© Samantha Hayes, 2013

© Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Пролог

Я всегда хотела ребенка, даже когда была маленькой и понятия не имела, откуда берутся дети. Сколько себя помню, в глубине души жило это неудержимое ноющее желание – прямо-таки болезнь, пагубная страсть, ползущая сквозь мое тело, струящаяся по венам, вращающаяся по миллиардам нервов, окутывающая мой мозг туманной, навеянной гормонами жаждой. Все, что я хотела, это быть матерью.

Маленькая новорожденная девочка. Разве я прошу так много?

Это кажется забавным, и вспоминать теперь мне неловко. Ребенком я все загадывала и загадывала это желание, зажмурившись, со стиснутыми зубами и сжа тыми кулаками призывая все волшебство, какое только могла, готовя выдуманный магический порошок из пахнущего гвоздикой талька моей матери и тюбика серебристых блесток. Опрыскав этой смесью свою куклу-пупса, я затаила дыхание в ожидании момента, когда она оживет, – мои безболезненные девственные схватки длились целых три минуты.

Да, сейчас это заставляет меня смеяться. Вызывает неудержимое желание разбить что-нибудь вдребезги.

Я хорошо помню, как сверкающие блестки порошка медленно и безысходно падали на ковер, когда я осторожно ощупывала безжизненную пластмассовую куклу. Почему она не задышала? Почему не ожила? Почему же магический порошок… или Бог… или мои необычайные силы – хоть что-нибудь – не превратили мою куколку в настоящую девочку? Она оставалась куском холодной пластмассы – все равно что мертвой. Как же я рыдала, когда она просто лежала в моих руках, неподвижная и твердая, запеленатая в трикотажное одеяло! А как же вся та любовь, что я дарила ей на протяжении многих лет, – за время самой длинной из известных ныне беременностей? Неужели это ничего не значило? Я хотела выдернуть эту девочку из заточения коробки для игрушек в реальную жизнь, мечтала быть ее мамочкой. Неужели она не желала быть моей? Неужели не хотела, чтобы ее любили, кормили, убаюкивали, чтобы с ней играли, чтобы на нее любовались, чтобы ее холили и лелеяли превыше всего? Неужели она не любила меня в ответ?

Я прибегала к помощи своего магического порошка, должно быть, раз сто. И каждая попытка оканчивалась неудачей, словно я проходила через своего рода процедуру ЭКО, бесполезную и дорогостоящую, – конечно же я не знала в те времена, что это такое. Когда мне было двенадцать, я оторвала пупсу голову и потихоньку, пока никто не видел, бросила ее вместе с туловищем в пылающие угли камина в гостиной. Кукла быстро рассеялась в золу. Последними расплавились ее глаза, каждый из которых, ошеломленно-голубой, до самого конца пристально смотрел на меня из своего угла.

Глупый расплавленный ребенок.

– Если кто-то и соберется подарить мне внуков, то это будешь ты, – всегда говорила мама, и ее правая щека подергивалась в беспокойном танце.

Я молилась, чтобы не подвести ее. Мама была не из тех людей, которые спокойно воспринимают разочарования. В ее жизни было слишком много обманутых надежд, чтобы больше не относиться к ним смиренно.

Сисси – так называла меня старшая сестра. Это прозвище приклеилось ко мне с тех пор, когда она еще не могла выговорить мое настоящее имя. Нас разделяли лишь восемнадцать месяцев, и, будучи единственными выжившими детьми нашей матери, мы в полной мере ощущали на себе последствия ее удушающей опеки. Не считая нашего рождения, она перенесла восемь выкидышей, три раза дети рождались мертвыми, а наш брат умер от менингита в двухлетнем возрасте. Я была самой младшей – последней счастливицей.

– Мы едва не потеряли и тебя, – то и дело напоминала мне мама таким непринужденным тоном, словно с потерей детей сталкивались все вокруг. Она сидела на старой скамейке, утопавшей в зарослях дикого красного винограда, грызла свои таблетки и курила одну сигарету за другой, глядя на огонь.

