Я прервал чтение и взглянул на Синтию Лансинг.
      – Монета?
      Девушка кивнула.
      – Да. Она была завернута в фольгу. Такой фольгой не пользуются давным-давно. Я отдала монету на сохранение профессору Торндайку…
      – Но он сказал вам, что она собой представляет?
      – Он колебался и потому обратился за советом к эксперту по монетным системам Земли. Тот утверждает, что это неходовая афинская монета с изображением совы, которую отчеканили, скорее всего, спустя несколько лет после битвы у местечка под названием Марафон.
      – Неходовая? – переспросил Элмер.
      – Которая не была в обращении. Металл ходовой монеты гладкий и тусклый оттого, что она перебывала во многих руках. А наша монетка выглядела новехонькой.
      – И никаких сомнений? – справился я.
      – Профессор Торндайк говорит, что нет.
      Из-за гребня холма, у подножия которого мы разбили лагерь, вновь послышался собачий лай. Он звучал тоскливо и страшно. Я вздрогнул и придвинулся поближе к костру.
      – Кого-то ловят, – сказал Элмер. – Наверное, енота или опоссума.
      Охотники идут следом, ориентируясь на лай.
      – Но зачем они охотятся? – спросила Синтия. – Я про людей, не про собак.
      – Чтобы добыть мясо и поразвлечься, – ответил Элмер.
      Синтия моргнула.
      – Мы не на Олдене, – продолжал Элмер. – Здесь не приходится рассчитывать на мягкость нравов розовой планеты. Люди, которые обитают вон в тех лесах, вполне могут оказаться полудикарями.
      Мы сидели и слушали, и нам показалось, что лай отдаляется.
      – Что касается клада, – нарушил молчание Элмер. – Давайте прикинем, что нам известно. Где-то на территории этой страны, к западу от того места, где мы сейчас находимся, некто, прилетев из Греции, припрятал добрый десяток ящиков, предположительно, с сокровищами. Мы знаем, что в одном из них сокровища были на самом деле, и заключаем отсюда о содержимом остальных. Но местоположение клада определить будет нелегко. Нет четких ориентиров. Река, которая течет с севера и впадает в старушку Огайо. Да таких рек не перечесть…
      – Хижина, – напомнила ему Синтия.
      – Ее построили десять тысяч лет назад, так что она давно уже развалилась. Нам придется искать колодец, а его могло засыпать.
      – А с какой стати, – вмешался я, – Торни решил, что тот странный тип из Греции – анахронианин?
      – Я спросила его об этом, – ответила Синтия, – и он сказал, что инопланетный наблюдатель, вероятнее всего, должен был поселиться где-то в том районе. Ведь на земле бывшей Турции обитали первые оседлые человеческие племена. Наблюдатель вряд ли стал бы обосновываться в непосредственной близости от объектов наблюдения. И Греция тут, по мнению профессора Торндайка, подходит со всех точек зрения. У такого наблюдателя наверняка имелись средства скоростного передвижения, поэтому расстояние между Грецией и Турцией не было для него помехой.
      – Не вижу логики, – заявил Элмер упрямо. – Почему именно Греция, а не Синайский полуостров, не Каспийское побережье и не дюжина других мест?
      – Торни доверяет интуиции ничуть не меньше, чем фактам или логике, сказал я. – Интуиция у него великолепная, и зачастую он оказывается прав.
      Если он говорит: «Греция», – значит, так оно и есть, хотя, как мне кажется, этот наш гипотетический наблюдатель мог время от времени менять место проживания.
      – Вовсе нет, – возразил Элмер, – в особенности, если он только и делал, что рыскал вокруг в поисках добычи. Она наверняка оттягивала ему карманы. Переместить такую гору добра – это тебе не раз плюнуть. Судя по рассказу, он укрыл на Огайо несколько тонн поживы.
      – Да нет же, не поживы! – воскликнула Синтия. – Ну как ты не поймешь!
      Ему нужны были не деньги и не предметы роскоши. Он собирал артефакты.
      – Какой, однако, разборчивый, – хмыкнул Элмер. – Все артефакты из золота да из самоцветов.
