Сотрудники разбились на группы.

— После задержания в отдел не спешите. На природе с каждым перешуршите, так лучше будет, — сказал Долгушин.

— Понятно, — оперативники ловили указания на лету и им не надо подробно объяснять, что такое переговорить на природе.

Час понадобился, чтобы выяснить — никого из фигурантов дома нет. И в кабаках, в которых они любили просиживать, — тоже.

— Ну, хорошо, — нахмурился Долгушин, когда оперативна группа собралась в условленном месте у шоссе. — Тогда отрабатываем город по полной программе. Все кабаки и малины выставляем. По жесткому варианту.

— Запросто, — собровец кивнул на подогнанный броне транспортер областного СОБРа.

Через два часа как цунами прошлось по барам и ресторанам по квартирам и домам авторитетов, по местам концентрации преступного элемента. В отделение милиции провели местного преступного главаря Рудика с подрихтованным собровскими кулаками лицом. Его ждали Аверин и Долгушин.

— Вы чего, мужики? За что? — ошарашенно спрашивал Рудик, держась за живот и съежившись на лавке в узкой полутемной комнате. — За что взяли.

— Мы не взяли. Мы на беседу, — усмехнулся Долгушин, наклоняясь над авторитетом.

— А чего мы такого сделали?

— Опера замочили. Из РУОПа Московского. Теперь мы — враги по жизни, — Долгушин присел и взял пахана за шею. — И пока вас до последнего урода не выведу, не успокоюсь. И адвокаты не помогут.

— Это почему? — встрепенулся он.

— Поскольку мы решили вас мочить без адвокатов. При попытке к бегству.

— Наши не могли мента замочить. Мы с ментами не враги, — забормотал Рудик.

— Это твоя земля. Ты на нее поставленный. А отморозки здесь ментов мочат.

— Кто?

Аверин перечислил.

— Молодняк, на них никакой управы нет.

— Где они?

— Не знаю.

— Да?

— Но узнаю. Всех своих подниму. Это не по закону так ментов мочить.

— Подними.

Через полтора часа, уже ночью, Рудик позвонил.

— Бульбаш в Элеваторном поселке, у девки своей. Дом тридцать шестой по Чкалова.

— Понятно.

Через несколько минут собровцы оцепили дом. В окнах горел свет. Бойцы тенями скользнули вперед. Вылетели стекла. Послышался женский визг и глухие удары.

— Э, уймитесь, — сказал Аверин, когда с Долгушиным зашел внутрь. Собровцы уже добивали размазавшегося по доскам пола отморозка. Девчонку лет шестнадцати, прикрытую простыней, увели в другую комнату.

— Убьете урода, — отозвал их Аверин и поднял размазавшего кровавые сопли бритозатылочного крепыша. — Ты убил опера?

— Нет. Я ничего не знаю.

— Добивайте, — кивнул Долгушин. — Пленных не берем, урод.

— Это Слоняра. И Тюфяк. Я только в машину подсаживался! Чтобы мент не дергался. А потом они уехали. А мы с Натахой остались. Мы не думали, что они его убьют. Они только поговорить с ним хотели — что он против нас имеет.

— Кто водителя «Ниссана» грохнул? Ну?

— Тюфяк. Слон. Я ни при чем, — Бульбаша била мелкая дрожь.

— Пиши объяснение.

— Здесь?

— Не отходя от места.

— А?

— Непонятно, прыщ? Где твои кореша?

— Тюфяк в Москве. У него девка там. Людмила — манекенщица. У метро «Щелковская» живет.

— Адрес?

— Не знаю. Дом следующий от метро за баром «Саяны». Она манекенщица.

— Опиши ее. Боба описал.

— Ладно. А Слоняра?

— О нем не знаю.

Была уже середина ночи.

— Ну? — обернулся Аверин к Долгушину.

— Поедем туда, — произнес он.

— Как ее найдешь? Манекенщица?

— Все манекенщицы на проверку оказываются проститутками. В шесть утра они подъехали к отделу милиции, который обслуживал территории у метро «Щелковская».

