Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сан-Антонио (№77) - Слепые тоже видят

ModernLib.Net / Боевики / Сан-Антонио / Слепые тоже видят - Чтение (стр. 7)
Автор: Сан-Антонио
Жанры: Боевики,
Иронические детективы
Серия: Сан-Антонио

 

 


Это у него вырвалось.

Но тем не менее он действительно не ожидал.

Меня вообще больше не ждут.

Естественно, мой приход вызывает удивление. Я попадаю в категорию призраков. Обо мне забывают.

— Я узнал об этом печальном событии… и был потрясен. Все здесь просто убиты, господин комиссар. Но, я смотрю, вы отлично держитесь.

— В знакомых мне местах — да. Ты даже не представляешь, как легко быть хорошим слепым. Я заделаюсь настоящим профессионалом в рекордный срок…

Матиас мне не отвечает. Он растроган. Или, скорее, меня жалеет. Нет, от этого надо тоже к черту избавиться — от сострадания других! Но людям так легче. Выражая сострадание к другим, они чувствуют себя выше и значительней.

Рыжий осыпает меня подбадривающими, как ему кажется, речами. Изрекает пожелания. Дает мне адрес знакомого глазника Безглазика. Я ем эту лапшу. А что мне остается?

— Вы религиозны? — спрашивает он меня задушевным голосом.

— Пока нет, но, наверное, стану.

— Я не вправе давать вам совет, но на вашем месте отправился бы к Лурдскому источнику, — уверяет этот человек, занимающийся точными науками.

— Как только там состоится интересный матч по регби, непременно поеду, — хамским тоном перебиваю я.

Он вздыхает, в душе обзывая меня вероотступником.

— Послушай-ка, блондинчик, — говорю я серьезно, меньше всего заботясь о продолжении беседы насчет целебных свойств святой лурдекой воды, — гениальный Берюрье должен был передать тебе на экспертизу куски оболочки дирижабля.

— Да, это так, господин комиссар, но он пока не являлся за результатами.

— А ну, просвети меня, дружок!

Матиас открывает ящик с кляссерами. Никому в мире не сравниться с ним в аккуратности, даже церковникам. В каждом кляссере папки, а в папках тщательно сложенные и пронумерованные дела. Его мечта — иметь у себя систему IBM, чтобы систематизировать свои бумажки. Такую машину, чтобы простым нажатием кнопки можно было тут же получить номер телефона пограничного пункта в Лапландии или имя и возраст консьержки в доме начальника марсельской тюрьмы.

— Вам прочитать? — спрашивает он.

— Нет, будь другом: лучше спой на мелодию музыки Мишеля Леграна, так будет веселей.

Он смеется из вежливости. Бог мой, никогда раньше не замечал, что от него так воняет! Просто как в зверинце.

— Оболочка дирижабля, кусок которой мы исследовали, старая, никак не менее сорока лет. Но хорошо сохранилась, поскольку за ней осуществлялся постоянный уход. Тем не менее резина слишком пористая, чтобы на подобном дирижабле можно было совершать длительное путешествие. Он построен в Германии на заводах Зад-Икрупп между 1929 и 1934 годами и относится к знаменитой серии Зад-Вог Н.Е., у которой есть модификация, как вы должны помнить, печально известной серии Зад-Гофф Н.Е., принесшая нам столько неприятностей во время первой мировой войны. Вот, собственно, и все, что я могу вам сказать.

— Но это уже много, Матиас. Ты просто волшебник, малыш!

По треску веточек в живом костре я догадываюсь, что он краснеет. Без боязни получить ожог я жму ему четыре (поскольку пятый его указательный палец остается вне моей ладони) и возвращаюсь к Фелиции, которая ждет меня на скамейке сквера неподалеку.

— Э-эй! — зовет она меня.

Я сажусь рядом с ней. Голуби бесшабашно летают вокруг нас. Хлопанье их крыльев похоже на аплодисменты.

— Скажи-ка, мама, ты ведь не была в Германии, правда?

— Нет, знаешь ли, меня никогда не тянуло в эту страну. Ты, наверное, помнишь, что моего брата убили на фронте в 1915 году?

Но она тут же умолкает, понимая с небольшим опозданием смысл моего вопроса.