Рассказ о том, как я выжила, несмотря ни на что, был призван заставить меня чувствовать себя особенной, словно я стала чем-то вроде случайной удачи, победы на грани фола, разрушившей проклятие. Будто я и вовсе не должна была появиться на этой земле, и лишь благодаря счастливому случаю, колоссальной дозе магического порошка, очутилась здесь. Дышащей, живой.

Папа, напротив, был спокойным, непритязательным человеком, который тихо поглощал свою пищу, прислонившись к раковине, наблюдая за тремя главными женщинами своей жизни и подмигивая мне, когда окаянное чувство вины за мое существование выжимало слезы из моих на самом деле сухих глаз. Я чувствовала себя виноватой перед всеми моими умершими братьями и сестрами, словно грубо растолкала их локтями, заняв чужое место. Папа копался вилкой в своем картофельном пюре, сунув за ухо сигарету «на десерт», а вокруг его шеи вечно виднелись следы угольной пыли. Папа любил меня. Папа гладил меня по голове, когда мама не видела. Папа умирал столько, сколько я себя помню.

Грязные круги все еще виднелись вокруг папиной шеи, когда я заглянула в его гроб пятнадцатилетней онемевшей от ужаса девчонкой. Это чуть ли не вытатуированное «ожерелье», оставшееся от лет, проведенных под землей в шахте (которые спровоцировали рак легких и вдобавок эмфизему, как с гордостью сообщала всем и каждому моя мать), было единственным, что я в нем узнала. На поминках я нечаянно услышала, как мама говорила тетушке Диане о том, что папа, вероятно, отправился на небеса и снова станет ребенком. Мама увлекалась всей этой безумной потусторонней чепухой, так что не успело еще тело папы остыть, как она уже отправилась к медиуму. Обычно тетушка Диана потакала маме в «менее нормальные времена», как она называла этот период, – просто чтобы маме было легче. Но теперь мне кажется, что тетя поступала так, стараясь облегчить нашу с сестрой участь, чтобы заставить нас поверить, что все в порядке, хотя на самом деле это было не так. «Ваша мать – чокнутая, в ее голове все перемешалось, как в клетке с вертлявыми куницами», – сказала она нам однажды. После этого мне захотелось, чтобы тетушка Ди была нашей настоящей матерью.

Позже, в ванной, я щедро обсыпала весь живот остатками старой магической смеси на основе талька, представляя, будто это пепел моего бедного папы, и молясь, чтобы он каким-либо образом впитался в мои яйцеклетки, в мою матку, стал ребенком и уже не был бы мертвым. Все, чего мне хотелось, это о ком-то заботиться. Мне казалось, это было почти так же хорошо, как самой ощущать на себе чью-то заботу. Лучше, чем что бы то ни было, к тому же я прекрасно знала: мама была бы счастлива снова увидеть папу живым – даже если бы он появился на свет маленькой девочкой.

И я решила, что рождение ребенка будет миссией всей моей жизни.

1

– Кто-то ответил на наше объявление. – Я выглядываю из-за крышки моего ноутбука, состроив полустрадальческую гримасу. В глубине души я надеялась, что никто не откликнется и мне как-нибудь удастся справиться самой. Жар от компьютера обдает мне ноги, но я и не думаю отодвигаться. Это важное дело заодно помогает отлично согреться в мороз.

– Тебе не стоит держать эту штуку так близко, ты же знаешь. – Джеймс легонько стучит по экрану, задерживаясь по пути к кухонному шкафу. Потом вытаскивает глубокую сковородку. – Радиация и все такое…

Я люблю его за кулинарные таланты и заботу.

– УЗИ подтверждает, что у нее все ручки и ножки на месте. Так что брось волноваться. – Я много раз показывала ему снимки ультразвукового исследования. Джеймс, похоже, не слишком внимательно изучил все мои картинки. – У нас вот-вот появится здоровая маленькая девочка.