— Чей участок? — осведомился Долгушин у дежурного.

— Лейтенанта Мартынова.

— Сюда его.

— Время-то?

— Вам непонятно? — внимательно посмотрел на майора Аверин.

Через полчаса невыспавшийся участковый прибыл на место.

— Ваш дом? — спросил Аверин.

— Да.

— Наталья. То ли манекенщица. То ли проститутка, — Долгушин описал внешность.

— Скорее второе, — сказал участковый. — Больше на проститутку тянет.

Он покопался в бумагах.

— Во, квартира восемнадцать.

— Туда, — велел Долгушин оперативникам. — Присмотритесь. Ждите указаний по рации.

Через пятнадцать минут старший группы сообщил по рации: «Квартиру нашли. Но там глухо». Аверин посмотрел на часы, кивнул:

— А, попробуем, — и набрал номер телефона, который дал участковый.

Ответил мужской грубый голос:

— Але.

— Мне Наташу.

— Нет ее.

— А где?

— Уехала. Еще вопросы?

— Нет.

— Тогда пока, мужик. И не буди меня больше. А то уши оборву.

— Не буду, — Аверин повесил трубку. — Там он. Поехали. Они вышли из машины, не доезжая до дома, во дворе встретились со старшим группы и поднялись на этаж.

— Вот дверь, — указал оперативник.

— Не выбьешь, — покачал собровец головой. — Придется через пятый этаж штурмовать. Сам вряд ли откроет. У него может быть оружие.

Аверин приблизился к двери. Прислушался. За дверью было тихо.

Неожиданно послышался лязг щеколды, дверь открылась, на пороге показался двухметровый «бык» с мусорным ведром. Глаза мутноватые, как у всех наркоманов.

Аверин рванулся навстречу и с ходу впечатал ему кулак в лоб.

Тюфяк хрюкнул и начал сползать по стенке вниз, Аверин помог ему, подсечкой сшиб с ног, зарыл мордой в ковер и с кряканьем опустил локоть на спину. Там что-то хрустнуло. Наручники щелкнули.

— Как живешь, Тюфяк? — прошептал он. Тот застонал, приходя в себя.

— Вы что, ох…ли?

Подошедший собровец двинул ему ботинком промеж ребер.

— Выбирай слова, сопля.

Пригласили понятых. Через несколько минут Долгушин воскликнул:

— Нашли, — он двумя пальцами вытащил «ПМ», посмотрел на номер, и глаза холодным бешенством налились. — Лехин пистолет… Откуда, браток? — нагнулся над Тюфяком.

— Не знаю. Наташкин, — даже сквозь боль нагло усмехнулся Тюфяк.

— Я верю, — кивнул Долгушин.

После обыска Тюфяка усадили в белую «Ауди», принадлежавшую Московскому СОБРу. Машина тронулась. По обе стороны задержанного сидели Аверин и Долгушин.

— Как милиционера убили? — спросил Долгушин.

— Никакого мента я не грохал. Понятно? Чего вы мне шьете, я не понимаю. Понятно? И вы за все ответите. Понятно, да, менты?

— Понятно, — кивнул Долгушин. — Что же, больше вопросов не имею.

В салоне царило гробовое молчание. Машина выехала за кольцевую дорогу.

— Домой везете? Обыскивать? — не выдержал Тюфяк, ерзая на сиденье.

— Нет, обыск уже сделан, — сказал Долгушин. — Зачем тебя обыскивать? Мы все, что хотели, нашли. Машина свернула на боковую дорогу.

— Коля, здесь направо, — сказал Долгушин собровцу, сидевшему за рулем.

"Ауди» съехала с обочины. Место было глухое. Снега навалило по колено. В одном месте ясно отпечатались волчьи следы.

— Пошли, — сказал Долгушин, распахивая дверь,

— Куда? — Тюфяк поежился от холода.

— Приехали, — Долгушин обернулся к собровцу за рулем. Прихвати лопату. В багажнике.

