Современная электронная библиотека ModernLib.Net

На грани отчаяния

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Сечкин Генрих / На грани отчаяния - Чтение (стр. 17)
Автор: Сечкин Генрих
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


Но ничего не получалось. Взяток Яков Моисеевич не брал, продукты не воровал, приятелям по блату дефицит не отпускал. В канун Нового года в магазин доставили расфасованные детские новогодние подарочные наборы с конфетами. На этикетке был указан вес - пятьсот граммов. В действительности же вес подарка был на тридцать граммов меньше. На другой день нагрянула проверка. Раздражению проверяющих не было предела, когда, взвесив подарки, они убедились, что каждый из них весит ровно пятьсот граммов.
      Все оказалось очень просто. Накануне Яков Моисеевич, проверив вес подарков и убедившись в недостаче, распорядился доложить конфеты в каждый пакетик до нормы, указанной на упаковке. Определенный процент продукции, предназначенной для возмещения усушки, утруски и других потерь, выручил его. Пришлось начальнику прибегнуть к помощи высоких друзей из Наркомата внутренних дел, и однажды на квартиру к Якову Моисеевичу пожаловала милиция с ордером на обыск.
      - В соседнем доме произошла квартирная кража. Пропали ценные картины. У нас имеются данные, что вы купили одну из похищенных картин, - объяснили ему.
      - Ну что вы? - ответил им Яков Моисеевич. - Во-первых, я неважный ценитель живописи, а во-вторых, я никогда ничего с рук не покупаю.
      - А это мы посмотрим. Понятые, заходите! - позвал оперативник в штатском. - Сейчас мы будем проводить обыск. Запрещенные предметы, оружие, наркотики имеются? - спросил он хозяина квартиры.
      - Никак нет, - ответил армейским выражением Яков Моисеевич, прошедший всю войну в чине рядового от Москвы до Берлина, трижды раненый и получивший одну единственную медаль «За победу над Германией».
      Внимательно наблюдающий за обыском, он вдруг заметил, как у одного из оперативников из рукава на полку с книгами выпал маленький пакетик.
      - А это что такое? - взяв пакетик в руку и показывая его всем присутствующим, вопросил страж порядка.
      - По-моему, это вы случайно обронили, - наивно ответил Яков Моисеевич.
      - Понятые, подойдите сюда! - вскрывая пакетик, нюхая и пробуя на язык содержимое, скомандовал оперативник. Это сильнейшее наркотическое вещество - кокаин. Вы употребляете наркотики? - обратился он к Якову Моисеевичу.
      - Ну что вы? - растерянно ответил тот. - Как можно?
      - Все ясно. Сам не употребляет, следовательно, хранил с целью продажи. Понятые, подпишите!
      Картину не нашли, а Якова Моисеевича увезли в Таганскую тюрьму и посадили в трехместную камеру. Двое сидящих там сокамерников громогласно возмущались несправедливостью Советского строя. Яков Моисеевич скромно возразил, что не строй виноват в их бедах, а лишь некоторые нерадивые руководители. Через несколько дней его вызвал следователь и предъявил обвинение в распространении антисоветской агитации и пропаганде. Свидетелями по делу шли два его сокамерника.
      Получив свои пятнадцать лет, бывший директор гастронома прикатил на Колыму и поселился в сей приветливой обители. Начальник лагеря, лично убедившись в порядочности и скромности Якова Моисеевича, назначил его заведующим библиотекой, а затем по совместительству и заведующим клубом. С утра Яков Моисеевич обменивал книги, а также разносил по баракам письма и подписные издания. Когда все уходили на работу, начинал мыть полы в библиотеке и клубе. Окончив уборку, принимался приводить в порядок обветшавшие книги. По возвращению бригад с работы вновь выдавал книги и наконец после ужина вступал в должность заведующего клубом. Он организовывал различные викторины, самодеятельные концерты, различные интеллектуальные игры и показы кинокартин.
