Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сиреневое платье Валентины

ModernLib.Net / Современная проза / Саган Франсуаза / Сиреневое платье Валентины - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Саган Франсуаза
Жанр: Современная проза

 

 


Франсуаза Саган

Сиреневое платье Валентины

Действующие лица

Валентина — дальняя родственница Мари

Серж — сын Мари, художник

Мари

Лоранс — девушка Сержа

Мэтр Флер — нотариус

Оракул — мажордом

Жан Лу — муж Валентины, кинематографист

АКТ первый

Номер в довольно дешевой гостинице две постели. Одна дверь выходит в коридор, другая — в соседнюю комнату.


СЦЕНА ПЕРВАЯ

Входят Серж и Валентина. Ему двадцать пять, ей тридцать семь лет. Он несет чемодан, Сделав два шага, она останавливается.

В а л е н т и н а (весело). Но здесь прелестно!.. Какой вид!..

С е р ж. На крыши.

В а л е н т и н а. Крыши — это очень красиво. Они бывают синие, розовые… Париж отсюда похож на Рим. А вам не нравятся крыши?

С е р ж. Конечно, нравятся. Как и набережные и лица. Как все, что хочется рисовать.

В а л е н т и н а. Да, правда. Мари говорила мне, что вы художник.

Вернее… хотели бы им быть.

С е р ж. Вы правильно подметили: хотел бы.

В а л е н т и н а. Согласитесь, как нелепо: десять лет я не видела своего любимого племянника, и все, о чем я могу его спросить: «Вы любите рисовать»?

С е р ж. Почему «любимого»? Значит, у вас есть нелюбимые?

В а л е н т и н а (удивленно). Но…

С е р ж. Разве кроме меня у вас есть еще племянники?

В а л е н т и н а. Нет, но это не мешает мне вас любить. (Смеется.)

С е р ж. Вам не мешает, а меня обязывает. Мне кажется, ваша кровать вот эта. Шкаф — вот. Когда моя мать вернется после своего ежедневного устрашающего визита к нотариусу, она поможет вам устроиться.

В а л е н т и н а. Почему — устрашающего?

С е р ж. Потому что она его запугивает до смерти. Что может поделать бедняга, если мой отец скончался, не приведя в порядок ни своих чувств, ни своих капиталов? Вы ее знаете лучше меня: каждое утро, как только она открывает глаза, у нее руки чешутся выцарапать глаза нотариусу.

В а л е н т и н а. Я всегда ею восхищалась.

С е р ж. Вы этим можете восхищаться?

В а л е н т и н а (пока он говорит, достает из чемодана три цветка, ставит в стакан для полоскания зубов. Живо реагируя на его слова).

Разумеется. Энергия восхитительная вещь. Я говорю об этом с полным незнанием дела. Хотя на протяжении всей моей жизни для меня это был огромный камень преткновения. Еще в школе: «недостаточно энергична. Не старается. Способна на большее». Потом на танцевальных вечерах мнение матерей: «могла бы добиться большего», И в конце концов, даже муж, в самом интимном — «способна на большее, не старается». (Смеется.) Я вас шокирую.

С е р ж. Не знаю.

В а л е н т и н а. На всякий случай, извините, пожалуйста. Мне не удается… как бы сказать.., словом, есть в жизни вещи, над которыми смеюсь только я. Не то чтобы я улавливала какие-то подтексты, боже упаси, или ассоциации, смешные только для меня одной, но жизнь, в ее самых обычных проявлениях, часто мне кажется забавной и нелепой, в то время как другие этого совсем не находят. Не знаю, смогу ли я перемениться.

С е р ж. Вы не хотите чего-нибудь выпить?

В а л е н т и н а. А здесь можно заказать, чтобы принесли в номер?

С е р ж. Нет. Но я могу сходить…

В а л е н т и н а. Нет, нет. Ненавижу утруждать молодых людей.

Насколько меня забавляет, когда вокруг меня суетится какой-нибудь старичок на террасе в Булонском лесу, на столько мне кажется недопустимым поднять с места молодого человека, одного из этих тяжеловесных мыслителей, полных дум, грозных замыслов, экстравагантных желаний. Вот он сидит, погрузившись в кресло, размышляя о жизни, воображая себе ее как, например, помещение, которое надо заполнить мебелью, или.., Я таких видела — сотни! У мужа, он продюсер. Кинематографисты! Ох, они!..

