Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Интим

ModernLib.Net / Классическая проза / Сартр Жан-Поль / Интим - Чтение (стр. 2)
Автор: Сартр Жан-Поль
Жанр: Классическая проза

 

 


– Если бы вы видели рожу Анри! – фыркнула от смеха Люлю.

– Меня беспокоит, что скажет ваша мать, – серьезно сказала Риретта.

– Моя мать? Она будет сча-стли-ва,– с уверенным видом сказала Люлю. – Он был груб с ней, знаете, она им сыта по горло. Всегда упрекал ее за то, что я дурно воспитана, что я такая и сякая, и сразу видно, что воспитание у меня плебейское. Знаете, отчасти я ушла от него и из-за мамы.

– Но что же случилось?

– Что? Он дал пощечину Роберу.

– Значит, Робер был у вас?

– Да, проходил мимо и зашел утром, мама хочет отдать его в ученики Гемпезу. Кажется, я вам об этом говорила. Короче, он пришел, когда мы завтракали, и Анри дал ему пощечину.

– За что? – спросила Риретта с легким раздражением. Она терпеть не могла манеру Люлю бессвязно рассказывать истории.

– Они о чем-то поспорили, – сказала Люлю неопределенно, – а малыш ему не уступил. Он его не испугался. «Старый дурак», – бросил он ему прямо в лицо. Потому что Анри, естественно, назвал его грубияном, он только и твердит об этом; я со смеху помирала. Тут Анри встал, мы завтракали в студии, и дал Роберу пощечину, за это я бы убила Анри своими руками!

– И вы ушли?

– Ушла, – удивилась Люлю, – куда?

– Я думала, что именно в этот момент вы и ушли. Послушайте, милая моя Люлю, расскажите мне все по порядку, а то я ничего не понимаю. Скажите, – прибавила она, что-то заподозрив, – вы в самом деле ушли от него?

– Ну да, я целый час толкую вам об этом.

– Ладно. Итак, Анри ударил Робера. А дальше?

– Дальше, – сказала Люлю, – я заперла его на балконе, это было очень смешно! Он был еще в пижаме, стучал по стеклу, но боялся разбить его, потому что скупой, как вошь. Я бы на его месте все перебила, даже если б и порезалась до крови. Затем притащились Тексье. И тогда он стал улыбаться мне через дверь, стараясь все выдать за шутку.

Прошел официант; Люлю схватила его за руку:

– Гарсон, ну куда вы пропали? Не затруднит ли вас подать мне кофе со сливками?

Риретта чувствовала себя неловко и заговорщицки, едва заметно улыбнулась официанту, но тот остался серьезно-мрачным и услужливо поклонился, исполненный укоризны. Риретта немного злилась на Люлю: та никогда не умела взять с подчиненными нужный тон, то вела себя слишком фамильярно, то держалась чересчур требовательно и сухо.

Люлю засмеялась.

– Мне смешно, потому что вспомнила Анри в пижаме на балконе, он дрожал от холода. Знаете, как я его там заперла? Он стоял в глубине комнаты, Робер плакал, а он читал ему нотации. Я вышла на балкон и крикнула: «Смотри-ка, Анри, такси сбило цветочницу». Он подошел и стал рядом со мной: он обожает цветочницу, потому что она швейцарка, и еще ему кажется, что она влюблена в него. «Где? где?» – спрашивал он. Я тихонечко отодвинулась, вошла в комнату и закрыла дверь. И крикнула ему через стекло: «Будешь знать, как издеваться над моим братом». Больше часа я продержала его на балконе, он смотрел на нас вытаращенными глазами, посинев от злости. Я показывала ему язык и кормила Робера конфетами; потом принесла в студию свои вещи и стала одеваться прямо перед Робером, потому что знала, что Анри этого не выносит: Робер целовал мне руки и шею, как настоящий маленький мужчина, просто прелесть; мы вели себя так, будто Анри вообще нет на свете. Из-за этого я даже умыться забыла.

– А Анри торчал за стеклом. Просто умора, – громко рассмеялась Риретта.

Люлю перестала смеяться.

