Вот и еще один пример. В нем видна вся Юдит. Подкинуть ей ребенка! Видите ли, пока она не уйдет в отпуск, Жофика должна каждый день после обеда являться сюда, чтобы не болтаться одной в квартире. У Като, мол, здоровая семья, и девочке это пойдет на пользу. Она будет гулять во дворе и дышать свежим воздухом. А есть ли время у Като, чтоб следить за ребенком? Об этом Юдит, конечно, не подумала. Еще хорошо, что Жофи не из капризных, возиться с ней много не приходится. Сядет себе в уголок, где сложены игрушки Марианны, да копается там до пяти часов, пока не придет время идти домой.

Удивительно, как эта тупица вытянула на "посредственно"? Только и знает что смотрит бессмысленно в одну точку. Уж не думала ли Юдит, что она, Като, будет нянчиться с ее ребенком? А кто за нее белье постирает? Пусть деточка сама себя развлекает. Ей, Като, с Жофи нянчиться некогда.

Като опять взвесила два с половиной килограмма белья и сложила его в стиральную машину. В сентябре она переведет Марианну в другую школу – если удастся, в другом районе. Но для того, чтобы получить разрешение записать ребенка в школу в другом районе, надо объяснить причину, вызвавшую необходимость перевода. Надо идти к чужим людям, рассказывать о своем несчастье. На это у Като не было сил. Не из-за Калмана, нет! Он давно потерял уважение окружающих, с ним считаться не приходится. Она сама просто не в состоянии говорить о всем, что пришлось пережить за этот год. Да и кому говорить? Марте Сабо, той, что теперь классным руководителем у Марианны? Когда-то, еще перед выпускными экзаменами, Като ей первой поведала о своем обручении. Уже тогда на физиономии этой несчастной было написано, что на ней никто не женится. И вот теперь именно Марте Сабо сказать, что и ее личная жизнь пошла насмарку. Нет, невозможно! Она никак не могла найти выход.

Еще ладно, что Марианна ничего не замечает. Над головой ее, можно сказать, загорелся родительский кров, а девочка не видит пожара. Как и прежде, она после обеда достает книжки и садится заниматься, потом все убирает за собой и бежит на урок балета. Где ей видеть, что бедная мать плачет в ванной комнате и потом тщательно запудривает покрасневший нос и опухшие веки. Марианна такая сосредоточенная – само прилежание! Девочка ненаглядная! Даже в поезде она утешала мать, стоящую на перроне: "Не плачь, мамочка, я еще не видела моря, и мне не мешает поупражняться в немецком". Какая умница, не пролила при расставании ни слезинки, чтоб только мать не расстроить. А ведь знала, что проведет вдали от дома несколько недель. С Марианной легко обо всем договориться. Стоило единственный раз сказать – больше не водись с Дорой, как она тут же согласилась, хоть Марианна, Дора и Жофи считались прежде неразлучной тройкой. Только вечером, во время купанья, поинтересовалась, почему с Дорой теперь нельзя дружить, и, когда услыхала, что это знакомство не на пользу, покорно растянулась в ванне и стала выжимать воду из губки. С тех пор Дора у них не появлялась. Юдит тоже потребовала от Жофи, чтоб та перестала разговаривать с сестрой госпожи Вадас, и несчастная крошка молча покорилась. Трусливее ребенка поискать надо.

Жофика тоже думала о Доре.

Раньше они втроем сидели за этим столиком: Марианна, бывало, покручивает свои локоны, Дора мастерит что-нибудь, а она, Жофи, молчит и слушает разговор подруг. Здесь же как-то Марианна рассказала, почему однажды Ица Рожа попросилась из класса – ей стало плохо. Жофика, выслушав ее таинственный шепот, громко рассмеялась, потому что Марианна говорила страшную чушь. На самом деле с той дурнотой все совершенно ясно и просто. Папа объяснил ей. Папа никогда не выдумывал. Марианна тогда очень обиделась, что Жофи ей не поверила. А Дора кивнула головой и на обратном пути купила вафли для себя и Жофики. У Доры иногда бывало много денег, но она никогда им не радовалась. Тогда еще Дора указала продавцу, что он взвесил не сто граммов, а меньше; Жофи тоже заметила, но никогда в жизни не сказала бы об этом. Вот какая Дора смелая! Теперь Марианна за границей, с Дорой разговаривать запрещено, и Жофи сидит на прежнем месте одна.