— Буде сделано.

— Э, не пойду.

— А кто же тебя спросит? — сказал Долгушин и ударом выбил Тюфяка из салона. Тот упал на колени, прикрыв голову рукой.

— Бить не буду, — успокоил его Долгушин и поднял за шиворот на ноги.

Вся компания прошла в лес. Долгушин отщелкнул наручники. Вручил Тюфяку лопату. Отошел на три шага в сторону, ткнул пистолетом «ТТ», вытащив его из наплечной сумки:

— Копай.

— Что копай? — недоумевающе спросил Тюфяк.

— Могилу.

— Э, вы что?

— Лучше сам копай. Еще полчасика поживешь. И сдохнешь без мучений.

— Вы охерели?.. — он отбросил лопату. — Так не бывает… Менты так не поступают.

— Теперь поступают, Тюфяк. Это война. Не мы ее начали. А где это на войне ты видел адвокатов?

Глаза Тюфяка встретились с глазами Долгушина. Он увидел в них нечто такое, от чего его ноги подкосились. Он уселся на снег.

— Все побоку, — продолжил Долгушин. — Не будет тебе правосудия. А будет суд Линча. Этот «ТТ» я кину в твою могилу. Он неучтенный. И рапорт начальству — Тюфяк сбежал по дороге. Все, нет человека.

Тюфяк замер. Потом, не замечая холода, закачался в снегу из стороны в сторону, обхватив плечи руками. Долгушин ударил его легонько носком ботинка в спину.

— Я все расскажу! — воскликнул Тюфяк. — Это не я. Слоняра предложил.

— Ну…

— Мы мента не сильно пытали. Так, подпалили немножко.

— Зачем?

— Он на нас информацию скопил. Мы думали, у нас его стукач работает. Мы хотели, чтобы он нам стукача назвал… Мы не хотели убивать… Почему он заупрямился? Почему? Сказал бы — и жив остался. А так… Тоже мне, партизан.

Долгушин прищурил глаза, скривился, будто от боли, передернул плечами и поднял пистолет. Палец пополз на спусковом крючке.

— Э, охерели? Вы охерели?!

Аверин положил руку на плечо Долгушина.

— Не надо.

Долгушин опустил пистолет.

— В машине напишешь собственноручно, как все было. Подробненько. Пока не напишешь — не уедем.

— Напишу.

— Живи…

Тюфяк строчил признательные показания, руки его ходили ходуном, на бумагу капали сопли и слезы. Он испортил уже два листа.

— Ты готов был его убить, — сказал Аверин. — По-настоящему.

— И убил бы, — кивнул Долгушин. — Леха — у него трое детей. Отличные дети. Мальчонка и две дочки. Старшей — одиннадцать лет… Он же был простой русский мужик. Честный до безумия. За ним — как за каменной стеной. Таких мало. И таких розыскников — раз-два и обчелся. Собирался на пенсию уходить — двадцать лет в прошлом году уже вышло. Знаешь, я его уломал остаться. Сказал ему: «Леха, так надо. Ты мне нужен. Ты нужен всем». А для него это было святое — долг. И вот…

Слоняру нашли через два дня. Через некоторое время убийцы очухались и начали писать заявления о том, как из них выбивали показания. Дело грозило затянуться. Но на свою беду они показали место, куда закопали труп старшего оперуполномоченного по особо важным делам РУОПа Москвы Алексея Денисенко.

Аверин продолжал просматривать документы, поступающие на лиц, фигурировавших в черном списке Лехи Ледокола. Басмач, Паленый, Калач, Коля Американец. Что их роднило? Во-первых, более мерзких и отъявленных подонков трудно себе представить. На всех, с кем они общались, они нагоняли страх. Они перешагнули через все человеческие и божеские законы. Возраст их разнился лет на пять-семь, но все они были чуть старше Ледокола.