Я неловко шевелюсь и кладу компьютер на старый провисший диван рядом с собой.

– Неужели тебе не интересно, кто ответил на объявление?

– Конечно интересно. Расскажи. – Джеймс плещет масло на сковородку. Он – неряшливый повар. Кольцо синего пламени вспыхивает мгновенно, стоит Джеймсу до предела вывернуть ручку газовой горелки. Сосредоточенно прикусив нижнюю губу, он бросает кусочки курицы в кипящее масло. Дымок уходит наверх, исчезая в кухонной вытяжке.

– Это некто по имени Зои Харпер, – отвечаю я, пытаясь перекричать шипение. И еще раз пробегаю глазами электронное письмо. – Тут говорится, что у нее внушительный опыт работы и все необходимые навыки.

Я позвоню ей позже, чтобы составить полное впечатление. Я должна продемонстрировать рвение, хотя мысль о присутствии в доме незнакомого человека не слишком-то приятна. Я знаю, как Джеймс будет сходить с ума от беспокойства за меня, когда ему снова придется уехать. Он конечно же прав. Мне понадобится помощь.

Наша болтовня о няне внезапно прерывается шумом, возней и криками, доносящимися из гостиной. Я с трудом поднимаю себя с дивана, протестующе вскинув руки, чтобы остановить спасительный порыв Джеймса.

– Ничего страшного, я схожу.

С тех пор как Джеймс дома, он, похоже, считает, что я не способна вообще ни на что. Наверное, потому, что, когда он видел меня в прошлый раз, я не напоминала габаритами дом.

– Оскар, Ноа, что происходит?

Я останавливаюсь в дверном проеме гостиной. Мальчики поднимают на меня глаза. Вид у них жалкий, ведь их застали врасплох на начальной стадии войны. К уголку рта Оскара прилипло что-то твердое и желтое. Ноа размахивает игрушечным пистолетом своего брата.

Я разрешаю им играть в подобные игрушки, только когда Джеймс дома. Он не видит в этом никаких проблем. Все остальное время эти пистолеты заперты в шкафу. Помнится, игрушечное оружие было злободневной темой на том кошмарном званом обеде, состоявшемся несколько лет назад, вскоре после того, как я встретила Джеймса. Мне очень хотелось понравиться всем его друзьям, чтобы они не сравнивали меня с его первой женой и поверили в наличие у меня собственного набора материнских инстинктов, когда речь зашла о воспитании моих недавно обретенных сыновей.

– Как же ты справляешься в этом плане с близнецами, Клаудия? – спросила меня одна гостья, когда я заявила, что не люблю смотреть, как дети играют с мечами и пистолетами.

Видит бог, на работе я сталкиваюсь с достаточным количеством испорченных детей, чтобы знать, что они могут использовать свое время намного лучше.

– Наверное, трудно быть матерью… не будучи ею, – заключила она, а я с трудом удержалась от того, чтобы не влепить ей пощечину.

– Иди сюда, Ос, – говорю я и делаю невероятное для мачехи: слюнявлю носовой платок и вытираю мальчику рот. Ловко изогнувшись, он вырывается. Я внимательно слежу за пистолетом в руке Ноа. Попытка забрать у него игрушку наверняка обернется серьезной заварухой.

На том званом обеде я не слишком убедительно пыталась объяснить: я стала мачехой мальчиков-близнецов, потерявших свою родную маму из-за рака, и считала, что это в значительной степени дает мне право называть себя их матерью. Но к тому моменту никто, увы, по-настоящему не беспокоился об этом и не слушал меня. С развитием темы разговор пошел в совершенно ином русле. «Джеймс служит в военно-морском флоте, – услышала я свой слабый голос, – так что дети, разумеется, в восторге от войн… и это само по себе не табу в нашем доме, но…»

И тут я густо покраснела. В этот момент мне хотелось только одного: чтобы Джеймс отвез меня домой.

– Верни пистолет брату, Ноа. Зачем ты схватил его?

