Организация академической науки в блокадном Ленинграде

Одной из суровых доминант XX в. стала Великая Отечественная война 1941–1945 гг., которая не только продолжает оказывать воздействие на общество, но и, пожалуй, усиливает его. Постепенный, но неотвратимый уход «поколения Победы» заставляет ученых все внимательнее относиться к событиям военного времени, искать новые пути изучения военного опыта. Повышенное внимание к событиям военного времени, как и к истории вообще, наблюдается и со стороны правительства, что обусловлено заботой о недопущении фальсификации истории.[58]

БАН несколько последних лет активно разрабатывает военную тематику. 65-летию Победы она посвятила серию библиографических указателей академических изданий военного времени, материал которых актуализируется также в рамках фундаментальной академической программы «Научное наследие Российской академии наук». В 2008 г. БАН провела международные библиографические чтения, посвященные памяти одного из инициаторов и основных исполнителей уникальной библиографической деятельности военной поры – ученого секретаря БАН Константина Илларионовича Шафрановского (1901–1973).

В одном ряду с этими работами БАН стоит исследовательский проект «Материалы Комиссии АН СССР по делам ленинградских учреждений как источник по истории организации науки в блокадном Ленинграде». В рамках проекта подготовлены к изданию ранее не публиковавшиеся материалы об организации академической науки в блокадном Ленинграде. Цель такого издания – введение в широкий научный оборот архивных документов, касающихся деятельности регионального отделения Президиума АН СССР и уточнения представления об организации науки в блокадном Ленинграде.

Материалы, подготовленные к печати в ходе проекта (исследовательской работы в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН), касаются важнейшей составляющей ленинградской академической науки – организационной деятельности регионального академического органа управления, действовавшего с конца августа 1941 г. по начало февраля 1942 г.

Этот орган за время своей деятельности сменил несколько наименований и несколько составов.

Первый состав (конец августа – первая половина октября 1941 г.[59]) – академик-секретарь Отделения биологических наук Л.A. Орбели – председатель Комиссии, академик-секретарь Отделения литературы и языка П.П. Мещанинов, академик-секретарь Отделения геолого-географических наук П.П. Степанов.

Второй состав – академики С.А. Жебелев (председатель), И.Ю. Крачковский, профессор M.Л. Артамонов, профессор А.Н. Кириченко, начальник ЛАХУ М.Е. Федосеев, доцент Б.В. Павлов (в составе были замены) – начал действовать 4 ноября[60] и 24 декабря 1941 г. (со смертью академика С.А. Жебелева) фактически завершил свою деятельность[61].

С 29 декабря 1941 г.[62] Комиссия начала работать в третьем составе. Председателем стал академик И.Ю. Крачковский, членами (в разное время) были: член-корреспондент М.М. Карнаухов, профессор А.Н. Кириченко, профессор С.И. Ковалев, профессор С.М. Доброгаев, кандидат исторических наук М. А. Тиханова, кандидат исторических наук С.Н. Бибиков, М.Е. Федосеев, кандидат биологических наук Б.В. Павлов, кандидат исторических наук А.И. Болтунова.

Второй и третий составы имели замены, число членов колебалось от 4 до 6. Блокада сильно повлияла на состав и степень самостоятельности Комиссии по делам ленинградских учреждений. Комиссия была существенно расширена за счет введения членов значительно более низкого по сравнению с первым составом номенклатурного ранга (доктора и кандидаты наук). Решения по введению в свой состав новых членов она стала принимать самостоятельно[63], причем, при обсуждении новых кандидатур учитывались их желание и возможность работать в Комиссии, а не только научное направление деятельности.[64] Проблематика, отраженная в документах Комиссии, чрезвычайно широка. Комиссия не только занималась регламентацией деятельности научных учреждений Ленинграда. На ней лежали подготовка к эвакуации отдельных лиц и учреждений в целом, организация длительных командировок для научных кадров (в глубокий тыл и за границу), обеспечение денежного довольствия отдельных лиц и учреждений, изменение штатного расписания учреждений, организация питания и лечения, обеспечение продовольственными карточками, обеспечение сохранности имущества погибших и эвакуированных научных сотрудников. Все это позволяет рассматривать сохранившиеся архивные материалы Комиссии как важнейший источник по управлению обеспечением жизни сотрудников академических учреждений Ленинграда в целом и бытовой истории каждого человека в отдельности. Жизнь каждого легче, разумеется, понять в общем контексте событий, происходивших в академической системе Ленинграда. В этом смысле архивные документы по организации жизни и деятельности ленинградских учреждений дают ключ к пониманию смысла этой организационной деятельности, позволяя увидеть:

– как общие решения входят в жизнь отдельной личности, изменяя и приспосабливая ее к условиям академической организации;

– как развиваются отношения между потребностями организации и потребностями личности (совпадение или конфликт интересов);

– какие пути избирает организация для управления этими отношениями.

