Глава 8

Поразмыслив, Атти решила, что убить человека не слишком трудно. Своровать баночку засахаренного имбиря с прилавка рыночного лотка с пряностями, приобрести при этом за деньги небольшой пакетик корицы, и все это с широко раскрытыми невинными глазами.

Торговец пряностями взглянул на нее. Но не заметил, как ручка корзины неожиданно от тяжести врезалась в сгиб руки маленькой девочки. Атти задалась вопросом: что если все нераскрытые убийства совершаются детьми? Честное слово, иногда очень удобно быть невидимкой!

Едва войдя в дом, она бросилась на кухню, отдала Филпотт заказанную корицу и исчезла за дверью, прежде чем женщина успела обернуться.

С корзиной в руках Атти легко бежала по коридору, как человек, привыкший обходить всякий хлам, которым был забит дом.

«Как это люди живут в чисто прибранных комнатах?»

Она ловко миновала спальни братьев и сестер, наизусть зная все скрипучие участки пола и умело их обходя.

Дом представлял собой огромный захламленный лабиринт. Но Атти знала, где что находится, и любила каждый квадратный дюйм своего жилища.

Очутившись, наконец, у своей двери, она заперлась в маленькой комнатке: никто не хотел спать с ней в одной комнате из-за ее манеры метаться, брыкаться и громко разговаривать во сне: привычек, которые она приобрела в мудром трехлетнем возрасте. Поставив большую банку с имбирем в центре ковра, она залезла под кровать, за шкатулкой с лекарствами Филпотт, которую вчера у нее украла.

Экономка была хорошо известна постоянными жалобами на здоровье, вызванными не столько болезнью, сколько нежеланием обслуживать тех, кто вырастал настолько, что возвышался над сиденьем стула.

Подняв крышку шкатулки, девочка с довольным видом уставилась на аккуратно сложенные бумажные пакетики.

Филпотт принимала по одному порошку с вечерним чаем. Если один порошок действует как мягкое слабительное, то сотня убьет человека наверняка!

Атти пересчитала свое сокровище и с разочарованием убедилась, что пакетиков всего девяносто пять. С гримасой гневного неодобрения она стала опустошать пакетики в тазик для умывания. Вскоре на дне собралась маленькая горка кристалликов. Атти мучили опасения, что возвращение Калли в лоно семьи может не состояться.

Но она все-таки была Уортингтон, а Уортингтоны всегда стоят на своем. Поэтому упрямо продолжала опустошать пакетики, пока вокруг не образовалась куча бумажных обрывков. Горка кристалликов слабительного, сильно напоминавшая горсть песка, значительно увеличилась.

Затем девочка вывалила в тазик содержимое банки с имбирем. Коричневые, покрытые сахаром кусочки легко смешались с зельем.

Потом Атти сложила все обратно в банку и старательно закупорила металлическим зажимом. Окинула дело рук своих критическим взглядом и решила, что ее репутация злого гения вполне оправданна. Теперь никто не мог бы сказать, что имбирь «отравлен»!

Тщательно вымыв руки и тазик – она не так глупа, чтобы оставлять улики, – малолетняя злоумышленница высыпала обрывки пакетиков на горящие в камине уголья. Украсив банку лентой и запиской с пожеланием всех благ новобрачным, написанной не ее каракулями, а красивыми буквами с завитушками, которые, по ее мнению, пристали какой-нибудь пустоголовой леди из общества, она старательно завернула «подарок» в оберточную бумагу и снова спрятала на дне корзинки.

Остается только днем отослать зелье по почте. Посылка прибудет менее чем через сутки, а потом мистер Портер съест имбирь и умрет.

Атти улыбнулась. Она не волновалась за старшую сестру, потому что та ненавидела засахаренный имбирь.

Калли принесла в свою спальню поднос с кувшинами горячей и холодной воды, солью с травами и с тарелкой с толстыми ломтями говядины и желтоватого сыра. Она полюбила этот сыр, должно быть, изделие местного сыровара, потому что раньше ничего подобного не пробовала. Возможно, ей будет не хватать его, когда она уедет.

Сегодня огонь в камине был зажжен – днем она принесла полное ведерко угля, после того как наполнила ящик для угля в кабинете мистера Портера. Калли готова была сделать то же самое и в его спальне, если бы знала, в какой из десятка неубранных грязных комнат он обитает.

«Что же, пусть спит в своем проклятом кабинете!»

Она помедлила, перед тем как расстелить на коврике перед камином вытряхнутый чехол для мебели. А если он захочет спать здесь, с ней?

Калли медленно сняла платье и сорочку. Прежде чем повесить одежду, она вынула из кармана жемчужину за сегодняшнюю ванну.

Она подошла к туалетному столику и положила жемчужину в маленькую чашу-раковину рядом с первой. Два шарика сияли в слабом свете, источаемом свечой на другом конце комнаты.

«На это уйдет целая вечность».

Мысль эта, похоже, не так сильно расстраивала ее, как накануне.