Ноа не отвечает. Он поднимает пластмассовое оружие, нацеливает его на мой живот и нажимает на спусковой крючок. Раздается еле слышный треск пластмассы, из дула вырываются искры.

– Бах! Ребенок умер, – констатирует Ноа со злобной ухмылкой.

– Они уснули. Вроде как, – говорит Джеймс.

На нем его любимый свитер, тот самый, который я втайне от Джеймса беру с собой в постель, когда его нет рядом. И еще у него бокал вина. Повезло же некоторым этим пятничным вечером! Мне-то достались чай с мятой и боль в пояснице. Не сомневаюсь, что сегодня мои лодыжки кажутся отекшими.

Он садится рядом со мной на диван.

– Так как она тебе показалась, эта новоявленная Мэри Поппинс? – Джеймс приобнимает меня за плечи и перебирает пальцами кончики волос.

Пока Джеймс укладывал мальчиков спать, исполняя пьяным голосом песню Aerosmith «У Джени есть пистолет», но вставляя туда вместо «Джени» имена «Оскар» и «Ноа», я позвонила Зои Харпер, женщине, ответившей на наше объявление.

– Она показалась… славной, – легкомысленно произношу я. Совсем не рассчитывала, что эта няня произведет хоть сколько-нибудь приятное впечатление. – Нет, правда, очень милой! Честно говоря, я ожидала, что она будет разговаривать, как злобная ведьма, и начнет что-то бессвязно мямлить, словно после попойки.

Дело в том, что я уже пыталась договориться с двумя нянями, и обе, так или иначе, оказались абсолютно не соответствующими заявленной квалификации. Кроме того, мальчикам они не понравились. Так что мы с грехом пополам справлялись сами, мечась между отзывчивыми друзьями, детским садом и, с недавних пор, школьными группами продленного дня. Джеймс с пеной у рта настаивает на том, чтобы, пока я на работе, за детьми присматривали в их собственном доме, а теперь, когда наш общий ребенок вот-вот появится на свет, муж хочет, чтобы этот вопрос был решен окончательно.

– Но она и правда так себя не вела, – говорю я, наблюдая, как его лицо загорается надеждой. – Не как ведьма, я имею в виду.

Из-за того, что Джеймс пропадает в плавании целыми неделями и даже месяцами, а я пытаюсь втиснуть ответственную работу в график, который часто бывает ненормированным, мне остается только рвать на себе волосы, мучаясь угрызениями совести. Я хотела быть лучшей матерью, какой только могла, но при этом не отказываясь от своей карьеры. Это было единственное, что я пообещала себе, когда вошла в эту уже сформировавшуюся семью. Я люблю свою работу, в ней – вся я. Думаю, я опрометчиво решила получить все и сейчас и теперь расплачиваюсь за это.

– Да, она произвела впечатление совершенно нормальной, здравомыслящей.

Мы с мгновение сидим молча, размышляя над реальностью происходящего, ведь на то, чтобы составить объявление, нам потребовалось несколько ночей напряженного обсуждения. Мы вряд ли когда-либо всерьез предполагали, что кто-то на самом деле снова будет жить с нами.

– О боже, но что, если эта няня окажется не лучше последних двух? Это несправедливо по отношению к мальчикам. Или к нашей малышке. Или ко мне.

Я приподнимаю живот, чтобы подогнуть под себя ноги на диване.

– Может, установить видеоняню? – предлагает Джеймс. И наливает еще один бокал вина.

– Дай хотя бы понюхать, – говорю я, наклоняясь к бокалу и отчаянно желая сделать глоток.

– Осторожно, алкогольные пары. – Джеймс отодвигает от меня бокал и накрывает его свободной ладонью.

Я хлопаю мужа по плечу и улыбаюсь. Просто потому, что мне приятна его забота.

– Но я хочу вдыхать пары. Видеоняня? Ты ведь не всерьез, правда?

– Разумеется, всерьез. У всех есть эти устройства.