С е р ж. Неподъемные.

В а л е н т и н а. да. Я, наверно, слишком много говорю. А вы где спите?

С е р ж. Там. (Указывает на дверь в смежную комнату.) Тут же, за этой дверью. Если мама будет на вас нападать, сразу что-нибудь кидайте, туфлю, например… И я тут как тут. (В первый раз улыбается.) Мне иногда удается нагнать на нее страху.

В а л е н т и н а. На Мари?.. Вы меня удивляете! Мы вместе прожили пятнадцать лет, у тети Андре, словом, у нашей общей старенькой тети, о которой вы, конечно, слышали… да? Так я могла напугать Мари только.., в ее воображении.

С е р ж. Как это?

В а л е н т и н а. Понимаете, что касается лягушек, улиток, засунутых в чулки, привидений в ванной она была в сто раз сильнее меня. То есть, она была хладнокровнее, что ли… ей были непонятны мои страхи, вы улавливаете мою мысль? Я же, например, если мне каким-то чудом удавалось поймать ежа, тут же представляла себе, как Мари об него укалывается, пугается, и меня бросало в дрожь. Я не могла выдержать. Словом, я ставила себя на ее место.

С е р ж. А теперь?

В а л е н т и н а. А теперь у меня нет ежа, мой мальчик. (Смеется.)

С е р ж. Так как же это все-таки — в воображении?

В а л е н т и н а. Я рассказывала ей, какой ужас я испытывала, когда ставила себя на ее место, рассказывала ей о том страхе, который переживала за нее, о том, до какой степе ни она, в моем воображении, могла испугаться моего ежа. В реальной жизни она бы его просто схватила и выбросила в окно, но в конце концов я ее так убеждала, что она начинала чувствовать себя на моем месте — то есть, на своем. Боже мой, так о чем мы говорили?

С е р ж. О ежах.

В а л е н т и н а. Что за тема? Знаете, мой муж обожает темы. Он говорит, что я не знаю, что такое тема. Он говорит, что я не умею поддержать разговор. Но, в конце концов, поддерживать нужно того, кто сам не держится на ногах. Но! Но… Если разговор… или кто-нибудь другой… падает к вашим ногам — и бог свидетель, к моим падали часто, не будете же вы сразу ставить его на место, не так ли?

Должно быть мгновение, передышка, когда разговор замирает, теряет силы, ловит ртом воздух и сердце разрывается от жалости. (Заразительно смеется, Серж — тоже.)

С е р ж. Я вас представлял себе иной.

В а л е н т и н а. Не верьте первому впечатлению, К счастью для вас или к несчастью, но я всегда! неизбежно! в конце концов становлюсь такой, какой меня хотят видеть.

С е р ж. Это уже кое-что.

В а л е н т и н а. Что ВЫ этим хотите сказать?

С е р ж. Можно вообще никогда не стать не только таким, каким тебя хотят видеть другие, но даже самим собой.

В а л е н т и н а (смеясь). О!.. Самим собой!

С е р ж. Что значит — о!.. самим собой!?

В а л е н т и н а (нежно). Ничего. В том-то и дело, что ничего не значит. Что может значить дыхание, лицо, неясная надежда, хорошо сидящее платье, что еще?.. В чем тут я сама…

Входит Мари. Вид у нее решительный. Она снимает и бросает на диван очки, затем сумку и внезапно обнимает Валентину.

Мари…

М а р и. Валентина, ты бледная. Откуда ты? Бедный Сержик, нотариус кошмар. Трус и болван словом, идиот. Хватается за голову обеими руками с фальшивыми манжетами— но ведь головы-то нет. Это не человек, одна видимость.

На нем строгий костюм, говорит он — как будто умирает от усталости, он меня убивает. Я больше не могу, Валентина, сядь. А ты, Серж, незаметно удались.

Нет, останься. Все равно, она тебе все расскажет. И бог знает, в каких словах. Ну, в общем, рассказывай…

В а л е н т и н а (испуганно). Что?

М а р и. Ты знаешь — что. Что и на этот раз у твоего мужа очередная любовница. И что, как всегда, он попросил тебя на некоторое время уехать из дома. И что, как всегда, ты согласилась. Лишний раз прокатишься в Монте-Карло или на Балеары, с твоей обычной милой улыбкой. Не так?

