1

Тот, кто слушает шум ветра, может услышать многое. Но ветер никогда не жаловался столь горько, как в тот год, когда в Гростенсхольм пришло горе. Даже в своей усадьбе Линде-аллее Аре слышал монотонный стон в ветвях деревьев от ветра, проносившегося по их кронам.

Причиной полного высвобождения злых сил, таившихся в Колгриме, явились всего лишь несколько необдуманных слов Таральда.

Колгрим собирался пользоваться бесхитростной добротой всех и оставаться в Гростенсхольме, пока не вырастет. Здесь он чувствовал себя хорошо. Но в тот раз в нем что-то сломалось.

Шла весна 1633 года: ему исполнилось двенадцать лет. Манера поведения оставалась приятной, однако его янтарные глаза, смотревшие в лицо людей по детски прямо и открыто, становились другими, когда человек поворачивался к нему спиной. Взгляд становился холодным и злобным, оценивающим, презрительным.

«Жалкое ничтожное животное, — мысленно говорил он. — Я сильный, намного сильней вас всех вместе. Я покоряюсь до поры до времени, пока вы мне нужны. Но подождите, когда я вырасту и встану на ноги!»

Как и все, помеченные проклятием в роду Людей Льда, Колгрим был очень одинок. Но одиночество не тяготило его. Наоборот, он стремился быть один; казалось, что он черпал в одиночестве новые силы.

За рубежами мирной Норвегии происходили грандиозные события.

Религиозная война продолжалась. В 1631 году шведский король Густав II Адольф одержал блестящую победу над Тилли под Брайтенфельдом. На следующий 1632 год. шведский король пал в бою под Лютценом, но его армия разгромила объединенные силы Валленштайна и Паппенхейма. Паппенхейм пал в бою под Лютценом, а Тилли в том же году нашел смерть под Лехом; Валленштайн был убит своими сторонниками спустя несколько лет. Но война продолжалась и продолжалась. Сейчас во главе протестантов стояли уже другие шведские полководцы. Леннарт Торстенссон, Иохан Банер и Ханс Кристофер фон Кенигсмарк должны были войти в историю за свои подвиги в этой нескончаемой войне.

Кристиан IV окончательно разорвал отношения с Кирстен Мунк, ибо обнаружилось, что последний ребенок, дочь Доротея, имеет весьма сомнительное происхождение. Фру Кирстен пыталась даже подмешать в пищу королю яд, но добилась только того, что по приказу короля кузнец ее заклеймил каленым железом как нарушительницу супружеской верности. Все это переполнило чашу терпения Кристиана. Он послал Кирстен «ко всем чертям» и запретил встречаться с детьми. С таким запретом она не могла смириться.

Что сказала ее мать, Эллен Марсвин, своей потерявшей всякую осторожность дочери после разрыва с королем, никто не знает. Однако внешне она держалась как ни в чем не бывало, сохраняя хорошую мину при плохой игре.

Не веселее стало этим двум женщинам и оттого, что Кристиан IV завел новую любовницу, их собственную придворную даму Вибеке Крузе. Даму на редкость вульгарную, которая родила королю превосходного сына, Ульрика Кристиана Гюльденлеве. Он стал хорошим воином — лучшим, чем когда либо был его отец.

Леонора Кристина в девять лет была помолвлена с молодым, рвущимся к успеху аристократом Корфитцем Ульфельдтом. Случилось как-то, что домашняя гофмейстерша, по-прежнему занимавшаяся воспитанием детей, так избила ее, что она несколько недель не могла сидеть, и это повлияло на ее будущее. Леонора Кристина пошла к своему жениху и пожаловалась. С жестоким обращением гофмейстерши с детьми было покончено. Ее выгнали из дворца, и она уже больше не появлялась на королевской службе.

Старшая дочь короля от Кирстен Мунк, бедная Анна Катерина, прожила недолго. В свое время она очень гордилась помолвкой с Францем Рантцу. Однако в 1632 году этот молодой щеголь гостил у будущего тестя и отмечал свое назначение на должность королевского гофмейстера. Нужно было много сил, чтобы составить компанию королю за чашей вина. Молодой Рантцу так напился, что свалился вниз головой в крепостной ров и утонул.

Маленькая Анна Катерина заболела. Кое-кто говорил, что от горя, другие же утверждали, что у нее была оспа. Она попросила, чтобы при ней всегда находилась маркграфиня Паладин, и Сесилия, оставив пятилетних двойняшек на Александра в Габриэльсхусе, переехала к ней.

Тем временем в Гростенсхольме начиналась буря.

Во время обеда летним днем 1633 года Таральд, никогда не отличавшийся особой сообразительностью, произнес ту фатальную фразу в окружении нескольких с виду равнодушных членов семьи.

— Я сегодня получил письмо от Тарье.

— Получил ты? — спросила Лив у своего сына. — Это удивительно! Он отправился в Эрфурт, не так ли? Поступил на службу в качестве помощника к какому-то ученому. Что он хочет?

— Он оказался в центре эпидемии оспы и боится подхватить эту болезнь.

— Я слышала, что оспа ужасно опасна, — вмешалась в разговор Ирья.

— Тарье здоров, как бык, и едва ли станет жертвой оспы, — заметил Даг. — Но почему он написал именно тебе?

— Он просит меня, если с ним что-нибудь случится, позаботиться о тайнике, где находятся колдовские сокровища нашего рода. В свои последние часы он напишет, где спрятан клад. Он хочет, чтобы Маттиас владел им.

Лив притворилась, что на нее напал сильный приступ кашля, и ее сын тут же понял, какую оплошность он допустил. Глаза Колгрима забегали, становясь то ясными, то приобретая желтоватый оттенок.

— Но он, разумеется, забрал все это с собой, — сказал Таральд, пытаясь спасти положение.

— Что случилось? — спросил восьмилетний Маттиас, блеснув своими кроткими глазами.

— Я расскажу тебе, когда ты подрастешь, — пробормотал Таральд.

Маттиас удовольствовался ответом. То, что говорит отец, правильно. Он не любопытен.

Но в душе Колгрима эти слова вызвали настоящий огонь. От него что-то скрывают! Тайны, колдовские заклинания рода Людей Льда? И их получит Маттиас?

Неужели Колгрим не является старшим из сводных братьев?

Гнев и злоба становились все сильнее и сильнее. Существует нечто такое, о чем ему ничего не известно!

У Тарье?

Э-э, нет, бабка Лив предупредила отца, это он ясно видел. Значит заклинания не у Тарье. Они должны находиться здесь!

Где-то в Линде-аллее…

Да, все старания, приложенные Тарье для сохранения тайны существования заклинаний, пропали даром. Однажды Тенгель у колыбели родившегося Колгрима предупредил Тарье: «Никогда, никогда не допускай этого ребенка даже к самой малой доли заклинаний! Ничему не учи его! Абсолютно ничему!»

Теперь Тарье в минуту нужды обратился к отцу мальчиков, своему двоюродному брату Таральду. Наихудшее из всех зол. Ведь, несмотря на то, что на Таральде сейчас лежала ответственность за семью, мыслил он почти так же, как сбитый с толку цыпленок.

И Колгрим услышал слова, которые ему абсолютно не положено было слышать!

Колгрим, в противоположность отцу, обладал живым злобным умом.

Он решил узнать больше обо всем этом.

У кого он может спросить?

Ни у деда, ни у бабки; обмануть их слишком трудно. Отец чересчур слаб, он никогда не осмелится ослушаться своих родителей. А глупая Ирья ничего не знает, в этом Колгрим может поклясться.

Интуиция уверенно подсказывала Колгриму, к кому ему следует обратится. К одному из наиболее умных в семье…

На следующий день он, не спеша, равнодушно вышел во двор усадьбы.

— Эй, — сказал добродушно Аре. — Ты решил прогуляться?

— Да, я хочу попросить Бранда починить кое-что для меня. Он такой сильный.

— А я?

— Не как Бранд.

Аре улыбнулся.

— Видишь, Мета, мне дают отставку.

Мета покачала головой. Она сильно похудела и подурнела, возраст не красил ее. Эту женщину постоянно мучили боли в животе, и ее не оставляла скорбь по ушедшему в мир иной Тронду. Он ведь был ее любимым сыном.

Мета бросила взгляд на Колгрима:

— Не знаю почему, Аре, но при виде этого мальчишки у меня по спине пробегают мурашки.

— Чепуха! Он стал очень смышленым!

— Верить в это? — пробормотала Мета.

Колгрим нашел Бранда на гороховом поле. После нескольких вступительных фраз он неожиданно спросил:

— Ты когда-нибудь видел тайный клад нашего рода?

Бранд осторожно уселся на краю канавы. Ему шел двадцать пятый год. Был он высок и грузен. У них с Матильдой родился лишь один ребенок, сын Андреас, других детей не было, но этим единственным ребенком, с момента его появления на свет, гордились все — и отец, и дед.

