– Это значит, что живу без проблем. Все есть.

Он заметил, что глаз Мельгунова чуть прищурился, и поспешно исправился:

– Счастья вот только нет.

– Что так, бедолага? – притворно посочувствовал Забелин.

– Да чему радоваться-то? Что денег сделал? – Флоровский, стремясь увильнуть от неудачно начатого разговора, схватил знаменитую пепельницу в форме возлежащей нимфы, растроганно покрутил. – Надо же, цела.

– И будет цела, если лапать перестанешь, – отобрал пепельницу Забелин.

– Стало быть, для науки закончился, – тяжело заключил Мельгунов. – А насчет денег, так здесь положение такое, что для многих их наличие уже и есть счастье. Только вам обоим, как понимаю, знать об этом недосуг. Раздался телефонный звонок. Мельгунов было приподнялся, но из прихожей послышалось: «Юра, я подниму», – и он остался на месте.

– Майя Павловна все такая же, – улыбнулся Забелин.

– Какая?

– Бодрая.

– Бодрится больше. Левая половина отниматься начала.

Мельгунов оглядел смущенного Забелина.

– О вас не спрашиваю. В газетах мелькаете, на телеэкранах – как это на новороссе? – тусуетесь. Так что знаю, чем занимаетесь, – рынки, как теперь говорят, окучиваете.

– Что так недобро, Юрий Игнатьевич? – расстроился Забелин.

Как-то не залаживалась встреча, много раз представляемая им. Не было прежней близости. Положим, к нему-то Мельгунов по неведомой причине охладел много раньше. Но Макс… Сиятельный Макс даже после отъезда, поразившего Мельгунова, все-таки оставался в любимчиках. И тоже не ощущалось прежнего тепла. Он видел, что чувствовал это и Максим. И, привыкший блистать в обстановке обожания, тоже испытывал явную неловкость.

– Недобро, говоришь? – От подзабытого мельгуновского тона оба визитера зябко поежились. Когда на каком-нибудь совещании, конференции или – прежде – парткоме начинал Мельгунов говорить вот так – тихо, будто первое, обманчиво легкое дуновение пришедшей бури, – человека, к которому он обращался, охватывал озноб. Потому что многие – и справедливо – полагали, что пишет академик Мельгунов, что говорить, основательно, но выступает – уничтожающе-блестяще. Потому как из работ своих – точных, лаконичных, выверенных – выжимает он главное, что и составляет суть мельгуновскую, – страстную, обжигающую противников насмешливость.

Забелин нередко сравнивал его с другим, в чем-то очень похожим человеком – Второвым. Но если Второв был испепеляющей, пышущей жаром лавой, то Мельгунов – едчайшей, прожигающей кислотой.

– Недобро! – с нажимом повторил Мельгунов. – Без меня добреньких хватает. Вам для чего мозги даны? Для чего мы их знаниями годами фаршировали? Чтоб вы себе стойла уютные состроили?! Или все-таки чтоб другим рядом с вами теплее было? Я уж не говорю, что себя как ученых списали, ну да – вычеркнули и забыли. А о тех, кто растил вас, об альма-матер вашей – не о себе, имя Мельгунова, слава Богу, не из последних. – Он потряс сухой ладошкой. – О святом говорю – о науке. Вот сидите оба, холеные, друг перед другом кичитесь…

– Юрий Игнатьич, ну поклеп же, – заерничал было Макс, но прервался под повелительным жестом. А Забелин и не возражал – бил Мельгунов по площадям, давно пристрелянным им самим.

– Вот верите, мужики, без кокетства скажу – иной раз кажется, лучше б в конце восьмидесятых загнулся, когда подъем этот был, эйфория всеобщая. И я ведь, старый дурак, со всеми урякал. Умер бы тогда – и не видел бы теперь, как все, что десятилетиями… Да столетиями! Не в семнадцатом году, почитай – в семнадцатом веке – начиналось. Чему отдался – и на глазах в ничто. С коллегами западными стараюсь реже видеться. Приглашают. Помочь вот даже предлагают, – кивнул он в сторону пачки писем, сваленных в углу «матерого» письменного стола. – А я не еду. Это они ко мне всю жизнь за наукой ездили. И чтоб я теперь перед ними с протянутой рукой!

– Школа Мельгунова, – ностальгически припомнил Макс.

– То и стыдно. Нет уж той школы. Институт – коробка одна. А внутри – выжиги какие-то куроводят.

– Ну, директор-то института, насколько я знаю, по-прежнему уважаемый Юрий Игнатьевич, – осторожно подправил увлекшегося учителя Забелин.

– Того особо стыжусь. – Мельгунов потянулся к трубке, успокаивая себя, нарочито неспешно принялся набивать ее табаком.