      – Не преувеличивай, – осадил я Элмера. – Золото и самоцветы могли быть лишь в том ящике, который разбился, а в других хранились, скажем, наконечники стрел и копий, образцы древних тканей, ступки и пестики…
      – Доктор Торндайк считает, – сказала Синтия, – что ящики, которые довелось увидеть моему предку, содержали в себе лишь незначительную часть того, что удалось собрать наблюдателю. Быть может, в них он упаковал самые ценные предметы. А в других пещерах, где-нибудь в Греции, может находиться в сотни раз больше ящиков.
      – Как бы то ни было, – заключил Элмер, – клад есть клад. Люди гоняются за любыми артефактами, а то, что они с Земли, я думаю, забавляет им цену. Артефакты распродают направо и налево. Многие богачи, ибо нужно быть богатым, чтобы платить такие деньги, – коллекционируют их. И потом, в парочке артефактов на каминной полке или на журнальном столике в кабинете есть свой шик.
      Я кивнул, вспомнив, как Торни расхаживал по комнате, ударяя кулаком по ладони и метая громы и молнии. "Дошло до того, – восклицал он, – что археологи остались не у дел! Ты знаешь, сколько ограбленных городов мы обнаружили за последнюю сотню лет? Их раскопали и ограбили прежде, чем там появились мы! Различные археологические общества при поддержке некоторых правительств проводили одно расследование за другим – и ничего.
      Неизвестно, ни кто совершал набеги, ни куда подевались артефакты. Их где-то складируют, а потом перепродают коллекционерам. Дело это прибыльное и потому хорошо организованное. Мы пытались добиться принятия закона о запрещении частного владения артефактами, но остались с носом. В правительстве слишком много таких, у кого рыльце в пушку, кто и сам коллекционирует, Кроме того, кто-то финансирует их противодействие принятию такого закона. В итоге мы попросту остались с носом. А из-за разгула вандализма теряем единственную возможность понять, как развивались те или иные галактические культуры".
      Собачий лай сменился вдруг восторженным тявканьем.
      – Загнали, – констатировал Элмер. – Загнали жертву на дерево.
      Я дотянулся до кучки хвороста, принесенного Элмером, подбросил сучьев в огонь и помешал палкой угли. Язычки голубого пламени из развороченных угольев потянулись к сучьям, вспыхнула, разбрасывая искры, сухая кора.
      Пламя словно обрело второе дыхание.
      – Хорошая штука костер, – проговорила Синтия.
      – Возможно ли, чтобы столь хилое пламя согревало даже таких, как я? спросил Элмер. – Сидя рядом с ним, я ощущаю тепло, клянусь.
      – Почему бы и нет? – ответил я. – Ты постепенно превращаешься в человека.
      – Я человек, – сказал Элмер. – По крайней мере по закону. А если по закону, значит, и во всем остальном.
      – Как там Бронко? – подумал я вслух. – Надо бы его позвать.
      – Он занят делом, – сказал Элмер. – Создает лесную фантазию из темных теней деревьев, шороха ночного ветра в листве, бормотания воды, мерцания звезд и трех черных фигур у костра. Картина, ноктюрн, стихотворение, быть может, скульптура – он творит все это одновременно.
      – Бедняжка, – вздохнула Синтия, – он не знает отдыха.
      – Бронко живет работой, – сказал Элмер. – Он мастер своего дела.
      В темноте послышался сухой треск. Через несколько секунд звук повторился. Собаки, которые было замолчали, снова разразились лаем.
      – Охотник выстрелил в того, кто спасался на дереве от собак, пояснил Элмер.
      Над лагерем воцарилось молчание. Мы сидели, представляя себе – я, во всяком случае, представлял сцену в ночном лесу: собаки, скачущие вокруг дерева, наведенное ружье, вырвавшееся из ствола пламя и темный силуэт, который падает к ногам охотника.
      Внезапно мне показалось, что я слышу иной звук. Издалека донесся слабый хруст. Налетевший ветерок промчался по лощине и увлек звук за собой, но вскоре он возвратился, став громче и назойливее.
      Элмер вскочил на ноги. Блики пламени засверкали на его металлическом теле.
      – Что это? – спросила Синтия.
      Элмер не ответил. Звук приближался. Он надвигался на нас, нарастая с каждым мигом.
      – Бронко! – крикнул Элмер. – Скорее сюда. К костру!
      Бронко тут же примчался, по заячьи перебирая ногами.
      – Мисс Синтия, – приказал Элмер, – забирайтесь.
