Дверь в дальнем конце нефа глухо стукнула. Конрад живо вышел из тени и остановился перед алтарем.

– Фра Конрад, – радостно приветствовал его Джирола-мо. – Не ожидал твоего возвращения так скоро.

Светлые глаза его блестели в свете лампады.

– Да и я не собирался возвращаться. Но в Сан-Сальваторе я узнал нечто столь важное, что счел за должное немедленно сообщить вам.

– Здесь, в церкви? Отчего не у меня?

Конрад замешкался. Неловко было признаться, что он не доверяет до конца даже этому доброму генералу, и все же он промямлил:

– Мне не хотелось разделить участь гонцов, доставляющих дурные вести.

На лбу Джироламо появилась морщина.

– Что же это за весть, брат?

Конрад повернулся к образу Франциска на фреске. Чтобы заставить генерала ордена выслушать до конца, следовало начать с главного.

– Franchesco Lebbroso. Франциск Прокаженный. Звучит, как по-вашему?

Говоря, Конрад всматривался в лицо Джироламо, отмечая малейшие движения. Голубые глаза обратились в сторону, куда он указывал, однако без малейших признаков понимания.

Конрад продолжал, выбирая слова, усвоенные за время, проведенное с Маттео.

– Врач в госпитале Лазаря, вероятно, назвал бы его случай «пограничным» – проказа, проявляющаяся в единственной овальной язве розового окраса на боку, поражении зрения и темных струпьях на ступнях и ладонях.

Джироламо прищурился:

– А, я вижу, куда ты клонишь, брат Конрад, – проскрипел он своим птичьим голосом, – и задаю себе вопрос: «Отчего?» Возможно, будучи закованным в подземелье, ты создал в своем воображении заговор, в котором замешаны якобы все первые спутники Франциска, а быть может, и сам наш учитель? И посещение лазарета воспламенило угли, уже тлевшие в твоем мозгу? Ты не первый усомнился в истинности стигматов, хотя, признаюсь, я не ждал подобных обвинений от тебя. Но, пожалуй, ты первый, кто заклеймил святого Франциска именем прокаженного.

– Прошу вас, выслушайте меня, фра Джироламо.

Генерал ордена вздохнул. В глазах его отразилось горестное сочувствие, выпадающее обычно на долю убогих. «Я так надеялся на тебя, – говорили эти глаза, – и никак не предполагал, что ты дойдешь до такого».

Конрад наполнил грудь воздухом и продолжил рассказ о своем паломничестве. Он шаг за шагом проводил Джироламо тем же путем, который уже прошел с Матвеем Английским, и генерал ордена слушал его, скрестив руки на груди. Потом заложил свои тонкие ладони за спину и принялся прохаживаться по церкви, временами бросая взгляд на фреску. Лицо его не выдавало мыслей, но он позволил отшельнику договорить до конца.

– Разве фра Иллюминато не рассказал вам все это, когда вы принимали сан? – спросил Конрад. – Разве эта тайна не передается каждым генералом ордена своему преемнику? Я думаю, фра Джованни да Парма знал. Он не сказал прямо, но обронил несколько намеков.

– Мне не передавали никаких тайн, – возразил Джироламо. – Если Элиас пять десятилетий назад и дал начало этому мифу, нам с тобой уже не узнать правды. Если епископ Иллюминато и знает, со мной он этой тайной не поделился. Но даже допуская, что ты прав, я могу и поддержать решение фра Элиаса. Я сам мог бы поступить так же в сходных обстоятельствах.

– Но вы не стали бы вскармливать ложь! Зачем? – Конрад спрятал в рукавах рясы сжатые в кулак руки. – Святой Франческо никогда не одобрил бы подобного измышления.

Джироламо остановился перед фреской, вглядываясь в отрешенный лик святого, затем снова обратил взгляд на Конрада.

– Ко времени ухода на гору Ла Верна святой Франциск уже передал руководство орденом Элиасу, назначив его своим наместником-викарием. Он провел последние годы жизни в созерцании, предавшись святому юродству, и предоставил Элиасу дела управления разраставшейся организацией.