— Когда мы едем? — спрашивает она.

Глава (конечно же) одиннадцатая

Тот, кто знает, должен быть в курсе, что после того как умер Карл Зад-Икрупп, последний отпрыск знаменитой династии, известнейшая немецкая фирма перешла в руки промышленника по фамилии фон Зад-Иперед. Более того, ассортимент продукции фирмы, ранее специализировавшейся на производстве только летательных аппаратов, значительно расширился. Она стала производить изделия из синтетической резины от аэростатов до презервативов.

За эти годы было построено несколько дирижаблей, но лишь в мастерских Бодиграфф-Цеппелин, и, если верить общественному слуху (а этот слух самый лучший, как вы сами понимаете), качество их оставляет желать лучшего по сравнению с довоенными временами, когда дирижабли делали на заказ, и то была ручная работа.

Мощный “мерседес” (о “мерседесе” всегда говорят, что он мощный, как об ученом говорят, что он видный, а об экономисте — что он известный) везет нас в дирекцию фирмы, где нас ждет, как было условлено, главный патрон компании.

Я угадываю, что он волевой человек. У него мягкий, но уверенный голос, и он говорит на хорошем французском с акцентом, похожим на рубку костей кухонным секачом. Я представляю ему свою мать и объясняю причины ее присутствия на переговорах. Президент-генеральный директор щелкает каблуками, произнося в адрес моей немного испугавшейся маман слова приветствия:

— Уфашаемая матам!

Он усаживает нас в кресла для гостей. Затем объявляет своей секретарше, чтобы его не беспокоили в течение четырех минут, что дает нам абсолютно точное понятие о времени, которое он решил посвятить нам, после чего спрашивает у господина по имени коми-зер Зан-Хандониуз, то есть у меня:

— Шем моку злушить?

Я начинаю прямо без обиняков, как на духу, не раскрывая факта существования гигантского алмаза. Объясняю Якобу фон Зад-Ипереду, что существует некая тайная организация, использовавшая дирижабль их фирмы для осуществления преступной акции, и я хотел бы знать, к кому попал означенный летательный аппарат. В качестве доказательства своих слов я передаю ему кусок оболочки дирижабля. Он берет его в руки, И я слышу противный скрип резины под холеными пальцами эксперта высшего класса.

— Ах! — говорит он для начала. — Я уснаю… Это мотель Зад-Вог Н.Е.!

Браво!

Браво Матиасу, который сумел определить предмет с такой точностью, не будучи ни немцем, ни тевтонцем, ни замешанным на этом тесте.

— Таким образом, дирижабль ваш?

— Происфетен! Та, пыл! Но нет наш! — поправляет он меня со знанием дела. — Мы тафно их не происфотим! Теперь Зад-Икрупп происфотство только ультра-мотерн! Замые лутшие пресерфатифы ф мире! Кимишеская резина! Экстрарастяшимые! Фосмошно наливать тфа литра фоты!

— Как же тогда, господин фон Зад-Иперед, частное лицо могло достать этот аппарат в наши дни?

— Потершанный! Только потершанный!

— То есть вы хотите сказать, что на рынке можно найти дирижабль?

— Нет, но только у коллексионероф! Есть такие коллексионеры.

— Да, но ведь дирижабль не марка, его так просто не спрячешь! Вы сами знаете кого-нибудь из коллекционеров дирижаблей?

— Так тошно! В Дойчланд отин, снаменитый! Маршал афиации Людвиг фон Фиг-шиш! Лутшая коллексия диришаплей ф мире! Прима коллексия!

— А где живет этот маршал?

— Рятом с Мюнхеном! Скромный территориум!

— Мне необходимо с ним срочно встретиться!

— Гм, трутно!

— Warum?

— Коспотин маршал зильно ранен на фойне! Искусстфенная рука! Искусстфенная нока! Искусстфенная пощка, искусстфенное зердсе!

— Человек-робот, — вздыхаю я. Фелиция коротко хихикает.

— Щто? — спрашивает фон Зад-Иперед.

Я уклоняюсь от ответа, прощаюсь с ним и ухожу, держась за руку своей матушки.