– Боюсь, как бы он не простудился, – серьезно сказала она, – когда человек в ярости, ему все нипочем. – И, снова повеселев, продолжала: – Он нам грозил кулаками и все время что-то говорил, но я не разобрала и половины. Потом Робер ушел, и тут же позвонили Тексье; я их впустила. Когда Анри увидел их, он расплылся в улыбке, раскланивался с ними на балконе, а я им сказала: «Взгляните на моего мужа, сокровище мое, правда, он похож на рыбку в аквариуме?» Тексье поздоровались с ним через стекло, они были слегка озадачены, но они умеют себя держать.

– Я словно вижу все это, – рассмеялась Риретта. – Ха-ха! Ваш муж на балконе, а Тексье – в студии! – Она повторяла несколько раз: «Ваш муж на балконе, а Тексье – в студии…» Ей хотелось найти смешные и выразительные слова, чтобы описать сцену Люлю, она считала, что у Люлю нет чувства юмора. Но слова не нашлись.

– Я открыла балконную дверь, – сказала Люлю, – и вошел Анри. Он поцеловал меня перед Тексье и назвал маленькой плутовкой. «Маленькая плутовка, – повторил он, – надумала подшутить надо мной». Я улыбалась, Тексье расплылись в вежливой улыбке, все улыбались. Но когда Тексье ушли, он меня ударил кулаком по уху. Тогда я схватила щетку и огрела его по лицу: разбила ему губы.

– Бедняжка Люлю, – ласково сказала Риретта.

Но Люлю жестом отвергла всякое сочувствие. Она держалась прямо, с воинственным видом тряся каштановыми кудряшками, глаза ее метали молнии.

– И вот тут мы и объяснились: я вытерла ему губы салфеткой и сказала, что он мне надоел, что я его больше не люблю и ухожу. Он расплакался и сказал, что покончит с собой. Но на меня это уже не действует: вы помните, Риретта, в прошлом году эти его басни о Рейнской области, он каждый день пел все ту же песенку, что, мол, скоро начнется война. Люлю, меня мобилизуют, и я погибну на фронте, ты будешь жалеть обо мне, тебя замучает совесть за все те горести, что ты мне причинила. «Успокойся, – ответила я, – ты импотент и тебя не призовут». Потом я успокоила его, потому что он сказал, будто запрет меня на ключ в студии, и поклялась ему, что уйду не раньше, чем через месяц. После этого он ушел к себе в кабинет, у него были красные глаза и пластырь на губе – хорош красавчик. Ну а я немного прибралась, поставила разогревать чечевицу на плиту и собрала чемодан. И на кухонном столике оставила ему записку.

– Что же вы ему написали?

– Я написала так, – гордо сказала Люлю, – «Чечевица стоит на плите. Поешь и выключи газ. В холодильнике ветчина. С меня довольно, я ухожу. Прощай!»

Они рассмеялись так громко, что на них оглядывались прохожие. Риретта подумала, что они, должно быть, представляли очаровательное зрелище, и пожалела, что они не сидят на террасе кафе «Вьель» или «Кафе де ля Пе». Перестав смеяться, они замолчали, и Риретта вдруг поняла, что им больше нечего сказать друг другу. Она была немного разочарована.

– Мне надо бежать, – сказала Люлю, вставая, – в двенадцать у меня встреча с Пьером. Что же мне делать с чемоданом?

– Оставьте его мне, – предложила Риретта, – я отдам его на хранение смотрительнице туалета. И когда я вас снова увижу?

– Я зайду к вам в два часа, мне нужно сделать с вами кучу покупок: я не взяла и половины своих вещей, надо, чтобы Пьер дал мне денег.

Люлю ушла, а Риретта подозвала официанта. Она чувствовала какую-то тяжесть и грусть за обеих. Официант подбежал, Риретта давно уже заметила, что он всегда спешил подойти, когда она звала его.

– С вас пять франков, – сказал он. И немного сухо добавил: – Вам было так весело вдвоем, ваш смех был слышен внизу.

Люлю его обидела, с досадой подумала Риретта. И сказала, покраснев:

– Моя подруга сегодня с утра слегка нервничает.

– Она очаровательна, – с чувством возразил официант. – Благодарю вас, мадемуазель.