      – Что?
      – Забирайтесь на Бронко и держитесь крепче. Если он побежит, пригибайтесь пониже, чтобы не удариться о сук.
      – Что происходит? – спросил Бронко. – Что за шум?
      – Не знаю, – отозвался Элмер.
      – Рассказывай сказки, – проворчал я, но он не услышал, а если и услышал, то не подал вида.
      Звук приближался. Он не шел ни в какое сравнение со всем, слышанным мною до них пор. Впечатление было такое, словно кто-то разрывает лес на кусочки; рев, скрежет, визг раздираемой древесины. Земля задрожала у меня под ногами, будто по ней колотили увесистым молотом.
      Я огляделся. Бронко с Синтией на спине отступал от костра в темноту, готовый в любой момент припустить бегом.
      Оглушительный и душераздирающий, шум обрушился на нас. Я отпрыгнул в сторону и побежал бы, если бы знал куда; и тут я различил на гребне холма нечто громадное, заслонившее от меня звезды. Деревья задрожали мелкой дрожью; черная махина слетела с холма, сокрушая все на своем пути, едва не разнесла лагерь и устремилась дальше по лощине. Шум быстро затихал.
      Деревья на холме тихонько постанывали.
      Я стоял, прислушиваясь к удаляющемуся шуму, который вскоре пропал, словно его и не было вовсе. Я стоял, загипнотизированный тем, что произошло; не понимая, что произошло; гадая, что произошло. Элмер, судя по его позе, пребывал не в лучшем состоянии.
      Я плюхнулся на землю рядом с костром; Элмер оглянулся и направился ко мне. Синтия соскочила с Бронко.
      – Элмер, – выдохнул я.
      Он замотал головой.
      – Не может быть, – пробормотал он, обращаясь, скорее, к себе, чем ко мне. – Не может быть. Сколько лет прошло…
      – Боевая машина? – спросил я.
      Он поднял голову и посмотрел на меня.
      – Такого не бывает, Флетч, – сказал он.
      Я подбросил в огонь хвороста. Я не жалел дров, я отчаянно нуждался в огне. Пламя вспыхнуло с новой силой.
      Синтия подсела ко мне.
      – Боевые машины, – продолжал разговаривать сам с собой Элмер, строились для того, чтобы нападать на людей, брать города, сражаться с другими машинами. Они дрались до конца, до тех пор, пока в них оставалась хоть крупица энергии. Их не предназначали для выживания. И они, и мы, те, кто создавал их, знали это. Их единственным заданием было – уничтожить. Мы готовили их к смерти и посылали их на смерть…
      Его голос был голосом далекого прошлого; он вещал о древней морали, о старинной вражде, о первобытной ненависти.
      – Те, кто был в них, не имели желания жить. Они были все равно что мертвы. Они умирали, но согласились потерпеть…
      – Элмер, Элмер, – перебила Синтия. – Те, кто был в них? А кто был в них? Я не знала, что в них кто-то был. В них же не было экипажей. Они…
      – Мисс, – сказал Элмер, – они были не до конца машинами. По крайней мере это можно сказать про нашу модель. У нее был искусственный мозг, который находился в контакте с мозгом человека, В мозг машины, которую создавал я, было заключено сознание нескольких людей. Я не знаю, ни кто они, ни сколько их было, хотя всем на стройплощадке было известно, что они – быть может, самые крупные военные специалисты, пожелавшие продлить себе жизнь для того, чтобы нанести врагу последний удар. Искусственный мозг в союзе с человеческим мозгом…
      – В нечестивом союзе, – бросила Синтия.
      Элмер метнул на нее быстрый взгляд и опять уставился на костер.
      – Пожалуй, вы правы, мисс. Однако вы не представляете, что такое война. Война – возвышенное безумие, греховная ненависть, которая рождает неоправданное чувство собственной правоты…
      – Давайте не будем об этом, – предложил я. – В конце концов, это могла быть не боевая машина, а что-нибудь еще.
      – Что, например? – поинтересовалась Синтия.
      – Не знаю, но ведь прошло десять тысяч лет.
      – Да, – протянула она, – за такой срок мало ли что может случиться.
      Элмер промолчал.
      На гребне холма раздался крик. Мы вскочили. Наверху мелькал огонек; слышно было, как кто-то пробирается через поваленные деревья.