На досуге Аверин занимался этой головоломкой. Он вычислил, что двое из них — Калач и Американец — пересекались в одно время в Краснодарском крае. Он начал тянуть краснодарскую нить. И однажды выяснил — Леха Ледокол тоже был там. Все они принадлежали к воровскому миру. Леха, тогда еще восемнадцатилетний пацан, только начинал делать карьеру в воровском мире. А кто тогда ходил в тех местах главным паханом?

Перед Авериным лежала шифротелеграмма. Список авторитетов преступного мира. Среди них вор в законе Щербатый — легендарный воровской авторитет. Пятнадцать лет назад он сгинул где-то в Ростовской области.

Аверин направил запросы по всем делам Щербатого. И ждал ответов.

Сам Леха Ледокол куда-то исчез. Он не напоминал о себе достаточно долго. Но возник снова и сдал ленинградскую бригаду, совершавшую разбои и убийства зажиточных коммерсантов. Питер слыл краем авторитетов, ни одного серьезного вора в законе, который выполнял бы свои функции, там не было. Жили бандиты не по воровским законам, а по «Понятиям» — своеобразному своду правил взаимоотношений между шайками. Банд, не знающих чура, развелось много.

— Меня чем порадуешь? — спросил Ледокол Аверина.

— Объявился один из твоих клиентов.

— Кто?

— Американец.

— Где? — возбужденно спросил Ледокол.

— А стоит говорить?

— Джентльменский договор.

— Леха, что у тебя было со Щербатым?

Впервые Ледокол потерял самообладание, побледнел. Потом собрался, встряхнул головой, засмеялся:

— Со Щербатым? Слышал о таком. Ничего. У меня с ним не было ничего… А, — он задумался, будто решаясь на что-то, потом махнул рукой. — Неважно.

— Что неважно.

— Ничего неважно… Где Американец?

— Его позвали разводным в Новосибирск. Спор большой. Две бригады делят банковские кредиты, которые направили на погашение задолженности ВПК.

— Когда развод?

— Через три дня. Место и время точно не знаю. Прошел шелест.

— Достаточно. Остальное узнаю сам… Ваши намерены эту стрелку прибрать?

— Не знаю. Видимо, смысла нет. Они без оружия. Мирный разбор.

— Все верно. Нечего трогать мирно собирающихся людей. Значит, Американец будет там. Большая хоть сумма, если он из-за бугра прикатил?

— Достаточная.

Воры в законе, являющиеся арбитрами в спорах между бандами и даже коммерческими структурами, получают до половины от суммы спора. И это не кажется чрезмерным. Таковы правила. Зато выплата долгов гарантируется авторитетом всего воровского сообщества. И мало кто отважится не выполнять их решения. Кому охота ставить себя вне закона? Единственно, что плохо для воров в законе в этой работе, — появляется масса недовольных, особенно когда, как и в гражданской жизни, решение принимается не по справедливости, а из мзды и взаимных услуг, которые оказывают более хитрые спорщики вору в законе. В таких случаях обиженные нередко призывают ЕГО — киллера с оптикой, или с тротилом, или просто со шнурком-удавкой.

— Американец — шакал, — будто прочитав мысли Аверина, произнес Леха Ледокол. — Не удивлюсь, если кому-то не понравится его справедливый суд.

— И?

— Не знаю. Посмотрим…

Американца расстреляли, когда он ехал в аэропорт. Убийцы врезали очередью по скатам. Разнесли вору в законе голову двумя выстрелами, прихлопнули двоих сопровождавших от принимающей стороны. Черный список убавился на одного человека.

Егорыч уже очухался после наезда и мероприятий по задержанию. Вымогатели сели железно — доказательств на них собралось выше крыши, но почему-то судья решила выпустить двоих из них под залог. Через день они заявились к Егорычу мириться. Начали названивать в квартиру. Егорыч позвонил Аверину. Тот прихватил пистолет, поднялся на два этажа, поставил их на колени, настучав по хребту рукояткой.

— Такова твоя поза по жизни, ублюдок, — сказал он Шкафу, тыкая ему пистолетом в лоб.