Мне трудно сконцентрировать свои знания немецкого, чтобы понять выкрики и, как мне кажется, завуалированные угрозы на том конце провода, но абсолютно ясно одно: мой собеседник непреклонен.

Нет смысла даже помышлять о том, чтобы встретиться с маршалом фон Фигшишем. Если я имею ему сообщить что-то очень важное, нужно написать письмо. А лично он никого не принимает.

Сказав, как отрезав, секретарь вешает трубку.

— Что-то не так? — волнуется Фелиция.

— Да, совсем не так.

Мы сидим в номере гостиницы “Танненбаум”. Маман пьет чай, и его тонкий аромат щекочет мне ноздри. Мы напряженно молчим. Я чувствую свое бессилие более, чем когда-либо. Мне кажется, я подхожу к опасной черте, подвинулся мозгами, надеясь продолжить свою работу, оставаясь слепым. Слепой легавый, уцепившийся за руку своей матери, — думаете, это производит серьезное впечатление? Элитный полицейский в сопровождении родителей! Есть от чего повеситься на елке с венчиком вокруг головы и обсыпаться блестящей пудрой. Видите ли, на свете существует только два типа мужчин: те, что никогда не хотят стареть, и те, что всю жизнь готовятся к смерти.

Мне нужно выбирать.

Заметьте, возможность выбирать предопределяет, что вы автоматически подпадаете под первую категорию. А человек, способный выбирать, уже активен. Пусть вымрут пассивные!

Моя дорогая матушка чувствует мое смятение, как я чувствую запах ее чая. Она ставит на стол свою чашку, подходит и кладет мне руку на голову. Голос ее звучит спокойно и мягко, но я чувствую, что это спокойствие дается ей с трудом.

— Я вижу, как ты мучаешься, мой дорогой. Тебе кажется, что все тебя бросили, что всему конец. Но я заклинаю тебя не опускаться до отчаяния. Я знаю… Ты меня слышишь? Я знаю, что все придет в норму. Твое спасение придет очень скоро… Это говорю тебе я, твоя мать, а я не могу обманываться в чувствах, касающихся тебя, мой родной. Я чувствую, я предвижу, Антуан…

И мы обнимаемся, будто прячемся друг в друге. А в этих случаях поди разбери, кто чью боль лечит. Я бормочу “да, конечно”, не очень веря в исцеление. Но нужно держаться, Сан-А. Цепляться, парень, чего бы это ни стоило! Говорить себе, что если не будет хуже, то может быть только лучше…

И в этот момент, друзья мои… Да, именно в этот момент. В эту самую секунду. В разгар наших эмоций я слышу пение.

Очень близко.

Оно вибрирует, захватывает, завораживает… Истинно французское пение.

И слова страшно знакомые…

Если бы девицы

Так не сострадали

И военным-душкам

Ничего не дали,

Не было б детишек,

Что на елке шишек!

Фелиция, как и я, прислушивается.

— О, Антуан, — вскрикивает она, — тебе не кажется?..

— Конечно, мама! Это он!

И, позабыв о своем горе, я реву, как тридцать шесть изнывающих от желания коровьей близости быков, продолжение хулиганской песенки из нашего родного фольклора:

Люблю, люблю, люблю

У маленькой Сюзетты

Ту миленькую штучку…

Ах нет, совсем не ручку!

Голос снаружи затихает. Затем что-то грохается и голос снова обнаруживает себя чудесными, согревающими душу словами “твою мать, понаставили!”.

Секунд через десять Берю барабанит в нашу дверь.

— Нужно раз увидеть, чтобы враз поверить! — входя, заявляет он. — Кто бы мог подумать! Что это вы тут делаете оба?

— А ты, Толстяк? — контратакую я, как всякий раз, когда он задает мне лишние вопросы.

— Я? — отвечает он. — Да вот приехал для ведения расследования и, как всегда, вкалываю в поте лица. У меня встреча с отставным маршалом. У этого болвана страстишка коллекционировать дирижабли.

Думаете, я спятил, да?

Потерял рассудок?

Упал на голову?

Мозги слиплись?

Одна извилина, и та выпрямилась?

Или, наоборот, согнулась в дугу?..

— У тебя встреча с маршалом фон Фигшишем! — кричу я.