      Крик повторился.
      – Эй, у костра!
      – Эй, там! – отозвался Элмер.
      Огонек мелькал по-прежнему.
      – Фонарь, – сказал Элмер. – Должно быть, те люди, которые охотились с собаками.
      Мы следили за фонарем. Окликать нас больше не окликали. Наконец огонек перестал мелькать и поплыл вниз по склону холма.
      Людей оказалось трое: высокие, одетые в тряпье мужчины с ружьями за плечами. Один из них тащил что-то на закорках. Они улыбались, и зубы их сверкали в бликах пламени костра. Вокруг них прыгали собаки.
      Остановившись на краю освещенного круга, они бесцеремонно вытаращились на нас.
      – Вы кто? – подал голос один из охотников.
      – Путники, – ответил Элмер. – Путешественники.
      – А ты? Ты ведь не человек, – последнее слово он произнес как «чолвик».
      – Я робот, – сказал Элмер. – Я уроженец Земли. Меня изготовили на ней.
      – Ну и дела, – заметил другой охотник. – Прямо ночь больших дел.
      – Вы знаете, что это было? – спросил Элмер.
      – Разорительница, – отозвался первый. – Про нее много чего толкуют.
      Моему прадедушке еще его папаша о ней рассказывал.
      – Коль она вам показалась, – вступил в разговор третий, – можно перед ней не дрожать. Никому пока не удавалось повстречать ее дважды. Она возвращается только через много лет.
      – И вам неизвестно, что она такое?
      – Разорительница. (Как будто это слово все объясняло.) – Мы углядели ваш костер, – сказал первый охотник, – ну и решили перекинуться словцом.
      – Присаживайтесь, – пригласил Элмер.
      Они уселись на корточки у костра, уперев приклады ружей в землю, а стволы выставив в воздух. Тот из них, который тащил что-то на спине, сбросил свою ношу с плеч.
      – Енот, – сказал Элмер. – Хорошая добыча.
      Собаки, тяжело дыша, улеглись у ног хозяев, время от времени принимаясь вилять хвостами.
      Охотники ухмыльнулись, и один из них проговорил:
      – Меня зовут Лютер, это Зик, а это Том.
      – Очень приятно, – ответил Элмер вежливо. – Меня зовут Элмер, молодую леди – Синтия, а джентльмена – Флетчер.
      Они кивнули в знак приветствия.
      – А что у вас за животное? – спросил Том.
      – Его зовут Бронко, – сказал Элмер. – Он механический.
      – Рад познакомиться с вами, – сообщил Бронко.
      Они уставились на него во все глаза.
      – Наверное, мы кажемся вам страшноватыми, – хмыкнул Элмер. – Мы прилетели с другой планеты.
      – Да нам, в общем-то, без разницы, – сказал Зик. – Мы увидели ваш костер и решили заглянуть на него.
      Лютер сунул руку в задний карман брюк и вытащил оттуда бутылку. Он помахал ею, предлагая выпить.
      Элмер покачал головой.
      – Не пью, – объяснил он.
      Я сделал шаг вперед и взял у Лютера бутылку. Пришло время выйти на сцену и мне; до сих пор в разговоре с нашей стороны участвовал только Элмер.
      – Шикарная штука, – подмигнул Зик. – Старик Тимоти муры не гонит.
      Вышибив пробку, я поднес бутылку к губам и отхлебнул. Я чуть не задохнулся и с трудом удержался от кашля. Самогонка обожгла мне внутренности. Ноги мои стали ватными.
      Охотники, ухмыляясь во весь рот, внимательно наблюдали за мной.
      – Знатная вещь, – похвалил я, сделал еще глоток и вернул бутылку хозяину.
      – Леди? – осведомился Зик.
      – Для нее будет слишком крепко, – сказал я.
      Тогда они принялись за дело сами. Я не спускал с них глаз. Они снова протянули бутылку мне, и я не стал отказываться. В голове у меня зашумело, но я твердил себе, что страдаю на благо общества. Ведь кому-то же из нас надо перенять язык охотников.
      – Повторим? – спросил Том.
      – Попозже, – сказал я. – Попозже. Мне не хочется оставить вас без «горючего».
      – Оно у нас не последнее, – усмехнулся Лютер, похлопав себя по карману.