— Мы же хотели по душам. Мириться. Ущерб бы возместили. Еще бы денег нашли, — загнусил Шкаф.

— Твоя душа по жизни должна быть в пятках. Еще раз заявишься, я тебя или самолично отправлю за кольцевую могилу рыть. Или Рудика подключу, чтобы он из вас дурь выбил. Надо вас, отморозков, лечить.

Рудик был тем самым авторитетом, которому устроили шмон по последнему делу и который сдал отморозков, убивших Денисенко. При упоминании о нем лица вымогателей стали кислыми.

Пинками Аверин спустил их с лестницы. С Егорычем сели пить пиво.

— Ну, а выйдут они через год. Забуреют в зонах. Придут рассчитываться, — сказал Егорыч. — Им тогда уже будет плевать на твоего Рудика, и на тебя.

— Нет, с годами поумнеют, — сказал Аверин. — Поймут, что нельзя наступать на одни грабли. Пока случаев, чтобы выжидали, точили нож пять лет, а потом выходили и резали свидетелей, я не припомню.

— А, — махнул рукой Егорыч. — Вот такая жизнь. Они владеют нашим страхом. Мы, простые граждане, их боимся, Слава. У нас нет ни стволов, ничего. У нас, обычных людей, только милиция и суд, которые отпускают их после задержания. Это правильно?

— Не правильно.

Аверин мог много сказать по этому поводу. В США, например, сразу после такого визита к потерпевшему вся компания тут же очутилась бы снова на нарах. Сидели бы они там, если бы приблизились к нему даже на расстояние меньше пятидесяти метров. А в Китае бандиты с грустью размышляли бы в кутузке — что им будет, двадцать лет тюрьмы, если повезет, или расстрел. В России можно все. Россия — бандитский заповедник. Страна непуганых киллеров…

Аверин на полтора месяца с группой сотрудников МВД засел в Новгородской области — проверяли работу УВД. Жизнь в области протекала в лучших традициях сюрреализма. В некоторых районах на бескрайней Новгородчине осталось по семь-восемь тысяч жителей. Целые города были под угрозой вымирания. Многие городки целиком работали на предприятия ВПК, но поддерживать оборонную мощь у государства не хватало ни средств, ни желания. В совхозах люди зарплату не получали, испытывая нужду в деньгах, зацепляли трактором телефонный кабель и продавали прибалтам-контрабандистам — двести долларов километр. Так что связь с районами постепенно пропадала. На заводе, где выпускали электронику, разворачивался цех по производству жвачки. Расползалась проказой нищета. Страна замирала, останавливалась, она тяжело болела. Зато с бандами царил полный порядок. В киллерах, разборках недостатка не наблюдалось. Пусть до Москвы трехсоттысячному Новгороду было далеко, но соответственно масштабам страсти там кипели нешуточные.

— Это же надо умудриться так поставить, — сказал вечером в гостинице за рюмкой полковник Шаповаленко из оргинспекторского управления, руководивший комиссией. — Смотри, государство наше родненькое сегодня ни негров, ни Кубу не кормит, недоразвитым странам не помогает, союзников на три буквы послало. На оборону денег почти не тратим. Где новая техника в армии? Кукиш вам, а не техника. Где здравоохранение, культура? Фиг вам, а не здравоохранение и культура. Где пенсии? Накрылись пенсии. Север не осваивают, на БАМ, Афганистан деньги не расходуют. Квартиры гражданам не строят. Всю собственность, которая еще остается, распродают — а это не миллиарды, а триллионы «зелени». И ни шиша нет — в долгах, как в шелках. Зато только и слышно, что при красных очереди за колбасой стояли и шмотья, видиков и прочих радостей не было.

— Так ведь не было, — вставил слово Аверин.