— Я никогда не видел клада. Я думаю, что он находится у моего брата Тарье.

Колгрим сидел рядом с младшим двоюродным братом своего отца словно маленькая змея.

— А что в этом кладе?

— Ты никогда не слышал этой истории?

— Только отрывками. Я не понимаю, почему всем можно рассказывать ее, а мне нет.

Рассказать Колгриму было опасно. Бранд сделал глубокий вздох.

— Тронд и я всегда считали, что с тобой обращаются несправедливо. Ты больше, чем кто-либо другой, должен знать сагу нашего рода.

— Мне тоже так кажется, — согласился Колгрим, при этом у него даже задрожала нижняя губа. Ему удалось представится несчастным, мгновенно готовым заплакать.

— Я слышал о Тенгеле Злом и о твоем деле Тенгеле и о моей бабке Суль, которые умели колдовать, но больше я ничего не знаю.

И Бранд рассказал о всех отмеченных проклятием в роду Людей Льда, а Колгрим слушал. Глаза его становились все больше и больше. Он не считал себя отмеченным проклятием — по его мнению он был ИЗБРАННЫМ.

— Правда, что Тенгель Злой отправился на поиски? Куда?

— Этого никто не знает.

— А как он это сделал?

— Он собрал все магические травы и колдовские средства, какие знал, сложил все это в большой горшок и сварил зелье такое ужасное, что невозможно представить. Тенгель Злой мог сделать многое, можешь верить!

— А зелье он выпил?

— Никто не знает. Может — да, может — нет. Во всяком случае, он над горшком прочел странные заклинания, вызывая того, с козлиными ногами. И говорят, ему это удалось. Мой дедушка Тенгель не верил этому; он считал, что появление у нас кошачьих глаз и особых свойств, которых нет у обыкновенных людей, всего лишь особая черта нашего рода. Но я вот сейчас размышляю…

— И что?

— Пожалуй, сага правдива. Думаю, что здесь руку приложил Сатана.

— О, Господи!

— Не упоминай всуе этого слова! И один из потомков Тенгеля Злого должен стать самым великим колдуном в мире, — закончил Бранд свой рассказ.

«Это я, это я», — в сильном возбуждении промолвил про себя Колгрим. Он очень хорошо понимал, что он один из тех избранных. Он знал это очень давно. Стоило ему только взглянуть на себя в зеркало, чтобы понять это.

Да, он уверен в том, что Тенгель Злой выпил дьявольское зелье. Он поступит так же. Когда-нибудь. Если бы только он знал, где оно спрятано. И как его отыскать…

— Клад у Тарье там, где он сам сейчас находится?

— В Эрфурте? Тронд так не думал. Да, Тронд также был одним из них, тебе это известно?

Нет, Колгрим никогда не слышал об этом. Если бы он знал, когда Тронд был жив! Тогда они вместе были бы неимоверно сильны. Непобедимы!

Бранд, на мгновение взгрустнувший при воспоминании об умершем брате, снова оживился:

— В кладе среди прочего находится волшебный корень.

Да, теперь Колгрим узнал гораздо больше, чем знал раньше. Именно это интересовало его и запоминалось крепко.

Доверчивый Бранд так и не понял, какие зерна бросил он в мелкую черную душу Колгрима.

В воскресенье Колгрим заявил, что у него поднялась температура. Все отправились в церковь, оставив его дома.

Он тут же спустился во двор Линде-аллеи и обыскал весь дом, двор, но ничего не обнаружил. Он продолжал поиски все долгое время, пока шла воскресная служба. Но, как только услышал, что люди возвращаются из церкви, быстро шмыгнул на свое место. Больше всего внимания он уделил старой части дома. Но клада нигде не было. Вне себя от злости, разочарованный, забрался он обратно в кровать.

Эрфурт так далеко, что он даже не представлял себе, где он находится. Поехать туда и воткнуть нож в горло лживого Тарье он не может.

Но он способен на кое-что другое! Нечто, о чем он мечтал многие годы…

Он в силах разделаться со своим соперником многими способами. А сейчас у него приманка самая вожделенная: колдовской клад.

Они еще увидят, кого обидели при дележе!

Колгрим готовился очень тщательно. Может быть, он все еще смутно помнил рассказы Сесилии о Большом тролле, которому не понравилось, что Маленький тролль сделал больно своей младшей сестре? И поэтому от прямого убийства отказался.

Ведь есть и другие пути.

В один июльский день он упросил деда взять его с собой в Кристианию. Забрал все деньги из копилки, которую прятал много лет; мелкие монеты, полученные им в подарок от доброжелательных дядей и теток.

Сейчас они очень пригодились.

В лавке серебряных дел мастера он купил брошь с национальным орнаментом.

Но никому ее не показал.

В последующие дни он продолжал подготовку. Однажды, например, он без какой-либо определенной цели несколько часов катался верхом на лошади. Слушал, как ветер жалобно стонал в кронах деревьев и злорадно ухмылялся.

Наконец подготовка была закончена.

Вечером, когда сводные братья лежали в постелях в своей комнате, Колгрим шепотом спросил маленького Маттиаса:

— Ты когда-нибудь видел танцующих рыб?

— Нет, — ответил доверчивый Маттиас. — Разве рыбы умеют танцевать?

— Умеют ли они! Ты хочешь увидеть это?

Маттиас с удовольствием бы посмотрел. Колгрим таинственно прошептал:

— Но это место заколдовано. И увидеть танец можно только в определенное время. Мы сможем подкрасться к ним. Но об этом никто не должен знать.

Маттиас задумался.

— И мама тоже?

— Конечно, и мама! Если узнают, все сорвется.

Маленький брат кивнул головой в знак согласия.

— Тогда я возьму тебя в то место, где они танцуют. Но не завтра. Завтра их там не будет. Послезавтра. Я рано выеду верхом взглянуть, подходящий ли день, а ты встретишь меня на опушке леса около большого дуба в… скажем, в девять часов. Ты время по часам читаешь?

— Я могу спросить у папы.

— Нет, дуралей, этого ты не должен делать! Когда служанки начнут убирать со стола после завтрака, ты незаметно уйдешь. Никто не должен тебя видеть, запомни! Мы скоро вернемся, так что никому не нужно что-либо знать.

— Я сделаю так, как ты говоришь, — заверил Маттиас.

— Можно я завтра съезжу в Кристианию? В последний раз, когда мы были там я приглядел прекрасную брошь в лавке у серебряных дел мастера. Я очень хочу купить ее и подарить бабушке Лив, чтобы она выглядела нарядной в церкви ко дню смерти Олава Святого.

Сам же Колгрим презирал церковные службы. Иногда он вынужден был ходить в церковь, но чаще изобретал какую-нибудь уважительную причину и оставался дома.

Таральд, тронутый заботой сына, сказал:

— Но у тебя, Колгрим, нет денег для этого?

— Я накопил, — заявил сын с таинственной улыбкой.

— Храни меня Бог, это не плохо! Но тебе не следует ехать одному. Может быть, я освобожусь…

— Отец, мне уже двенадцать лет! Ты знаешь, на лошади я держусь хорошо, а воров и мошенников я обойду.

Да, Таральд был уверен в этом. И он неохотно, но сдался.

На следующее утро Колгрим, махнув на прощание рукой провожавшим, двинулся по дороге в Кристианию.

Как только он почувствовал, что его уже не видят из Гростенсхольма, он свернул с дороги и поехал по скрытым от глаз тропинкам, двигаясь полукругом по местности.

Спустя некоторое время он сидел на лошади рядом с большим дубом и наблюдал, как маленький мальчик, стремясь придти вовремя, переходит луг, пробираясь через высокую траву. На сердце Колгрима опустилось огромное и холодное спокойствие.

— Я все сделал, как ты велел, — прошептал Маттиас запыхавшись. — Никто меня не видел. Но я немного испугался, когда услышал, что ты уехал в Кристианию, подумал, что не встречу тебя здесь. Но ты оказался на месте, — радостно произнес он. Вдруг лицо его снова омрачилось: — Но мне не нравится обманывать маму.

— Она спрашивала? — резко воскликнул Колгрим.

— Нет. Но промолчать — это то же, что и соврать, у меня такое чувство.

Колгрим никогда не испытывал подобных угрызений совести и не понял брата. Не беспокоился он и о своей мачехе, Ирье, которая всегда стремилась относиться к нему с такой же любовью, как и к своему родному сыну Маттиасу.

— Мы недолго пробудем здесь, они ничего не заметят. Садись сзади меня!

С трудом взгромоздился Маттиас на лошадь, и Колгрим развернул ее.