— Ба, да ты знаешь его кличку!

— Давай, Берю, выкладывай побыстрей!

Человек с тайнами на кончике языка щелкает челюстями, пространство между которыми служит ему для хранения остатков непрожеванной пищи, секунду-другую думает, что ответить, и, наконец, решается.

— Видишь ли, — начинает он с умным видом, — в этом деле, с которым я совсем затрахался, все началось с дирижабля. Использование такого чудовища в наше время с самого начала мне показалось хроническим анархизмом…

— Анахронизмом, — поправляю я.

— Ну да, а я чего говорю? Так вот, я позвонил в наше общество воздухоплавания и спросил у ребят, выпускают ли еще где-нибудь презервативы такого калибра. Они мне ответили, что нет. И тут удача катапультировалась мне прямо на голову. Я был у врача по поводу моего деликатного, сам знаешь какого, заболевания, и там у него в приемной наткнулся на номер журнала “Наука и жизнь”. И в этом номере вдруг обнаружил статью о маршале фон Фигшише, что он якобы является последним коллекционером дирижаблей в Европе. Словом, ты меня знаешь! Я всегда держу нос по ветру, как…

— Твое нынешнее хозяйство? — предлагаю я.

— Совершенно точно, — благодарит господин Трахун. — Что-то булькнуло у меня в котелке, и я бросаю врача, сообщаю в контору, что у меня свидание с маршалом, срочно еду сюда…

— …но он никого не принимает, — вздыхаю я.

— Моему переводчику ответили то же самое. Но только у меня голова на плечах, а не репа, как некоторым кажется, и я умею ею пользоваться. Чуть позже я повторил звонок и сказал, что настаиваю на встрече, поскольку у меня есть предложение насчет продажи шара Монгольфье, который перегородил мне весь сарай, словом, мешает, и этот хорек маршал тут же клюнул и назначил встречу сегодня к вечеру…

— Классика! — соглашаюсь я. — Отдаю должное твоей выдумке, Толстяк!

Затем Берю, причмокивая губами, заявляет, что эти чертовы немецкие сосиски хорошо нашпигованы и вкус у них вполне копченый, вот только полно жил. Подумав немного, он наклоняется ко мне и тихим голосом, будто прелат, окучивающий маркизу, шепчет:

— Если у тебя есть час времени, чтобы посвятить мне, и если это не очень обеспокоит твою мамашу, я хочу, чтобы ты пошел со мной, Сан-А.

— Куда это?

— Там увидишь. — И тут же спохватывается: — Это просто такое выражение.

— Куда ты меня тащишь? — бурчу я.

Он быстро шагает, крепко ухватив меня за руку. Очевидно, со стороны мы производим впечатление, будто деревенский вор тащит упирающуюся телку.

— Это по поводу моего так называемого заболевания, — признается Берю.

— Ты о своей дубинке, чтоб чертей глушить?

— О ней самой.

— Так и не успокоился?

— Куда там! Но за те три дня, показавшиеся мне вечностью, кое-что изменилось. Правда, не очень. Я, стало быть, в статистике неизлечимых, понимаешь? Хожу быстрым шагом на цыпочках, как когда-то в детстве ходил в пивную. Теперь, чтобы сохранять ясной голову, мне нужно порядка полудюжины девочек. А когда я в разъездах, в отсутствие добровольного поголовья, приходится обращаться за помощью к профессиональным шлюхам, что, естественно, увеличивает статьи расходов. Беда!

— И ты меня теперь тащишь в специальный квартал?

— Ну не такой уж он специальный, — мурлычет гигантский кот. — Но там есть Гретхены с такими балконами на фасаде — очумеешь! Я так думаю, что небольшой прыжок в экстаз поменяет тебе настроение, сынок. А то, ежели все время барахтаться в своих черных мыслях, этак ты скоро превратишься в подвальную крысу.

— Считаешь, что теперь, кроме проституток, мне ничего не светит?

Берю мгновенно стервенеет.