Палец сильно разболелся. Как только она вернется домой, тотчас скажет маме, что разбила колбу. Мама, пожалуй, не накажет ее, но расстроится. Не стоит ждать, таиться. Лучше сразу во всем сознаться, чем ждать, пока все само не выяснится. Конечно, трудно, очень трудно будет объяснить маме, для чего она взяла термос, которым они пользовались лишь во время поездок за город. И как теперь мыть посуду с порезанным пальцем? Господи, сколько глупостей наделала она за эти дни. Папа все равно не успел передать ей то, что хотел. Скоро начнется учебный год, дядя Пишта узнает ее и станет браниться, зачем, мол, обманывала его, зачем ходила к нему, когда она вовсе не дочь Юхошей, а папина дочь. Про то, что она ухаживала за ним, он, конечно, забудет. А ведь мясо было вкусное, и крыжовник спелый, недаром она просила продавца выбрать получше для больного – прежде, пожалуй, она никогда бы на это не решилась.

Дора часто смеялась над тем, что Жофи со всем всегда согласна. Дора не такая. Однажды накануне какого-то семейного торжества она перерыла всю корзину цветочницы и до тех пор не успокоилась, пока не отыскала букет с большим количеством бутонов. А в магазине она так упорно смотрела на весы, что продавцы торопились подбросить какой-нибудь довесочек, лишь бы она перестала смотреть. "Я должна так, – говорила Дора, выходя из магазина и поправляя на плече сумку, – ты ведь знаешь, что я должна".

Теперь жизнь у Жофики почти такая же, как и у Доры. Ведь они тоже остались одни с мамой. Только мама – вдова, а сестра Доры – разведенная. Как хорошо, что мама не такая, как тетя Вадас, Вики, сестра Доры! А если бы мама все же стала похожей на тетю Вадас? Если бы за ней начал кто-нибудь ухаживать, как ухаживает за Вики отец Марианны, дядя Калман? Скорее всего Жофика просто убежала бы из дому.

Напрасно тетя Като перекрасила волосы, напрасно подглядывает за дядей Калманом из-за витрины кафе "Канкалин" – она ничего не сможет изменить: дядя Калман все равно каждый день будет ходить к Дориной сестре. Вики совсем не похожа на взрослую тетю, она совсем как девочка. На дополнительные уроки Жофи, конечно, ходить не будет, это решено, напрасно только выучила она правило уподобления. Мама скоро пойдет в отпуск, через несколько дней вернется и Марианна.

Папе и маме, конечно, никто не говорил, что дядя Калман сделал предложение Вики и собирается совсем покинуть тетю Като и Марианну. А ведь папа был родным братом тети Като. Теперь Жофике и Марианне запрещено встречаться с Дорой, и Дора больше ничего не сможет им рассказать.

Какой хороший альбом у Марианны! Вот у Жофики нет никакого альбома, свои карточки она хранит в деревянной коробочке.

"Пусть себе листает альбом, – подумала тетя Като, проходя через комнату, чтобы приподнять жалюзи. – Сидит, бедняжка, тихонечко, не бегает, не задирает половиков. Как она глупа, безнадежно глупа! К тому же нетактичная. Надо же ей разглядывать именно этот проклятый снимок, сделанный на Добогокё!" У Като руки дрожат всякий раз, когда она видит эту фотографию. А как много обещало то сентябрьское душистое утро! Она сама уговорила Калмана пойти на прогулку вместе с детьми, отвлечься от дел. В школе, конечно, обратят внимание на эту инициативу: Като уже много лет входила в родительский актив класса, но ни разу еще ничем не помогла школе. Тогда у нее мелькнула мысль подняться на гору с Калманом, ему полезно будет подышать горным воздухом. Он позагорает где-нибудь в сторонке, а она займется с детьми. Приедет еще несколько матерей, а если нет, тоже не беда. Да она сама настояла на той вылазке. Калман вовсе не хотел идти, да и Марианна говорила, что у тети Марты уже есть помощница – сестра Доры Гергей, Виктория Вадас.