– Тем не менее, – продолжал Джироламо, – Франциск оставался символом, святым, вдохновлявшим молодых мужчин и женщин отрекаться от богатства и вступать в наши ряды, убеждавшим князей и прелатов примиряться с врагами и отказываться от грешных привычек. Мог ли Элиас допустить, чтобы сей символ был заперт в лазарете, даже если он точно знал причину преображения тела учителя? Мог ли он позволить миру заподозрить нашего святого в грехе столь ужасном, что Бог покарал его проказой? Поверь мне, брат, святой Франциск совершил бы много меньше добра, будь он даже назван вторым Иовом, нежели совершил, именуясь вторым Христом.

Элиас лучше всякого другого понимал щекотливость положения. Вот почему, когда папа возжелал достойно почтить преподобного Франциска, он не нашел никого лучше Элиасадля возведения церкви-надгробия – деяния, за которое его столь порицают твои друзья спиритуалы. Элиас невероятно быстро сумел собрать деньги и закончить строительство. Однако, завершив свой труд, он оставил на здании смиреннейшую подпись: «Frater Elias peccator» – «Брат Элиас, грешник».

Он забрал в горсть седую бороду Конрада, словно это был букет, поданный ребенком, и с любовью заглянул ему в лицо.

– Ты на пятьдесят лет запоздал со своим разоблачением, брат. Если Лео так хотел, чтобы мир узнал о немочи Франциска, он должен был объявить об этом вовремя. А он переложил свой долг на тебя. Подумай и о том, что люди верят всему, чему хотят верить. Подозреваю, что ты убедишься: стигматы Господа нашего куда больше говорят народной фантазии, чем образ Франческо Прокаженного. Голос генерала ордена разносился по всей длине нефа и звучал окончательным приговором. Он выпустил бороду Конрада, но тому казалось, что черные молчаливые тени смыкаются вокруг алтаря, где они стояли. Ему привиделись призраки первых товарищей Франциска, поднимающиеся из-под могильных плит, толпящиеся во тьме, убеждая его не сдаваться, сделать все, чтобы вывести истину на свет.

– Но ведь это можно доказать, – сказал он. – Можно вскрыть могилу. Врач в Сан-Сальваторе говорил, что и по скелету сумеет сказать, страдал ли Франциск этим заболеванием.

– И как, по-твоему, это сделать? Останков никто не видел, с тех пор как их спрятал Элиас.

– Перстень, знак сана, который вы носите. На нем вырезан план захоронения.'

Джироламо застыл, словно пораженный громом, приоткрыв рот. Потом губы его медленно сомкнулись, он поднял к лицу перстень, вздохнул и отвернулся. Конрад вслед за ним приблизился к светильнику и в его свете увидел гладкую блестящую бирюзу. Камень блестел ярче, чем глазурованные плитки у них под ногами.

– Камень был сильно исцарапан, и епископ Иллюмина-то предложил отдать его для меня в полировку. – Джироламо сухо усмехнулся. – Его стремление уничтожить отметины, по видимости, подтверждает твой рассказ.

– Ну конечно, он должен был это сделать. Он хочет унести тайну с собой в могилу! – сказал Конрад. – Но та же резьба повторяется здесь, на алтарном камне. Я случайно наткнулся на нее.

Он провел Джироламо вокруг алтаря к углу, где нащупал когда-то резьбу, поднял алтарный покров и снова проследил пальцем двойную арку, фигурку из палочек, увенчанную двойным кругом – теперь он понимал, что круги изображают голову святого и светящийся нимб. А большой круг, которым обведена вся фигура – что же еще, как не саркофаг?

В полумраке блеснули широко распахнутые глаза Джироламо.

– На перстне был такой же узор.

– Я думаю, две арки изображают скинии главного алтаря верхней и нижней церкви, – объяснял Конрад. – хранится святая святых, освященное тело Господа нашего, как в первой скинии хранились скрижали Моисея. Фигура с нимбом, заключенная в крипте под нижней аркой, – святой Франциск. Мы сейчас стоим прямо на его могиле.

Джироламо пожевал ноготь. Он явно не был убежден.

– Пожалуй, возможно. Но чтобы сдвинуть алтарь и начать раскопки, мне нужны гораздо более надежные доказательства.

– Но что-то же надо делать! – в отчаянии проговорил Конрад. – Вы могли бы заставить епископа Иллюминато признать истину. Надо вернуть легендам цельность!