В а л е н т и н а. Ты думаешь, все так просто…

М а р и. Все всегда — просто. С тобой. Это общеизвестно. Тогда почему ты заявляешься ко мне сюда, в эту жалкую гостиницу, в то время как я десять раз звала тебя в Рошфор, где по крайней мере приличный дом?

В а л е н т и н а. Представь себе… Ты знаешь, как это бывает…

Даниа, приятельница Жан Лу, сейчас у нас. Прекрасно.

М а р и (сардонически). Прекрасно.

В а л е н т и н а. Жан Лу дал мне чек, понимаешь, очень мило, огромный: на гостиницу в Монте-Карло. Так вот, я чек поставила…

М а р и. Ты чек ему оставила?..

В а л е н т и н а. Да нет… Поставила. Поставила и проиграла. В железку у Белени, в день отъезда.

М а р и. Ах, теперь ты еще и играешь! Ну, браво! Но, Валентина…

В а л е н т и н а. Ничего мне не говори, я в отчаянии. Так глупо пошла ва-банк, Я позвонила к тебе в Рошфор. И попала на старую мадам Дюпэн, которая мне все и рассказала. Что у тебя есть шансы выручить наследство Юбера…

М а р и. Жоржа.

В а л е н т и н а. Бог знает почему, но мне всегда казалось, что твоего мужа звали Юбер. Словом, что ты продала Рошфор и наняла знаменитого адвоката Флера, что ты здесь. Словом…

М а р и. Только ты всегда так говоришь «словом».

В а л е н т и н а. Как говорю?

М а р и. Никак! Ты всегда говорила: «словом», В конце концов, ты получила же мое письмо. В ожидании наследства Жоржа, а не Юбера никакого Юбера я никогда не знала — мы живем здесь, Серж, который вернулся из колоний три месяца назад, и, как ты видишь, — я, Твоя постель — вот. Оставайся с нами сколько захочешь, До тех пор, на пример, пока за тобой не приедет Жан Лу.

В а л е н т и н а. О! На этот раз все кончено. Мне ему больше нечего сказать.

М а р и. Так уж и нечего?.. Ну что ж, будем стариться вместе. Вместе росли, вместе будем стареть.

В а л е н т и н а. Скажи откровенно, я вам не помешаю? Как у тебя с деньгами?

М а р и. Не волнуйся. Если бы Жорж не пообещал той женщине, что все оставит ей… мы бы жили в «Рице», а не в этом отеле «Акрополь»!..

«Акрополь», что за название…

В а л е н т и н а. А я как раз говорила Сержу, что отсюда пре красный вид.

М а р и. Вид… Если в жизни что и прекрасно, Валентина, так это то, что не снаружи, а внутри. В своем доме. То, чем ни с кем не надо делиться.

Хотя, по правде сказать, стремление поделиться тебе всегда было присуще в высшей степени.

С е р ж. Дорогая мама, у вас с каждым днем развиваются и такт и вкус.

М а р и. Ты…

Они меряют друг друга взглядами.

В а л е н т и н а (быстро перебивая). Нет, ты понимаешь, Мари, ты подумаешь, что я.,. хм… притворяюсь, но меня, правда, скорее, забавляют эти увлечения Жан Лу.

М а р и. У тебя всегда были странные забавы.

В а л е н т и н а (краснея). Я хочу сказать… Словом, скорее, должно было быть наоборот… Потому что, знаешь, я тебе скажу, поверь мне, я, правда, лучше его, физически, во вся ком случае. Понимаешь, он начинает сдавать, и пить надо бы ему меньше, словом, мы как бы меняемся местами.

М а р и (потрясена). Неужели?

В а л е н т и н а. Разумеется, в нем больше жизненной силы, больше постой, как это он называет? — уменья жить. Именно, уменья жить. Словом, он говорит, что жизнь сочный плод, в который надо вгрызаться… а вместо этого только и делает, что ходит по зубным врачам. Словом, не могу же я на него сердиться за то, что он перепутал наши роли.

М а р и. Прекрасно. А у тебя никогда не возникало желания забрать себе его роль?