Он опустил в карман шесть франков и удалился. Риретта несколько удивилась, но пробило полдень, и она подумала о том, как Анри возвращается домой и находит записку Люлю, и на мгновение ее охватил прилив нежности.

– Я хотела бы, чтобы вы принесли все это завтра днем в отель «Театральный», улица Вандам, – сказала Люлю кассирше с видом важной дамы. Она повернулась к подруге:

– Вот и все, Риретта, никаких хлопот.

– На чье имя? – спросила кассирша.

– Мадам Люсьена Криспен.

Люлю перекинула пальто через руку и помчалась вниз; она сбежала по главной лестнице универмага «Самаритен». Риретта, стараясь не отстать, несколько раз чуть не упала, так как не смотрела под ноги, – она не отрывала глаз от танцующей перед ней голубой и канареечно-желтой тоненькой фигурки. «У нее и вправду непристойное тело…» Всякий раз, когда Риретта смотрела на Люлю со спины или в профиль, она поражалась непристойности ее форм, но никак не могла уяснить себе почему; такое создавалось впечатление. «Люлю, гибкая и тонкая, но есть в ней что-то неприличное, хотя я не понимаю что. Наверное, потому, что она всегда старается носить вещи в обтяжку. Она говорит, что стыдится своего зада, и носит юбки, которые вызывающе облегают ягодицы. Зад у нее маленький, это верно, меньше, гораздо меньше, чем у меня, но он больше бросается в глаза. Он круглый под тонкой талией, но хорошо наполняет юбку, можно подумать, что его нарочно в нее вложили; и потом, он такой вертлявый».

Люлю обернулась, и они улыбнулись друг другу. Риретта думала о нескромном теле своей подруги с каким-то смешанным чувством осуждения и нежности: эти маленькие торчащие груди, гладкая, немного смуглая кожа – если коснуться ее, наверняка покажется, что она резиновая, – эти узкие бедра, высокое дерзкое тело с тонкими конечностями. «Тело негритянки, – думала Риретта, – она похожа на негритянку, танцующую румбу». Зеркало возле входной двери отразило ее пышные формы. «Я более спортивная, – подумала Риретта, беря Люлю под руку, – она выглядит более эффектно, когда мы в вечерних платьях, но в обнаженном виде я наверняка буду смотреться лучше».

Они с минуту молчали, затем Люлю сказала:

– Пьер был так мил. И вы тоже очень милы, Риретта, я очень благодарна вам обоим.

Она выговорила это с принужденным видом, но Риретта не обратила никакого внимания: Люлю никогда не умела благодарить, она была слишком застенчивой.

– Мне все это надоело, – сказала вдруг Люлю, – хотя мне и необходимо купить бюстгальтер.

– Здесь? – спросила Риретта. Они как раз проходили мимо бельевого магазина.

– Нет. Но я вспомнила об этом, когда его увидела. За бюстгальтерами я пойду к Фишеру.

– На бульвар Монпарнас?! – воскликнула Риретта. – Будьте осторожны, Люлю, – посоветовала она серьезно, – вам не стоит часто бывать на бульваре Монпарнас, особенно в это время. Мы можем встретить Анри, что было бы ужасно неприятно.

– Анри? – спросила Люлю, пожав плечами. – Да нет, почему же?

Негодование красной краской залило щеки и лоб Риретты.

– Вы не меняетесь, милая моя Люлю, если вам что-то не по душе, вы это отрицаете – просто и ясно. Вы хотите пойти к Фишеру и уверяете меня, что Анри по бульвару Монпарнас не ходит. Вы отлично знаете, что он всегда проходит там в шесть часов, это его путь. Ведь вы сами мне говорили: он поднимается по улице Ренн и ждет автобуса на углу бульвара Распай.

– Во-первых, сейчас только пять, – возразила Люлю,– а во-вторых, он, наверно, не пошел на службу: после того, что я ему написала, он должен был лечь спать.

– Но, Люлю, – сказала вдруг Риретта, – есть другой Фишер, как вам известно, рядом с Опера, на улице дю Катр-Септамбр.

– Да, – согласилась Люлю как-то вяло, – но туда идти надо.

– Ах! Вы мне нравитесь, моя крошка! Надо идти! Да ведь это в двух шагах, гораздо ближе, чем Монпарнас.