Его клещами сжимали сомнение и жалость к себе. Неужели эти три года прошли даром? Неужели он зря отдал безмятежность души, молодость и половину зрения? Все зря?

– Я не убежден даже, что в том есть необходимость, брат, – ответил ему Джироламо, – как и в том, что епископ Иллюминато захочет подтвердить твои слова.

Он опять заложил руки за спину и медленно пошел вокруг алтаря, разглядывая плитки пола и основание камня, словно видел их впервые.

– Вот чего я от тебя хочу, фра Конрад, – заговорил он, вернувшись к исходной точке. – Ты ничего не должен говорить о своих открытиях – до празднества Святых Стигматов, которое состоится через две недели. Это еще и пятидесятая годовщина со дня, когда святой Франциск обрел стигматы, так что здесь соберется весь христианский мир – вплоть до папы Григория, если ему позволит здоровье. Мы готовились к этому дню много месяцев, и нам сейчас ни к чему осложнения. Это ты можешь мне обещать? Или я должен приказать тебе хранить молчание во имя святого послушания?

– Почему бы просто не приказать мне молчать вечно, как приказал Элиас фра Лео?

Джироламо стиснул плечо отшельника и раздельно выговорил:

– Потому что, честно говоря, я склонен тебе верить; потому что я знаю, что ты выстрадал ради открытия завещанной тебе Лео истины; и в особенности потому, что я предпочитаю добровольное повиновение.

Две недели... Говорит он то, что думает? Или это только отсрочка, пока генерал ордена не придумает, как заставить его замолчать навсегда?

Он переступил с ноги на ногу, не решаясь заговорить о внутреннем, духовном – но положение требовало, и он с запинкой сказал:

– Фра Лео являлся мне в видении – в ту ночь, когда я получил его письмо. Он повторил приказ открыть правду, содержавшийся в послании. Но он явился мне не один. С ним был святой Франциск, словно желавший своим присутствием подтвердить настояние Лео.

– И что сказал он? Конрад понурил голову.

– Ничего. Ни слова, хотя я ощутил волну его безграничной любви.

– Ив том, быть может, ты найдешь корень своих мучений. «Бог бичует того, кого Он любит». Во всяком случае, даю тебе слово, после празднества мы вернемся к этому разговору.

– Здесь?

– Здесь, если пожелаешь, или у меня в кабинете. Ты напрасно боишься меня. Я не тиран. Я не стану отрезать тебе язык или вырывать оставшийся глаз, если ты станешь упорствовать. Но мне нужны две недели. Что скажешь? Ты дашь мне этот срок?

Конрад сложил руки и низко склонился перед своим начальником.

– По принуждению – нет. Но из уважения к вам – да. На две недели вы можете рассчитывать.

Он преклонил колени перед алтарем с золотой скинией, склонил голову к святым останкам, которые – он знал теперь – покоятся внизу, и снова захромал в тень.

Острый запах горелого дерева еще держался в переулке у дома Аматы – запах зимнего утра, а не теплого сентябрьского денька. По глазам маэстро Роберто, отворившего ему дверь, отшельник понял, что в доме беда. Чтобы избавить хозяйку от горестного рассказа, Роберто прямо вывел его во внутренний дворик и указал на руины галереи. Пио тем временем помчался искать Амату, и та вскоре вышла к мужчинам, стоявшим у фонтана.

Конрад, различив среди углей, сваленных в кучу, обгорелые останки письменной конторки, только молча покачал головой. От запаха гибели першило в горле и туманились мысли. Он не сразу заметил стоящую рядом девушку, а когда заметил, не решился задать рвавшийся с языка вопрос. Теперь, когда генерал ордена остановил исполнение второго дела, порученного ему Лео!

– Свитка и следа не нашли, – сама сказала Амата. «Кого Он любит, того бичует», – повторил про себя Конрад.

– Как это случилось? – спросил он вслух. Девушка ссутулилась.

– Джакопоне винил во всем ангела.

– Разве что подручный падшего ангела, Люцифера, мог совершить подобное.

– Джакопо сказал: angelus Domini. Но ты ведь знаешь, его разум помрачен.

– Я должен с ним поговорить, – сказал Конрад.