Как все младшие братья, Маттиас обожал своего старшего брата. Он был для него героем, знавшим и умевшим все на свете. Такое поклонение Колгрим принимал с некоторой гордостью, но и с презрением.

Когда они ехали по лесу, Маттиас возбужденно заявил:

— Как интересно! Я сегодня ночью ни минуты не спал.

Отлично, подумал Колгрим с отвратительной улыбкой на устах.

— Я взял с собой бутерброды, — продолжал младший брат.

— Что ты сделал? — взорвался Колгрим, но, сдержав себя, продолжал более спокойным тоном. — Тебя кто-нибудь видел?

— Нет. Я проскочил незаметно в кухню, когда там никого не было.

— Хорошо! Возможно, мы проголодаемся.

Они молча продолжали путь через зеленые тени леса.

— Ты слышишь, как шумят кроны деревьев? — прошептал Маттиас. — Как печально это звучит! Точь-в-точь, как в церкви во время реквиема.

— Что такое реквием? — спросил Колгрим, не слишком знакомый с дебрями церковных ритуалов.

— Духовная месса.

«Подойдет», — подумал старший брат.

— Далеко, — спустя мгновение осторожно произнес Маттиас.

— Скоро приедем, — пообещал Колгрим. Спустя еще некоторое время младший брат произнес:

— Я не собираюсь жаловаться, но у меня спина немного заболела.

— Сейчас будем на месте, — ответил старший. Сердце его от возбуждения бешено заколотилось.

Они поехали по лесной дороге, такой же зеленой, как и весь окружающей ее лес, этим летом здесь проезжало мало народу. Если Маттиас и видел следы лошадиных копыт, которые шли сначала впереди, потом возвращались обратно, он не связывал их с поездкой Колгрима несколько дней тому назад. Время от времени они переезжали небольшие поляны, обрамленные зарослями лесной малины, а несколько раз миновали группы строений, выглядевших так, как будто их давно покинули жители.

Затем ландшафт стал более открытым. Гряды холмов сначала украсились дубами, а затем на смену им пришли осина и ольха.

Они подошли к берегу.

Колгрим направил лошадь по малозаметной тропинке, которая вывела их на пристань. Здесь он слез с лошади и помог спуститься с нее брату.

— О-о, — воскликнул Маттиас. — Это же море!

Далеко впереди среди гор солнечными зайчиками поблескивал открытый фьорд.

— Конечно, море, — подтвердил Колгрим. — Здесь и танцуют рыбы. Они большие и зовут их дельфинами. Иди, у меня здесь лодка!

— Лодка? — произнес Маттиас, широко раскрыв от удивления глаза.

Колгрим тем временем привязал лошадь к дереву.

— Конечно. Вон она стоит.

Колгрим подготовил все тщательно. Он знал, что этой небольшой плоскодонкой пользовались редко.

Они прыгнули на борт. Колгрим камнем сбил замок и стал грести веслами. Владелец лодки, кем бы он ни был, не мог видеть море, скрытое плотными зарослями ольхи.

Весла с веселым плеском погружались в воду. Маттиас лег на борт и следил за водоворотами, которые порождали лопасти весел.

Колгрим греб не спеша, он не хотел слишком удаляться от дороги, ведущей домой. Он, наоборот, делал вялые взмахи веслами, наводящие на сон, и маленький Маттиас вскоре съежился на корме. Веки становились все тяжелее и тяжелее.

— Отдыхай, — гипнотизируя, произнес старший брат, пристально глядя на Маттиаса, — плыть еще далеко. Я разбужу тебя.

Маттиас утомленно кивнул и улегся удобней.

Когда они добрались до мыса, где фьорд сливался с открытым морем, Колгрим осторожно положил весла в лодку и позволил плоскодонке мягко причалить к берегу. Затем, убедившись, что младший брат крепко спит, бросил весла в воду и проследил за тем, как они уплывали прочь. Беззвучно он поднялся на берег и сильно, но осторожно толкнул лодку в море.

Он учел и отлив. Довольный, он наблюдал, как плоскодонка неумолимо уходила в море.

В лодке не было заметно никаких движений.

Колгрим со всех ног бросился по берегу к пристани, где стояла лошадь.

Никто не поймет, почему он вдруг подумал: «Я не убил его. Я этого не сделал!»

Видимо, смутное воспоминание детства — о страшных рассказах Сесилии про Большого тролля, иначе говоря, про Дьявола, заставило Колгрима так «гуманно» рассчитаться с мешающим ему младшим братом.

Он вернулся домой после обеда. Вся семья была в панике.

— Колгрим, ты не встречал Маттиаса? — спросила Лив.

Он соскочил с коня. В руке у него был небольшой пакет.

— Маттиаса? Нет. Я целый день провел в Кристиании.

— А утром?

— Он еще спал.

Лицо Колгрима никогда еще не было столь искренним.

— Он был за столом во время завтрака, — напомнил Таральд остальным. — Затем он исчез. А Колгрим в это время был уже далеко.

Лицо Ирьи окаменело словно у мертвеца.

— Но Маттиас взял с собой еду в дорогу. Для двоих, в этом я уверена!

— Как ты можешь быть уверена в этом? — заметил Таральд.

— Потому что знаю манеру Маттиаса пользоваться ножом, когда он готовит бутерброд. Берет масло из масленки от центра к краю. И он взял хлеба и масла по крайней мере для двоих.

— Где дедушка? — спросил Колгрим.

— Ушел на поиски. Мы все ходили и искали целый день, — сказала Лив, в глазах которой виден был страх и беспокойство.

Лицо Ирьи ожесточилось. Она вцепилась в Колгрима.

— Ты знаешь, где он! — крикнула она яростно. — Я вижу это по твоему лицу, ты знаешь где он! Ты…

Таральд развел их.

— Но Ирья! Ты всегда относилась хорошо к Колгриму.

Но истерика, разрывавшая ее целый день, вырвалась наружу.

— Я знаю его, когда он выглядит таким невинным! Он что-то сделал Маттиасу, я уверена, я знаю!

Слезы обиды навернулись на глаза Колгрима:

— Я весь день был в Кристиании! Ездил за подарком бабушке. Вот он!

Он развернул пакет, в котором лежала серебряная брошь.

— О-о, Колгрим, — сказала Лив взволнованно. — Так приятно получить от тебя подарок! Ты должен простить Ирью. Мать не всегда способна ясно мыслить, когда с ее ребенком что-то случается.

Ирья всхлипнула и зарыдала, чувствуя себя покинутой.

— Единственный мой ребенок… которого мне удалось родить, счастье мое, малыш мой, Маттиас. Он не должен уходить, не должен!

— Он не ушел, — успокаивал жену Таральд. — Он будет дома до прихода ночи.

Но Маттиас не вернулся домой. И горе пало на Гростенсхольм.

Ночью и днем слышался крик Ирьи: «Маттиас!» Сколько раз она обошла весь лес, никто не знает.

Она могла в панике проснуться среди ночи с ужасным криком: «Он нуждается во мне! Он одинок, и я ему нужна!» И снова бросалась на поиски, кружа по лесам, спрашивала на хуторах, искала и искала…

Лив утратила свою жизнерадостность, от горя поседели волосы. Даг, здоровье которого и до этого было подорвано, все больше и больше ослабевал, и это пугало всех, а ногти Таральда были полностью искусаны. Внешне он не показывал своего глубокого отчаяния, но, когда оставался один, он шел в комнату Маттиаса, трогал руками его заброшенные вещи, и слезы навертывались ему на глаза.

В поисках маленького чудесного мальчика из Гростенсхольма принимали участие жители всей округи, и все горевали о нем, страдали вместе с его близкими.

Однажды Колгрим позволил себе посмеяться над каким-то пустяком. Ирья набросилась на него как фурия, готовая разорвать его.

— Тебе весело! — пронзительно кричала она. — Радуешься тому, что наконец разделался с братом и один можешь получить все наследство.

Сколь близка была к правде Ирья, она и сама не догадывалась. Ошибалась она только в том, какое наследство хотел получить Колгрим.

Жгучая ненависть охватила все его существо.

— Отпусти меня, дрянная баба, — произнес он шепотом, глаза пожелтели, как у кошки. — Вот ты и показала себя! Никогда ты не любила меня, думала только о своем золотце.

Лив резко сказала:

— Чепуху говоришь, Колгрим! Ни один ребенок, оставшийся без матери не пользуется такой любовью, какую уделяют здесь тебе. Здесь ты окутан любовью. Все, от твоего деда, помощника судьи, до самого молодого работника на конюшне, рады тебе и с удовольствием проводят с тобой время. Когда ты только родился и был очень… очень больным ребенком, дедушка и я молили Бога, чтобы ты остался жив. Мы хотели тебя, и рады тебе, в том числе и Ирья! Я не думаю, что твоя бедная мать, Суннива, могла бы дать любовь теплее нашей. Тебе следует знать это.