— Не надо очернять самую древнюю и самую прекрасную профессию на земле, товарищ! Все вы корчите рожи, когда говорите о простипутанах, но это не мешает вам бегать к ним втихую. Стыдно оставлять без работы квалифицированных специалисток, вот что я скажу! Когда у тебя болит зуб так, что ты на стенку лезешь, ты что, бежишь к своему соседу по лестничной площадке, чтобы он тебе его вырвал, а? Нет, ты бежишь со всех ног к дантисту, у которого из всех карманов торчат дипломы! Так же и здесь, чтобы мозги встали на место, нет ничего лучше специалистки с опытом. Ладно, не расстраивайся — будет за мой счет! Я только что обнаружил здесь одну птичку, она не в моем вкусе, но, как мне кажется, как раз твой стиль на все сто! Блондинка, высокая, худая, грудей немного, но зато глаза темно-синие и с поволокой. Смотрит томно из-под длинных ресниц! Словом, картинка! Курит на манер Марлен Дитрих с мундштуком, длинным на полметра. Ага, мы как раз подходим. Я вижу ее за стеклом. На ней черное эскимоно с красными цветами, что подчеркивает ее блондинистость. О, она нам улыбается. Ты тоже ей улыбнись из приличия! Давай войдем, я тебе говорю! Можешь с ней просто поболтать, если не хочешь ничего больше, ты же мастак вкручивать мозги. Черт, если бы ты видел, какой у нее рот, прямо до ушей! Ух, она, наверное, умеет всякое такое! Будь у нее бюста хотя бы килограммов на десять, взял бы ее себе, точно! Сразу видно, девица воспитанная, с манерами, образованием и все такое прочее. Я так думаю, она дочка бывшего нацистского министра и вынуждена теперь зарабатывать таким ремеслом, чтобы оплачивать папашины бифштексы. Это тип Мадонн, которые тебе наизусть прочтут поэмы из Виктора Гюго на немецком в промежутках между сказочными сеансами любви. Любви, не просто так, я правильно выражаюсь? Так, слушай, она нам подает знак. Ага, и задергивает занавески, как бы говоря, что счетчик уже включен. Не черта сомневаться, Сан-А! Доставь мне, как товарищу, удовольствие: залезь на Грету. Это написано наверху в качестве приветствия… Уже от одного имени возбудишься, а? Я правильно говорю?

Потрясенный его монологом, я уступаю его увещеваниям.

А поскольку от его цветистых описаний меня начинает разбирать, то я даю наконец ввести себя в обитель разврата. (Сильно сказано, правда?)


Фрейлейн Грета — я лишен возможности ее видеть, но должен признать, что ощущаю полное портретное сходство с оригиналом, нарисованным мне на улице моим зрячим (и еще как!) другом. У нее низкий голос и красивый смех. Она курит дорогой сладковатый табак, а в комнате пахнет оранжерейными растениями.

— Францозиш? — произносит она своим обволакивающим голосом.

Она приближает к моим чувствительным губам свой рот, и ее горячее дыхание зовет к любви. Я провожу рукой по ее длинным шелковистым волосам… И мы почти сладострастно целуемся.

— Порядок, граждане, я вас оставляю, — заявляет Берю, довольный, будто старая сводница, которой удалось одним махом скрестить две пары близнецов. — Я буду рядом, Сан-А, у одной толстушки размером с баобаб, которая, на мой взгляд, запросто могла бы огрести три звезды за обслуживание (согласно гостинично-ресторанной классификации Мишлен). Только ты не уходи, дождись меня. Я как пот со лба сотру, сразу приду за тобой. Дождись, хочу услышать, что ты здесь время зря не терял. Держите, моя маленькая Грета, хрустящую бумажку из Немецкого банка, новенькую, синенькую — купите себе сногсшибательное белье. Главное, используйте темперамент моего друга на полную катушку. Он подлинный викинг с твердым копьем и прочее, словом, настоящий мужчина. Покажите, на что вы способны, голубушка. Сыграйте по-крупному. Начните с последних новостей. Если он останется вами доволен, то я вам подкину приличную премию. Но нужно, чтобы вы показали все свое умение. Нужна филигранная работа. Он не любит классических номеров типа “раз-два и по домам”. Это не в его вкусе. Не в его привычках стремительные трюки на полном газу. Ваш девиз “Германия — превыше всего”, так? Докажите это!

И, закрыв свой фонтан, он выходит.