Особое значение материалы этого периода имеют для уточнения событий эвакуации. Для академических учреждений Ленинграда это эвакуация шрифтов Типографии АН СССР, подготовка к эвакуации Архива и Библиотеки АН СССР, включение в эвакуационный академический эшелон отдельных ученых, эвакуация руководящих работников ленинградских академических учреждений и замена уехавших руководителей высшего звена, утверждение кандидатур на должности вместо уехавших в эвакуацию, выбывших по болезни или умерших руководителей учреждений. Документы показывают эвакуационные события в динамике, поскольку война вызвала к жизни различные концептуальные модели сохранения академических учреждений (в том числе и БАН), которым соответствовал определенный период развития военных действий вокруг Ленинграда. Отражен в документах и животрепещущий кадровый вопрос, поскольку начало блокады вызвало к жизни резкое сокращение кадров в академических учреждениях и утверждение новых штатных расписаний. Документы фиксируют реальную ситуацию с финансированием ленинградских учреждений, по ним можно увидеть и размеры заработной платы сотрудников и руководящих лиц академических учреждений.

Острота сложившегося положения видна буквально в первом же протоколе (от 25 августа 1941 г.) заседаний Комиссии по делам ленинградских учреждений, в котором отражено тяжелое положение детей академических сотрудников, эвакуированных с детской организацией Ленинградского дома ученых в с. Борок[65] (отсутствие четкой организации эвакуации и регулярного финансирования, неудовлетворительные условия питания и проживания)[66].

Болезненно и долго решалась проблема эвакуации. В переписке по вопросам эвакуации учреждений АН СССР и по организации охраны ценностей в Ленинграде имеется письменное обращение[67] ленинградского академического руководства к главнокомандующему войсками Северо-Западного направления маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову и заместителю председателя Комитета обороны г. Ленинграда члену Военного совета Северо-Западного направления А. А. Жданову, где дается целостная картина, которая сложилась к началу блокады с эвакуацией ленинградских академических учреждений. Обращение освещает длительную историю обсуждения с разными инстанциями вопроса об эвакуации ленинградских академических учреждений и объясняет ситуацию, которая привела к тому, что практически все они (за исключением трех) остались в блокированном городе.

Отправка наиболее известных ученых вместо эвакуации в длительные командировки фактически являлась разновидностью эвакуации. Массовый характер направление в длительные командировки приняло с 27 августа по 13 сентября 1941 г. В этот период были оформлены командировки в Иран, в Таджикский филиал АН СССР, в Казань, в Ижевский медицинский институт, в Педагогический институт Новосибирска для заведования кафедрой.

Однако не все академические ученые стремились покинуть осажденный город – управляющему органу приходилось сталкиваться и с нежеланием сотрудников уезжать в эвакуацию. Так, в частности, 6 сентября 1941 г. на Ученом совете Пулковской обсерватории научные сотрудники высказались за то, чтобы оставить в Пулково службу времени. Основная причина отказа уехать в эвакуацию: только в Пулково (или, на крайний случай, в Ленинграде) оборудование и научные работники отдела могут давать ценную астрономическую информацию в общегосударственных и конкретных оборонных целях. Вопрос о том, что сотрудники Пулково по-прежнему остаются на своем месте и не эвакуируются, обсуждался еще раз на Комиссии по делам ленинградских учреждений 20 февраля 1942 г.

Этот факт важен тем, что из мемуарных материалов, опубликованных в наше время, известно, какой ценой дался сотрудникам Пулковской обсерватории этот отказ – ради своего дела – от эвакуации. Так, Софья Александровна Павлова[68] – супруга профессора Николая Никифоровича Павлова[69] – писала в своем дневнике[70]:

«Конец марта 1942 г.