– Черта с два они есть! Это нарушение… их, нянек, прав человека или что-то в этом роде. Ну а вдобавок, чего ты от меня хочешь? Чтобы я сидела весь день, уставившись в свой компьютер, и наблюдала, как мальчики играют в «Лего», пока няня кормит малышку? В чем смысл вообще приглашать няню, как ты считаешь?

– Тогда брось работу, – говорит он робким, но очень серьезным голосом.

– О, Джеймс, – укоряю я, не веря своим ушам. Неужели он опять пробует предложить мне это? – Давай не будем начинать снова…

Предостерегая от продолжения этой щекотливой темы, кладу руку Джеймсу на бедро. Он пожимает плечами и делает телевизор громче. Идет «Детская больница». Последнее, что я хочу смотреть, это истории о больных детях, но кроме сериала ничего путного нет.

Размышляю над идеей по поводу видеоняни. И начинаю думать, что это могло бы сработать.

Внезапно в дверном проеме картинно застывает Оскар (он – мастер производить нужные эффекты) – крошечный мальчик в драматичный период своей жизни. Он впечатляюще замер на месте, из его носа льется кровь. Оскар даже не пытается остановить этот поток. Его пижама с героями мультсериала «Бен 10» выглядит прямо-таки театрально.

– О, солнышко, Осси, – причитаю я.

Нечего и пытаться встать с места. Джеймс тут же вскакивает, на ходу выдергивая несколько бумажных носовых платков из коробки на столе.

– Только не снова!

Джеймс хватает нашего сына и усаживает его на диван рядом со мной. Муж уходит за льдом, а Оскар прижимается ко мне, обнимая. Он кладет голову на мой живот, и кровь сочится прямо на мою старую футболку.

– Она говорит, что любит тебя, Осси, – объясняю я ему.

Он поднимает на меня большие голубые глаза и убийственно кровоточащий нос. Джеймс возвращается с пачкой замороженного зеленого горошка.

– Может, прихватишь кухонное полотенце? – предлагаю я, не желая прикладывать горох прямо к носу Оскара.

Джеймс кивает и опять уходит, на сей раз за полотенцем.

– Как она может любить меня? Она даже меня не знает. – Судя по голосу, нос Оскара основательно заложен.

– Ну…

Джеймс снова возвращается. Я оборачиваю ледяной сверток полотенцем и прикладываю к маленькой переносице Оскара, осторожно прижимая. Врач говорит, если подобное будет продолжаться, потребуется прижигание.

– Она любит тебя, ручаюсь. Это инстинктивное, врожденное чувство. Дети появляются на свет со своей собственной любовью, и она уже знает, что мы любим ее.

– Ноа ее не любит, – тянет Оскар из-под ледяной пачки. – Он говорит, что ненавидит ее и хочет одним выстрелом отправить ее прочь с этой планеты.

Даже при том, что речь идет всего-навсего о Ноа, моем маленьком «сыне по доверенности», внутри у меня все содрогается.

– Он, возможно, немного ревнует, только и всего. Его отношение изменится, когда она родится, вот увидишь. – Я смотрю поверх головы Оскара и перехватываю взгляд Джеймса.

Мы оба строим гримасы, задаваясь вопросом, какие же «прелести» ожидают нас с тремя дошколятами, а потом я принимаюсь терзаться мыслью о том, что им снова придется привыкать к новой няне. Возможно, было бы проще, если бы я действительно бросила работу.

– А теперь давай-ка посмотрим, как тут дела. – Я приподнимаю пакет с горохом и отнимаю от носа Оскара насквозь пропитанный красным платок.

Кровотечение, похоже, остановилось.

– Как я уже сказала, – продолжаю, когда Оскар уходит спать, – Зои Харпер показалась мне… славной.

Другие определения упорно ускользают от меня.

– Нет, в самом деле, – смеюсь я, когда Джеймс корчит забавную рожицу. – О боже, боюсь соврать!