В а л е н т и н а (удивленно). Изменять ему? Боже мой, нет, конечно. Ты же знаешь, я его очень люблю.

Мари (передразнивая). «Я его очень люблю», С е р ж. Почему все-таки вы не хотите поменяться ролями? Вы думаете, в любом случае пьеса будет сыграна?

В а л е н т и н а. А вы так не думаете?

Серж. Нет.

Она заинтересованно смотрят друг на друга.

М а р и. Ох, как многозначительно и сколько туману! Прекратите! Имей в виду, что для Сержа жизнь — сплошная трагедия. Нам не до веселья, каждый день на повестке дня критика моих взглядов. Скоро дойдет очередь и до тебя.

Увидишь. И узнаешь, какая на нас лежит ответственность. О! Молодое поколение шутить не любит. Кто подписывал Мюнхенские соглашения? Я! Кто не помешал истреблению миллионов людей на войне? Я! Кто развязал войну в Алжире? Я!

С е р ж. Не берите все на себя — ночью глаз не сомкнете.

М а р и. Я сплю хорошо.

Серж хочет что-то сказать, но затем, пожав плечами, уходит из комнаты.

В а л е н т и н а. Ты его обидела.

М а р и. Надулся — пройдет.

В а л е н т и н а. Какая у тебя была необходимость посвящать его в мою личную жизнь? Все-таки это мой племянник, и мне бы не хотелось…

М а р и. Боишься, что «твой племянник» не будет испытывать к тебе должного уважения?

В а л е н т и н а. Во всяком случае, мне бы не хотелось, что бы он испытывал ко мне чувство жалости...

М а р и. Это еще почему?

В а л е н т и н а (удивленно). Потому что он мальчик.

Пауза.

М а р и. Ты не изменилась.

В а л е н т и н а (развешивает свои платья, оборачивается). В каком отношении?

М а р и. «Мальчик»! Еще в двенадцать лет… Что ты до сих пор продолжаешь в них находить?

В а л е н т и н а. Ну как же… привлекательность.

М а р и. Как я раньше не догадалась. Есть люди, всю жизнь которых можно выразить в нескольких расплывчатых словах. Для тебя что ценно: привлекательность, тюльпаны, балконы, развлечения, лень.

В а л е н т и н а (живо), Ну нет, извини, пожалуйста. Я ни когда не была ленивой. Что хочешь, только не это. (Начинает раскладывать вещи быстрее.)

М а р и (сидя). Шляпки… Кстати, не укладывай их на мои чулки, мне завтра придется их перекладывать. Нет, и туфли я тоже завтра надену.

В а л е н т и н а. Прости меня, я никогда не умела наводить порядок.

М а р и. Да, «лень»— неточное слово. Чувствую я, что пока не вытряхну из нотариуса своих денег, придется терпеть, стиснув зубы. (Помогает Валентине.)

В а л е н т и н а. Ты права, так удобнее.

М а р и. Да? (Смеется.)

В а л е н т и н а. А чем Серж занимается?

М а р и. Рисует для рекламы. Разумеется, он хотел бы быть Ван Гогом, ты заметила, какой у него зловещий вид?

В а л е н т и н а (перестав раскладывать, садится на кровать и смотрит, как Мари распаковывает ее вещи). Я его понимаю. Я тоже хотела бы быть Ван Гогом. Или Вагнером.

М а р и. Почему?

В а л е н т и н а. Не знаю. Наверно, потому, что они создавали красоту и притом своими собственными десятью пальцами. (Рассматривает свои изящные руки.)

М а р и (останавливается перед ней с руками, полными вещей). Мне иногда кажется, что ты надо мной смеешься. (Посмотрев на недоумевающую Валентину, отходит к шкафу.)

В а л е н т и на (задумчиво). Ты говорила о тюльпанах… Знаешь, сейчас выводят удивительные сорта. У моего торговца цветами, то есть, бывшего торговца, часто бывают светло-голубые, восхитительные, В день отъезда я как раз хотела их купить. Но у меня было слишком много вещей. Такая жалость!

Тебе бы они очень понравились, М а р и (стараясь держать себя в руках). Скажи мне, Валентина. Помимо того, что твой муж тебя выставил, что ты проиграла миллион в железку и что твой цветочник выращивает голубые тюльпаны, неужели за два года в твоей жизни больше ничего не произошло?