      Зик отцепил от пояса нож и пододвинул поближе тушку енота.
      – Лютер, – распорядился он, – набери-ка прутьев для жаркого. Мясо у нас есть, выпивка тоже, и костерок славный. Гуляем, ребята!
      Я искоса поглядел на Синтию. Побледнев, она широко раскрытыми от ужаса глазами следила за тем, как нож Зика вспарывает белое брюшко енота.
      – Эй, – окликнул я ее, – не берите в голову.
      Она одарила меня вымученной улыбкой.
      – А утречком, – проговорил Том, – потопаем домой. Чего зазря в темноте ноги ломать? Завтра у нас большой праздник. Вам обрадуются, вот увидите. Ведь вы идете с нами, верно?
      – Конечно, – сказала Синтия.
      Я посмотрел на Бронко. Он застыл в напряженной позе, выставив напоказ все свои сенсоры.

      Он провел меня по полям, где пригибались к земле колосья и золотились на солнце тыквы; он продемонстрировал мне сад с немногими необобранными еще плодовыми деревьями, готовую к работе коптильню, сарай, в котором хранили всякого рода металлический утиль, курятник, помещение для инструментов, кузницу и амбары; я увидел жирных свиней, которых откармливали лесными желудями на убой; я полюбовался на коров и овец, что паслись на высокой луговой траве; вдосталь загулявшись, мы уселись на верхнюю перекладину шаткой изгороди.
      – Сколько вы тут живете? – спросил я. – Не лично вы, а люди вообще.
      Он повернулся ко мне. Морщинистое лицо, кроткие голубые глаза, благообразная седая борода до груди ни дать ни взять деревенский патриарх.
      – Глупости спрашиваете, – сказал он. – Мы тут всегда жили. По всей долине люди селились с незапамятных времен. Живем мы вместе, семьями.
      Иногда попадаются бирюки, но таких раз-два и обчелся. Кое-кто уходит – от добра добра искать. Нас немного, но так оно и было искони. То женки не рожают, то детишки не выживают. Говорят, кровь у нас дурная. Не знаю: слухов ходит без числа, досужие языки чего только не болтают, а вот как правду ото лжи отличить?
      Он уперся пятками в нижнюю перекладину изгороди и обхватил руками колени. Пальцы у него были по-стариковски скрюченные, острые костяшки, казалось, вот-вот прорвут кожу. На тыльных сторонах ладоней отчетливо проступали синие вены.
      – А с Кладбищем вы уживаетесь? – поинтересовался я.
      Он ответил не сразу, он с первых слов произвел на меня впечатление человека, который сначала думает, а потом говорит.
      – Да вроде бы, – отозвался он наконец. – Они, черти, все ближе подбираются. Ходил я туда пару раз, толковал с этим… ну как его…
      Он нетерпеливо прищелкнул пальцами.
      – С Беллом, – подсказал я. – Его зовут Максуэлл Питер Белл.
      – Точно, с ним самым. Толковал я с ним, да ни до чего мы не договорились. Он скользкий как угорь. Улыбается, а чего – кто его разберет? Он хозяин, а мы – так, мелкота. Я ему говорю; вы наседаете на нас, сгоняете с насиженных мест, а в округе полным-полно заброшенных земель. А он мне: мол, своей землей вы тоже не пользуетесь. Ну, я отвечаю, что, дескать, пускай мы не пашем, но жить-то нам надо; к тесноте мы непривычные, нам простор подавай. А он меня спрашивает, есть ли у нас право на землю. Я говорю: какое такое право? Вы мне ваше право докажите.
      Мекал он, мекал, да так ничего путевого и не сказал. Вот вы, мистер, вы человек пришлый; может, вам известно, есть ли у него право на нашу землицу?
      – Сильно сомневаюсь, – фыркнул я.
      – Уживаться мы с ними уживаемся, – продолжал он. – Некоторые наши подрабатывают у них: ну там, копают могилы, траву подстригают, деревья с кустами подрезают. Они порой зовут нас, когда не могут обойтись своими силами. Сами понимаете, могильник требует ухода. Если б мы того захотели, мы могли бы делать куда больше, да какой от работы прок? У нас есть все, что нам нужно, и им попросту нечего нам предложить. Одежда? Овцы дают нам довольно шерсти, чтобы прикрыть срам и не замерзнуть в холода. Выпивка? Мы гоним самогон, и кладбищенскому пойлу до него, пожалуй, далеко. Если самогон настоящий, после него и нектар отравой покажется. Что еще?