— Не было, точно… Но если бы все те расходы, которые сегодня порезали, да на благо народное пустить лет десять назад — мы бы при коммунизме за год жили и каждой семье по вилле бы построили. Икру бы ложками жрали, а япошки и американцы нам бы зад лизали. Представляешь, поганый америкашка лижет наш русский зад, поскольку ты ему платишь за это его погаными долларами. Двести миллиардов на западные счета ухнули, демократы сраные, мать их растак, — полковник ругался долго и со знанием дела, потом опрокинул стакан водки. — В два раза производство упало… Экономисты хреновы. Нам бы Кремлем заняться, а не этими несчастными киллерами, грабителями и разбойниками.

— Кто ж мешает? — хмыкнул Аверин, думая, что полковник сильно напоминает ему Егорыча.

— Кто?.. А ты не знаешь?.. Они чего, ворюги, за власть держатся? Знают, сколько на них компры. Знают, какие судебные процессы пойдут, стоит им на миг руль выпустить. Из них же каждый на несколько пожизненных наработал, мать их растак-перерастак. А я, старый полковник, должен этим голубым младшим научным сотрудникам служить, едрить их.

— Кто просит служить?

— Потому что все мы трусы, так нас растак. Все боимся за борт выпасть, чтоб нам всем пусто было. Потому что мы менты, и наше дело служить. То партхамам, то демшизам. Мы — служебное прилагательное, ясно? Оцени каламбур… Что, не оценил? Ну и тудыть твою через коромысло… Ладно, еще по маленькой.

Он донимал Аверина до полтретьего ночи. На следующее утро полковник был хмурый — сработала гэбэшная закалка. Выходец из пятого управления КГБ, он задумчиво смотрел на Аверина, вспоминая, что же наболтал вчера. Впрочем, даже если бы Аверин и решил заложить полковника, вряд ли это кого-то заинтересовало бы. Никого не волновали умонастроения сограждан, их политические взгляды. Времена пятого идеологического управления КГБ канули в вечность безвозвратно. Кто какие анекдоты про кого рассказывает, никого теперь не занимало. На совещании у начальника УВД полковник очень убедительно обрисовал задачи, которые ставит правительство в этот нелегкий момент, и призвал стойко переносить временные трудности, заверил, что Москва делает все, чтобы нормализовать ситуацию, спасибо правительству и лично всенародно избранному.

Вернулся в Москву Аверин лишь в конце марта. Там произошла масса событий.

К телу, всплывшему из пучин Москвы-реки, были привязаны две двадцатичетырехкилограммовые гири. Но распухший труп поднял и их. В трупе опознали Бороду — авторитета, пропавшего в ноябре. В глотку был засунут галстук, которым его удушили. Естественно, преступление попало в разряд нераскрытых. Наконец пришла пора тряхнуть братву, которая встречала Бороду в Шереметьеве, когда тот прилетел из Штатов. Но братва стояла на своем — доставили драгоценное тело живое и здоровое до места. Куда потом делся — никому неизвестно.

Первого марта было совершено покушение — которое уже по счету — на Росписного. Он вылечился как защитник демократии в Америке от ранения, полученного в октябре, вернулся снова наводить порядок в Москве, получив от находившегося в бегах Япончика подробные инструкции. Вор в законе и его телохранитель вышли к стоящей у подъезда «девятки» (Роспис-ной принципиально не признавал роскоши, и в то время как тот же Глобус рассекал улицы на «Линкольне», пользовался скромной, видавшей виды «девяткой»). Телохранитель распахнул дверцу машины, и прогремел взрыв. Почти кило тротила было заложено в моторный отсек — взрывное устройство активизировалось радиозврывателем. Телохранитель погиб сразу же. Роспись по привычке выжил. На его теле прибавились шрамы, заработанные в мафиозных войнах и многочисленных славянокавказских конфликтах.

По прибытии из Новгорода Аверин выезжал с муровской бригадой на место происшествия. Пожилой армянин приехал в Москву пережить зиму. Ему позвонила женщина из соседнего номера и сказала, что зашли чеченцы, плохо себя ведут. Понадеявшись на горское уважение к старикам, армянин перешагнул дверь номера… Восемнадцать ножевых ранений, а под конец ему отрезали голову. Чеченские бандиты утрачивали все человеческое, все хорошее, что свойственно этому народу, исчезало в этой толпе безумных и кровожадных отверженных, которых не терпели даже свои земляки и которые подались на промысел в чеченское «Эльдорадо», где деньги и золото валялись под ногами, — в Москву.