Грета раскладывает меня на мягком диване и со знанием дела начинает раздевать, издавая вздохи, означающие “добро пожаловать!”. А я, что вы от меня хотите, даю одеждам пасть. Я чувствую, она прекрасно владеет своим ремеслом, эта фрейлейн. Любовь с человеком, имеющим физические недостатки, — это иногда очищает. Активный мужчина имеет досадную привычку: он всегда берет на себя инициативу. Но пассивность время от времени — тоже хорошо. Отдых воина, настоящий отдых, это полный отказ от действий. Почему современный мужчина, воин, страдающий одышкой и сердечными приступами, из-за повседневной кутерьмы бежит в публичный дом? Только для того, чтобы ему расстегнули пуговицы! Акт — само собой! Но прежде всего мужчине хочется, чтобы ему вскрыли штаны. Человеку настолько надоели всевозможные проблемы, что он поистине счастлив, когда чьи-то заботливые руки стаскивают с него брюки. Расстегивая ширинку, ему как бы подносят кислород. Очищают душу и освобождают плоть.

У этой Греты на редкость деликатные руки. Созданы будто специально для постельных сцен, такие внимательные, но и настойчивые, они снимают одежду и ласкают одновременно. Колдунья! Фея! Она совершает чудеса моей волшебной палочкой. Если не забуду, обязательно представлю ее Обществу магов и волшебников!

Ощущаешь полное доверие, находясь в длинных и, как я себе представляю, красных лакированных ногтях. Сразу понимаешь, что перед тобой личность, посвятившая этому ремеслу тело и душу. Мы живем в эпоху благосклонного позитивизма в отношении к проституции, мальчики мои. Когда-то проститутки были бессовестными плутовками, до ужаса жадными, опустошавшими кошельки и карманы честных граждан. Гнусные, лишенные всякого понятия о чести потаскухи! Хитрые воровки! Коварные ведьмы без стыда и совести. Вытрясательницы денег. Ленивые. Мелочные. Грубые. Сквернословили. Если и опускали руки к вашим штанам, то только для того, чтобы вытащить деньги, припрятанные вами для семьи на черный день. О кошмарные преступницы! Висельницы! И всегда у них под рукой был злой костолом, готовый в любую минуту вырубить вас ударом топора или ножа, чтобы обокрасть. Не говоря уже о том, что они могли вам насолить так, как солят пармскую ветчину. Стоит только почитать воспоминания добропорядочных господ из классиков — прямо сердце кровью обливается, как их жалко, несчастных. Страсть люблю душещипательные воспоминания — берешь книгу в руки, и начинают душить слезы! К счастью, в наши дни все изменилось. Шлюхи стали благовоспитанными. Они обнаружили для себя понятие профессиональной чести. Они сплотили ряды. Уж слишком большая конкуренция появилась со стороны гражданских, или, как говорят, любительниц. Если бы работницы горизонтального цеха не поменяли тактику, возникшую вместе с техникой, припудрив свою работу совестливостью, то вынуждены были бы поменять свое социальное положение. И вот, по необходимости, они приобрели мораль. Эстетику! Работа стала в некотором роде апостольством. Это занятие для сильных людей. Вот взять хотя бы японцев: чтобы выиграть в жестокой конкуренции, они поначалу были вынуждены штамповать всякий хлам. Например, их будильники за два франка разваливались при первом же звонке. Тогда они взяли пример с немцев, и к ним пришел сногсшибательный успех в промышленности. В проституции то же самое! Качество, братья мои, прежде всего! Выдумка, изобретательность! И упорство!

Грета как раз на пике новой волны, в авангарде — я имею в виду работу. Она с уважением относится к немецкой марке. И она ее отрабатывает. Колдует со знанием дела. Отдает всю себя.

И вот она меня раздевает-разувает полностью, перемежая это ласками. Я до отказа расслабляюсь. Чувствую себя ленивым и инертным.

Но поскольку мне невмоготу подолгу оставаться пассивным, я решаю хоть в некоторой степени проявить себя. Черт со мной, важен в конце концов жест! Протянуть руку — всего-то!

Я ее протягиваю.

Господи спаси, царица небесная, что это?!

Знаете, что я обнаружил?