В а л е н т и н а. Я знаю, я не умею рассказывать. Но, по существу, ведь и ты тоже не умеешь.

М а р и. А! Я не умею?

В а л е н т и н а. Боже мой, ну конечно, нет. Я не знаю, на пример, тяжело ли ты перенесла смерть Юбера — прости, Жоржа, я не знаю, волнует ли тебя, как складывается жизнь у твоего сына, я не знаю, можно ли опротестовать завещание твоего мужа, что из себя представляет в деловом смысле твой нотариус, как ты себя сейчас чувствуешь, ведь ты уже восемь лет страдаешь печенью, удалось ли тебе выгодно продать Рошфор, можешь ли ты..

М а р и (кричит). Перестань! Что на тебя нашло?

В а л е н т и н а. Мне надоело, что все требуют, чтобы я разговаривала серьезно. (Отворачивается.)

М а р и. Валентина! Валентина, у тебя слезы на глазах.

В а л е н т и н а. Да нет, да нет.

М а р и. Валентина… Валентиночка, родная, не плачь. Тебе будет очень хорошо с нами, уверяю тебя. Я так рада, что ты к нам приехала, Валентина.., Валентина, я тебя чем-нибудь огорчила?

Входит С е р ж с рисунком в руках.

С е р ж. Что происходит? Ты больше не кричишь?

М а р и. Нет.

С е р ж. Ну и ну… (Останавливается рядом с Валентиной, стоя щей к нему спиной.) Разумеется, это ты ее обидела?

М а р и. Разумеется. И Мюнхенские соглашения — тоже я.

С е р ж (Валентине). Мадам,..

М а р и. Она тебе тетя. Или почти.

С е р ж. Не называть же мне ее «тетей», В ее возрасте.

М а р и. Зови ее как хочешь, хоть «мадам Валентина», но утешь ее. Я не могу, чтобы она плакала. Пойду куплю чего-нибудь на обед. (Уходит.)

Серж становится на колени перед Валентиной, затем, не зная что делать, в нерешительности встает.

С е р ж. Может быть, я чем-нибудь могу вам помочь? Я понимаю. Ничего удивительного: утешить вообще никогда никого нельзя. Обрадовать, развеселить, понять — и то невероятно трудно. Но когда рядом плачет почти незнакомый человек..,

В а л е н т и н а. Я очень сожалею, это —нервы.

С е р ж. Ну и что, что нервы? Что может быть важнее нервов? А мы на них столько наваливаем. (Улыбаясь.) Ритм со временной жизни, недопустимый уровень шума, погоня за часовыми стрелками, перегрузки, загрязненность парижского воздуха, автомобильные гудки.

Валентина начинает смеяться, и он тоже.

В а л е н т и н а. Обожаю избитые фразы. А еще какие вы знаете?

С е р ж (радостно). Вот, пожалуйста: нависшая угроза, потеря понятия о человечности, гигантские скачки науки, сделка с совестью, стирание граней, потеря корней…

В а л е н т и н а. Эта мне больше всего нравится. Не дадите мне носовой платок? Они где-то там, ваша мама положила их на место.

С е р ж. Ну, тогда не найти… Возьмите мой, хотя он грязный.

В а л е н т и н а. Правда. (Сморкается.) Как это у людей могут быть всегда чистые носовые платки?

С е р ж. Они не плачут.

В а л е н т и н а. Значит, вы тоже плачете?

С е р ж. Нет, нет. У меня просто насморк. Посмотрите, кстати, какой я забавный сделал рисунок для ингалятора. Правда, мило? И кроме того, это заказ.

В а л е н т и н а. Очень мило. Прекрасная мысль, сейчас весь Париж простужен. (Поворачивает рисунок, рассматривая его с разных сторон.)

С е р ж. Почему вы плакали?

В а л е н т и н а. О! Я… даже не знаю. Мне кажется, мне вдруг показалось, что ваша мама права.

С е р ж. В чем?

В а л е н т и н а. В отношении моей жизни, истории с моим мужем, во всем этом. Я, конечно, не должна мириться, мне надо что-то делать. Мне все говорят.

С е р ж. А вы от этого страдаете? Я имею в виду оттого, что он… так себя ведет.