"Ничего себе помощница", – подумала тогда Като. Она знала ее по родительским собраниям. Это была миниатюрная блондинка с огромными глазами и капризным ртом. Отчего Виктории Вадас не сопровождать детей, если ее бесплатно провезут в автобусе? Наверное, для ее скромного бюджета это тоже имеет значение. Муж Вадас несколько лет тому назад удрал за границу и бросил ее с маленькой Дорой. Марианна рассказывала, что дирекция школы месяцами не могла получить с них платы за обучение. А то вдруг сразу внесут большую сумму.

Разве бывает в жизни справедливость? Она вечно только и думает о том, чтобы Калману было хорошо, вечно ломает голову, чем его порадовать. Всю жизнь ему посвятила, а как он отблагодарил ее?

Это глупое существо уставилось на карточку, будто ей доставляет удовольствие разглядывать Вики Вадас, ее короткие брючки и косички, с бесстыдством заплетенные, как у девчонки. Ну, да что с этой Жофи возьмешь? Дурочкой была, дурочкой и останется. Марианна – совсем другое дело, Марианна чиста душой. Зато Дора – та все знала, даже по глазам ее было видно, что все знала. Бывало зайдет и начнет оглядывать комнаты, будто составляя планы, как переоборудовать квартиру Вадас. Она такая же ехидная, как и ее сестрица. Сколько можно рассматривать фотографию! Хоть бы на грош тактичности? Вся в мать! Господи, скорее бы вернулась Марианна!

За горой, петляя, вился Дунай. Ветер порывами дул у бельведера, раскачивая верхушки деревьев. Лесной гомон то и дело перекрывался резким криком какой-то птицы. Сверху казалось, что горные вершины громоздятся друг на друга. Тетя Като, жирно намазанная кремом по самые уши, с увлечением рассказывала что-то тете Марте. Она ничего не замечала вокруг, а зря. Будь она хоть чуточку повнимательней, заметила бы, так же как и Жофика, что все пошло с лука. Вики раскрыла сумку и начала есть лук с хлебом и маслом. Дядя Калман пожелал ей приятного аппетита. Тогда Вики дала и ему кусочек хлеба с маслом и луком. Дядя Калман мигом проглотил и попросил еще. Жофика с Марианной только переглянулись: дяде Калману дома не разрешалось есть даже зеленый лук, не только что репчатый, иначе тетя Като не станет спать с ним рядом. Если он и ел лук, то только на кухне, тайком. А тут он уничтожал кружок за кружочком, и Вики под конец уже закладывала ему лук прямо в рот. Вдруг Жофика увидела, что Дора бежит куда-то без оглядки. Она бросилась вдогонку, но Дора исчезла. Жофика увидела ее снова уже внизу. Дора ничком лежала в траве. В кулаке она сжимала ромашку и сдобный рогалик. Жофи склонилась над ней и почувствовала, что шея у Доры влажная. От Дориного передника пахло краской и крахмалом. Ясно было, что Дора плачет. Жофика испугалась: сколько уже лет они вместе учатся и дружат, а она никогда не видела, чтобы Дора плакала. Только спрашивать ни о чем не надо, Дора, если захочет, скажет сама. Поэтому Жофи стала дожидаться, когда подруга подымется с земли. Ей не пришлось долго ждать. Дора вскочила на ноги и молча уставилась на Жофи. Глаза ее казались огромными, будто у нее совсем не было лица, одни только глаза. Дора смахнула прилипшие ко лбу песчинки. В тот день она больше не ходила на руках – хотя это было ее любимое развлечение, она вообще была одной из лучших гимнасток школы – и не спела ни одной песни. Она уныло сидела и молча копала в земле ямки. Марианна вернулась с туристской базы со свежей водой в фляжке, но напоить Жофику и Дору не захотела. Ее пришлось долго упрашивать. Потом Дора подошла к Марианне, обняла ее и поцеловала. Марианна начала смеяться: что это, мол, за телячьи нежности, а во время обеда и сама приуныла. Тетя Като продолжала, размахивая руками, доказывать тете Марте, что нужно сделать занавесочки на окна класса и хорошо бы силами школы устроить платный концерт, на котором выступила бы и ее Maрианна. Вики и дядя Калман ушли пить черный кофе. Книга, которую дядя Калман захватил с собой на прогулку, валялась на лужайке, и ее проворно листал свежий ветерок.