      Завершив под покровительством Мороза роскошный коммерческий ужин, я направился в клуб. Подойдя к клубу, увидел Якова Моисеевича, который, встав на табуретку, аккуратно прилаживал очередной плакат на стену здания.
      - Яков Моисеевич! Я хотел бы поиграть на гитаре! Мне сказали, что в клубе есть.
      - Это вас привезли с Будугучака? - спросил он. - Наслышаны о вашем полете. Говорят, с того света вытащили! Как вас зовут?
      - Секой кличут.
      - Клички только у собак. Имя вам дали родители?
      - Ну, Генрих, - сконфузился я.
      - Так вот, Генрих, у вас такое красивое имя, а вы используете кличку. Хотя, многие здесь так делают, но мне это трудно понять. Так какая гитара вам нужна?
      - Обыкновенная.
      - Есть гитары шестиструнные, а есть семиструнные. Вы на какой играете?
      - Я пока только учусь. На семиструнной.
      - Когда человек находится в заключении и имеет желание учиться чему-либо - это прекрасно! Пойдемте со мной! - сказал он, слезая с табуретки.
      Несколько шокированный изысканной речью Якова Моисеевича, я последовал за ним. В клубе была идеальная чистота. В зале небольшая сцена, занавес, скрепленные ряды стульев. В одной из комнаток за кулисами на стене висели четыре гитары.
      - Выбирайте, Генрих! - предложил Яков Моисеевич. - Кстати, у меня в библиотеке где-то есть самоучитель игры на гитаре. Если хотите, я вам найду.
      - Конечно хочу!
      Выбрав себе инструмент и уединившись в уголке зала, я уплыл в музыку.
      Началась совершенно новая, насыщенная жизнь. Я напрочь забыл, что нахожусь в лагере. Никаких репрессивных действий со стороны начальства. Скорее наоборот, доброжелательность и помощь во всем, что не касается нарушения режима. Мое обучение на полигоне проходило в стремительном темпе. Через неделю я уже совершенно свободно общался с бульдозером без экстренного вмешательства моего преподавателя. Испытывая истинное наслаждение от того, как этот громадный динозавр подчиняется каждому моему движению, я не успевал заметить, как кончался рабочий день. Но и тут я не испытывал разочарования, так как бегом летел на ужин и, наскоро перекусив, ломился в клуб, стараясь не терять ни минуты ставшего драгоценным времени. Яков Моисеевич, перерыв всю библиотеку, разыскал для меня самоучитель, и теперь я часами просиживал с гитарой, гоняя гаммы, арпеджио, аккорды. Единственным неприятным моментом для меня являлся сигнал отбоя. Очень жаль было тратить время на принудительный сон, хотя несправедливо было бы утверждать, что он баловал своей излишней продолжительностью.
      Через некоторое время нужда в покровительстве Мороза отпала. Теперь я зарабатывал приличные деньги и мог питаться в коммерческой столовой самостоятельно. Это льстило моему самолюбию. Но были и досадные моменты. Один раз в неделю в клубе крутили кино. Это обстоятельство вынуждало меня в этот день выискивать укромные уголки для своих музыкальных занятий в других местах. Иногда я получал письма от своего стареющего отца. Письма были безрадостными. Зачеты день за три я пока не получал. Для этого нужно было выполнить производственную норму на сто пятьдесят процентов. Нашей бригаде это не удавалось.
      Постепенно я начал осваивать другие специальности. Частенько, наполнив бункер породой и разровняв отвалы, я вынужден был сидеть без дела по полчаса. Для меня это стало настоящей пыткой, так как, включив для себя предельно интенсивный образ жизни, я уже не в состоянии был мириться с потерянной минутой. Поэтому, когда возникали вынужденные перерывы, я подходил к мотористам насоса, скруббера, транспортера и в охотку работал на этих нехитрых механизмах. Принимать долевое участие в ворованном золоте я наотрез отказался, чем поверг всю бригаду в откровенное изумление.