Ирья тут же пришла в себя.

— Прости меня, Колгрим. Я не соображаю, что говорю.

— А, иди ты к черту, — прошипел он так тихо, что его смогла услышать только Ирья, и убежал.

Но у Лив были свои предчувствия. Она написала письмо Сесилии об их безграничном отчаянии. О малыше, о быстро исчезающей надежде на то, что Маттиас еще может быть жив. Может, лежит где-нибудь беспомощный, а они не смогли найти его вовремя.

«Не можешь ли ты приехать домой, дорогая Сесилия? Нас все больше и сильнее мучают подозрения, что Колгрим что-то знает. Ты единственный человек, кто умеет воздействовать на него. Будь так любезна! Наш любимый маленький Маттиас отсутствует уже пять недель, разум Ирьи начинается мутиться, да и сами мы не в силах выносить эти мучения», — такими словами закончила Лив свое послание.

Сесилия только что вернулась домой из склепа Анны Катерины и очень хотела отдохнуть со своей небольшой семьей. Но она тут же решила ехать.

— Нет, Александр, я не возьму с собой двойняшек в Гростенсхольм. Я тоже уверена, что за всем этим стоит Колгрим. И я никогда не позволю Габриэлле или Танкреду предстать перед его хищными глазами!

— Но он ведь не будет…

— Колгрим сильно привязан ко мне, тебе это хорошо известно. Он считает, что я ему изменила, когда родила детей. Я всегда сомневалась в его дружеском отношении к Маттиасу. Ты же знаешь, что я никогда не брала детей с собой домой, как бы сильно мне этого ни хотелось. Отец и мать были здесь и виделись с ними, да и Тарье тоже, но остальные из моей семьи никогда не встречались с близнецами. И это только из-за Колгрима.

— Мне кажется, что ты несколько несправедлива к мальчику. Но ты знаешь его лучше меня. Ну что же, мы поживем без тебя еще немного. Надеюсь, ты отыщешь Маттиаса! Он — прекрасный малыш.

Сесилия вздохнула.

— О-о, если бы дедушка Тенгель был жив! Или Суль. Они обладали способностью отыскивать пропавших людей. Может быть, одной Суль было бы под силу держать в руках своего внука Колгрима. Ну, хорошо, я пробуду там неделю, а потом я должна отдохнуть. Я ужасно подавлена из-за смерти Анны Катерины. А сейчас еще Маттиас… О-о, дорогой маленький Маттиас!

В Гростенсхольм она приехала спустя неделю и пришла в ужас, увидев, как изменили всех горе и страх.

Уже на следующий день у нее с Колгримом состоялся разговор. Но он уже был не тот, что раньше, он уже не доверял ей и не желал беспокоиться о таких мелких делах, как Маттиас. Беспокоило его только одно.

— Когда приедет Тарье? — спросил он.

— Не знаю. Но он уже долго не был дома, поэтому приедет, видимо, скоро. Тебе нравился Тарье?

Взор Колгрима блуждал по комнате. Тарье? Что он имел в виду, когда написал свое письмо Таральду? Именно этим был озабочен мальчик, лишь это интересовало его.

— О, да! — воскликнул он с энтузиазмом. — Тарье такой умный.

Сесилия после этого переговорила со своей матерью Лив.

— Я уверена, мальчику что-то известно, но добиться от него сейчас чего-нибудь невозможно. Я не справлюсь с ним. Попытаюсь еще раз на неделе, но не могу ничего обещать.

Но Сесилия так и уехала, не решив проблемы. Никогда выражение лица Колгрима не было таким невинным, как сейчас. Именно поэтому она была уверена в том, что он знал больше, чем рассказывал.

Лето клонилось к осени.

Колгрим спокойно ждал приезда Тарье. Потому что сейчас он, Колгрим, стал наследником того, что было для него дороже всего на свете.

2

Однако Тарье пока не собирался ехать домой. Он блестяще сдал экзамены в Тюбингенском университете и теперь имел право выбирать или отклонять различные заманчивые предложения.

Поскольку никто из рода Людей Льда никогда не нуждался в деньгах, так как Тенгель Добрый занимался врачеванием, а картины и обои Силье были проданы за более высокую цену, чем рассчитывали, Тарье мог не думать о деньгах и выбирать дальнейший путь свободно.

Он отказался от соблазнительного предложения преподавать медицину в Тюбингенском университете, а выбрал вместо этого — неизвестно, почему — менее оплачиваемую работу в Эрфурте. Здесь он должен был стать ассистентом сведущего в медицине ученого, изучавшего различные болезни.

Тарье осуществил одну мечту своего детства. Ему удалось познакомиться с великим математиком и астроном Иоганном Кеплером, когда ученый уже в конце своей жизни пришел в Тюбингенский университет.

Они до глубокой ночи вдвоем вели научные беседы. В последние годы Кеплер превратился в разочарованного человека, уставшего от людского невежества и твердолобого непонимания, и очень страдавшего от болезни. Беседа с молодым идеалистом Тарье вдохнула в него жизнь, и они говорили о науке до тех пор, пока их веки не сомкнулись от усталости.

Интересно, что почти сразу же они нашли нечто общее. Мать Кеплера скончалась в 1622 году, отсидев в тюрьме 13 месяцев по обвинению в колдовстве, а у родственницы Тарье Суль была такая же судьба. Начали они разговор с магии, а завершили «коньком» Кеплера — логарифмами и преломлением света.

Но сейчас Тарье находился в Эрфурте. Ему нравилась работа, даже если в ней таился явный риск — такой, как при эпидемии оспы, после которой он, однако, остался целым и невредимым. Ученый, ассистентом которого он стал, хвалил Тарье и предсказывал ему большое будущее — если только церковная власть и сильные мира по своей глупости не приговорят его к сожжению на костре как еретика из-за его всесторонних знаний. Ведь сожгли же они Яна Гуса и осудили Галилея, обвинив их в ереси. Тарье следует быть осторожным.

В свободное время он изредка навещал своих старых друзей в замке Левенштейн.

Графиня Корнелия Эрбах фон Брейберг превратилась в волевую и самоуверенную семнадцатилетнюю даму. В высшей степени очаровательную и стройную.

Ее добродушные тетя и дядя хотели бы выдать ее замуж за сына немецкого герцога.

Корнелия этого совсем не хотела!

Маленькой Марке Кристине исполнилось восемь лет. Это была симпатичная девочка с восприимчивым умом. Она часто подходила к Тарье, когда тот бывал в замке, и тихо сидела рядом с ним, слушая непонятную для нее беседу между ним и ее родителями. Корнелия, наоборот, часто вмешивалась в разговор, самоуверенно высказывая непререкаемые утверждения, которые вызывали у Тарье улыбку.

Однажды Корнелия спросила дядю:

— Тарье ожидает великое будущее, не так ли?

— Блестящее, я думаю.

— В таком случае он составит хорошую партию?

— Для хорошей девицы его сословия, да. Но не для тебя, если ты об этом подумала.

— Почему не для меня?

— Потому что ты графиня, дорогая Корнелия. А Тарье не аристократ.

— Но имя Линд из рода Людей Льда может обмануть кого угодно из тех глупых стариков, которые составляют Готский Альманах.

— Корнелия, о браке между тобой и Тарье и речи не может быть! Он сватался?

— Нет, но…

— Ты видишь! Может, он не захочет на тебе жениться.

— Конечно, захочет! Хорошо, тогда я убегу с ним.

— Не будь глупой, Корнелия! Так ты только разрушишь его будущее.

— А вы, дядя, не можете произвести его в аристократы?

Граф Эберхардссон Левенштейн-Шаффенек покачал отрицательно головой.

— Это могут сделать только главы княжеского рода.

— Княжеского? — задумчиво повторила Корнелия. — У Тарье есть кузина. Она замужем за князем.

— Действительно?

— Да, или почти да, если нужна такая точность. Его имя Паладин, он маркграф. А его бабушка со стороны матери, или что то вроде этого, настоящая княгиня.

Комендант Эрфурта кивнул головой.

— Паладин хорошая фамилия. Он может быть из княжеского рода Шварцбургов.

— Да, точно! Я спрошу его.

Ее дядя улыбнулся.

— Я не думаю, что он может сделать такое. А может, ты сначала лучше спросишь Тарье?

— Обязательно, будь уверен!

Но Тарье отнесся к ее планам равнодушно.

— Зачем меня нужно посвящать в аристократы?

Корнелия растерялась, какое-то мгновение она не могла произнести ни слова.

Тарье продолжал, ничего не подозревая:

— Я не могу обратиться к Александру с такой просьбой, ты это прекрасно понимаешь! Даже если бы он смог уговорить своих княжеских родичей в Шварцбурге, меня бы мучила совесть всю жизнь за то, что я попросил о таком постыдном. Нет, сейчас я тебя не понимаю, Корнелия.