– Мне не нравится их товар.

Риретта с насмешкой подумала, что во всех магазинах Фишера продается одно и то же. Но у Люлю бывали приступы непонятного упрямства; Анри явно был именно тем человеком, с кем ей меньше всего хотелось бы сейчас встретиться, но, казалось, она нарочно стремилась попасться ему под ноги.

– Ну что ж, – снисходительно сказала она, – пойдемте на Монпарнас, впрочем, Анри такой высокий, что мы заметим его раньше, чем он нас.

– Ну и что из того, если он нам встретится? – спросила Люлю. – Встретимся, и все тут. Он нас не съест.

Люлю настояла, чтобы идти до Монпарнаса пешком, сказала, что ей нужно подышать свежим воздухом. Они прошли по улице де Сень, затем по улице Одеон и улице де Вожирар. Риретта расхваливала Пьера и доказывала Люлю, как безупречно он вел себя в этом деле.

– Как я люблю Париж, как я буду скучать по нему!

– Молчите, Люлю. Когда я думаю, что вам выпало счастье поехать в Ниццу, я не понимаю сожалений о Париже.

Люлю не ответила; она оглядывалась по сторонам с каким-то печальным и чего-то ищущим видом.

Выходя от Фишера, они услышали, что пробило шесть часов. Риретта взяла Люлю за локоть и хотела поскорее увести ее отсюда. Но Люлю остановилась возле цветочного магазина Баумана.

– Взгляните на эти азалии, моя милая Риретта. Будь у меня красивая гостиная, я бы всю ее заставила ими.

– Я не очень люблю цветы в горшках, – заметила Риретта.

Она была в отчаянии. Повернув голову в сторону улицы Ренн, она, естественно, через мгновение увидела перед собой высокую, нелепую фигуру Анри. Он был без шляпы, в спортивном твидовом пиджаке каштанового цвета. Риретта ненавидела этот цвет.

– Вот он, Люлю, собственной персоной, – быстро прошептала она.

– Где? Где? – спрашивала Люлю.

Она была взволнована не меньше Риретты.

– Позади нас, на той стороне. Бежим, и не оборачивайтесь.

И все же Люлю оглянулась.

– Я его вижу, – сказала она.

Риретта попробовала увлечь ее за собой, но Люлю словно окаменела и, не отрываясь, смотрела на Анри. Наконец она прошептала:

– По-моему, он нас заметил.

Она выглядела испуганной и, как-то сразу подчинившись Риретте, послушно позволила увести себя.

– Только ради Бога, Люлю, не оглядывайтесь больше, – сказала Риретта, слегка задыхаясь. – Мы свернем в ближайшую улицу направо, в улицу Деламбр.

Они шли очень быстро, то и дело толкая прохожих. Временами Риретте приходилось тащить за собой Люлю, но иногда та сама тянула вперед Риретту. Не успев еще дойти до угла улицы Деламбр, Риретта вдруг заметила позади Люлю большую коричневую тень; она поняла, что это Анри, и задрожала от гнева. Люлю шла с опущенными глазами, вид у нее был отрешенный и упрямый. «Теперь она жалеет о своей неосторожности, но слишком поздно – и тем хуже для нее».

Они ускорили шаг: Анри молча шел за ними. Они прошли улицу Деламбр и продолжали идти в сторону Обсерватории. Риретта слышала скрип туфель Анри; слышно было также что-то вроде хрипа, легкого и размеренного, сопровождавшего их шаги, – это было дыхание Анри (Анри всегда дышал шумно, но никогда не дышал так громко; наверно, он бежал, чтобы нагнать их, или сильно разволновался).

«Надо сделать вид, будто его здесь нет, – подумала Риретта. – Притвориться, будто мы его не замечаем». Но она не могла сдержаться и украдкой наблюдала за ним. Он был белым, как полотно, а веки его были опущены так низко, что глаза казались почти закрытыми. «Он похож на лунатика», – не без страха подумала Риретта. Губы у Анри тряслись, и маленький, наполовину отклеившийся кусочек розового пластыря на нижней губе дрожал тоже. И еще дыхание, размеренные хриплые вздохи, которые заканчивались теперь тонким гнусавым присвистом. Риретте стало не по себе; Анри она не боялась, но болезнь и страсть всегда ее чуть пугали. Наконец Анри медленно, не глядя, вытянул руку и схватил Люлю за руку. Скривив рот, словно собираясь заплакать, та высвободилась, вся дрожа.