      Кастрюли со сковородками? Да много ли их надо?
      Мы вовсе не лентяи, мистер. Мы трудимся как пчелки: рыбачим, охотимся, роемся в земле, раскапываем железо. В окрестностях хватает холмов с железом внутри; правда, путь до них неблизкий. Из железа мы делаем инструменты и ружья. К нам частенько заглядывают торговцы с запада и с юга. Мы вымениваем у них порох и свинец за продукты, шерсть и самогон конечно, не только это, но в основном порох и свинец.
      Он оборвал рассказ. Мы сидели рядышком на верхней перекладине изгороди и нежились на солнышке. Деревья представлялись мне застывшими в неподвижности кострами; рыжевато-коричневые поля пестрели золотистыми тыквами. У подножия холма, в кузнице, размеренно стучал молот, из трубы тянулся к небу дымок, догоняя клубы дыма из труб стоящих по соседству домов. Хлопнула дверь, и я увидел Синтию. Она была в фартуке и держала в руке сковородку. Выйдя во двор, она вывалила содержимое сковородки в пузатый бочонок. Я помахал ей; она махнула мне в ответ и скрылась в доме.
      Старик заметил, что я разглядываю бочонок.
      – Помойный, – сказал он. – Мы бросаем в него картофельные очистки, капустные листья и прочую дрянь, сливаем молоко, если оно скисло, и отдаем свиньям. Вы что, никогда в жизни не видели помойного бака?
      – Честно говоря, нет, – признался я.
      – Что-то я запамятовал, откуда вы прибыли и чем там занимались, буркнул он.
      Я рассказал ему про Олден и постарался объяснить, что мы задумали.
      Кажется, он меня не понял. Он мотнул головой в сторону амбара, около которого с самого утра пристроился Бронко.
      – Значит, вон та штуковина работает на вас?
      – Изо всех сил, – ответил я, – и куда как толково. Он очень восприимчивый. Он впитывает в себя образы амбара и сеновала, голубей на крыше, телят в стойлах, лошадей, что пасутся на лугу. Потом из этого возникнет музыка и…
      – Музыка? Как если играют на скрипке, что ли?
      – Можно и на скрипке, – сказал я.
      Он недоверчиво и вместе с тем ошарашенно покрутил головой.
      – Я вот о чем хотел вас спросить, – переменил я тему разговора. – Что это за штука – Разорительница?
      – Точно не знаю, – сказал он. – Ее называют так, а почему непонятно. Мне не доводилось слышать, чтобы она кого-нибудь разорила.
      Опасно только оказаться у нее на дороге. Она – редкая гостья в наших краях. Мы не видим ее десятилетиями. Прошлой ночью она впервые прокатилась так близко от нас. По-моему, никому не взбрело в голову попробовать выследить ее. Она из тех, кого лучше не трогать.
      Я видел, что он что-то скрывает, и потому решил на него надавить, не рассчитывая, впрочем, на удачу.
      – А что говорит молва? Разве о Разорительнице не сложено никаких легенд? Вы не слышали, чтобы ее называли боевой машиной?
      Он со страхом посмотрел на меня.
      – Какой машиной? – переспросил он. – Да с кем ей биться-то?
      – Вы хотите сказать, что вам ничего не известно о войне, которая чуть было не уничтожила Землю? О войне, после которой люди покинули планету?
      По его ответу я понял, что он не лукавит, – просто время стерло воспоминания о тяжелой године.
      – Народ болтает всякое, – проговорил он. – Коль ты парень с головой, то особо слухам доверять не станешь. Есть тут у нас переписчик душ – ну, тот, кто знается с призраками; мы зовем его Душелюбом. Я в него не верил до тех пор, пока нос к носу не столкнулся. А есть еще бессмертный человек, но его я ни разу не встречал, хотя если кое-кого послушать, так он их лучший друг. На свете существуют и магия, и колдовство, однако в нашей округе ничего такого не замечалось, да оно и славно. Мы – люди тихие, живем скромно и к сплетням не прислушиваемся.
      – А книги? – воскликнул я.