      Со временем Мороз стал пристально присматриваться ко мне. Такое неправдоподобно примерное поведение с моей стороны вызвало у него серьезные подозрения, что после всего пережитого у меня что-то не в прядке с головой. Но я уже во всю упивался своим новым, непривычным статусом. Яков Моисеевич, первым оценив мою необычную тягу к кипучей деятельности, предложил заняться созданием при клубе постоянных и основательных кружков художественной самодеятельности. Я с удовольствием принялся осуществлять эту идею.
      Порыскав по зоне, я раздобыл бывшего преподавателя танцев из ленинградского Дома культуры. Он согласился по вечерам обучать желающих танцам с перспективой создания танцевального ансамбля. Нашелся человек, неплохо владеющий трубой. В детстве в пионерском отряде он был постоянным горнистом и немного освоил другие духовые инструменты. Полный набор духовых инструментов имелся в клубе. Аккордеониста мне искать не пришлось, так как он сам почти каждый вечер приходил в клуб тренироваться на имеющемся там аккордеоне. Петь на зоне могли почти все. Нужно было отобрать самых способных. Читать тоже могли многие.
      Кончалось лето. К этому времени наша самодеятельная концертная бригада заметно выросла и окрепла. Мы уже продолжительное время давали полнометражные концерты в своей зоне. Желающих поучаствовать прибавлялось с каждым днем. Вместо того чтобы вечерами предаваться грустным мыслям о далекой и призрачной свободе, они с увлечением разыгрывали на клубной сцене небольшие одноактные пьесы, пели песни, расписанные на голоса, удивляясь благозвучию многоголосия, играли в духовом оркестре, исполняли сольные произведения на гитаре, аккордеоне и вообще чувствовали себя в клубе относительно неплохо.
      Перед праздниками начальник договаривался с администрацией других лагерей Тинькинского управления, и мы выезжали на гастроли в зоны, в которых зеки встречали нас радостными улыбками и бурей аплодисментов. Наш начальник лагеря стал пользоваться популярностью среди других работников управления. Его стали награждать призами и грамотами за отличную воспитательную работу.
      Но пока полностью перебороть свой пакостный характер я еще не сумел и поэтому позволял себе некоторые вольности в подборке репертуара для своих коллег. Трудно было отказать себе в удовольствии включить в репертуар такие песни, как «Ленин с нами» или «Партия наш рулевой». Лагерное начальство, обычно сидящее в первых рядах, воодушевленно аплодировало, а я за кулисами катался по полу от смеха. Но в случае чего был готов в любую минуту состроить наивную рожу и оправдываться тем, что все сделал от чистого сердца, искренне уважая основоположника советской власти и нашу дорогую партию.
      Хмурым осенним днем, когда темные грозовые тучи, опустившись на вершины сопок, поливали землю и нас бесконечными потоками воды, чавкая кирзовыми сапогами по хлюпающей грязи ко мне подошел Иван и знаками дал понять, чтобы я заглушил ревущий двигатель бульдозера.
      - Сека! - обратился он ко мне, когда воцарилась тишина. - Придется тебе принимать бригаду.
      - С чего это? - удивился я.
      - Завтра освобождаюсь! Срок кончился. Десятку отмотал.
      - Так чего же ты раньше молчал? Я-то думал, что тебе еще долго чалиться!
      - Сглазить боялся. Но теперь уже все. Сегодня в спецчасти справку получу, а завтра в Усть-Омчуге паспорт. Потом в Магадан ожидать пароход.
      - А куда поедешь? Семья-то есть? Эх, Иван! Сколько пропахали вместе и ни разу нормально не поговорили, - с сожалением взглянул я на него. - Все только о работе.
      - Да я из под Тамбова родом. Туда и поеду. Мать у меня там старушка. Была жена с двумя детишками. Не дождалась. Вышла замуж. Детишки уже взрослые. С ней живут.
      - А срок за что мотал? - поинтересовался я.