– Его нет, брат, – ответил Роберто. – Ищи ветра в поле. Он снова впал в безумие.

– А фра Салимбене и фра Дзефферино?

Амата покачала головой:

– Оба пропали во время пожара. В самом начале Пио видел, как Салимбене пробегал по галерее.

Конрад тянул себя за бороду, пытаясь вообразить сие невероятное зрелище. Тучный историк был не из тех, кто станет подвергать себя опасности или, коли на то пошло, «бегать» куда бы то ни было. Кажется, забрезжила надежда.

– Салимбене бы не сбежал, если б оставалась возможность спасти хронику Лео, – задумчиво проговорил Конрад. «Ради такой рукописи он бы, пожалуй, рискнул жизнью. И мог даже украсть ее, чтобы заполнить пробел, зияющий в истории ордена».

– Догадываюсь, что, исчезнув, он прихватил ее с собой, – продолжал отшельник, с силой ударив кулаком о ладонь. – Мог сам и поджечь, чтобы скрыть кражу.

– Я, вообще-то, хочу надеяться, что ты прав, – отозвалась Амата. – Мы бы знали тогда, что где-то рукопись существует.

– Скорее всего, в одном из шкафов фра Лодовико. Орден слишком дорожит своей историей, чтобы уничтожить воспоминания Лео. – Конрад обвел глазами почернелые стены. – Значит, еще не время, – подытожил он свои размышления. – В свой час Господь наш явит эту рукопись.

Произнесенные слова навели его на новую мысль. Быть может, то же верно и в случае с проказой Франциска? Может, Бог еще не счел своевременным обнародовать его открытие? Не для того ли Джироламо просил его выждать две недели, чтобы он примирился с этой мыслью? Он уже не был уверен ни в чем, кроме своей неуверенности, тяжело лежавшей у него под ложечкой, как непереваренное жаркое.

– Есть и другая новость, – робко заговорила Амата, и по ее лицу Конрад угадал, что новость хорошая.

Он улыбнулся:

– Объявился твой купец?

– Еще лучше того, – Амата. – в позапрошлое воскресенье огласили в церкви предстоящий брак. Хотим, чтобы ты нас обвенчал, ведь ты-то и свел нас вместе.

Конрад подсчитал на пальцах.

– Оглашение нужно повторить еще два раза. Последний выпадает на воскресенье перед...

– Перед праздником Святых Стигматов, праздником дяди Орфео, – подхватила Амата. – Мы уже сообразили. Орфео считает, это самый добрый знак – что венчание совпадает с датой главного чуда, посланного его дяде Франческо. Говорит, мы можем притвориться, что все украшения и песнопения – в нашу честь. И уж конечно, святой Франциск благословит наш брак множеством детей.

Конрад больше не улыбался, но оставил при себе свои сомнения. Вот и первое испытание обещания, данного им генералу ордена. Он просто кивнул:

– Стало быть, в день празднества Святых Стигматов. Поглощенная радостным волнением, Амата не заметила, как переменилось его лицо.

– Благослови тебя Бог, Конрад, – сказала она, – значит, все улажено.

И повернулась к своему управляющему – вся улыбка и трепет.

– Маэстро Роберто, на тот вечер и назначим свадебный пир. Пошлите сразу верхового к дяде Гвидо в Кольдимеццо, и еще надо обязательно купить panni franceschi мне на платье. Времени совсем мало, – она ухватила Роберто за локоть и чуть ли не потащила его со двора, выкрикнув через плечо: – Надеюсь, и для тебя на праздник будет сюрприз, Конрад.

Тот вопрошающе взглянул на нее, но девушка только рассмеялась.

– Если сказать теперь, то какой же это сюрприз! – и скрылась вместе с управляющим.

Когда они ушли, Конрад вернулся к грудам обломков. Нагнулся и поднял обрывок пергамента, валявшийся наверху. Он не сумел разобрать расплывшихся потускневших слов, переписанных рукой Джакопоне, но бережно сложил клочок овечьей кожи и спрятал его на груди. Он вместе с Аматой надеялся, что рукопись избежала гибели и хранилась в целости – пусть даже навсегда недоступная ему – в Сакро Конвенто. Если же нет – этот обрывок остался единственным свидетельством полувекового потаенного мятежа Лео.