Я поглаживаю живот и добавляю:

– Она вроде бы работала в Дубае и Лондоне.

– Сколько ей? – выдыхает винные пары Джеймс.

Мне так хочется поцеловать его…

– Думаю, лет тридцать или что-то вроде этого. Если честно, даже не спросила.

– Очень разумно. С тем же успехом ей может быть двенадцать.

– Дай мне хоть одну чертову возможность, Джеймс. Я собираюсь пропустить ее через пресс, схватить за шкирку, вывернуть наизнанку, а потом снова прокатать под прессом. К тому моменту, как я закончу, буду знать о ней больше, чем она сама о себе знает.

– Я просто не понимаю, зачем тебе вообще возвращаться на работу. Словно мы так нуждаемся в деньгах!

Эта идея от души меня смешит. Заставляет прямо-таки хохотать до колик в животе.

– О, Джеймс. – Я поворачиваюсь на бок и прижимаюсь к нему. Подтянувшись повыше, целую его в шею. – Ты ведь с самого начала знал, что к чему. Мы хотели ребенка, но я, помимо прочего, люблю свою работу. Неужели я слишком эгоистична, чтобы желать сразу все?

Я опять целую Джеймса, и на сей раз он поворачивает голову и отвечает на мою ласку, но любые проявления нежности для нас так сложны… Муж прекрасно знает, что к чему. Сейчас я должна твердо придерживаться предписаний врача.

– В любом случае все в отделе полетит в тартарары, если я совсем брошу работу. У нас и так уже не хватает сотрудников.

– Я думал, в твое отсутствие всем заправляет Тина, разве не так?

Я качаю головой, чувствуя, как постепенно накатывает нервное напряжение.

– Коллеги и так распределили между собой моих подопечных на время декретного отпуска, но когда с малышкой и мальчиками все устроится, я хочу вернуться. Во всяком случае, если я доработаю непосредственно до родов, смогу провести больше времени дома с дочкой потом, когда она появится на свет.

Чувствуя мое беспокойство, Джеймс обнимает ладонью мою щеку и звонко чмокает меня в губы. Поцелуй получается страстным и предельно четко гласящим: «Я больше не буду упоминать об этом, и, что еще более важно, я не стану давить на тебя по поводу секса».

– Как бы то ни было, Зои Харпер, эта исключительная няня, заглянет на чашечку кофе завтра утром в одиннадцать, – усмехаюсь я.

– Замечательно, – отзывается Джеймс, переключая на канал «Скай ньюс».

Муж принимается внимать всей этой чепухе о фондовой бирже и стонет о пенсии и инвестициях. Я же просто не могу заглядывать так далеко вперед – представлять, как стану старой и выйду на пенсию, как мне придется выносить за Джеймсом фамильный ночной горшок. Я вижу будущее лишь до окончания этой беременности, до того момента, когда появится на свет мой ребенок и мы превратимся в полноценную семью. Когда я стану наконец настоящей матерью.

2

Я опаздываю. Ледяной воздух жалит кожу, и я чувствую, как хмурое выражение застывает на моем лице. Я не могу позволить себе опоздать. Мне просто позарез нужна эта работа, и о том, чтобы упустить ее, не может быть и речи. Боже, ни одна живая душа не догадывается, как отчаянно требуется мне это место у Джеймса и Клаудии Морган-Браун! Скорее бы добраться до них – этого семейства с двойной фамилией, живущего в большом доме в Эджбастоне. Быстрее кручу педали. Когда приеду, наверняка буду взмокшей, красной и взъерошенной. И кто это решил, что добираться на велосипеде – хорошая идея? Интересно, впечатлит ли их такой способ передвижения и рассказ о моей любви к свежему воздуху, склонности к экологически чистому транспорту и расположенности к физической нагрузке, которые я, несомненно, передам их отпрыскам? Или, возможно, это лишь заставит их считать меня идиоткой, прибывшей на собеседование на велосипеде.