Вечером папа вышел их встречать к самой площади Вёрёшмарти, и Жофи бросилась к нему на шею прямо с автобусной подножки. Папа сказал, что она пропахла солнцем, и похвалил ее цветы, хотя они сильно помялись в дороге. Дора стояла за ее спиной и смотрела на папу так же серьезно и таинственно, как смотрела в горах на нее, на Жофи. Она глядела им с папой вслед, когда они, держась за руки, шли к пятьдесят шестому трамваю, чтобы ехать домой, к маме ужинать.

"Эта девчонка даже сидеть не может прилично", – думала Като. Ведь она не раз предлагала Юдит записать Жофи в балетную школу: ей не помешало бы стать хоть немного грациозней. Но Юдит не переспоришь. Видите ли, она считает, что с ее дочки хватит одной гимнастики, все равно, дескать, из Жофи не получится балерина. Из Марианны, пожалуй, тоже. Впрочем, кто знает; движения ее удивительно плавны, в них столько очарования и пластики! Просто одно удовольствие вспоминать, как она танцевала тогда на концерте! Настоящая сказочная фея, олицетворение весны. Правда, ее костюм влетел в копеечку, но зато что это был за наряд! Заказали целую корзинку живых цветов, чтобы девочка могла сыпать настоящими лепестками. А та, другая, выглядела на сцене как истинный чертенок: худущая, глазастая, точная копия своей сестры. Что-то без конца лепетала. На голове – платок. Изображала крестьянку. "Доброго денечка, золотых денечков до самого виноградного сбора!" Уж чего-чего, а болтать языком она мастер. Еще бы, ни отца, ни матери. Приходится быть изворотливой. Такие девочки быстро созревают. Вся в сестрицу. А вот эта самая Жофи ни на что больше не пригодилась, как торговать билетами, да и то проторговалась: пришлось вносить в кассу шесть форинтов. Жофи, видите ли, побоялась попросить денег за билет у родителей Келемен и Лембергер.

О, если бы Габор был жив, если бы можно было еще раз отвести душу с братом! Когда она рассказала Юдит обо всем, что случилось, та надавала столько умных советов, что голова пошла кругом. В конце концов она пришла к выводу, что Като сама во многом виновата. Еще хорошо, что "во многом", а не "во всем". Юдит начала с лука. Почему, собственно, Като не позволяла Калману есть лук и почему ее раздражает музыка, когда Калман включает радио на полную мощность? "В крупных вещах ты предоставляла ему полнейшую свободу, а мелочами отравляла жизнь!" Недаром она никогда не любила Юдит. Как такую любить будешь! Набралась смелости утверждать, что Като сама виновата! Разве она сказала хоть слово против, когда он задумал купить фруктовый сад. Да он не слыхал от своей жены ни одного возражения. Она шла ему навстречу, ведь он так мечтал о саде. Ради этой покупки ей пришлось даже продать свою часть дома! Кто еще так безропотно, как она, мог переносить присутствие в доме бесконечных гостей и в дни рожденья, и на Новый год? Приглашал по пятнадцать-двадцать человек, и она всех обслуживала, а после чуть не до утра мыла посуду. Но Юдит мудрая. Уж она-то знает, от чего зависит супружеское счастье. От лука! Да от радио, да от того, что она не хочет смотреть тяжелые фильмы и ходит только на комедии, – на печальные картины Калман с ее согласия ходил один.