Многие представители чеченского народа гуляли в Москве, как захватчики, которым дали город на откуп, — насиловали кого им хочется, убивали людей по своей прихоти. Кроме того, время от времени они ставили вопрос о пересмотре, казалось, окончательно установившихся сфер влияния, так что снова открылись боевые действия.

Чечены набирали все большую силу. Фактически многие их преступные организации являлись придатком режима, сложившегося в самой Чечне. За многими террористическими акциями и убийствами, совершавшимися чеченцами и нанятыми ими людьми, стояли спецслужбы Чечни. К тому же из Чечни в короткое время могли прибыть отлично вооруженные боевые группы, после совершения акций они уезжали в горы. Чечня стала любимой страной для беглых убийц. Разборки с чеченцами затруднялись тем, что они, как в крепости, прятались в своей Ичкерии, куда славянские киллеры доступа не имели, сами же «нохчи» ощущали себя в российских городах как дома.

В Москве преступное сообщество, больше известное как чеченская община, насчитывало три тысячи человек. В короткое время под ружье могло встать триста вооруженных горцев, для которых пролить кровь неверного доставляло одно удовольствие.

Чеченское преступное сообщество одно из первых с началом перестройки приобрело характер организованной структуры с жестким централизованным управлением. К 1987 году уже можно было говорить о наличии единой чеченской мафии.

В 1988 году чеченская община под руководством преступных лидеров Руслана, Лечо-лысого и Хоза провела ряд разборок со славянскими группировками, потеснила люберецких, солнцевских, балашихинских. Но главенствующее положение удержать им не удалось. На чеченскую мафию обрушилось общественное мнение. Да и руководство Чечни пошло на открытую конфронтацию с Россией и заявляло, что готово воевать до последнего чеченца ради независимости. В 1991 году все перечисленные чеченские мафиозные лидеры были арестованы, произошел распад единого организованного преступного сообщества на отдельные банды. Потом такие уважаемые лидеры, как Старик, Ваха, предприняли попытки объединить их, но успеха не имели из-за внутренних противоречий, тейповых разногласий. Кроме того, Старик, пытаясь ужиться с русскими ворами, начал платить деньги в общак, в результате чего растерял во многом свой авторитет. Арест Вахи и основной части его группы лишили Старика и силовой поддержки. В то же время из тюрьмы вышел Руслан и стал предъявлять претензии на власть. Теряющий авторитет Старик обратился за помощью к грузинским ворам в законе. Этот шаг стал ошибочным, чеченцы не признавали законников, так что Старик проиграл и вынужден был эмигрировать в Грозный.

Но несмотря на разногласия и взаимную ненависть, при серьезных разборках чеченская община продолжала действовать как единое целое. В последнее время чеченцы все больше переключались с вульгарного вымогательства и краж автомашин на экономические аферы. Наличие свободной пиратской территории, на которой, с одной стороны, правили преступные структуры и которая, с другой стороны, считалась территорией России, создавало возможности для проведения гигантских махинаций. Например, как-то так получилось, что Чечня экспортировала нефти в три раза больше, чем производила. А афера с авизовками, когда по фальшивым платежным документам в Чечню переводились, а потом снимались, гигантские средства, вошла в классику мировых афер. В ней были задействованы высшие лица российских банковских структур. Повальным стало получение гигантских кредитов в банках под липовые договора. Под полный контроль чеченской группировки попало более десятка крупных банков — Мосстройэкобанк, банк «Российское кредитование», «Созидатель», Токмабанк и многие другие. Концентрировались бандиты в гостиницах «Россия», «Золотое кольцо», общежитии Академии народного хозяйства.