Мужчину!

Не чемпиона в этом разряде, но тем не менее характерное ощущение мужского пола. Ай да малышка Грета!

Конечно, тут кричать и хныкать не придется, опасности того, что ты попал в лапы вождя черного племени, тоже нет, но, господа, поймите меня — передо мной мужчина!

Так злоупотребить моим доверием — этого я не прощу!

И тут меня охватывает ярость, самая страшная, на которую я способен. Она оглушает меня, лишает рассудка (чуть не сказал “ослепляет”).

Она переполняет меня, как кипящее молоко. Честно говоря, я не припомню, чтобы когда-нибудь раньше меня хватала за горло такая злость. Она начинается от ступней. Потом поднимается вдоль ног. Меня бросает в дрожь. Мне становится жарко. Я вскипаю. Затем прошибает холодный пот. Меня трясет, как в лихорадке. Что-то расползается по мне вроде огромных муравьев на тысяче лапок. Я начинаю стонать, кричать.

Я впадаю в транс, дорогие мои! Извержение вулкана! Я выплескиваюсь из глубин океана раскаленной лавой. Я булькаю! Я брызжу! Меня несет! Я распадаюсь! Мне страшно! Этого не выдержать, не усмирить! Я — разрушитель! Уничтожитель (житель, житель, житель…)! И вот я приподнимаю Грето (оно для меня уже поменяло пол) за ворот его кимоно и наугад наношу сильный удар!

Он (оно) вопит!

Потом хрипит!

Я наношу ему еще серию ударов, большинство из которых не достигает цели. Боксирование с пустотой еще больше распаляет мою ярость. Не знаю, надолго ли хватит мне еще горючего. Но я уже перешагнул порог допустимой скорости. Я вышел из-под контроля! Я стал неуправляем! Я впал в бешенство! По-черному!

Наугад я преследую фальшивую мышку по всей ее спальне. Попискивания и всхлипывания помогают мне найти цель. И я настигаю педика кулаками то в лицо, то в грудь, то под ребра.

Чувствую, во мне проснулся убийца, дорогие мои! Живодер!

Молочу руками и не могу остановиться. Несчастный тип болтается между моими кулаками то влево, то вправо, то взад, то вперед! Мои удары производят странные звуки. Я сатанею. Деяние полностью поглотило меня. Хочу кричать. Но не могу.

Безысходность, в которой я тонул последние дни, вдруг воспламенилась и теперь объята пламенем, как тысяча Жанн д’Арк, облитых бензином.

О, безысходность моя, она сожжет меня — и головешек не останется!

На, получи! Бам! Бум! Хлоп!

И вдруг силы покидают меня. Наваливается тяжесть. Мне кажется, я сейчас упаду, вырублюсь. Ноги не держат, я шатаюсь. Дыхание перехватывает.

До чего же у нее противная харя, у Греты. Лошадиная морда под маской единорога. Черт, и к тому же этот крокодил — педик. Нужно быть слепым, чтобы с первого взгляда не рассмотреть, что у него рожа бешеного таракана! Только Берю мог польститься на такую…

Но! Бог ты мой! Так мог завопить только Берюрье, увидев на базарной площади распродажу дирижаблей.

Но, черт возьми, наконец! Я ВИЖУ!

Эй! Ребята, вы видели, читали? (Предыдущую строку?)

Запомнили? (Последний раз пишу крупно.)

Я ВИЖУ!!!

Вот уж точнее не скажешь: лучше раз увидеть, чтобы враз поверить! Я вижу этого длинного блондинистого педика, который смотрит на меня со страхом и восхищением, вытирая свой разбитый в кровь нос. Я вижу маленькую комнатку с голубыми матерчатыми обоями, набитую всякими дурацкими игрушками. Я вижу немецкую куклу с большими немецкими глазами, сидящую на немецкой тахте с немецкими подушками! Я вижу стеклянную дверь в туалетную комнату. Я вижу копии литографий, на которых изображены господа и дамы, дамы и дамы, господа с господами, старающиеся показать, как им весело в любви.

Бог мой, не может быть! Я вижу! Какое счастье!

Целый оркестр арф взрывается во мне, постепенно вытесняя глухие раскаты вагнеровской бури.