– Пфуух! – выдохнул Анри.

У Риретты появилось безумное желание остановиться: в боку у нее кололо, в ушах гудело. Но Люлю почти бежала; у нее тоже был вид лунатика. Риретте показалось, что если она отпустит руку Люлю и остановится, то эти двое будут продолжать бежать рядом, закрыв глаза, немые, бледные как мертвецы.

– Пошли домой, – сказал Анри странным хриплым голосом.

Люлю не ответила. Анри повторил тем же монотонным, хриплым голосом.

– Ты моя жена. Пошли домой.

– Вы же видите, что она не хочет возвращаться, – процедила Риретта сквозь зубы. – Оставьте ее в покое.

Он, казалось, ее не слышал и повторял:

– Я твой муж, я требую, чтобы ты пошла со мной.

– Я прошу вас оставить ее в покое, – резким тоном потребовала Риретта пронзительно, – вы ничего не добьетесь, если будете приставать к ней, проваливайте отсюда.

Он повернул к Риретте удивленное лицо.

– Это моя жена, – сказал он, – она принадлежит мне. Я хочу, чтобы она пошла домой.

Он взял Люлю за руку, но на этот раз она не отдернула руки.

– Уходите! – воскликнула Риретта.

– Я никуда не уйду, я пойду за ней повсюду, я хочу, чтобы она вернулась домой.

Он говорил с трудом. Но вдруг, состроив гримасу и обнажив зубы, он закричал изо всех сил:

– Ты принадлежишь мне!

Люди со смехом оборачивались. Анри тряс Люлю за руку и рычал как зверь, оскалив зубы. На счастье, мимо проезжало свободное такси. Риретта махнула рукой, и такси остановилось. Анри тоже остановился. Люлю хотела идти дальше, но они оба крепко держали ее за руки.

– Вы должны понять, – объясняла Риретта, таща Люлю к шоссе, – что не вернете ее этим насилием.

– Оставьте ее, оставьте мою жену, – кричал Анри и тянул ее к себе. Люлю обмякла, словно мешок с бельем.

– Вы садитесь или нет? – нетерпеливо крикнул водитель.

Отпустив Люлю, Риретта обрушила град ударов по рукам Анри. Но он, казалось, их не чувствовал. Однако отпустил руку Люлю и уставился на Риретту тупым взглядом. Риретта тоже смотрела на него. Она никак не могла собраться с мыслями, ее охватывало чувство необыкновенного отвращения. Несколько секунд они стояли так, глядя друг другу в глаза и тяжело дыша. Затем Риретта пришла в себя, обхватила Люлю за талию и потащила ее к такси.

– Куда ехать? – спросил водитель.

Анри пошел следом, хотел сесть с ними. Но Риретта со всей силой оттолкнула его и быстро захлопнула дверь.

– Прошу вас, поезжайте скорее, – попросила она водителя. – Адрес мы скажем потом.

Такси тронулось, и Риретта, расслабившись, откинулась на заднее сиденье. «Как все было пошло», – подумала она. Она ненавидела Люлю.

– Куда вы хотите поехать, милая Люлю? – нежно спросила она.

Люлю молчала. Риретта обняла ее и ласково говорила:

– Вы должны сказать мне. Хотите, я отвезу вас к Пьеру?

Люлю сделала движение, которое Риретта приняла за согласие. Она наклонилась вперед:

– Улица де Мессин, одиннадцать.

Когда Риретта опять повернулась к Люлю, та как-то странно на нее смотрела.

– Что-нибудь… – начала было Риретта.

– Я ненавижу вас, – закричала Люлю, – ненавижу Пьера, ненавижу Анри. Что вы ко мне привязались? Вы меня замучили.

Она вдруг замолчала, и лицо ее исказилось.

– Поплачьте, – со спокойным достоинством сказала Риретта, – поплачьте, и вам станет легче.