Директор нашей Обсерватории[71] вызвал меня к себе и сказал, что он узнал у главврача „Астории“ (где лежал тогда Коля[72]), о безнадежном положении Николая Никифоровича и что мой долг забирать детей[73] и ехать в Ташкент вместе с учреждением, которое эвакуируется через два-три дня. На мою просьбу отложить отъезд хотя бы на несколько дней он ответил, что ничего сделать не может, так как еще только вчера он получил обвинение от моего большого друга К. И., что я не имею права задерживать эвакуацию из-за трупа Павлова.

Не колеблясь ни минуты, сказала, что никуда без Николая Никифоровича не поеду.

Ушла оглушенная, знала только одно: бороться до конца, до последних сил.

Знала также и то, что Коля борется вместе со мною. Что даже в самый тяжелый период болезни разум его оставался ясен, и желание жить и выздороветь было беспредельно, а это было почти все.

Дома ждали меня два маленьких беспомощных любимых существа, за жизнь которых я отвечала.

Через два дня, 18 февраля[74], они уехали. Они – это была маленькая горсточка людей, остальные же все умерли.

Умер профессор Циммерман, умер профессор Ренц со словами „мяса“, старший астроном Берг, старший астроном Елистратов с женой, заведующий механической мастерской Мессер, помощник зав. библиотекой Сапожников, вдова профессора Костинского, вычислительница Войткевич и почти весь младший технический персонал»[75].

В материалах Комиссии по делам ленинградских учреждениях имеются сведения об эвакуационной концепции БАН СССР, о том, как она воспринималась другими академическими учреждениями Ленинграда. Сохранился подробный эвакуационный план от 8 сентября 1941 г., предварительно (6.09.1941) обсужденный в Комиссии Президиума АН СССР по делам ленинградских учреждений[76]. План получил одобрение Комиссии: на документе от 8.09.1941 г. стоит положительная резолюция ее членов – академиков Л.А. Орбели, П.И. Степанова, Н.Н. Мещанинова. В плане содержится подробное описание состава и численности эвакуируемых библиотечных фондов, а также аргументация в пользу сделанного отбора.

Предложенная БАН СССР эвакуационная концепция встретила активное сопротивление руководства части академических институтов, которые восприняли ее план как ущемление своих прав на получение информации и потребовали от Комиссии по делам ленинградских учреждений его пересмотра. В частности, ЛОИИ не только возражал против эвакуации алфавитного каталога, а также иностранного и справочного фонда, но, напротив, требовал принять меры к всемерному развертыванию в условиях войны и обороны Ленинграда спецфонда, справочного и газетного отделов БАН СССР.[77]

В результате вопрос об эвакуационных планах БАН СССР должен был повторно обсуждаться на Президиуме (о чем свидетельствует резолюция на обращении ЛОИИ). В протоколах заседаний Президиума, тем не менее, повторное обсуждение этого вопроса не зафиксировано: очевидно, конфликт оказался исчерпанным после наступления полной блокады города, когда все ленинградские учреждения – в том числе и Библиотека – остались на месте.

Приведенные архивные документы интересны не только отражением в них различных взглядов Библиотеки и академических институтов как ее пользователей на сохранность библиотечных фондов, но и тем, что дают возможность проанализировать и представить эвакуационную модель Библиотеки первого военного периода в динамике. Анализ документов дает основания для предположений относительно существования еще одного плана сохранения фондов Библиотеки, которого пока обнаружить не удалось. Возможно, дата его создания относится к моменту подготовки общей эвакуации академических учреждений в г. Томск. Этот план, скорее всего, базировался на вынужденном отказе от эвакуации и предполагал укрепленное хранение в цокольной части здания ранее упакованных материалов и консервацию в зашитых стеллажах той части фонда, которая эвакуации не подлежала.

Таким образом, война вызвала к жизни две концептуальные модели сохранения фонда Библиотеки – эвакуационную модель и модель сохранения фонда на месте. Каждой модели соответствовал определенный период развития военных действий вокруг Ленинграда. Обе модели являлись составной частью общего плана руководства АН СССР по спасению ленинградских академических учреждений. Блокада города внесла свои коррективы в эти модели и заставила руководство БАН СССР применить план сохранения фонда на месте. Его исполнение нашло отражение в документах Комиссии по делам ленинградских учреждений. Решения по всем видам хранения[78] и использования[79] (так, например, первое упоминание о разрешении Библиотеке распаковать и расставить по полкам часть необходимых изданий относится к 6 апреля 1942 г.; тогда же право распаковать некоторые издания было предоставлено и академическим институтам[80]) изданий, а также комплектования[81] Библиотеки в военных условиях принимались централизованно на уровне регионального академического руководства. На этом же уровне принимались решения о сохранении фондов библиотек-филиалов (решение от 29 января 1941 г. относительно библиотеки Института химической физики, переданной во ФТИ[82]).