Взяв кое-что со столика, она опустилась на колени, на расстеленную перед камином парусину Прежде всего собрала волосы на затылке, решив расчесать их, когда вся пыль, собравшаяся после нелегкого дня, будет смыта.

Волосы были довольно обычного цвета: светло-каштановые, не такие красивые, как блестящие пшеничные Электры или темно-рыжие локоны Аталанты. А эти… не кудрявые, не прямые… словом, ни то ни се.

Да, она самая некрасивая из дочерей четы Уортингтон, и что из этого? Она слишком занята, чтобы завидовать или сравнивать, и, кроме того, по-своему счастлива. И уж, конечно, не считала себя уродиной. Просто середнячком.

«И все же именно у меня – большой красивый дом, к которому прилагается на редкость странный муж».

Она намочила тряпочку в теплой воде с солью и травами и стала удалять с кожи все следы кошмарного приключения. Она не глупый ребенок, чтобы обижаться на судьбу только потому, что ее жизнь не похожа на волшебную сказку. Она слишком практична, чтобы предаваться фантазиям о вечной любви и прочей подобной чепухе, а таинственный мистер Портер мало походил на идеального мужа.

С другой стороны, он ничуть не жесток. Да, ругал ее за чертову лестницу, и все же она не была испугана его нотациями. Рен, конечно, расстроился. Будь она замужем дольше двух дней, могла бы подумать даже, будто он волнуется за нее.

Водя тряпочкой по рукам и телу, наслаждаясь теплом, идущим от камина, Калли вздохнула и покачала головой. Мистер Портер наверняка отнесся бы так к любому, едва не погибшему человеку. Она принялась мыть шею, но на секунду замерла. Разве сам этот факт не говорит о том, что он хороший человек?

Рен также потратил время на подготовку. Он ничего не мог сделать с изуродованным лицом и изувеченным телом, но нет никаких причин предстать перед новобрачной этаким немытым чудовищем.

Как бы там ни было, а нужно немного привести себя в порядок.

«Да, стать смазливым чудовищем – вдруг это поможет?»

Как бы он хотел не думать о Калли! Весь день она не шла из головы. Он снова и снова в мыслях заключал ее в объятия, спасая из лап смерти. Тогда сердце колотилось от предчувствия беды… и еще чего-то, пока непонятного.

Он словно очнулся в тот момент. По-настоящему очнулся, чтобы ощущать нежность ее кожи, тяжесть грудей, сладость дыхания.

Он был немного не в себе, словно пытался спрятать что-то глубоко в душе, забыть, а оно вырвалось на волю, будто голодный дикий зверь.

Тем больше причин для самоконтроля, для осторожности. Он не смел открыть перед ней лицо и свою истинную сущность. От того, кто когда-то был человеком, осталась лишь телесная оболочка. Пустота, не заполненная чувствами. Увидев это рожденное болью существо, Калли наверняка сбежит при первой возможности. Но она все равно уедет, рано или поздно. Даже уже полученные жемчужины принесут ей целое состояние. Поэтому нет никакой уверенности в том, что она проведет с Реном весь год.

«Повезет, если получишь ее на одну ночь. Каждый момент обладания ею – это куда больше того, чего имеешь право ожидать».

Оказавшись в своей последней по счету спальне, Рен надел свободную рубашку, лет десять как вышедшую из моды, и взглянул в зеркало, висевшее над умывальником. А он думал, что поснимал все.

Подойдя ближе, внимательно присмотрелся к своему отражению.

«Да, вглядись получше. Вот что она увидела и в ужасе закричала. Вот что увидит снова, если посмеет открыть глаза».

Он рукой прикрыл изуродованную часть лица. И увидел себя прежнего, каким был первые двадцать пять лет жизни. У Рена возникло ощущение, будто встретился с человеком, которого когда-то хорошо знал. С постаревшим, осунувшимся, изуродованным… На лбу краснел шрам полумесяцем размером с гинею. Седина густо припорошила его бороду, но этот человек все же был ему знаком.

Прежде его считали красавцем. Во всяком случае он без труда привлекал взгляды девушек улыбками и комплиментами. Он гордо шествовал по этому опасному миру, уверенный в собственном превосходстве и бессмертии. Он был частью этого мира, такой же неотъемлемой, как мисс Каллиопа Уортингтон… Портер – частью своей смехотворной семейки.

Братство, дружба, ощущение принадлежности чему-то большему и важному – вот она, его награда. Так он думал тогда.

До тех пор, пока один из собратьев не предал его врагу, продал, как норовистую лошадь, – барышнику с дурной репутацией, не заботясь о последствиях. Он верил в эту безумную шайку патриотов-неудачников, и его вера покоилась на том же фундаменте, что и преданность им.

Рен отнял руку, чтобы посмотреть на прикрытую часть лица.

«Последствия».

Самый страшный шрам спускался ото лба к внешнему углу глаза, вниз по щеке до самой челюсти. И оттягивал веко вниз, словно его плоть, рас плавясь, стянула губы в ужасную гримасу. Были и другие шрамы, бороздившие скулы, исчезавшие в волосах и заканчивавшиеся в месте удара камнем. Последний акт милосердия, долженствовавший отправить его на тот свет.