– Сент-Хильда-Роуд, – неустанно твержу я, искоса поглядывая на дорожные знаки. Отрываю от руля руку, чтобы показать, что собираюсь повернуть направо, и тут же начинаю вихлять. Какая-то машина оглушительно сигналит, когда я пытаюсь восстановить равновесие прямо посреди дороги. – Простите! – пронзительно кричу я, хотя этот район – явно не из тех, где принято вот так вопить. Он сильно отличается от моего места жительства… моего последнего места жительства.

Я съезжаю на обочину и достаю из кармана клочок бумаги. Проверяю адрес и снова пускаюсь в путь. Энергично жму на педали, проезжаю еще две дорожки и сворачиваю налево, на их улицу. Дома и прежде были большими, но здесь, вниз по Сент-Хильда-Роуд, они прямо-таки огромные. Величественные здания в георгианском стиле высятся на земельных участках по каждой из сторон усаженной деревьями улицы. Резиденции для истинных джентльменов, как сказали бы агенты по недвижимости.

Дом Джеймса и Клаудии похож на все остальные – особняк в историческом стиле, до половины густо увитый диким виноградом. Садовник из меня плохой, но я знаю это растение по дому моего детства, который, кстати говоря, раз в двадцать меньше этого особняка. Среди вьющихся зарослей еще проглядывает несколько зацепившихся за голые ветви багряных листьев, хотя на дворе середина ноября. Я вкатываю велосипед через огромные открытые кованые железные ворота. Гравий хрустит под ногами. Никогда еще я не ощущала себя такой привлекающей внимание.

Семья Морган-Браун живет в симметричном доме, возведенном из красного кирпича. Входная дверь, окруженная каменным портиком, выкрашена в глянцевый зеленый цвет. С каждой стороны впечатляющего входа в дом располагаются большие витражные окна. Я не знаю, как поступить с моим велосипедом. Может быть, мне следует просто положить его на гравий у основания ступеней крыльца? Но это сделает ромбовидные клумбы с розами и аккуратные прямоугольники газонов на внушительном пространстве стоянки похожими на склад металлолома. Осматриваюсь. Неподалеку от главных ворот стоит дерево. Быстро возвращаюсь на улицу. Корни дерева выпирают из земли и раскалывают асфальт подобно мини-землетрясению, а ствол слишком большой, чтобы обхватить его моей цепью с замком. Прохожу чуть вперед по тротуару, катя велосипед, и замечаю сбоку от дома еще одну, поменьше, подъездную дорогу, которая ведет к гаражу на три машины. Я снова нерешительно вхожу на чужую частную территорию, чувствуя себя так, будто множество глаз следят за мной из окон, наблюдая за этими глупыми, неумелыми метаниями.

Я по-прежнему не знаю, куда деть велосипед. Он выглядит слишком блестящим и новым для того, кто якобы ездит на нем повсюду. Решаю, что остается лишь прислонить велосипед к стене гаража, вне поля зрения прохожих и обитателей дома. Кладу своего «железного коня» осторожно, чтобы не поцарапать массивный четырехколесный велосипед или БМВ, которые стоят бок о бок.

Я делаю глубокий вдох и пробегаю пальцами по волосам, придавая им некое подобие прически. Вытираю рукавом пот с лица. Потом подхожу к парадной двери и три раза стучу дверным молотком, представляющим собой громадную перевернутую вниз головой медную рыбу. Вижу перед собой ее широко разинутый рот.

Долго ждать не приходится. Маленький бледный ребенок открывает дверь и при этом тянет ее на себя так, словно для этого требуется вся его сила. Ростом мальчуган доходит мне до бедра, у него белая, почти прозрачная кожа и взлохмаченные светлые волосы мышиного оттенка. Один из моих подопечных, как я понимаю. Они, кажется, близнецы.

– Что? – грубо бросает мальчик.

– Привет. – Опускаюсь на корточки, как обычно делают все няни, и улыбаюсь. – Меня зовут Зои, и я пришла к твоей мамочке. Она здесь?