      – Были да сплыли, – ответил он. – Я про них слышал, но ни одной в глаза не видел, да и другие тоже, кого ни спроси. Тут у нас книг нет и, верно, никогда и не было. К слову, мистер, что такое книга?
      Я попытался объяснить. Вряд ли он понял меня как следует, но вид у него был ошеломленный. Он ловко перевел разговор на другую тему, чтобы, как мне показалось, скрыть замешательство.
      – Ваш аппарат придет на праздник? – спросил он. – И будет смотреть и слушать?
      – Да, – сказал я. – Спасибо вам, кстати, за гостеприимство.
      – Народ начнет подходить, лишь солнце сядет. Будет музыка и танцы, а на улицу выставят столы с угощением. У вас на вашем Олдене бывают такие гулянки?
      – Отчего же нет, – сказал я, – только гулянками их не называют.
      Не сговариваясь, мы замолчали. Мне подумалось, что день, вроде бы, выдался неплохой. Мы прошлись по полям, и старик с гордостью показал мне, какое у них уродилось зерно; мы заглянули в свинарник и понаблюдали, как поросята с хрюканьем роются в отбросах; мы полюбовались на работу кузнеца, который при нас докрасна раскалил лемех плуга, ухватил его щипцами, бросил на наковальню и пошел стучать по нему молотом так, что во все стороны полетели искры, мы насладились прохладой амбара и воркованьем голубей на сеновале, беседа наша была неторопливой, потому что нам некуда было спешить. Да, денек выдался хоть куда.
      В одном из домов распахнулась дверь, и наружу выглянула женщина.
      – Генри! – позвала она. – Где ты, Генри?
      Старик медленно слез с изгороди.
      – Это они меня ищут, – проворчал он. – Нет чтобы объяснить, что случилось. Решили, видно, что я сижу без дела. Пойду узнаю, чего им надо.
      Я смотрел, как он лениво спускается по склону холма. Солнышко согревало мне спину. Пойти, что ли, поискать, чем заняться? Должно быть, выгляжу я как петух на насесте; и потом, неудобно бездельничать, когда кругом все работают. Однако я испытывал странное нежелание что-либо делать. Впервые в жизни мне не нужно было ни над чем ломать голову. И я не без стыда признался самому себе, что такое положение вещей меня вполне устраивает.
      Бронко по-прежнему стоял у амбара, а Синтии не было видно с тех пор, как она выплеснула что-то в помойный бак. Интересно, где это целый день пропадает Элмер?
      Он словно подслушал мои мысли: вышел из-за амбара и направился прямиком ко мне. Он не проронил ни слова, пока не приблизился вплотную. Я заметил, что ему явно не по себе.
      – Я ходил посмотреть на следы, – сказал он негромко. – Сомневаться не приходится: прошлой ночью мы видели боевую машину. Я обнаружил отпечатки протекторов: такие могла оставить только она. Я прошелся по колее: она умчалась на запад. В горах найдется немало таких уголков, где она сможет укрыться.
      – От кого ей прятаться?
      – Не знаю, – ответил Элмер. – Поведение боевой машины непредсказуемо.
      Десять тысяч лет она была предоставлена самой себе. Скажи мне, Флетч, чего можно ожидать от ее комбинированного интеллекта после стольких лет одиночества?
      – Либо ничего, либо всего сразу, – хмыкнул я. – Во что превратилась боевая машина, которая уцелела в чудовищной бойне? Что побуждает ее к жизни? Как воспринимает она окружающее, столь отличное от того, для которого ее изготавливали? И вот что странно, Элмер: похоже, люди совершенно не боятся ее. Она для них – нечто непостижимое, а, как я успел убедиться, постигнуть они не в силах очень и очень многого.
      – Чудные они какие-то, – проговорил Элмер. – Мне здесь не нравится. Я чувствую себя не в своей тарелке. Сомневаюсь, чтобы та троица с енотом заявилась к нашему костру без причины. Ведь им по пути надо было преодолеть колею боевой машины.
      – Ими двигало любопытство, – сказал я. – У них тут тишь да гладь, поэтому, когда что-нибудь происходит, их разбирает любознательность. Так было и с нами.
      – Естественно, – согласился Элмер. – И все же…
      – Факты?
      – Да нет, ничего конкретного. Но что-то меня тревожит. Давай сматывать удочки, Флетч.