Но эти ублюдки даже убить его не сумели. Если уж задумали прикончить кого-то, следовало бы иметь достаточно умения, чтобы довести дело до конца. Избитый, с проломленным черепом, изрезанный ножом, он сумел выжить. Хотя они вонзили ему в грудь пику, так, что острие вышло из спины. Остальные увечья, полученные той темной ночью, которую он позже так и не смог ясно вспомнить, были, в сравнении с этим, ничтожными. Но теперь его лицо и тело были испещрены шрамами, и именно поэтому Рен оказался здесь в ожидании конца, который, как пообещал лондонский врач, придет милосердно быстро.

Зачем ему жить? Чтобы пугать детей или заставлять прелестных девушек вопить от страха при виде чудовища, а местных крестьян – складывать за спиной кукиш, отпугивая дурной глаз, когда приходилось доставлять еду и вино в поместье?

Уронив в отчаянии руки, он уставился на свое отражение.

«Доброе утро, миссис Портер. Как вы спали прошлой ночью? В одной постели со своим хромым Калибаном-мужем?»

Всего одного шага оказалось достаточно, чтобы достать до зеркала, разбить кулаком стекло и расколоть старую деревянную раму на куски. Рен заметил кровоточащие костяшки пальцев, лишь взявшись за ручку двери в спальню своей жены. Новые шрамы в его коллекцию.

– Продолжай мыться.

Низкий голос донесся от двери, из-за спины Калли, та вздрогнула от неожиданности.

Она услышала его шаги, но не отрывала взгляда от голубых и золотистых огоньков, пляшущих на углях в камине.

– Продолжай мыться.

Она медленно наклонилась, чтобы намочить тряпочку, потом подняла руки, чтобы выжать ее, так что струйки горячей воды потекли по замерзшей коже. Она вздрогнула от контраста, но тут же провела тряпочкой по рукам до плеч и шеи.

Большая теплая ладонь забрала у нее тряпочку.

– Позволь мне.

Это был не вопрос – вежливый приказ.

Второй раз за этот день он мыл ее. Теплая тряпочка скользила по спине, животу, грудям, между ногами. Калли невольно стала извиваться. Почему его действия кажутся более интимным, более смелым вторжением, чем шокирующие ласки прошлой ночью?

Возможно, всему причиной нежная забота, с которой он отводил волосы с ее лица, или теплое дыхание, щекотавшее щеку, когда он скользил обеими руками по ее коже.

Ночь окутала все тишиной. Дом стал для них надежным убежищем, отгораживая от шума и суеты этого мира, оставив только тихие шорохи и звон капель, падавших в тазик, да еще грохот сердца Калли в ушах.

Это было возбуждение, определенно возбуждение, но не только… он так тщательно намывал каждый ее палец, словно она была беспомощным младенцем. Так бережно сжимал подбородок, когда поворачивал к себе ее лицо, чтобы оттереть мазок грязи, которого она не заметила.

Когда Рен отложил тряпочку и взялся за щетку, у Калли перехватило дыхание от того, как бережно он распутывал ее растрепанные волосы.

Она немного расслабилась, наслаждаясь теплом, исходящим от тела мистера Портера, согревавшего ее сзади. Рен еще долго продолжал водить щеткой по волосам, теперь блестящим и приглаженным.

Калли не подозревала, как нуждалась в этой ласке, пока не ощутила ее. Не сознавала, что долгие годы заботы о родных пробудили глубокую и молчаливую тоску. Потребность быть лелеемой, оберегаемой.

Он знал. Мистер Портер точно знал, как она обездолена, иначе не делал бы всего этого.

«Бедняга. Бедный, добрый, славный человек…»

– Мне нравится, когда ты обнажена. И еще больше нравится, когда ты мокрая.

«Возможно, „славный“ – не совсем точное определение».

Калли не испытывала страха. Сегодня он спас ей жизнь. Лестница… да. Он явно ей не поверил, но как только колени перестали трястись, Калли сообразила, что вряд ли Рен виноват в случившемся. Наоборот, слава небесам, что он вовремя ее поймал!

Откровенно говоря, если бы он хоть немного ее поощрил, она мгновенно увлекла бы его на ковер и постаралась показать, как много значит для нее его заботливость!

«Помедленнее. Нельзя отпугнуть дикое создание».

Если она наберется терпения, станет упорно ждать, изображая пассивность, Рен может открыться ей.

О, капюшон он не скинет! На это Калли даже не надеется. Он откроет ей душу! Недаром сейчас касается ее с таким желанием, испытывая глубочайшую потребность. Втайне она ликовала. Особенно теперь, когда знала, что он не только не причинит ей зла, но и сделает все для ее защиты.

Так что, когда он протянул сияющий маленький символ сделки, она положила жемчужину на язык и закрыла глаза. Он встал, взял ее за руку и потянул к себе. Жар, исходивший от него, окутал ее, успокаивая и одновременно опаляя.