"Скоро пять часов, – подумала Жофи, – можно собираться домой". Как объяснить маме, где она запачкала платье? Лучше всего сказать правду. Зашла в школу, навестила дядю Пишту, помогла ему прибрать квартиру. Врать нельзя, да мама и не заслужила, чтобы ее обманывали, она тоже всегда говорит только правду. Мама, конечно, не все рассказывает, как папа, но обманывать не обманывает. Вот бы набраться храбрости и сказать маме, чтобы она не посылала ее больше к тете Като, что дома одной куда лучше. Тете Като ведь просто дурно делается, когда она видит ее. А все из-за того, что она напоминает ей Дору и всю эту историю с дядей Калманом. Но придется молчать, нельзя и виду подать, что ей известны такие вещи… Мама не хочет, чтобы Жофи знала про всякое такое, чего детям знать не положено. А ведь ребята замечают все раньше взрослых, потому что взрослые очень недогадливы. Тетя Като, например, долго ничего не подозревала про дядю Калмана и Вики, зато Марианне было известно все с самого первого дня.

Как странно…

Марианна всегда обертывает свои тетрадки в целлофан. У нее есть красивая голубая чешская тетрадка, она блестит в целлофане, как зеркало. Они сидели за партой, а в тетрадке отражалось лицо Марианны. Лицо улыбалось Жофике и рассказывало, что папа теперь никогда не бывает дома вечерами и утром от его пиджака слышен запах духов. Да, лицо улыбалось, а Жофи даже слушать было страшно. Потом Марианна расправила уголки тетради и стала писать на промокашке свою фамилию. Ни у кого в классе нет таких красивых школьных принадлежностей, как у Марианны. Дора – она сидела на первой парте – вдруг повернулась к ним, и по ее глазам было видно, что она знает все, даже чьи духи на пиджаке дяди Калмана. Она посмотрела на Марианну, потом быстро отвернулась. Начинался урок.

На праздник Вики пришла в белом платье, на ногах у нее были такие же, как у Доры, красные босоножки. Она явилась вместе с дядей Калманом. Тетя Като в это время причесывала Марианну за кулисами. Дядя Калман купил билет Вики, а Вики говорила ему: "Вы, Калман, талантливейший фотограф, вам бы быть кинооператором". Дядя Калман только краснел. Жофика вспомнила, что тетя Като вечно выливает его фиксаж, и в прошлое воскресенье, когда они с мамой обедали у них, тетя Като кричала: "Не устраивай ералаш со своими дурацкими фотографиями! В ванную вечно войти нельзя, такое разведет. У него, видите ли, там фотолаборатория, по всем правилам, с красным светом, а что я шею ломаю из-за его жестянок – ему нипочем! Да поймешь ли ты наконец, что ты бездарность? Что тебе не видать приза, как своих ушей!"

Вот тут, на этом снимке, девочки в костюмах. Ее, Жофики, здесь нет, потому что она была всего-навсего в матроске, и вообще кассиров никогда не фотографируют. Тетя Лембергер тогда уже достала деньги, чтобы уплатить за билет, но вдруг увидала Вики и шепнула тете Келемен: "На этот раз ей, может быть, удастся" – или что-то в этом роде, и обе засмеялись. Потом тетя Келемен тихо сказала, что Вики настойчива. Обе мамаши спрятали входную плату, а билеты забрали. Жофика думала о их разговоре и потому забыла напомнить о деньгах.

Какая красивая была Марианна в белой тюлевой пачке, и как забавно постукивали носки ее пуантов! Тогда и Жофи захотелось сделаться балериной. Она не отрываясь смотрела на Марианну: даже не верится, что эта чудесная, ловкая девочка – ее двоюродная сестренка! Жофи так растрогалась, что пришлось опустить глаза, потому что они налились слезами. А когда она их опустила, то случайно увидела, как дядя Калман вложил в руку Вики что-то вроде папироски. Вики сжала пальцы и продолжала делать вид, что внимательно следит за танцем Марианны. На самом деле она не следила, она даже не видела сцену и только притворялась, что смотрит. Следующим номером выступала Дора. Ей сильно хлопали. Дядя Калман дал Доре в точности такой же кусок торта, как и Марианне. Потом заметил Жофи и виновато покачал головой. Все-таки он хороший человек, и Жофи его любит. Ему, видно, стало очень неловко, что позабыл о ней: ведь как-никак она родственница. Правда, Жофи не выступала, была только кассиром, причем кассиром никудышным, но дядя Калман все же вернулся в буфет и купил ей пирожное – торта уже не было. Зато дядя Калман принес ей еще и шоколадку. Марианна съела торт и спокойно стояла, дожидаясь, чтобы все ее поздравили. Жофи же, мигом проглотив пирожное, побежала искать Дору. Но ее нигде не было. Жофика наткнулась на Дору в туалете: облокотившись на батарею, она угрюмо глядела вниз, во двор.