Управляющий академический орган Ленинграда постоянно искал способы по возможности улучшить положение сотрудников академических учреждений. Так, 18 октября 1941 г. Ленинградскому отделению Президиума АН СССР пришлось отстаивать возможность горячего питания для ученых в академической столовой, поскольку Ленинградский городской совет (Ленсовет) принял постановление о передаче столовой ЛДУ в систему «Ленглавресторана». Ленинградскому отделению Президиума пришлось возражать – в постановлении говорится: «просить Исполком Лен. Гор. Совета сохранить столовую в ведении Ленинградского Дома Ученых в связи с ходатайством Совета Дома и Президиума Ленинградских Учреждений Академии Наук СССР об улучшении материально-бытового положения ученых». Столовая была сохранена.

По документам Комиссии по делам ленинградских учреждений видно, как академическая администрация боролась за увеличение продовольственного пайка ученым, сколько составлялось обращений в различные инстанции города, чтобы выхлопотать академикам и членам-корреспондентам спецпайки, а докторов наук и директоров академических учреждений приравнять хотя бы к представителям рабочего класса и получить для них карточки категории Р (рабочей)! Процесс двигался очень медленно, но все же в середине февраля 1942 г. такое разрешение было получено.

Приходилось также улаживать острые финансовые конфликты, возникавшие при распределении академических средств, предназначенных для оплаты деятельности Типографии и Ленинградского отделения Издательства АН СССР: Московское отделение «Академкниги» отказывалось платить за отпечатанные в Ленинграде тиражи и, чтобы решить дело, приходилось обращаться непосредственно в Президиум АН СССР.

Этот состав Комиссии по делам ленинградских учреждений особое внимание уделял обеспечению сохранности имущества и библиотек умерших или эвакуированных ученых, активизации научной деятельности ленинградских ученых, созданием планомерной работы научных коллективов учреждений.

Протоколы Комиссии показывают, как руководил орган управления академическими институтами процессом научной деятельности ленинградских ученых. Огромную роль, например, сыграло в жизни всего блокадного Ленинграда заседание Комиссии по делам ленинградских учреждений от 5 января 1942 г., на котором был обсужден и получил всемерную поддержку доклад сотрудника ФТИ профессора Владимира Сергеевича Садикова «Новый метод комплексного использования дрожжей как промышленное задание в условиях военного времени». Внедрение этого открытия в производство спасло не одну сотню жизней ленинградцев, хотя сам автор открытия блокаду не пережил.

Материалы Комиссии по делам ленинградских учреждений позволяют также изучить предысторию известного эпизода из истории БАН блокадной поры, связанного с транспортировкой через линию фронта в Москву значительного количества ценных изданий для выставок, посвященных знаменательным академическим датам. Такие выставки были посвящены 450-летию открытия Америки, 300-летию со дня рождения Исаака Ньютона и 400-летию со дня кончины Николая Коперника. Известно, что осенью 1942 г. в Москву книги сопровождали сотрудники БАН СССР К.И. Шафрановский и Э.П. Файдель, – этот факт отражен как в их личных документах[83], так и в истории Библиотеки[84].

Зафиксирован в документах момент, когда впервые родилась идея о возможности в условиях войны празднования знаменательной научной даты, которая важна была даже не сама по себе, а как свидетельство жизненности научных связей, скрепляющих научные сообщества двух союзных государств – СССР и США. Идея о том, чтобы научным событием отметить 450-летие открытия Америки высказал 3 апреля 1942 г. член Комиссии по делам ленинградских учреждений доцент Сергей Николаевич Бибиков. Комиссия по делам академических учреждений Ленинграда идею поддержала. Первоначально предполагалось организовать юбилейную конференцию силами сотрудников ленинградских учреждений – Института истории материальной культуры, Института археологии и этнографии, Ленинградского отделения Института истории, Географического общества, Ленинградского отделения Архива АН СССР, а к Президиуму АН СССР обратиться лишь за финансовой помощью.