– Юра! Опять шумишь на гостей? А ну, очищайте столик, братцы. – Майя Павловна, увешанная блюдами с икрой и сёмгой, вошла в комнату. – Ребята принесли, – пояснила она удивлённому мужу. – Мы-то сегодня не ждали. Сами-то много ли едим?

Забелин поспешно откупорил коньяк, показал его Майе Павловне, и та разудало согласилась:

– Но чуть-чуть. В честь вашего приезда.

– Ну что ж, бывшие коллеги. – Юрий Игнатьевич, отложив нераскуренную трубку, поднялся. – Не скрою – радостно мне вас видеть. Горько – тому есть причины, но и радостно. Вы ведь из лучших. Посбегали, правда, отряхнули прах, так сказать…

– Юра!

– Да нет. Я без камня за пазухой. И не в вас это. Жизнь эту скотскую признать не могу.

– Юра!

– И не признаю! Ну, за встречу так за встречу.

Едва выпив, Максим выхватил бутылку из-под локтя Забелина и моментально разлил.

– Между первой и второй перерывчик небольшой, – проворковал он свое излюбленное. – Да и расслабиться чуток не мешает.

Они и расслабились. Полчаса спустя умиленная Майя Павловна, приобняв захмелевшего мужа, вместе с Забелиным слушала эмигрантскую эпопею парившего над столом Макса. Максим, помня о первой, жесткой реакции Мельгунова на неудачную собственную похвальбу, начал рассказывать неохотно, даже как бы скупо. Ну, выехали, ну, добрались, ну, не больно, оказывается, их и ждали. Само собой, пришлось раскинуть мозгами, – все-таки ответственность перед семьей. Потихоньку встал на ноги. Как? Да ничего особенно интересного. Но сам уже видел, что им это как раз интересно. Что от названий «Майами», «Флорида» разгораются глаза у Майи Павловны, а от словечек вроде «Нью-Йоркская фондовая биржа», «фьючерсные и форвардные сделки» проявляется невысказанная, мучительная тоска у Юрия Игнатьевича. И Максима, как часто бывало, – прорвало. Теперь он не рассказывал. Он – живописал. И это больше не была скучная повесть эмигрантского выживания. То была авантюрная история покорения Америки рисковым и хитрым русским человеком.

– Так что теперь у меня пол-Америки в корешах, – объявил в завершение Максим. И этому все, даже Забелин, поверили безоговорочно.

– Да, вот ведь как. – Майя Павловна завистливо вздохнула. – А мы едва не всю жизнь в этом доме. Юра-то по миру поездил, а мне как-то не довелось…Молодчина вы, Максим. Мы всегда знали, что не пропадете. Так, Юрочка?

Мельгунов нахмурился. Даже такая, заискивающая форма давления вызывала в нем резкий протест.

– М-да, стало быть, без семьи приехал, – подвел он неожиданный итог услышанному. – Надолго? Или попатриотствовать чуток?

– Может, и вовсе навечно. Я тут, Юрий Игнатьевич, в Эмиратах был, в пустыне на сафари. Там такие есть верблюжьи яблоки. Яблоко ветром вырвет и мотает – мотает по пустыне. Так вот надо ли ему за это пенять? Оно бы и радо зацепиться, ан – не за что, – Максим потянулся к недопитой рюмке.

– И то правда, – вступилась Майя Павловна. – Чего ты, Юрий Игнатьич, парня-то травишь? Разве он виноват в том, что так живем? Глянь: чуть с самолета – и к тебе.

Она наткнулась на насупившийся взгляд мужа, деланно всполошилась:

– Совсем забыла чайник поставить. Розетка, правда, барахлит.

– Юрий Игнатьевич, вы уж очень-то нас мордой по столу не возите. – Макс дождался, когда Майя Павловна выйдет. – Оно, конечно, поросенок я. Да и Забелин с полвзгляда видно – свинья-свиньей. Но только свиньи-то мы вашего скотного двора. Не чужого.

– Хотя мне-то и впрямь прощения нет, что за столько лет ни разу не зашел, – склонился покаянно и Забелин. – Если честно, – не решался. Потом – слышал, что вы на царстве. И считал по привычке: раз так, все, стало быть, в норме. До сих пор не знаю, что там между нами произошло: истинное или придуманное, – Макс, заметив, как при этих словах зло «стрельнул» глазом Мельгунов, под столом ущипнул Забелина за коленку, – но только вы для нас тот, кого предать невозможно. Кого предать, как себя.

– Как излагает, – позавидовал Максим.

– Словом, Юрий Игнатьевич, я здесь. И хочу, если в том есть необходимость, помочь.

– Хотим, – подправил Макс.

– Хотим. Но для того знать надо, где вы сейчас стоите. Мельгунов – флаг гордый. А вот что под ним?