Жофика не решалась заговорить с ней. Она только разломила шоколадку пополам и протянула ей одну половину. Тогда Дора повернулась вдруг к ней и выбросила свою долю шоколада в корзину. Жофи испуганно склонилась над корзиной и на дне ее увидела Дорин кусок торта, тот самый, который дал ей дядя Калман. Чудесное лакомство с толстым, нарядным слоем крема лежало среди мусора. Дора снова оперлась на батарею, а Жофика не знала, как быть. Потом решила и свою долю шоколада тоже бросила в корзину. Тогда Дора прижалась щекой к ее лицу и некоторое время простояла так, затем сорвалась с места и умчалась. Жофи удалось догнать подругу только в классе. Там уже вовсю танцевали. Вики завела граммофон, и Дора, низко поклонившись, пригласила танцевать Кати Лембергер.

Като покончила со стиркой и стала развешивать на кухне белье. Квартира большая, а помощи никакой. Да и кому здесь дело до того, что она сама должна со всем управляться, даже со стиркой на целую семью? Марианне она ни за что на свете не позволит заниматься хозяйством. Девочке на роду написано блестящее будущее. Может быть, она станет знаменитой артисткой, пусть учится. А она уж как-нибудь сама дотянет лямку. Как болит поясница, если долго стоять, наклонившись над корытом! С трудом удается распрямить спину. Маленькая Марианна – та даже и не подозревает, как тяжело ее матери. Зайдет в кухню за чем-нибудь, посмотрит на мать широко открытыми глазами, повернется и идет прочь. Если бы она не была такой глупышкой, то наверняка подошла бы к матери и помогла ей. Но дочери она ничего не скажет, боже упаси! А эта Жофи вышла на кухню без всякого зова и уже подает ей белье своей неловкой перевязанной рукой. Она ничего девочка, только больно уж не приспособлена к жизни, какая-то лишняя в ней. Таких, как Марианна, пожалуй, нет больше, с ней сравнивать не приходится. Если сравнивать ее с Дорой, то за одну такую девочку, как Дора, – хотя Като содрогается при мысли о ней, – можно отдать сотню таких детей, как Жофи.

Жофика протянула оставшуюся простыню. В последний раз они были втроем на этой кухне: Марианна, Дора и Жофи. Все трое выбежали сюда из комнаты, потому что там разыгрался скандал. Марианна осталась бы. Это Доре вдруг захотелось пить во что бы то ни стало. В то время Дора уже реже приходила к тете Като. Если подруги хотели видеть ее, то сами шли к ней, хотя у Доры они чувствовали себя очень неловко – квартира Вадас была постоянно увешана сохнущими шарфами. "Марианна, сделай что-нибудь!" – сжимая стакан в руках, сказала Дора. Жофи боялась поднять глаза: голос Доры дрожал. "Ты слышишь, Мари? Сделай что-нибудь! Мне одной не справиться".