      - Понимаешь, у нас на селе председатель был. Такой паскуда! Как нажрется, сладу с ним нет. Иду я раз с пашни и слышу за плетнем моим, там еще овраг рядом, кричит кто-то, истошно так. Подбегаю, смотрю этот гад Маньку мою насилует. Руки заломил за спину, фингал под глаз поставил, платье в клочья изорвал. А детишки шестилетки рядом ревут, за мать заступаются. Так он их, сволочь, сапогами отбрыкивает, а сам глумится над Манькой-то. Ну и замкнуло у меня. Кол из плетня вырвал. Как начал охаживать! Опомнился - а он не дышит. Сначала хотели под четвертак подвести, потом вошли в положение. Червонцем отделался. А Манька через три года на развод подала и замуж вышла. Отсюда вот деньги на детишек посылаю.
      - Да-а! Слов нет! А скажи, Иван, вот если сейчас освободишься и снова такой случай приключится, станешь опять колом махать? Или пусть насилует?
      - Не знаю, Сека. Наверное, не стерплю.
      Потом Иван долго, демонстрируя различные наряды, записи и бухгалтерскую книгу, объяснял мне технику высчитывания процентов выработки, фокусы начисления зарплаты.
      - Ну вот и все! - подытожил он. - Теперь ты в курсе всех дел. Скоро начнется зима. Тогда бригада будет намного больше и ты станешь работать освобожденным бригадиром. Твое дело будет только расставлять рабочих по местам, объяснять каждому, чем он должен заниматься, следить за качеством, организовывать работу так, чтобы выполнять норму выработки, заполнять наряды, рассчитывать зарплату, но так, чтобы бухгалтерия не подкопалась. И запомни! Главное - работяги должны хорошо зарабатывать. Их дело - работать, твое - думать об их зарплате.
      - Не волнуйся, Иван! Я все понял. Можешь со спокойной совестью освобождаться.
      На другой день Иван, приветливо помахав мне рукой и закинув за спину рюкзак, вышел за ворота зоны. В рюкзаке у него, помимо необходимых в дорогу вещей, лежал небольшой кисет, на четверть заполненный золотым песком.
      Незаметно наступила зима. Все промывочные работы закончились. В моей бригаде было двадцать пять человек. В нашу задачу входила установка столбов для линии электропередачи. Нам доставляли лес, и часть бригады обрабатывала его, подгоняя бревна по размеру, ошкуривая, делая затесы. Другая часть перетаскивала готовые столбы на места установок, копала ямы, устанавливала эти столбы, засыпала и утрамбовывала грунт. Мне приходилось контролировать всю работу, обеспечивать работяг всем необходимым, чтобы не было простоев, и самое главное - грамотно заполнять наряды. От выполнения и перевыполнения нормы зависела зарплата и зачеты срока. На установке столбов можно было заработать день за три.
      Несколько ночей просидев над сборником нормативов, мне удалось постигнуть некоторые хитрости, с помощью которых моя бригада стала получать приличную зарплату и зачеты. Так как план зависел не от количества установленных столбов, а от проделанной работы, а проделанная работа, в свою очередь, зависела от того, каким образом я заполню наряды, мне пришлось основательно попотеть, прежде чем я научился это делать. Например, если в наряде записать « ошкуровка столба», то процент выработки будет минимальным. Но если записать « окантовка столба», то процент получается максимальный. А в принципе это одно и то же. Намного эффективнее вместо записи « переноска столба на 100 метров», написать « переноска столба на 15 метров с подъемом 45 градусов»И таких примеров было великое множество. Бригадиры других бригад никак не могли взять в толк, почему при такой же работе заработки у них в два раза ниже. И зачетов нет. Но я хранил свои записи в тайне, твердо зная, что если все начнут перевыполнять норму, то ее быстренько пересмотрят и на этом закончится наше благополучие.
      Из-за постоянного перевыполнения плана моей бригадой, а также за организацию художественной самодеятельности начальник лагеря, в знак поощрения, разрешил мне оставаться в клубе на ночь. Одну из закулисных комнатушек я оборудовал под спальню. Местные умельцы, частенько приходившие в клуб, чтобы послушать мою игру, соорудили для меня душ, проведя водопроводные трубы из бани. Правда, сток осуществлялся в основание водосточной трубы. Когда баню топили, у меня была горячая вода. Бесконвойники притащили откуда-то подержанный кожаный диван, который служил мне постелью.