Вне себя от злости она повернулась на каблуках.

— О-о, как ты глуп! Как глуп! — почти всхлипнув, произнесла она и демонстративно вышла из комнаты, скрипя зубами.

— Я когда-нибудь не был для тебя дураком? — крикнул он ей вслед.

Потом она не разговаривала с ним несколько недель, не выходила из комнаты, когда он наносил визиты. (Хотя стояла наверху на галерее, укрывшись за гардиной и смотрела на него).

На помощь ей пришел несчастный случай.

Тарье, собственно говоря, точно не знал, почему ему приятно посещать замок Левенштейнов. Не понимал он и того, что раздражало его во время последних визитов, чего ему не хватало. Ему это стало ясно тогда, когда пришла беда.

Большой отряд наемных солдат из бывшей армии Валленштайна, сейчас превратившихся в бродяг, гонимый жаждой грабежа, вошел в Эрфурт. Комендант быстро организовал оборону города и выступил против грабителей.

При этом он оставил без защиты замок Левенштейнов.

Хотя полковник и понимал, что замок может быть вожделенной добычей для грабителей, он считал, что они не решатся двинуться к нему, поскольку он расположен далеко от города. Таким образом, замок оказался без защиты. Здесь практически нечем было обороняться, причем там находилась лишь горстка слуг и семья графа.

Наемные кнехты шли дикой толпой. Графиня Юлиана вместе с детьми и другими женщинами спряталась в одной из башен, но Корнелии с ними не было. Юлиана послала служанку на поиски племянницы, но к своему ужасу услышала, что кнехты обнаружили девушку и напали на нее. Сама графиня не решилась оставить Марку Кристину.

Тарье как раз направлялся в замок, когда обнаружил, что вместе с ним движется толпа кнехтов с шумом и криками. Мальчик лет пятнадцати в ужасе бросился в ров.

— Быстро бери мою лошадь, — сказал Тарье, — и скачи к коменданту, он сейчас наверняка в городе. Скажи ему, что солдаты направляются в замок Левенштейн и что я сделаю все, что в моих силах. Меня зовут Тарье.

Мальчик вскочил в седло и галопом поскакал по дороге в город.

Сердце Тарье забилось. Он никогда не стремился изображать из себя героя — его больше привлекал интеллектуальный риск. Да и солдат было много. Они уже исчезли в воротах замка. А он был один.

Но Тарье думал о несчастных, находившихся внутри. Даже если он сможет помочь им самую малость, попытаться сделать это — его долг.

«Мужайся, Тарье», — промолвил он про себя и в волнении сделал глубокий вдох.

Пробраться внутрь незаметно трудности не представляло. Крики солдат доносились из глубины замка — видимо, они уже добрались до рыцарского зала.

Тарье прошмыгнул за стены замка. Если бы у него не было так неспокойно на душе, ситуация, в которую он попал, казалась бы ему весьма смешной.

Он попытался найти кого-нибудь из жителей замка. И в этот момент услышал отчаянный крик молодой девушки.

— О, мой Бог, Корнелия! — прошептал он в ужасе.

И тут он понял причину своего глубокого страха. Корнелия… бедная беспомощная девочка.

«Корнелия, дорогая моя, любимая», — билась горькая мысль, пока он бежал в направлении крика.

Если бы он слушал более тщательно, то понял бы, что эти беспомощные крики издавала не Корнелия.

Но Тарье словно помешался от страха.

Он уже был почти рядом — в длинном проходе с деревянным полом. Тарье понимал, что каким бы храбрым он ни был, защищая жизнь и честь Корнелии, один он не сможет справиться с кнехтами. Тогда он схватил прислоненную к стене алебарду, стоявшую в качестве украшения, начал колотить ей по полу и одновременно топать сапогами, создавая впечатление, что по проходу, где было сильное эхо, бежит множество людей.

— Сюда, господин оберкомендант, — закричал он. — Эти подлецы здесь. Убивайте их без жалости!

Ему удалось испугать кнехтов, шумевших и галдевших в рыцарском зале: там раздались испуганные крики:

— Оберкомендант здесь со своими людьми. Убегайте!

Тарье еще некоторое время продолжал энергично стучать и топать, затем, осознав, что путь свободен, подбежал к девушке, которая лежала на полу и плакала.

Он сразу обнаружил свою ошибку, но облегчение, испытанное им, мгновенно сменилось чувством сострадания.

— О, дорогое дитя, — произнес он. — Встань, обопрись на меня. Где твоя хозяйка?

— В башне, — всхлипнув, ответила девушка.

— Там все?

— Нет. Там нет Корнелии. Я должна была разыскать ее и… тут пришли они.

— Беги скорее в башню, я попытаюсь найти Корнелию, — воскликнул Тарье. Сердце его разрывалось от страха.

Он знал, где находится Корнелия. Она показывала ему свое потайное место на третьем этаже замка сразу перед винтовой лестницей, ведущей на бруствер.

Тарье в страшном смятении промчался через весь замок, ни разу не выглянув через окна наружу. Если бы он посмотрел во двор, то увидел бы, что убегавшие кнехты были встречены воинами оберкоменданта на мосту через крепостной ров, так как граф уже получил донесение и поспешил в замок, а когда он встретил скачущего на лошади молодого посланца, передавшего ему сообщение Тарье, он приказал своим людям двигаться еще быстрее.

Кнехты бросились в другую сторону, но один из слуг замка быстро опустил решетчатые ворота, и наемники оказались запертыми на мосту. Многие попрыгали в ров, но мало кто из них вышел живым из боя.

Несколько кнехтов оставались еще в замке; они были далеко и не могли слышать предупреждающих криков. Когда Тарье приблизился к месту, где пряталась Корнелия, он услышал пронзительный, наполненный злобой женский голос, и на этот раз он не ошибся. Это была Корнелия.

— Убери свои волосатые обезьяньи руки, — крикнула она тоном, который, казалось, должен был изображать ледяное презрение, но голос сорвался на фальцет, насыщенный одним чувством злости.

— Думаешь, я позволю какому-то отвратительному мерзкому существу дотронуться до меня? Это относится и к тебе! — добавила она еще более резко. — Твоя мать, должно быть, влюбилась в борова, когда зачала тебя, уродина!

«Боже, помоги мне!» — подумал Тарье, подбежав к двери, ведущей в помещение с лестницами. Этот крик, наверное, слышала и ее обходительная тетя Юлиана!

Не раздумывая, Тарье влетел в дверь на защиту девушки, попавшей в беду.

Как уже говорилось, удача сопутствовала храбрецу, хотя здесь скорее следовало бы сказать глупцу…

Не зная для чего, он все время таскал с собой алебарду и, когда ворвался в большой зал с лестницами, имел весьма устрашающий вид.

Два кнехта, которые не были ни уродцами, ни отвратительными, пустились наутек, но причиной этому был не страх перед Тарье, а скорее то, что один из них случайно выглянул в окно и увидел баталию на мосту.

Корнелия немедленно признала в нем героя и бросилась в его объятия.

— О, Тарье, ты пришел! Я знала, что ты должен был прийти!

«Это что за представление?» — подумал он раздраженно и в то же время теперь, когда опасность миновала, внутренне смеясь. И тут внезапно он потерял дар речи. У него полностью перехватило дыхание оттого, что Корнелия оказалась в его объятиях. А она не замедлила воспользоваться обстоятельствами. С прирожденной женской хитростью она заставила Тарье поверить, что это он поцеловал ее, а не наоборот. Такие трюки женщины проделывали с момента появления человечества на земле.

Да и Тарье особо не сопротивлялся.

В действительности сильно занятый ученый никогда и представить себе не мог, что в жизни существует такое блаженство! Начав поцелуй, он не мог его завершить, а Корнелия была не той девицей, которая прерывает такой поцелуй преждевременно.

Он очнулся не по своей воле, а когда услышал посторонний голос.

— Что я вижу! — воскликнул комендант Георг Людвиг Эберхардссон Левенштейнский и Шарффенекский.

Дыхание восстановилось, и Тарье освободился от обольщающих объятий Корнелии.

— О, дядя! — взвизгнула она. — Тарье скомпрометировал меня! Но как истинный рыцарь, сделал это с честными намерениями.

— Нет, подожди секунду, — промолвил застигнутый врасплох Тарье.

— Разумеется, ты должен попросить моей руки, — громко просуфлировала Корнелия.

— Твоей руки? О, нет! Я не хочу надевать на себя хомут.

— Что? — прошипела она, а оберкомендант улыбнулся.

— Своенравные девицы, — огрызнулся Тарье, — превращаются в своенравных жен.

Какое-то мгновение Корнелия выглядела абсолютно беспомощной. Она теряла последний шанс. Если еще раз Тарье…!