Люлю, согнувшись пополам, зарыдала. Риретта обвила ее руками и прижала к себе. Время от времени она поглаживала ее волосы. Но в душе она чувствовала лишь холод и презрение. Когда такси остановилось, Люлю уже успокоилась. Она вытерла глаза и напудрилась.

– Извините меня, – ласково попросила она, – это все нервы. Мне было невыносимо видеть его в таком состоянии, к тому же он сделал мне больно.

– Он был похож на орангутанга, – сказала успокоившаяся Риретта.

Люлю улыбнулась.

– Когда я вас снова увижу? – спросила Риретта.

– О, я думаю, что завтра. Вы знаете, Пьер не может взять меня к себе из-за своей матери. Я сейчас в отеле «Театральный». Приходите рано утром, часов в десять, если сможете, потому что затем я должна пойти к маме.

Она была мертвенно-бледной, и Риретта с грустью подумала о том, что Люлю так легко может сломаться.

– Постарайтесь вечером как следует отдохнуть, – попросила она.

– Я страшно устала, – сказала Люлю, – я надеюсь, что Пьер не задержит меня, хотя он никогда не понимает таких вещей.

Оставшись в такси, Риретта поехала к себе домой. На мгновенье она подумала, не пойти ли ей в кино, но настроение было не то. Она бросила шляпку на стул и шагнула к окну. Но кровать влекла ее к себе, такая белая, мягкая и свежая в своей непостижимой таинственности. Броситься в нее и почувствовать ласковое прикосновение подушки к пылающим щекам. «Я сильная, я все сделала для Люлю, а сейчас я совсем одна, и никто мне не поможет». Ей стало себя так жалко, что она ощутила, как рыдания подступают к горлу. «Они уедут в Ниццу, и я их больше не увижу. Я устроила их счастье, но они и не вспомнят обо мне. А я останусь здесь, буду работать по восемь часов в день, продавая фальшивый жемчуг у Бурма». Когда первые слезы скатились по ее щекам, она мягко опустилась на свою кровать. «В Ниццу, в Ниццу, – повторяла она, горько плача, – к солнцу, на Ривьеру…»

III

«Брр!»

Ночь темная-претемная. Кажется, что по комнате ходит кто-то – мужчина в тапочках. Он осторожно ставит одну ногу, затем другую, но пол все равно слегка поскрипывает. Он останавливается, на мгновенье наступает тишина, затем, перебравшись неожиданно в другой конец комнаты, он снова, как маньяк, продолжает бесцельно слоняться по комнате. Люлю было холодно, одеяла слишком легкие. Она громко сказала: «Брр!», и ее напугал звук собственного голоса.

«Брр! Я уверена, что сейчас он смотрит на звездное небо, закуривает сигарету, он на улице, он сказал, что ему нравится сиреневый оттенок парижского неба. Он медленно, не спеша идет домой: он чувствует себя поэтом, – он сам мне сказал, когда добился этого, – и легким, словно только что подоенная корова; он и думать забыл об этом, а я лежу, вся испачканная. И меня не удивляет, что он такой чистый в эту минуту, всю свою грязь он оставил здесь, в ночи, излив ее в полотенце, а простынь в середине постели мокрая, я не могу вытянуть ноги, потому что почувствую эту липкую жидкость, эту гадость, но сам-то он совершенно сухой, я слышала, как он, выйдя от меня, насвистывал что-то под моим окном; он там внизу, сухой и свежий, в красивой одежде, в демисезонном пальто – надо признать, что одеться он умеет, женщине не стыдно показаться с ним на людях, – и вот он там, под моим окном, а я лежу голая, в темноте, мне холодно, и я растираю руками живот, потому что мне кажется, будто я еще вся мокрая. «Я поднимусь на минутку, – сказал он, – взгляну на твою комнату». Он пробыл у меня два часа, и кровать скрипела, эта паршивая узкая железная кровать. Интересно, как он отыскал этот отель; он рассказывал мне, что когда-то прожил в нем две недели, что мне здесь будет очень хорошо; но здесь какие-то странные номера, я побывала в двух, никогда я не видела таких крохотных комнатушек, забитых мебелью, пуфами и диванчиками, маленькими столиками, от всего этого так и разит любовью, – и не знаю, две ли недели провел он здесь, но, наверняка, был он не один; наверно, он совсем меня не уважает, если запихнул меня сюда. Гарсон отеля сильно улыбался, когда мы стали подниматься, это алжирец, а я ненавижу этих типов, боюсь их; он смотрел на мои ноги, потом вернулся в конторку; он, должно быть, сказал про себя: «Готово дело, сейчас они позабавятся» – и стал представлять себе всякие грязные штучки; говорят, что у себя они вытворяют с женщинами что-то чудовищное; если какая-нибудь попадет к ним в лапы, то на всю жизнь останется калекой; и пока Пьер мучил меня, я думала об этом алжирце, который представлял себе, чем я сейчас занимаюсь, и воображал себе такую мерзость, что хуже и не придумаешь. Нет, в комнате определенно кто-то есть!»