 
На Колыме, где север и тайга вокруг,
Среди заросших сопок и лесов
Тебя я встретил, захлебнувшись вдруг
От страсти, неги, дивных снов.
 
Из тюремного фольклора

ЗДРАВСТВУЙ И ПРОЩАЙ

      Ко мне в гости стали частенько захаживать Мороз с Кротом. Крот - москвич. На вид ему было лет сорок. Хорошо знал Пашку Маляра и всю «малину» из Косого переулка. В то время, когда я и Мороз познакомились с Маляром, Крот сидел в Таганской тюрьме. По специальности он был «медвежатник», но в Москве не работал. Пользуясь «наколками» своих многочисленных знакомых, он разъезжал по разным городам Советского Союза и бомбил ювелирные магазины. После очередной кражи Крот уходил в тень, и в этом городе больше никогда не появлялся. Где-нибудь через полгода он выныривал совершенно в другом месте, снова брал ювелирный и снова исчезал. Органы НКВД буквально сбились с ног, разыскивая Крота. А он жил буквально у них под носом - в Косом переулке. У него было еще несколько резервных квартир в Москве, о которых не знал никто.
      Повязали Крота случайно. Почерк его был известен давно. Так, как он, вскрыть сейф в ювелирном магазине способны были всего лишь несколько человек в Союзе. Методом исключения был вычислен именно он. Оставалось только взять его с поличным. Но это никак не удавалось. Прошерстили все возможные каналы сбыта - никаких следов. Взяли под особый контроль ювелирные магазины - никакого результата. Пытались установить связи, но Крот всегда работал в одиночку и никогда никого не посвящал в свои планы. Даже люди, дававшие «наколки» на очередной магазин, не представляли себе, когда он пойдет на дело. Вся информация передавалась через посредников, которые и сами ничего не знали. Через них же передавалось вознаграждение наводчикам. Конспирация соблюдалась на очень высоком уровне.
      Но однажды случился непредвиденный казус. Крота ограбили на улице. И как раз в тот момент, когда он после очередного взлома магазина в Киеве уносил чемодан с деньгами и ювелирными изделиями. Конечно, ни один вор в законе, а Крота знали все, не допустил бы такого кощунства. Но нападавшими оказались какие-то алкаши. С пятью здоровенными мужиками Кроту справиться было не под силу. На радостях от такой фантастической добычи дебилы, напившись, стали предлагать всем окружающим ювелирные изделия и тут же попали в поле зрения местной милиции. После их ареста на чемодане, в котором находились драгоценности, были обнаружены отпечатки пальцев Крота. Так как ранее он был судим, то в центральной картотеке имелись образцы его отпечатков. В Киев тут же выехали работники МУРа из Москвы. Со слов алкашей был составлен фоторобот Крота. Он полностью совпадал с фотокарточкой в архивном уголовном деле. Остальное было делом техники.
      Полгода следствие не могло выдавить из Крота ни одного показания. Все кражи, совершенные им, были и без этого уже давно доказаны. Но так же было выяснено, что Крот вел довольно скромный образ жизни. Это означало, что несметные богатства со всех обчищенных магазинов, выражающиеся в астрономической сумме, где-то хранятся. Но, несмотря на всяческие посулы и угрозы, подследственный оставался несговорчивым. Тщательный обыск в его квартире не дал никаких результатов. Какова же была радость следственной группы, когда через полгода безуспешных усилий в один прекрасный день Крот заявил, что устал от бесконечных допросов и решил сделать чистосердечное признание, чтобы поскорее покончить с этим делом, получить свой срок, от которого уже не уйти, и уехать наконец на зону. Он признался, что деньги и драгоценности хранятся в тайнике, который оборудован в совершенно другой, купленной им специально для этой цели, квартире. Сам тайник встроен в капитальную стену дома, куда вмурован выполненный из броневых листов плоский сейф. Ключ от сейфа якобы уничтожен, дабы исключить случайное овладение им посторонним лицом.