На ее детском разочарованном личике отражалась вся ее решительность. Тарье смягчился и погладил ее по щеке.

— У меня не было такого намерения, Корнелия, — произнес он покаянно и торопливо. — Я только подтрунивал над тобой.

Уверенный в том, что получит отказ, он обратился к ее дяде:

— Господин оберкомендант, я прошу руки вашей юной родственницы.

Но что это! Граф сразу понял, что Тарье именно тот человек, который способен держать Корнелию в узде. И перед ним большое будущее. Его имя звучит аристократически. И он необыкновенно порядочен. Так почему бы и нет?

Тарье оказался в тисках.

Поначалу брак был очень счастливым. На них снизошла влюбленность. Тарье не засиживался, как раньше, допоздна на работе, спешил домой. Он дико скучал о Корнелии. Он никогда не думал, что жизнь может быть такой прекрасной, он, который раньше удивленными глазами смотрел на поведение ненормальных влюбленных.

Корнелия забеременела, и счастью их не было конца. Все это происходило задолго до того, как Тарье обнаружил, что попал под женский каблук.

Из дома он получил сильно задержавшееся в пути письмо. Оно было послано в конце лета 1633 года, а сейчас шла осень 1634. С глубоким горем прочел он потрясшее его известие об исчезновении Маттиаса. И сразу уселся писать домой ответ.

Своей жене он сказал:

— Корнелия, мне немедленно нужно ехать домой. Пропал один из моих маленьких родственников. Мне необходимо быть там и узнать, нашелся ли он, и успокоить его родителей.

В его голове крутилась и другая мысль: наследовать клад Людей Льда должен был Маттиас. Если его нет, то кто должен стать избранником?

Но Корнелия взбесилась. Неужели он думает оставить ее одну сейчас, когда она через несколько месяцев должна родить? Он думает только о себе!

Она стала невозможной и во многих других отношениях. Семья жила в замке, поскольку Корнелия не могла и представить себе, что переедет в убогую квартиру. Она купалась в лучах известности, которую он начал завоевывать, и то требовала, чтобы он не ходил днем на работу, а оставался с ней дома, то планировала развлекательную поездку, которую они должны обязательно совершить именно тогда, когда он был вплотную занят своими исследованиями. Или же сказывалась больной. Правда, с последним вскоре было покончено, так как Тарье обладал неприятной для нее способностью распознавать болезни, в том числе мнимые.

Ей нравилось вызывать в нем чувство ревности, интересно было наблюдать за его реакцией. Время от времени она сама закатывала ему сцены ревности и получала удовольствие, слушая его заверения в том, что с этой стороны ей опасаться нечего, а она любила устраивать семейные ссоры только для того, чтобы получить право на новое примирение, и Тарье всегда вынужден был делать первый шаг. После скандала она сама же приходила к решению, что все это выеденного яйца не стоит. Когда она наконец просила прощения, она становилась нежной и ласковой, как котенок, и говорила, что никто во всем мире не может быть счастливее их.

Но у Тарье с трудом успокаивались нервы и каждый раз на это уходило все больше и больше времени.

Все причуды он объяснял ее состоянием, но внутренне сознавал, что Корнелия оставалась всегда такой, какой была во время их первой встречи, и даже ребенком она была своенравна и самоуверенна.

Он отложило свое первое письмо и написал новое, сообщив, что состояние его жены не дает ему возможности оставить ее, но он внутренне уверен, что Маттиас уже вернулся. Тарье полностью сочувствует им, денно и нощно думает о них и о маленьком мальчике. И просит их немедленно ответить ему.

Естественно, он написал домой о своей женитьбе и о том, что они скоро ждут прибавления в семье, но не знал, получили ли они это послание.

На следующий раз почта сработала быстро. Тарье получил новое письмо. От своего отца Аре. Оно было рассудительным, но также сильно расстроило Тарье. Маттиас не вернулся. Ирья ослабла, стала апатичной, неспособной больше радоваться. Но Колгрим для них большая подмога, сейчас в Гростенсхольме ему все доверяют. После первых сильных ссор и недоверия к нему души успокоились, и Ирья с Таральдом считают его единственным своим сыном. Но скорбь присутствует в каждом закоулке Гростенсхольма.

Еще хуже обстоят дела в Линде-аллее. В дополнение к исчезновению Маттиаса серьезно заболела Мета. Не может ли Тарье приехать домой? Сейчас они доверяют только ему.

Однако ему пришлось отложить поездку. Осталось всего несколько недель до появления ребенка на свет, и Корнелия была ужасно угнетена, хотя кажется, безмерно преувеличивала свои муки. Но потом он обязательно поедет, чтобы она ему ни говорила. Сейчас ему очень тревожно. Мета, с которой у него никогда не было особенной близости, была все-таки искренне любимая им мать.

И маленький Маттиас… Он всегда приносил Тарье радость и спокойствие.

Нет, слишком больно думать об этом.

Корнелия ничего не сказала, когда он сообщил ей, что собирается уехать после рождения ребенка. Больше не произнесла ни слова против.

Когда же маленький сын Тарье появился на свет, мать стала угасать на глазах, словно тихая крошечная свеча. Тарье при всем его искусстве врачевания ничего не смог сделать. Она умерла у него на руках, и ему так и не удалось установить причину ее смерти. Но он предполагал, что виной всему явилось слабое сердце.

Только тогда понял Тарье, как сильно он ее любил. Ее дерзкая болтовня, юмор, любимые руки, так мягко обнимавшие его, ее избалованность, резкие манеры…

И он понял, что со временем Корнелия подавила бы его волю, превратила бы в руины работу ученого и сделала бы его жизнь горькой.

И все же после ее кончины он был безутешен.

Графиня Юлиана пришла ему на помощь.

— Поезжай домой, Тарье, — мягко говорила она, — съезди и навести больную мать! Не надо так изнурять себя горем. Корнелия предана земле. Я позабочусь о твоем маленьком сыне. Кстати, какое имя ты хотел бы ему дать?

— Имя? Не знаю. Думаю, Микаел в честь моей матери Меты и еще Корнелиус. Микаел Корнелиус… Да, так я и назову его.

— Прекрасно! — воскликнула Юлиана. — Поезжай спокойно, друг мой! Ты был хорошим мужем для Корнелии. Она была счастлива с тобой и до последнего дня не знала, что должна умереть.

И Тарье уехал! Из скорби в скорбь.

Когда корабль пересекал Каттегат, Тарье показалось, что злобный вой ветра в талях остро отзывается в его душе, но он не мог понять, отзывается ли в его душе стон ветра или это его собственное душевное состояние так повлияло на его ощущения.

Только здесь, во время плавания по морю, им завладела мысль о новорожденном. Микаел Корнелиус Линд из рода Людей Льда! Он попытался вспомнить, как выглядит сын…

Смуглый, как и его родители. Густые черные волосы, но с небольшим рыжеватым оттенком, который появился с приходом Силье и который теперь переходит от родителей к детям. Казалось бы, черные волосы должны преобладать в семье; у Тенгеля, родоначальника Людей Льда, они были черны как смоль. Светлые волосы и голубые глаза Меты в потомстве почти не прижились.

Лицо маленького Микаела, насколько Тарье мог вспомнить, было таким же, как у грудного ребенка, трудно отыскать в нем особую черту. Чувство раскаяния охватило его: не часто брал он на руки мальчика, мало уделял ему любви и нежности, которую питал к сыну.

Но как он один будет воспитывать дитя?

Домой в Линде-аллее он приехал в один из дождливых дней апреля 1635 года. Прибыл слишком поздно, и ничем не мог уже помочь матери, которую уже нельзя было спасти. А она была безмерно счастлива, увидев сына, и в ней снова вспыхнула надежда. Тарье вылечит ее!

Если приезд Тарье облегчил ее страдания в последние дни жизни, то ему было тяжело смотреть на высушенную, съежившуюся фигуру, лежавшую в постели. Мета — когда-то единственная несчастная дочь деревенской потаскухи, вытащенная Суль из деревни в Сконе, — стала хорошей и старательной женой крестьянина из усадьбы Линде-аллее, пользовалась доброй славой. Трем сыновьям дала жизнь эта щепочка. Двух она отослала от себя — один стал крестьянином, другой врачом и ученым. Третий, которого она любила больше других, погиб, став жертвой вечного проклятия, висевшего над родом Людей Льда.

После предания тела Меты земле и пышных похорон, которые понравились бы ей, если бы она могла их увидеть, Тарье занялся трагическим исчезновением Маттиаса.

Ему рассказали все, хотя рассказ и был коротким, поскольку они сами не знали, как это произошло.

Затем он переговорил с тетей Лив и дядей Дагом.