Люлю задержала дыхание, и поскрипывание тут же прекратилось. «У меня болит между ног, все зудит и жжет, мне хочется плакать, и так будет каждую ночь, кроме завтрашней, потому что завтра мы будем в поезде». Люлю прикусила губу и содрогнулась, вспомнив, что она стонала. «Неправда, я не стонала, а лишь слегка задыхалась, ведь он такой тяжелый и, когда лежит на мне, мне трудно дышать. Он сказал мне: «Ты стонешь, ты кончаешь», а мне жутко, когда говорят во время этого, мне хотелось бы, чтобы мы впали в забытье, но он без умолку болтает всякие гадости. Я не стонала, во-первых, а во-вторых, я могу получить удовольствие, это факт, так врач сказал, лишь тогда, когда сама себе его доставляю. Он не хочет этому верить, они никогда не хотят в это верить, все они говорили: «Это потому, что тебя плохо научили в первый раз, я-то научу тебя любить»; я не возражала, я знала, в чем дело: это у меня от природы, но их это лишь раздражает.

Кто-то поднимается по лестнице. Возвращается, наверно, откуда-то. Боже мой, пусть он вернется. Ведь он вполне на это способен, если его снова охватит желание. Нет, это не он, шаги тяжелые, а что, если – сердце в груди у Люлю бешено заколотилось – это алжирец, он ведь знает, что я одна, постучит в дверь – не могу, я с ума сойду, – нет, это этажом ниже, какой-то тип вернулся к себе, пытается попасть ключом в замочную скважину, ему на это нужно время, он пьян. Интересно, кто живет в этом отеле, наверно, всякий сброд; вчера днем на лестнице мне попалась какая-то рыжая девка с глазами наркоманки. Нет, я не стонала! Но естественно, что он возбудил меня своими грубыми ласками, он в этом деле мастак; я страшно боюсь мужчин, которые все умеют, я бы предпочла спать с девственником. Эти руки, которые сразу хватают вас, где надо, гладят вас, тискают, но не слишком… они принимают вас за какой-то инструмент, гордясь тем, что умеют на нем играть. Не выношу, когда они выводят меня из себя, в горле у меня пересыхает, мне страшно, во рту появляется какой-то привкус, я чувствую себя униженной, потому что они полагают, что подавляют меня; мне хочется дать Пьеру пощечину, когда он напускает на себя фатовской вид и заявляет: «Я владею техникой». Боже мой, представить только, что это и есть жизнь; и ради этого мы наряжаемся и моемся, наводим красоту, и все романы написаны об этом, и все только и думают об этом, а кончается все тем, что заходишь в комнату с каким-нибудь типом, который сначала чуть ли не душит тебя, а в конце концов мочит тебе весь живот. Я хочу спать, о, если бы я могла хоть немного поспать, завтра мне придется ехать всю ночь, я буду совершенно разбита. Я хотела бы быть хоть немного выспавшейся, чтобы бродить по Ницце; говорят, там чудесно, узенькие итальянские улочки, пестрое белье сушится на солнце; я поставлю свой мольберт и стану писать, а маленькие девочки будут подходить ко мне, чтобы взглянуть, что я тут рисую. Какая гадость! (Она чуть пошевелилась и бедром коснулась влажной простыни.) Ради этого он и привел меня сюда. Никто, никто меня не любит. Он шел рядом, а я едва не падала от слабости, ожидая хоть одного ласкового слова; скажи он: «Я люблю тебя», я конечно же не вернулась бы к нему, но сказала бы ему что-нибудь нежное, и мы расстались бы добрыми друзьями; я все ждала, ждала этого, он взял мою руку, и я не отняла ее. Риретта была в бешенстве, но не правда, что у Анри был вид орангутанга, хотя я догадывалась, что она думала что-то в этом роде; она украдкой смотрела на него своими противными глазами; поразительно, что она может быть такой злой; и все же, несмотря ни на что, он взял мою руку, я не сопротивлялась, но хотел он не меня, хотел свою жену, потому что он женат на мне и мой муж; он всегда меня унижал, говорил, что умнее меня, и во всем, что случилось, его вина, ведь, если б он не обращался со мной свысока, я бы осталась с ним. Уверена, что в эту минуту он не жалеет обо мне, не плачет, он храпит, вот и все его дела, он очень доволен, потому что теперь один в постели и может вытянуть свои длинные ноги. Как я хотела бы умереть. Я так боюсь, что он подумает обо мне плохо; я не могла ничего ему объяснить, ведь нас разделяла Риретта, она говорила без умолку, словно истеричка какая-то. Теперь она довольна и хвалит себя за свое мужество, за то, что так хитро обошлась с Анри, который кроток, как агнец. Я пойду к нему. Не могут же они заставить меня бросить его, как собаку». Она вскочила с кровати и повернула выключатель. Достаточно чулок и комбинации. Она даже не причесалась, так торопилась. «И люди, что встретят меня на улице, не узнают, что я совсем голая под серым пальто, которое мне почти до пяток. Алжирца – она с бьющимся сердцем остановилась – надо разбудить, чтобы он открыл дверь». Она спустилась по лестнице крадущимися шагами – но все ступени скрипели, – постучала в окно консьержной.