      На другой день оперативники выехали по указанному адресу. Вскрыв квартиру, находящуюся на втором этаже шестиэтажного дома, они убедились, что Крот говорил правду. В стене, соединяющей кухню с жилой комнатой, действительно был обнаружен плоский сейф. Но вынуть его из стены не было никакой возможности. Сейф был вмонтирован таким образом, что невозможно было изъять его, не выломав стену. А она была несущей и могла рухнуть вместе с частью дома. Сейф нужно было только открыть, так как при разрезании его автогеном можно было повредить драгоценности и сжечь деньги. Ну к кому же обратиться за помощью, как не к самому Кроту. В квартире был выставлен пост, и на другой день под усиленной охраной Крот вместе с металлическим ящиком, в котором находились все необходимые инструменты для вскрытия сейфа, был доставлен на место обнаружения тайника.
      Под бдительным оком понятых оперативники вскрыли поверхность стены, полностью обнажив переднюю панель сейфа. С Крота сняли наручники, и он принялся за работу. Следователи с восторгом наблюдали за профессиональной работой Крота. Через два часа дверца сейфа распахнулась, и любопытствующие увидели внутри еще один сейф, вмонтированный в стенки уже вскрытого.
      - Уф! - вытер пот Крот. - Давайте передохнем немного. В туалет можно сходить, начальник?
      - Петров, проверь! - указал старший следователь в сторону туалета.
      - Все чисто! - через некоторое время отозвался Петров.
      - Вперед! - скомандовал Кроту старший следователь.
      Петров запустил подследственного в туалет и, оставив открытой дверь, принялся наблюдать.
      - Начальник, не могу так! Не получится! - пожаловался Крот, спуская брюки. - Прикрой немного.
      - Ладно! Только давай скорее! - отозвался Петров, прикрывая дверь.
      Из туалета послышались специфические звуки. Петров страдальчески сморщил нос.
      Внезапно дверь распахнулась от резкого удара ногой. В проеме появился Крот с автоматом в руках. Очередь резанула вдоль коридора и через секунду по кухне. Следователи, прошитые пулями, попадали на пол. Двое понятых в ужасе забились в угол.
      - А вы, ребята, посидите пока тут. И не дай Бог вам в течение получаса выглянуть на улицу!
      Обложенные пятью трупами, понятые, хватая ртами воздух, как выброшенные на берег рыбы, нисколько не усомнились в серьезности сказанного.
      Крот закрыл изнутри дверь квартиры и выпрыгнул в окно со второго этажа. Бросив автомат, он растворился в густой листве палисадника. А возле противоположной стены дома у подъезда стоял милицейский «воронок», за рулем которого дремал водитель.
      Когда приехавшие сотрудники уголовного розыска вскрыли внутренний сейф, он оказался пустым, а в туалете в стенном шкафу был обнаружен искусно замаскированный тайник для оружия с хитроумным механизмом для автоматического его выбрасывания.
      После этого случая в следственных кабинетах тюрем были вывешены типографским способом отпечатанные плакаты: « Товарищ! Будь бдителен!…» И далее печальный пересказ событий.
      Начало войны застало Крота в Брянске. Во время оккупации он успешно чистил магазины, ставшие немецкими, и ни разу не попался. Зато после войны ему крупно не повезло. В 1947 году в Москве Крот спешил на встречу с одним из своих посредников. По дороге он увидел большую толпу любопытствующих, окружившую горящий трехэтажный дом. Пожарных еще не было. Из открытого окна на третьем этаже сквозь треск разгорающихся деревянных перекрытий слышался отчаянный детский крик. Окно находилось рядом с водосточной трубой. Не долго думая, Крот по ржавой, ломающейся под его тяжестью трубе, как кошка, вскарабкался на третий этаж и юркнул в охваченный пламенем проем окна. Через несколько секунд он показался в проеме с девочкой лет четырех на руках. Одежда и волосы на нем дымились. Одной рукой он держал девочку, другой цеплялся за трубу. Внезапно труба обломилась, и Крот вместе с девочкой полетел вниз. Девочку подхватила толпа, Крот же шмякнулся об асфальт. Через несколько минут горящая кровля с грохотом рухнула. Толпа шарахнулась в разные стороны.