— Я должен выбрать нового наследника тайного клада Людей Льда, — сказал он, — думаю, что…

— Т-с-с, — произнесла Лив шепотом, хотя и знала, что все ушли в поле на весенние работы. — Не произноси вслух, кого ты выбрал!

— Почему? — спросил Тарье, подняв удивленно брови.

И Лив рассказала ему о роковых словах, произнесенных Таральдом за столом, по получении письма Тарье.

— Мы все время испытывали ужасное чувство подозрения, что Колгрим был глубоко обижен избранием наследником клада Маттиаса, а не его. Может, в этом и кроется причина исчезновения Маттиаса. Но такие подозрения отвратительны. Нельзя говорить о них громко. Однако сейчас я это сделала.

Тарье был взволнован.

— Боже мой, но не можете же вы полагать?.. Да, с моей стороны было большой глупостью написать Таральду. Мне следовало бы помнить, что он здесь не самый умный и надежный человек.

Тарье было о чем подумать.

Не потому ли Колгрим так усердно стремился стать его другом, когда он приехал домой? Всюду, где бы Тарье ни появлялся, четырнадцатилетний подросток с блеском в глазах был тут как тут, готовый служить.

Тарье ужаснулся. Однажды он уже видел, что может сделать проклятие, висящее над Людьми Льда, с тем, кто им заклеймен. Колгрим был вторым, в этом нет сомнения, даже, если он не выказывал признаков обладателя сверхъестественными силами.

А что же сам Колгрим? О чем думает он?

Он больше не верит, что обязательно наследует так страстно желаемый клад. Поэтому стремиться сейчас провести Тарье, выпытать у него, где тот спрятан. Он уже видел у Тарье дорожную шкатулку со многими весьма любопытными и интересными предметами — но это не все. Здесь или там, там или здесь, может быть, прямо перед глазами скрыто то, о чем так страстно мечтает Колгрим: то, что даст ему силу, которая, он уверен, должна принадлежать только ему!

Тарье всю весну оставался дома. Юлиана писала, что мальчик чувствует себя прекрасно, и ему не следует беспокоиться. Лучше отдохнуть. В последние годы он много работал, а то, что он почти одновременно потерял и Корнелию, и мать — сильный удар для него.

Тарье был согласен с этим, он очень устал и очень скорбел.

Зима в Гростенсхольме была суровой. Снег толстым слоем лежал на крышах домов и на ветвях елей, ветер выл и стонал под кровлями. Ирья все время терзалась мыслью о том, что где-то под снегом одиноко лежит непогребенное тело маленького мальчика…

Таральд пытался гнать от себя такие мысли. Но они все равно приходили, и тогда для контроля над собой он вынужден был делать несколько тяжелых вздохов и глубоко дышать.

В первый день Рождества Ирья зажгла свечу в память о Маттиасе.

— Сегодня ему исполнилось бы десять лет, — тихо произнесла она.

Лив и Дагу также было трудно, хотя они и были сильнее, особенно Лив. С беспокойством наблюдала она за тем, как одна из лип засыхала все больше и больше, и Лив очень хорошо знала, чья это липа…

В усадьбе Линде-аллее все было наполнено тишиной. Аре беспомощно бродил по комнатам, молчал, потеря Меты перевернула и опустошила его жизнь. У Бранда и Матильды дела шли лучше. Радостью для них был восьмилетний Андреас. Маленький пухлый мальчик, спокойный, как отец и дед, свободный от проблем.

Тарье чувствовал себя беспомощным.

Единственный, кто производил впечатление человека, удовлетворенного жизнью, был Колгрим. С неутомимым усердием он продолжал поиски спрятанной тайны, и однажды весной 1635 года ему повезло…

Нет, он не нашел клада. Но обнаружил нечто иное!

Он рыскал по чердаку в Гростенсхольме. И там в одном из углов обнаружил железную шкатулку. Вскрыл ее и увидел предмет, который поначалу посчитал бесполезным.

Но затем он стал изучать его…

Колгрим пробыл на чердаке целый день. На следующий день он снова забрался туда. И когда спустился, рот его был растянут в улыбке, которая Лив показалась зловещей. Своим видом он напоминал кота, проглотившего огромную крысу.

После этого Колгрим еще настойчивее продолжил поиски клада.

Прошло уже почти два года с момента исчезновения Маттиаса.

Сколь часто мысли его родителей возвращались к тому лету, когда он был еще с ними.

К лету 1633 года…

3

На берегу Скагерака сидит маленький пастушонок. Овцы мирно щиплют грубую траву, растущую среди скал. Сам он расположился на вершине огромной каменной глыбы, и ему видны овцы и поблескивающее под солнцем море.

Из коры ивы вырезал он свисток, но звука извлечь не может, раздается одно шипение. Время прошло, и кора уже не снимается легко с древесины, поэтому получилась у него просто безделушка.

Рядом с ним лежит большая палка, единственное оружие для защиты от диких зверей, если они нападут на овец. Но опасность не велика; здесь, на открытом побережье, относительно безопасно.

Он уже долго наблюдает за темным предметом, появляющимся то и дело на сверкающей под солнцем поверхности моря.

С каждым разом предмет становится все больше и больше. Прилив гонит его к берегу.

Когда пастушонок снова обращает взор на поверхность моря, он видит предмет уже вышедшим из яркой ослепляющей полосы солнечного света. Теперь он ясно различает небольшую лодку, и кажется, что в ней никого нет.

Спустя мгновение он уже определяет, что это добротная плоскодонка. В этот момент он совершенно забывает об овцах, ничего с ними не случится.

Плоскодонка, оторвавшаяся от привязи, может быть, заплыла так далеко, что хозяин не найдется?

Пастушонок, родившийся у моря, все время мечтал о лодке. Но мечты оставались мечтами. Он, беднейший из бедных, не мог и надеяться стать владельцем лодки!

С огромным удовольствием вытащит он сейчас плоскодонку!

Но сама она не причалит к берегу, он это видит. Лодка плывет мимо и скоро скроется в морской дали.

Он бросает быстрый взгляд на овец.

Никуда не денутся! Может, на время позаимствовать рыбачью лодку крестьянина, живущего поблизости?

Никто не увидит.

Спустя мгновение он уже плывет к плоскодонке, энергично работая веслами. Изредка он бросает взгляд через плечо, проверяя, правильно ли он плывет.

Оглянувшись следующий раз, он вздрагивает, обнаруживая внезапно, что в лодке кто-то есть.

Сначала его охватывает чувство глубокого разочарования, но затем он начинает понимать, что здесь что-то не так.

В плоскодонке он видит маленькую фигурку, которая сидит, распрямивши спину и вцепившись руками в борта лодки. Большие глаза смотрят на приближающуюся лодку.

Пастушонок нигде не видит весел. Он гребет быстрее, вода перед носом забурлила. Почти подплыв к плоскодонке, он перешел на нос лодки, чтобы помешать резкому столкновению.

В плоскодонке маленький мальчик, моложе его, но не на много. У него красивые медно-рыжие кудри, прекрасный, слегка запачканный костюм. На лице с тонкими чертами следы слез.

— Хорошо, что ты пришел, — вежливо, но с дрожью в голосе говорит мальчик. — Я хочу пить и проголодался.

Пастушонок помогает мальчику перебраться в лодку и крепко привязывает плоскодонку к корме.

— У меня были бутерброды, — говорит мальчик, прекрасно выговаривая каждое слово. — Я долго хранил бутерброд Колгрима, но потом вынужден был съесть и его. А это плохо, так как я знал, что он не мой. — Его глаза наполнились слезами, которые он быстро постарался вытереть. — Прости меня, я немного обеспокоен, — произнес он, застенчиво улыбнувшись. — Колгрима нигде нет. Мы поехали посмотреть на танцующих рыб, понимаешь, и я видел их, а Колгрима там не было. Я заснул в лодке, а когда проснулся, он исчез. Он не появлялся, хотя я звал его. Бедный Колгрим!

У мальчика затряслась нижняя губа.

Пастушонок не знал, что думать и говорить.

Он чувствовать себя таким бедным и необразованным рядом с этим изысканным существом с мягкими глазами!

— И давно это случилось? — спросил он грубым голосом.

— Три ночи прошло, как он пропал. Думаешь, он утонул?

Пастушонок боялся этого, но вслух произнести не решился.

— Нет, точно сказать невозможно. Может быть, он вышел на берег, а лодка уплыла.

— Ты думаешь? О, я очень надеюсь на это!

— Да, ты бы проснулся, если бы он свалился за борт и позвал тебя на помощь.

— Да, — доверчиво согласился мальчик.

— Как тебя зовут?

— Маттиас. Маттиас Мейден. А тебя?

Пастушонок улыбнулся.

— Почти также. Мадс.

— Удивительно, — с улыбкой произнес Маттиас. — Вот мы и на земле.