– Моя мамочка на небесах, – говорит он, пытаясь закрыть дверь. Мне следовало захватить с собой конфеты или что-то в этом роде.

И, не успеваю я решить, каким образом поступить, – оттолкнуть его, рискуя затеять потасовку с ребенком, или вернуться к медной рыбе и опять постучать, – как над нами нависает красивая женщина. У нее огромный живот, который выпирает из-под эластичного черного топа. Я просто не могу отвести от него взгляд.

– Вы, должно быть, Зои, – говорит она. Голос у женщины такой же приятный, как и она сама. Этот голос встряхивает, возвращая к реальности. Хозяйка дома одаривает меня улыбкой, и от внешних уголков ее глаз начинают разбегаться морщинки, а на щеках образуются ямочки. Она кажется самой дружелюбной женщиной на свете.

Я поднимаюсь и протягиваю руку:

– Да, а вы, судя по всему, миссис Морган-Браун.

– О, зовите меня Клаудией, пожалуйста. Входите, – широко улыбается она.

Клаудия отходит в сторону, и я захожу в дом. Здесь пахнет цветами – на столике в прихожей красуется ваза с лилиями, – но главным образом в воздухе витает «аромат» сожженного тоста.

– Пойдемте, нам будет удобнее на кухне. Выпьем по чашечке кофе, – зовет меня Клаудия с приятной улыбкой и неимоверных размеров животом.

Пока мы идем по черно-белому, будто шахматная доска, кафельному полу, ребенок, который открыл дверь, носится между нами. За пояс его брюк заткнут игрушечный пистолет. Мы заходим на кухню. Она просто огромная.

– Дорогой, Зои здесь.

Мужчина поднимает глаза от «Таймс». Весьма привлекательный, как и, полагаю, все члены этой семьи.

– Добрый день, – говорю я как можно более приветливо.

Мы немного мнемся, как это обычно бывает при знакомстве.

– Привет, я – Джеймс. Рад познакомиться. – Он на мгновение приподнимается и протягивает мне руку.

Клаудия подает мне кофе, который волшебным образом появляется из начищенной до блеска машины. Аппарат выглядит таким навороченным, что и подойти-то страшно, а ведь мне, безусловно, придется пользоваться этой машиной, если я получу работу. Делаю глоток и оглядываюсь, пытаясь не таращить в удивлении глаза. Кухня впечатляет. Там, где я живу… где почти не живу… кухня размером с чулан. И нет никакой комнаты для посудомоечной машины или каких-либо затейливых электроприборов, но потом я напоминаю себе, что нас всего двое, и на то, чтобы сполоснуть пару тарелок и кастрюлю, времени вообще не требуется.

И все же от великолепия этой кухни у меня перехватывает дыхание. За глубокой двойной керамической мойкой находятся высокие, прямо-таки огромные окна в георгианском стиле, из которых открывается вид на расположенный внизу сад, просто громадный для города. Три стены комнаты занимают кремового цвета полки, а в старом выступе в кладке, предназначенном для дымохода, стоит красная плита «Ага» размером с автомобиль. Деревянные столешницы того же медового оттенка, что и старые деревянные полы, придают помещению налет деревенского стиля. В этом углу комнаты, около соснового стола, располагается старый продавленный диван, заваленный подушками, довольно неряшливого вида, весь в складках. На нем разбросаны детали «Лего».

Джеймс сворачивает газету и отодвигается. Я сажусь рядом с ним. От него пахнет мылом. Места для Клаудии не остается, и она подтягивает стул от стола.

– Мне лучше взгромоздиться на стул, – объясняет Клаудия. – А то потом меня придется вытаскивать из этого старья подъемным краном.

На мгновение повисает тишина.

Вдруг у наших ног начинают носиться туда-сюда два маленьких мальчика. Они похожи как две капли воды. Братья громко ссорятся из-за пластмассовой игрушки.

– Оскар, – утомленно говорит Джеймс, – отдай ее.