Марианна потянулась, встала на цыпочки, зачем-то дернула веревку, на которой сохло белье, потом повернулась на носке, согнула колени и снова выпрямилась. "Оставь меня в покое. Я об этих вещах ничего не знаю". Марианна не сказала, о каких "вещах", но было ясно, что она лжет. Дора не проронила больше ни слова и стала собираться. Марианна вынесла учебники на кухню: в комнате стояла такая ругань, что о занятиях там не могло быть и речи. Марианна уже знала, что есть надежда попасть в Германию. Только для этого надо быть отличницей, иначе вместо нее может поехать Лембергер или Анна Биро. Но она и не думала им уступать. Вдруг с треском распахнулась дверь: выбежала тетя Като, а за ней дядя Калман. Он промчался прямо к выходу и бросился вниз по лестнице. Тетя Като схватила Дорину красную жакетку, швырнула в Дору и закричала, что она может идти вместе с дядей Калманом, им по пути. Потом прижала к себе Марианну, начала ее целовать и зарыдала. Марианна постаралась прикрыть собой учебник, чтобы слезы не попали прямо на книжки. "Агнец ты мой! – рыдала тетя Като. – Моя голубка, сиротка ты моя бедная…" Жофике захотелось поскорее уйти отсюда и догнать Дору. На лестнице никого не было. Она оглянулась и увидела, что Марианна, все еще держась за свои книги, смотрит на нее, и взгляд у нее такой, как бывало в классе, когда отвечала Ева Киш: нетерпеливый и скучающий. Жофика выбежала на улицу. Красная жакетка Доры мелькала уже далеко впереди. Дяди Калмана рядом с ней не было. Жофи бросилась за Дорой и принялась кричать ей вслед изо всех сил. Но красная жакетка все больше удалялась и вскоре совсем исчезла за углом.

За разбитую колбу Жофи нисколько не попало.

Как только мама вошла, Жофика тотчас же протянула ей пустой футляр от термоса. Мама взглянула на ее виноватое лицо, на завязанный палец, и ей все сразу стало понятно.

Юдит Надь некоторое время бессмысленно смотрела на пустой футляр. Его не стало так же, как не стало Габора. Это казалось естественным. Термос напомнил ей о воскресных днях, проведенных вместе с Габором на берегу Балатона или в горах, о кёрёзёте[3], который она доставала из этой самой коробки ножом и, накладывая на маленькие ломтики хлеба, кормила по очереди Габора и Жофи.

Несчастная крошка все роется в старых вещах, ищет следы своего отца. Когда Жофи увидела, что прощена, ее лицо просияло: из-за туч страха и сознания вины выглянула светлая улыбка. Так девочка улыбалась раньше только отцу. Габор называл эту улыбку "страшно-хорошо-когда-меня-понимают". Теперь она и на нее смотрит с тем же выражением. Что за грязная тряпка у нее на пальце!

Ей действительно было запрещено самой лазить в шкафчик с медикаментами, но этот запрет, конечно, не мог относиться к бинту и йоду. Ну да все равно, она сама завяжет ей палец. Разумеется, не так умело, как Габор, но главное, чтобы было чисто. Сегодня она не позволит Жофи мыть посуду, хватит с нее, если перетрет чашки.

Итак, Като занялась стиркой. Несомненно, очень важное дело. Ох, Като, Като! Как это на нее похоже! Устраивать скандал за каждую выкуренную папиросу! За каждый окурок, который оказался не на месте! С каким трагизмом она хватает пепельницу, летит на кухню и, вымыв ее, демонстративно швыряет на стол. Какой мужчина может выдержать эти сцены? Конечно, Калман берет пиджак и уходит из дому, чтобы спокойно покурить. Жаль, что приходится посылать к ним Жофику, но другого выхода пока нет: не оставлять же девочку на весь день в школе! Новой подругой Жофи пока не обзавелась. Куда же ей деваться во второй половине дня? Дома нет никакого присмотра. Еще хорошо, что она ходит в школу. Это занимает хоть часть ее времени. Все-таки надо отправлять ее в семью Калмана. Не ежедневно, а по крайней мере через день.

Хорошо бы выпить кофе и вздремнуть. Нелегкий был день. Еще эта реорганизация! Она всегда сопряжена со всевозможными изменениями и неожиданностями. Юдит чувствует, что все эти пертурбации не сулят ей ничего хорошего. Зачем вдруг Добаи понадобилось спрашивать у нее, сколько лет занималась она педагогической практикой? Он отлично знает, что она прямо из университета перешла в институт. Об этом черным по белому написано в ее автобиографии. Не удивительно, что она не находит себе места. А тут еще неприятности с последней книгой. Работаешь, стараешься, вкладываешь все свои знания, потом вдруг прибывает письмо с какого-нибудь хутора, носящего чудное название, и твой "коллега", который, кстати сказать, не в ладу с правописанием, сообщает, что то или иное положение в твоей книге "опровергается" его "опытом". Добаи хоть и тактично, но уже дал ей понять, что отзыв педагогов на ее последнюю работу оставляет желать лучшего.