Лодка так ударилась о берег, что они оба потеряли равновесие и громко рассмеялись.

Но когда Маттиас попытался вылезти на берег, оказалось, что он слишком ослаб. После трехсуточного сидения и лежания в лодке без воды, ноги его потеряли силу, стали дряблыми. Он мог бы полностью промокнуть, но дно лодки было почти сухим и его одежда не намокла. А еще ему исключительно повезло с погодой. Ни дождя не было, ни ветра.

— Можно подумать, что тебя хранили ангелы, — улыбнувшись, сказал Мадс.

Он помог побледневшему мальчику выбраться на берег, а затем достал свою еду. Она была очень простой: вода из ручья и твердая горбушка хлеба. Но для Маттиаса пища была королевской!

— Лодку бери себе, — благородно заявил он. — Колгрим нашел ее. Хозяина у нее нет.

Мадс не поверил своим ушам. Этот мальчик приносит с собой счастье.

— Но весел нет, — сказал Маттиас.

— Фу, весла! Я их сделаю из двух бревен ольхи.

— А сейчас я должен идти домой к маме, — произнес неуверенно Маттиас, оглядываясь по сторонам. — Она беспокоится обо мне и о Колгриме. Надеюсь, он уже дома, я так сильно опасаюсь за его жизнь.

— Ты где живешь?

— В Гростенсхольме.

Этого названия Мадс никогда не слышал.

— Ты не слышал о Гростенсхольме? — удивился Маттиас. — Я думал, что все знают эту усадьбу.

— Ты дрейфовал оттуда, — сказал Мадс и рукой показал направление.

— Да, меня все время несло вдоль берега. Теперь надо идти обратно по берегу моря.

Это их рассмешило.

— Я провожу тебя до дороги.

На полпути им встретился хозяин Мадса, и Маттиас рассказал ему о плоскодонке, которую он подарил Мадсу, потому что тот спас его и его не унесло дальше в открытое море. Пастушонок был искренне благодарен тому, что дар был подтвержден, а то он боялся, что не долго бы был владельцем лодки.

Крестьянин почесал в затылке. Гростенсхольм? Нет, он не слыхал такого названия.

Маттиас, услышав, что они разговаривают на ужасном диалекте, вежливо поблагодарил за помощь и двинулся по дороге на север.

— Чудесный мальчик, — сказал крестьянин. — Иисусе Христе, как легко я чувствую себя сегодня, словно встретился с Божьим ангелом.

Маттиас не был ангелом, но в его глазах и в улыбке было нечто, благоприятно влиявшее на людей. Именно это и нужно в жизни. Вам как бы возвращалась утерянная вера во все хорошее.

Но Мадс был уверен в том, что Маттиас ангел. Подумать только, настоящая лодка! Мальчика за трое суток в море не вымочило дождем, не потрепало на волнах.

То, что плоскодонка угнана, Маттиас знать не мог. Впрочем, владелец лодки недавно умер, и наследники передрались из-за нее. Поэтому воровство никому большого вреда не причинило. Скорее оно разрешило спор о наследстве.

И после того, как Мадс просмолит ее и разукрасит, никакой прежний владелец не узнает лодки, где бы он ни жил, когда бы ни появился так далеко на юге, где лодка находится сейчас.

Лодка принадлежит Мадсу, в этом нет сомнения.

Маленькие ноги Маттиаса устали. Он шел весь день, почти не встретив на пути ни одного дома, питался он только малиной и ежевикой, кусты которой росли вдоль дороги. Он нашел хорошую палку на случай встречи с дикими зверями.

К вечеру на поляне в лесу он увидел костер. Подошел к нему и вежливо обратился к сидящим у огня пятерым мужчинам с просьбой разрешить ему немного погреться.

С виду мужчины были далеко не добродушны, но они смеялись и хитрили, выпытывая у Маттиаса, кто он.

Он вежливо, как его учили, объяснил, что зовут его Маттиас Мейден, что ему восемь лет и сейчас он идет домой в Гростенсхольм.

Эти люди также не слыхали о такой усадьбе, однако они освободили место для Маттиаса на пне у костра.

Все они были бородаты, грязны и закутаны в лохмотья. Один из них, одноглазый, подвинулся к Маттиасу и грязными пальцами стал щупать его бархатную курточку. Мужчина тихо присвистнул.

— Где ты, мальчик, раздобыл одежду?

— Она моя, — удивился Маттиас. — Отец и мать сшили ее для меня.

— Во-о как, — недоверчиво произнес мужчина. — Кто же твой отец?

— Папа? Он никто. Просто владелец Гростенсхольма. А дедушка помощник судьи в Акерсхюсе. Мы бароны, все трое. Мой брат тоже, но он исчез.

Глаза его снова наполнились слезами, когда он вспомнил о несчастной судьбе Колгрима.

Мужчина, услышав слова «помощник судьи», тут же отодвинулся от Маттиаса.

— Вот как! А что ты делаешь здесь, житель Акерсхюса?

Маттиас ответил доверчиво и благовоспитанно, рассказал всю грустную историю о лодке и рыбах, о трагическом исчезновении Колгрима.

— А где же лодка?

— Я отдал ее.

Мужчины были разочарованы. Один из них с ухмылкой, которая должна была изображать любезность, сказал:

— Ложись спать, мальчик. Здесь, ближе к костру. Мы присмотрим за тобой.

Маттиас охотно подчинился, он не хотел показывать, что голоден. Невежливо жаловаться таким добрым дядям.

Заснул он мгновенно, успокоенный тем, что он уже идет домой к маме и папе. Последнее, что он услышал, был жалобный стон ветра в кронах деревьев…

Маттиас еще не совсем проснулся, слишком устал. Но в полусне он почувствовал, что кто-то раздевает его.

Мама, подумал он с улыбкой. Я дома у мамы, и она снимает с меня одежду, я заснул во всем.

Сейчас она оденет на меня ночную рубашку. Но сегодня она почему-то плохо пахнет. Лучше сесть. Нет, не хватает сил.

Он услышал голоса. Грубые, звучащие шепотом. Мама забыла закрыть окно. Холодом тянет. Песня, жалобная песня слышится издалека, она звучит словно в церкви. Нет, это не песня, что-то другое, точного названия чему он не может вспомнить.

— Хо, прикончить его и баста, — слышит он один из голосов. Это не очень любезно, представляется ему. — Он нас видел.

— Но ведь он еще малыш, — произносит другой на родном для Маттиаса диалекте. Остальные голоса говорят на диалекте Мадса. Мадс? Кто это?

— Ты же сам слышал, Олавес! Его дед помощник судьи.

— Выкупа за него нам получить не удастся? — слышен другой голос.

— Дурак! Не пойдем же мы к помощнику судьи!

— Поторопитесь, у такого маленького цыпленка шея тонка. Свернуть ее пара пустяков.

— Нет, подожди, — произносит голос, принадлежащий Олавесу. — Почему бы нам не продать его. Нермаркену? Он хорошо заплатит.

— Нермаркену? До него несколько миль! Думаешь, мы потащим туда это обессилевшее существо?

— Ну, хорошо, — произнес голос Олавеса. — Отдайте тогда его мне! Давненько мы не свертывали шей цыплятам. Я потренируюсь.

Голоса захохотали. Маттиасу все это казалось неприличным сном, и он охотно бы проснулся. Но вместо этого он снова погрузился в глубокий сон…

Кто-то тряс его.

— Проснись, — прошептал голос. — Тихо! Идем быстро, пока остальные не встали!

Маттиас недоуменно, еще окончательно не проснувшись, повиновался. Ночь была темной, костер почти догорел, вокруг лежали спящие люди. Ветер прекратил свою жалобную песню.

Решительная рука потащила Маттиаса за собой. Они поспешили вниз на дорогу и быстро побежали со всех ног. Они бежали до тех пор, пока мужчина не устал. Тогда он уменьшил скорость, и Маттиас был ему очень благодарен. Он едва волочил ноги.

— Почему мы бежим? — поинтересовался он.

— Потому, что они хотели причинить тебе зло.

Маттиас задумался.

— Тебя зовут Олавес?

— Да, как ты узнал?

— Я слышал ваш разговор ночью. Но думал, что это сон. О-о! Где моя одежда?

Его закутали в какую-то большую тряпку. От нее исходил тот противный запах, который все время преследовал его. Она кололась и раздражала кожу.

— Они забрали твои шмотки. Для продажи.

— Бедняги! Как они бедны! Причинить мне такую боль! Зачем? Я не могу поверить этому.

— Такой мир, мальчуган. Закон жизни. Убей или тебя убьют.

— А почему ты мне помог?

— У тебя, мальчишка, такие славные глаза! Притягивающие. Я не знаю, что случилось со мной. Я ведь не лучший из детей Бога, но мне захотелось сделать тебе добро.