– В чем дело? – сказал алжирец. Глаза у него были красные, волосы взъерошены; выглядел он вовсе не страшно.

– Откройте мне дверь, – сухо попросила Люлю.

Через четверть часа она уже звонила в квартиру Анри.

– Кто там? – спросил Анри через дверь.

– Это я.

«Он не отвечает, не хочет пускать меня к себе в дом. Но я буду барабанить в дверь до тех пор, пока он не откроет, он уступит из-за соседей». Через минуту дверь приоткрылась и показался Анри, бледный, с прыщом на носу; он был в пижаме. «Он не спал», – с нежностью подумала Люлю.

– Я не хотела уходить так, мне нужно было снова увидеть тебя.

Анри все молчал. Люлю вошла, слегка оттолкнув его. «Какой он неуклюжий, вечно торчит перед тобой, смотрит на меня своими круглыми глазами, руки беспомощно болтаются, он не знает, что делать со своим телом. Молчи, молчи, ведь я же вижу, как ты взволнован и не в силах говорить». Он пытался проглотить слюну, и поэтому Люлю самой пришлось закрывать дверь.

– Я хочу, чтоб мы расстались добрыми друзьями, – сказала она.

Он раскрыл рот, как будто намереваясь что-то сказать, но, стремительно повернувшись, убежал. Что с ним? Она не решилась пойти за ним. Может, он плачет? Тут она услышала его кашель: он был в туалете. Когда он вернулся, она обняла его за шею и припала к его губам: от него пахло рвотой. Люлю разрыдалась.

– Я простудился, – объяснил Анри.

– Давай ляжем, – плача, предложила она, – я могу остаться до утра.

Они легли. Люлю сотрясалась в отчаянных рыданиях, ведь она вновь обрела свою комнату, свою чудесную чистую постель и красный отсвет в зеркале. Она ждала, что Анри обнимет ее, но он не шевелился: лежал, вытянувшись пластом, словно кто-то положил в постель бревно. «Он сейчас выглядит так, будто говорит с каким-нибудь швейцарцем». Она обхватила его голову руками и внимательно вглядывалась в его лицо. «Ты чист, да, ты чистый». Он захныкал.

– Как я несчастен, – всхлипывал он, – никогда я не был таким несчастным.

– Я тоже, – согласилась Люлю.

Они долго плакали. Наконец она успокоилась, потушила свет и положила голову ему на плечо.


  • Страницы:
    1, 2, 3