже много дней зарубежные гости отчитывались в своих лучших чувствах в Кремлевском Дворце съездов. Руководители коммунистических и социалистических партий Австралии, Мозамбика, Израиля, десятки других. Конца края этому не было.

По прошествии нескольких лет странно вспоминать это действо. Какое-то ирреальное ощущение — все шло как всегда, но тот мир, к которому мы привыкли, уже давал трещину и готов был развалиться ко всем чертям. Незыблемые руководители братских стран досиживали в своих креслах последние годы, а то и месяцы.

За три дня до торжеств Генеральному секретарю СЕПГ, Председателю Госсовета ГДР товарищу Эрику Хонеккеру был вручен орден Ленина. Хонеккер наш лучший друг на все времена… Через несколько лет немецкие власти будут требовать выдачи бывшего руководителя одной из мощнейших социалистических стран, чтобы устроить над ним судилище непонятно по какому закону. Русское правительство услужливо согласится сдать бывшего верного друга и брата, и отчаявшийся старый человек будет скрываться на территории чилийского посольства… С приветственной речью на торжественном заседании в Москве выступил еще один брат (правда, не такой близкий, имевший даже собственное мнение) — Генеральный секретарь Румынской коммунистической партии Николае Чаушеску… Вскоре его расстреляют вместе с женой повстанцы, в свои последние часы он будет держаться очень мужественно и прямо станет смотреть в глаза смерти… Незавидная судьба ждет и сменяющих друг друга на московских трибунах Генерального секретаря ЦК Болгарской компартии Тодора Живкова, Генерального секретаря ЦК рабочей партии Эфиопии тов. Менгисту Хайли Мариама. И многих других. Тюрьма, изгнание, унижения, бесовство распоясавшегося и не знающего милосердия плебса. Все впереди. А пока мир праздновал семидесятилетие революции.