Однако уже 6 апреля 1942 г. Комиссия обсуждает план организации торжественной юбилейной сессии Ленинградской группы Президиума АН СССР, для участия в которой предполагает значительно расширить состав организаций-участников и привлечь сотрудников Ленинградского отделения Института истории, Института истории материальной культуры, Института археологии и этнографии, Эрмитажа, Географического общества, Ленинградского отделения Архива АН СССР и Библиотеки АН СССР. Для исполнения этого плана Комиссия решает просить перечисленные учреждения выделить своих представителей, подготовить ряд научных докладов, организовать выставку и подготовить печатный сборник.

10 апреля 1942 г. идея обрела еще более широкие масштабы: было решено посвятить знаменательной дате специальную сессию Объединенного ученого совета. Как известно, Президиум АН СССР не только поддержал это обращение, но и поднял ранг предложенного блокадным Ленинградом мероприятия на самый высокий академический уровень – была проведена специальная сессия Президиума АН СССР, открывшая серию торжественных заседаний Президиума АН СССР, посвященных другим датам и имевших в годы войны большое политическое значение.

Особое значение для оживления научной деятельности институтов Ленинграда играет создание Комиссией Объединенных ученых советов по гуманитарным и естественным наукам.

Как видим, проблематика документов Комиссии по делам ленинградских учреждений, подготовленных БАН к печати, чрезвычайно широка. Это позволяет рассматривать планируемую публикацию как важнейший источник по истории управления обеспечением жизни сотрудников академических учреждений Ленинграда в целом и каждого человека в отдельности.

Исследовательский проект БАН дает ключ к пониманию значимости этой организационной деятельности, позволяя увидеть, как общие решения входят в жизнь отдельной личности, изменяя и приспосабливая ее к условиям академической организации; как развиваются отношения между потребностями организации и потребностями личности (совпадение или конфликт интересов); какие пути избирает организация для управления этими отношениями.

Исследованные архивные материалы позволяют сделать вывод о значимости документов Комиссии по делам ленинградских учреждений для изучения проблемы обеспечения управления и взаимосвязи всех академических учреждений города. Публикация такого ценного источника по отечественной истории XX в. не только актуальна, но и необходима. Она будет способствовать комплексному раскрытию истории блокады через отношения «человек – научное учреждение – город – фронт – страна». Такой ракурс позволит представить малоизученные аспекты истории блокады: организацию эвакуации научных институтов, ученых и служащих; создание бытовых условий академическим служащим и членам их семей; организацию аппарата управления ленинградскими академическими учреждениями; роль аппарата в обеспечении устойчивого существования академических учреждений в кризисной ситуации.

Блокадное служение Патриарха Алексия (Симанского)

Самые яркие страницы жизни и церковного служения Патриарха Московского и всея Руси Алексия I (в миру Сергея Владимировича Симанского) были связаны с его деятельностью в блокадном Ленинграде. Родился будущий Патриарх 27 октября 1877 г. в Москве в дворянской семье чиновника. В 1896 г. он окончил лицей, в 1899 г. – юридический факультет Московского университета и в 1904 г. – Московскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия. 9 февраля 1902 г. С.В. Симанский был пострижен в монашество с именем Алексий, 17 марта 1902 г. рукоположен во иеродиакона, а 21 декабря 1903 г. – во иеромонаха. В августе 1904 г. он был назначен инспектором Псковской Духовной семинарии, 18 сентября 1906 г. возведен в сан архимандрита с назначением ректором Тульской Духовной семинарии и 6 октября 1911 г. переведен ректором Новгородской семинарией с назначением настоятелем Антониевского монастыря. 28 апреля 1913 г. о. Алексий был хиротонисан во епископа Тихвинского, викария Новгородской епархии, в январе 1920 г. арестован ЧК, вскоре освобожден под поручительство, но 1 ноября 1920 г. приговорен Новгородским губревтрибуналом к 5 годам лагерей и затем на основании первомайской амнистии освобожден от наказания. 12 февраля 1921 г. епископ Алексий снова был приговорен по делу Новгородского Епархиального совета к 3 годам заключения условно. 21 февраля 1921 г. его назначили епископом Ямбургским, 1-м викарием Петроградской епархии. С 31 мая по 24 июня 1922 г. он управлял епархией, а в августе – октябре 1922 г. возглавлял Петроградскую автокефалию.