Теперь только недостает, чтобы ее из института перевели в какую-нибудь школу. Габора бы такая перемена мало тревожила: он, наоборот, сам всегда предлагал ей заняться практической деятельностью. Он говорил, что, работая в школе, она имела бы больше свободного времени. Это действительно так, но разве можно сравнить школу с институтом, разве там есть условия для творчества? Хоть бы Жофи была постарше, посмышленей… Неуклюжее, нерасторопное существо! Жмется к ней, как какой-то зверек, а теперь вот вскочила и выбежала куда-то. Дверь открывает левой рукой, видно, правая болит.

Юдит уже начала дремать, когда Жофи вернулась и поставила перед ней кофе. Он был налит в любимую чашку Юдит, таких чашек в доме две: одна зеленая, другая синяя. Из них пили только они с Габором, гостям в эти чашки не наливали. Кофе был слабый и невкусный, но главное, что догадалась сама. Удивительно. Это, видимо, влияние Като. Нужно признать, она хорошая хозяйка, пожалуй слишком даже хорошая.

"Ребенка надо благодарить за любую услугу, за малейшую проявленную им инициативу", – вспомнила Юдит вдруг слова из какой-то своей статьи и улыбнулась. До чего же все-таки Жофи не похожа на тех детей, которых надо хвалить!

Жофи, видимо, будет высокой, ноги у нее совсем как у комара. О, что за отвратительная привычка почесывать одну ногу другой! Или это от смущения? Скучает теперь, бедняжка: Марианна на море, с Дорой ее разлучили. Юдит сама отчасти виновата в том, что Жофи не приняли в пионерскую организацию. Это по ее инициативе на родительском собрании решили не отвлекать посредственных учеников от учебы и не принимать их в пионеры. Юдит считала, что посредственный ученик может добиться хорошей и отличной успеваемости, но лишь в том случае, если использует для занятий каждую минуту. На завтра Жофике, вероятно, что-нибудь задано. Пусть не теряет времени и поупражняется.

"Ну что ж, можно позаниматься", – подумала Жофи. В прошлый раз она хорошо поняла все, пожалуй, не стоит снова повторять по книге, но, раз мама хочет, она повторит еще раз. Правда, завтра Жофи не собирается на дополнительный урок. Ей и письменного задания выполнять не хочется: у нее как раз порезан средний палец правой руки, и держать ручку одно мучение. К счастью, третье упражнение не очень длинное. Теперь еще нужно написать шесть предложений про дядю Пишту, который своей палкой доставал ветку с вишнями.

«Идя к дяде Пиште, я встретилась с Юхош. Юхош загорелось идти в кино».

Получилась чепуха, ничего не понять. "Йоли Юхош подарили билет в кино. Дядя Пишта разговаривал с каменщиком, а я порезала руку стеклянной колбой. Палец был в крови, и я завязала его тряпкой".

Остается придумать еще пару примеров на полное уподобление. Нужно, чтобы в слове два стоящих рядом разных согласных звучали одинаково. "Изжарить" – это подойдет. Слышится "ижжарить", а пишется "изжарить". «Я изжарила дяде Пиште мясо. Собачке отдавили на рынке ногу».

И отчего только так получается: когда она одна и ей отдельно объясняют, сразу же все понятно и все запоминается. В классе они эту самую ассимиляцию согласных проходили еще в начале первого полугодия. Жофика помнит, как это было: тетя Марта в этот день как раз впервые надела новые туфли на толстой резиновой подошве, а Лембергер принесла на урок маленькую нейлоновую куколку. Сколько раз тетя Марта отворачивалась к доске, столько раз Лембергер показывала куклу всему классу. Жофике так хотелось сжать куклу в руках: ведь нейлоновые игрушки все точно живые, даже не верится, что они не настоящие. У них и тело будто из мяса.