Выходит, Фелиция предвидела точно! Она чувствовала, что должно ЧТО-ТО произойти! Феномен не-знаю-какой-и-знать-не-хочу — это мой случай, моя удача!

Ну конечно же, а вы сомневались?

Вы ведь знали прекрасно, что единственный и неповторимый, уникальный Сан-Антонио не мог долго оставаться слепым.

Его издатель просто бы ему не позволил.

Кстати, этот человек не любит шутить с публикой. Растяни я свою слепоту еще страниц на двадцать, он отдал бы распоряжение возместить клиентам убытки. А он, между прочим, один-единственный порядочный издатель, и вы хотите, чтобы я подложил ему такую свинью?

Я не только вижу, но к тому же вижу четко.

Жизнь розовая…

Синяя, желтая.

Танго (оранжевая).

Вальс.

Лежа на своем рабочем месте, педик в растерянности начинает расчесывать волосы и бормочет что-то несвязное. Буря, пронесшаяся по нему, сильно качнула ему крышу — попробуйте встать (лечь) на его место.

А теперь вдруг тишина… И моя счастливая, абсолютно блаженная физиономия! Мои глаза… Мои глаза!

Бурное возвращение Берю прерывает идиллическое состояние, в котором мы до этого пребывали (не правда ли?).

— Я не помешал? — волнуется Мамонт. — Вы уже закончили вольные упражнения? Что касается меня, если говорить обо мне, относительно меня, то я только что испытал редкое разочарование. Корова — никаких реакций! Стог сена. Чувствительности не больше, чем у грузовика. Ты ее так, ты ее сяк — она как кусок мрамора. Как холодильник. “Бревно! Только время потерял. Подобное перепихивание — никого интереса: будто высморкался и ушел. Надо установить контроль за работой простипутан. Дать им жалобную книгу, и пусть клиенты ставят оценки по шкале в десять баллов и пишут свои замечания. Моей, если выставить оценку, я бы дал не больше единицы, и то только для того, чтобы ее не выкинули с работы. Комментарий: лучше энергичная рука, чем такой рукав. И все! Ну а что твоя? Она тебя — как врага народа? А, парень? Боже, а что это с ней стряслось? Это ты ее так отделал? У вас была большая страсть? Любовь типа неудержимой кенгуру? Или ты давал ей уроки морали и читал нравоучения?

— Ты ничего не замечаешь, Берю? — ставлю я точку в его вопроснике.

Он хмурится.

— Кроме разбитой физиономии мамзели Греты, ничего… А нужно что-то заметить?

— Сядь на этот стул с велюровой желтой обивкой.

Он подчиняется.

— Так, ну и что?

— Убери свой галстук, болтающийся на жилете, а то у тебя несколько неопрятный вид.

— Он исполняет.

— Вот, пожалуйста, монсеньер. Ну что еще тебе взбредет в голову?

— У тебя волосы растрепались, Александр-Бенуа, — продолжаю я. — Попробуй граблями расчесать остатки шевелюры!

Он растопыривает пальцы и проводит ими по голове.

— Знаешь, своими замечаниями на мой счет ты мне начинаешь действовать на простату, — заявляет он.

— Возможно, Толстяк, но мои замечания… они тебе кажутся вполне нормальными? Не надо открывать рот, будто карп, которого несут, чтобы показать Эйфелеву башню. Напряги извилины.

— Действительно, — бормочет он, — есть, я бы сказал, нечто кое-что, что мне странно. Только я не врублюсь что.

Я лезу ему в карман жилета и беру монетку, затем подбрасываю ее, ловлю и, поднеся к его носу, говорю:

— Решка. Странно, правда?

Он надувает щеки.

— Нет, орел или решка, мне до…

И тут наконец его осеняет. Он вдруг мигом соображает, что ко мне вернулось зрение. Сначала он зеленеет и физиономия у него вытягивается. Потом он пытается облизнуть губы, но его язык пересох, как кость, валяющаяся в Сахаре под палящим солнцем. Он сглатывает, но что-то щелкает у него в горле. Два обезвоживания подряд никогда не породят и капли влаги. Толстяк сидит с прилипшим к губам языком и таращит на меня глаза.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13