В а л е н т и н а. Откровенно говоря, я не знаю. Бесспорно, я его очень люблю, но я не понимаю, как это можно… Вы знаете, мы женаты очень давно, у него очень трезвый взгляд на вещи, в то время как я, словом…

С е р ж (смеется). Словом.., Я считаю, что когда люди больше не любят друг друга и ничего не могут друг другу дать, надо расставаться.

В а л е н т и н а. Но, говорю вам, я его люблю. А потом, что можно давать друг другу?

С е р ж. Доверие, теплоту, искренность.

В а л е н т и н а. Но я ему очень доверяю, он очень приятный человек, и мы друг другу не лжем.

С е р ж. Я говорю о вещах более серьезных.

В а л е н т и н а. Я это чувствую. Мне всегда трудно найти с людьми общий язык. А вам?

С е р ж. За редким исключением. Землю в основном населяют изворотливые болтуны, которые пользуются словами, как разменными монетами, о которых они заранее знают, что они фальшивые.

В а л е в т и н а. Мне совершенно необходимо привести себя в порядок…

Боже мой, как я выгляжу! (Тщательно пудрится перед зеркалом, задумчиво.) Вы понимаете, я лично всегда склонна находить всех людей очаровательными.

С е р ж. Это зависит от того, чего вы от них ожидаете. Если вы цените ум, смелость или искренность, то таких немного.

В а л е н т и н а. Но очень много мягких, знаете, и нежных в глубине души, но с ними плохо обращаются.

С е р ж. Тогда они начинают всего бояться и становятся такими же орангутанами, как и все остальные.

В а л е н т и н а. Орангутанами или орангутангами?

Входит М а р и, у нее в руках корзинка.

М а р и. Тебе, кажется, лучше. Вы говорите об обезьянах?

В а л е н т и н а. Да. В орангутанге есть на конце "г" или нет?

М а р и. Понятия не имею. Единственное, что я знаю, это что один из них мой нотариус. Внизу мне передали записку. Я должна быть завтра у него чуть не на рассвете! За стол! Принеси стол, Серж.

Серж уходит.

Мы едим на его святом рабочем месте, Я купила печеночный паштет и курицу… Как ты, не против?

В а л е н т и н а. Обожаю. И ужасно хочу есть.

М а р и. Для разнообразия поешь не так, как дома. Киношники и богема едят только несъедобные вещи семгу, икру, бифштексы. Только кое-где в старых ресторанах да в простом народе еще понимают толк в настоящей еде. Наваристый суп, куриное жаркое. Вот поймешь, когда мы пере едем на улицу Бак.

С е р ж (возвращаясь). На улицу Бак?

М а р и. Да, я вам еще не успела сказать. Я сняла квартиру на улице Бак. Роскошную. Восемь комнат, дайте только выиграть этот проклятый процесс…

Они садятся за стол.

С е р ж. А если не выиграешь?

М а р и. Ты что, шутишь? Ты что же думаешь, нам всю жизнь жить в отеле «Акрополь»? Нет и нет, мой мальчик. Положись на свою мать: я проиграла войну в сороковом году, я проиграла кампанию в Северной Африке, но проиграть процесс против любовницы твоего отца я просто не имею права. Восемь комнат, сплошной полумрак. Никакого вида, боже сохрани. Широкие окна, кислород, поездки за город — оставим это парижанам. Мы будем жить в Париже, как в Рошфоре, — по-бальзаковски. В сумерках и в тишине. В крайнем случае беседовать. Надеюсь, ты не любишь телевизор, Валентина?

В а л е н т и н а (рассеянно). Телевизор?

М а р и. Она даже не знает, что это такое. Превосходно.

В а л е н т и н а. Чудесно. Мы будем носить шелковые платья мышиного цвета, никогда не будем знать, какой сегодня день, а когда мы умрем, через два месяца нас найдут соседи. Боюсь только, что такой образ жизни не слишком подходит для молодого человека.

С е р ж. В настоящий момент у нас осталось три франка и один шанс из десяти получить наследство. Мне пока рано впадать в панику.

М а р и. Серж заведет себе спортивную машину, если захочет, и будет болтаться по ночным кабаре, если захочет. Будет жить в духе времени, если этот дух ему приятен. (Усмехается.) Впрочем, мой мальчик, скорее, склонен к созерцательному образу жизни.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.