      Очнулся Крот в больнице весь в бинтах. Над ним склонился мужчина в белом халате. В руках он держал авоську с проглядывающими сквозь сетку фруктами и другими дефицитными продуктами. Это отец девочки пришел благодарить его за спасение своего ребенка. Где-то Крот уже видел этого человека. Напрягая память, он вспомнил кухню. В углу два перепуганных насмерть человека. Округленные от ужаса глаза. Да, это был один из понятых, присутствовавших во время расстрела следователей. По внезапно оторопевшему выражению лица посетителя Крот понял, что тот его тоже узнал…
      Через час возле палаты Крота был выставлен милицейский пост, а спустя два месяца он был переведен в больницу тюрьмы, известной в Москве под названием «Матросская тишина».
      Кроту очень повезло. Случись все это несколькими месяцами раньше, он за убийство пяти сотрудников прокуратуры неминуемо получил бы расстрел. Но теперь по инициативе Сталина расстрел был отменен, и суд ограничился в отношении Крота сроком в двадцать пять лет…
      - Сека, сделай, если не трудно, что-нибудь для души! - попросил подошедший вместе с Морозом Крот.
      - Дайте позаниматься! Мне еще полчаса гаммы гонять! - недовольно пробурчал я.
      - Ну не все ли тебе равно - гаммы гонять или «Таганку» сделать? - канючил Мороз. - Пальцы-то все равно работают!
      - Работают, да не так, как надо, - сопротивлялся я.
      - А мы тебе тут спиртяги притащили, - выволок из широченного кармана бутылку Крот. - Рванешь стакашку?
      - Не могу. Мне еще наряды ночью заполнять.
      - Ну ладно, Сека, чего тебе стоит? - упрашивал Мороз.
      - У тебя так душевно получается! - вторил ему Крот.
      - Хорошо, уговорили, - сдался я и заиграл обожаемую ими «Таганку»
      - «Опять по пятницам пойдут свидания, и слезы горькие моей семьи», - с надрывом приятным баритоном запел Крот.
      Все. Вечер пропал. Друзья долбанули по стопарю, потом еще, и больше от них отделаться я не смог. До отбоя мы пели блатные песни, и, когда попадалась особенно душещипательная, у урок на глаза наворачивались слезы.
      Утром ко мне заглянул Яков Моисеевич:
      - Доброе утро, Генрих! Там около вахты новый этап принимают. Не хотите подойти? Может, кто из музыкантов пришел! Нам так не хватает хорошего ударника!
      - Пожалуй, надо сходить. Спасибо, Яков Моисеевич!
      - Не стоит благодарности, - мягко прикрыл он дверь.
      Быстро одевшись, я направился к вахте. Около двери толпилось человек двадцать вновь прибывших. На ходу вглядываясь в лица, я вдруг оцепенел. Из толпы на меня печально смотрели знакомые глаза моего бывшего бригадира и учителя.
      - Иван! Ты?
      - Я, Сека, я! - отозвался Иван.
      - А как же твои тамбовские дела? Мать, Манька, детишки?
      - Все кончено, Сека. Никогда мне больше их не видать.
      - Да что случилось-то? За что загребли? Дома хоть побывал?
      - Не доехал даже до материка. На пароходе взяли.
      - За что?
      - Там у них прибор какой-то хитрый, - рассказывал Иван. - Рыжья я немного с собой прихватил. Думал, приеду, на первое время пожить хватит. Ночью на пароходе дернули. Шмон. Кисетик нашли. Ну и с этим же пароходом под конвоем обратно. В Магадане следствие и суд быстро прошли. Четвертак навесили. Посмотрели по делу, с какого лагеря освобождался и, сюда! Там всех берут. Одна бабка песочек в банку варенья закатала. Нашли! По старости червонец дали. Но все равно не доживет.