В конце марта как гром прогремел среди ясного неба. 21-го числа застрелили единственного чеченского вора в законе Султана. Он много делал для того, чтобы нейтрализовывать конфликты между чеченцами и славянами, искать компромиссы, не доводить до вооруженной конфронтации. Он считал, что чем меньше конфликтов, чем лучше отношения с конкурентами, тем больше доходы, тем меньше возможностей у правоохранительных органов бороться с преступным миром. Султан был признанным миротворцем, на его счету оказалось множество пресеченных в самом зародыше мафиозных войн. Многие земляки его не принимали, поскольку чеченцы традиционно не признавали воровских традиций и не терпели никакого диктата над собой. Среди друзей Султана были солнцевский лидер Сильвестр, вор в законе Авил, лидеры пушкинской группировки братья Соколята. Шутка судьбы, но одного из братьев Соколят убили в тот же день — 21 марта, он получил восемь пуль из пистолета, его смерть связывали с конфликтом с Акопом Дадашевым.

Султан, его телохранитель Саша Дерябин и помощник Ислам утром 21 марта подъехали в офис фирмы «Интеррос» в Балашихе. Саша и Султан вошли в офис, вскоре там загремели автоматные выстрелы. Боевики ударили и по джипу, но Ислам сумел стронуть машину, и через два квартала его остановила милиция. На месте разборки сотрудники балашихинского УВД обнаружили «девятку», в ее салоне находились три молодых человека, в их числе и главный администратор «Интерроса». Они были вооружены пистолетом «ТТ». В багажнике лежал тяжело раненный Саша Дерябин — он умер через четыре часа. А через три часа в лесу у деревни Новая нашли труп самого Султана.

Задержанные валяли дурака и ни в чем не собирались признаваться. Дело опять грозило перерасти в обычный фарс.

Через три дня после смерти Султана состоялось покушение на его друга — люберецкого авторитета вора в законе Авила. Он вышел из своей квартиры на прогулку с собакой. Тут его и настиг киллер. Прозвучало несколько выстрелов из «Макарова».

На третий день по приезде Аверин встретился с Ледоколом в излюбленном кафе.

— Пей красное вино, самбист. Совсем ты бледный стал. Измотался, — Ледокол насмешливо осмотрел Аверина, поправляя салфетку. — Заботы тебя сгубят.

— Вы же не даете отдыхать. Никакого продыха — все убиваете друг друга.

— Да, не без этого.

— Вон сколько нахлопали в последнее время.

— Кто тебя интересует?

— Султан.

— У него был конфликт с балашихинским законником Захаром. Приближенный Захара Яша пытался вымогать деньги у человека, находившегося под покровительством Султана. Султана это разъярило, он заявился в офис «Интерроса», качая качать права. Присутствовавший там Захар встал на защиту своего помощника. Дело грозило серьезными конфликтами. Утром Султан явился для дальнейшего разбора. И получил пулю.

— А Авил? По этому же делу?

— Нет, Авил по другому погорел. Тут корни поглубже — в восемьдесят девятом году. Султан и Авил гуляли в ресторане «Старый замок» в Конькове. За соседним столиком гудели грузины.

— Кто именно?

— Сванская группировка. Один сван попытался пригласить женщину из-за стола Султана. Получил отказ. Повел себя нагло. Слово за слово — драка. На следующее утро Авил послал своих ребят на разбор. Потрепали сванов хорошо — одного убили. Нескольких человек арестовали. Авил сперва ушел в сторону. Его арестовали по этому делу в 1992 году, но опять выпустили.

— Кровники достали?

— Точно. Кровная месть.

— И где концы искать?

— Если тебе охота к сванам в горы съездить — можешь попытаться. Сам понимаешь — власть сейчас в Грузии соловецкая. Грузией правят законник Джаба Иоселиани и бывший министр внутренних дел Шеварднадзе. Единство и борьба противоположностей.

— Да уж.

— Министр его схрумкает. Мне Джабу жалко. Он не в той весовой категории, чтобы тягаться со старым тертым волком.