      Эх, Иван, Иван! Страшно подумать! Десять лет он считал дни до конца срока. И в первый же день свободы потерял всю свою оставшуюся жизнь из-за нескольких щепоток золота. Странно! Его мне жаль, но ведь и у меня была подобная ситуация. Правда, я не сидел перед этим десять лет. Да и успел побыть несколько дней на воле. Может, поэтому и не переживал так, как он. Да и жены с детьми на свободе у меня не было. Не только жены, вообще никого, кроме отца. И жизни еще не вкусил. Что такое женщина, впервые узнал в зоне. Вроде бы нечего терять. А может, я просто твердолобый? Иначе отчего такая слабая реакция на происходящие со мной катаклизмы?
      - Ты, Иван, просись в мою бригаду. У нас все же зачеты день за три идут! - советовал я.
      - Не нужны мне зачеты. Да и вообще ничего не нужно. Вот если кто-нибудь убил бы! Сам в Магадане попробовал - не получилось. И страшновато самому!
      - Да брось, Иван! Наверняка такие же мысли во время первой посадки в голову приходили! - пытался успокоить его я. - Потом-то все прошло! Здесь тоже можно неплохо жить. Ты вот на других зонах не был, поэтому и не ценишь. А я сюда как в санаторий попал.
      Вечером после ужина Иван пришел ко мне в клуб.
      - Сека, я посижу с тобой? - вопросительно посмотрел он на меня.
      - Ну, конечно! - ответил я. - Какой разговор? Садись!
      - Ты занимайся, не обращай внимания на меня. Чуток посижу и пойду в барак спать.
      - Иван, ты бы занялся чем-нибудь! Хочешь, на гитаре учить буду?
      - Нет, ничего не надо. Посижу и пойду.
      - Ну, как знаешь.
      Через полчаса Иван поднялся и, ни слова не говоря ушел.
      Утром ко мне заглянул Яков Моисеевич.
      - Генрих, вы уже тут сидите и ничего себе не знаете!
      Когда Яков Моисеевич волновался, он начинал говорить с еврейским акцентом.
      - А что случилось?
      - Что случилось, что случилось! Ваш бывший бригадир сегодня ночью взял себе и повесился! Зачем, ну? Он подумал, наверное, что ему уже будет легче на том свете! Ну так это не так! Никто еще не сказал, что там хорошо. А если и сказал, то я ему не верю. Вы же побывали там! И не сказали, что хорошо, ну! Я еще не был, но уже думаю: Яков, когда ты уже туда попадешь, то этот лагерь покажется тебе Раем! Как вы себе думаете?…
      Весь день я провел под впечатлением свершившегося. Самоубийство! Человек убивает себя сам! Как страшно, когда на жизненном пути наступает такой момент, когда смерть становится предпочтительнее жизни. Но еще страшнее, когда приходится убивать себя самому. И не столь ужасно умереть (умирают все), сколь выбрать способ своей казни. И еще мучительнее сомнения: а вдруг не удастся? Мне кажется, что нет на земле человека, который хотя бы раз не задумывался над этой проблемой. Если он еще не подумал об этом до сегодняшнего дня, то обязательно подумает потом. Потом, когда близка станет естественная смерть. Потом, когда в голову начнут приходить мысли: а как, собственно, эта смерть станет овладевать телом? Или сразит моментально? Или будет точить постепенно, годами заставляя обезумевший от нечеловеческих страданий, впавший в детство, сгнивающий заживо полутруп медленно превращаться в мутанта и молить Бога как можно быстрее послать ему конец?
      В наши дни человека окружает развитая до немыслимых размеров система обслуживания. Прачечные стирают ему белье, транспорт развозит, учителя учат, врачи лечат. Перечислять можно до бесконечности. Одну лишь службу человек стесняется создать - службу смерти. Службу, которая помогла бы жаждущему спокойно и безболезненно уйти из жизни.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22