– Дело под ним гибнет, ребята. И люди гибнут или мельчают. Вот что худо. Не хочется об этом. Да и кому себя лишний раз дураком вспоминать приятно?

– Юрий Игнатьич, ну вам-то кокетничать, – шумно не одобрил Макс. – И слышать неловко.

– В чужое дело полез, потому и дурак. Мы ж оборонные. Акционированию не подлежали. Все темы, кроме пилотных, – по госзаказам шли. Потом заказы прекратились. А там и с зарплатами начались перебои. Потом народишко побежал. Из лучших. Надо было думать, как костяк сохранить и чтоб при этом институт не разворовали. Видел же, что у смежников делается, как вокруг нувориши пиратствуют, – он не то чтоб скосился на Забелина, но стало понятно, о чем подумал. – Все, что подвернется, заглатывают, обсасывают пенки. А прочее – выплевывают. Предложили вариант – акционироваться. Самим. Чтоб большинство акций у себя, у людей наших то есть.

– У коллектива, – подсказал Забелин.

– Был коллектив, да весь вышел. От акционирования этого хваленого лучше не стало. Минобороны после этого на нас «облегчился» – одной головной болью меньше. Я потом на симпозиуме замминистра встретил, так при всей его челяди влепил. Что ж ты, говорю, пердун старый, делаешь? По выставкам да по презентациям тусуешься. То бы ладно. Но пошто ты все разворовываешь? Хоть что-то на поддержание оставь. Жить-то осталось ничего. Ведь собственные внуки добрым словом не помянут. Захихикал, да и бочком… Тоже школа. Ну, добро, эти старые ворюги! Они еще в казармах с портянок воровать начали. Но вот чего не пойму! Вы-то, нынешние! Пусть в основном недоучки, но все ж таки недоучки из ученых – некоторые вон степени какие-никакие имеют. – Он вновь требовательно оглядел Забелина. – Банки-то, сколь знаю, как раз недоучки из химиков-физиков по большей части и сорганизовали. Там, где надо было деньжат нахапать, мозги быстренько раскрутились. Что ж вы в главном-то не доперли? Набросились ресурсы почем зря растаскивать. Из глотки друг у друга рвете. Так как же простой вещи-то не сообразить, – не нефть, не золото, не алюминий – меня покупать надо! Не к чувствам обращаюсь – то атрофировано. Но к разуму жадному.

Заметил, как гости быстро переглянулись.

– Что зыркаете? Решили – крыша у старика поехала? Налей еще. Поедет от таких-то дел. Такую страну за несколько лет разворовать. Это ж какой коллективный разум потребовался. Вот тоже Гиннесс из Гиннессов. И дружно так, согласованно. Иногда подерутся за кусок, но опять же внутри крысятника, и вновь дружно. Сырье разворовали так, что добыча теперь в убыток, промышленность в руинах, вооружением из последних сил приторговываем. Никогда не был сталинистом, но то, что теперь вижу, – это ж напалмом по душам. – Он побледнел, и Макс поспешно придвинул ему пепельницу с дымящейся на ней трубкой. – А решение-то есть! И куда какое дешевое.

– Загадки загадываете, Юрий Игнатьевич! – Флоровский выложил ему на тарелку последний, приглянувшийся старику кусок семги.

– То-то – загадки. Оно вон лежит и просит – найди меня. Вот он я – архимедов рычаг, что не токмо карман тебе набьет, но и других из безысходности вытащит. Ведь очевидно, что в обозе по изъезженным дорогам тащиться, – в лидеры не выйти. Никогда нам в технике Японию да Америку не обойти – эва куда усвистали! Ну так ищи, что у тебя есть такого, чего у других нет, и чтоб, ухватившись за это, ты всех бы разом отбросил. Как гриб боровик, только внимания ждет.

– Информационные технологии, – уверенно предположил Забелин.

– Все-таки школа, – с некоторым удовольствием оценил Мельгунов догадливость ученика-расстриги. – Конечно же! Мне, старику, и то понятно – кто в двадцать первом веке информацию оседлает, тот миром владеть будет. Ведь уже сейчас какие деньги за информацию платят.

– Любые, – подтвердил Макс.

– Ну, нет, скажем, сил новые ракеты производить – иссякли, пенсии старикам – и те из себя выдристываем. И что с того? Если у меня в сейфе технология контроля за компьютерными сетями, – так я попросту запуска этих суперракет не допущу – и куда все траты пойдут? Ведь на самом деле, не вам говорить, возможности развития информтехнологий неисчерпаемы. И хоть на ладан дышим, но то, что имеем, никто не имеет. И заманчиво. И выгодно – вложений-то с гулькин фиг. Это вам не храмы Христа Спасителя возводить, это и есть путь к спасению. Так нет – не хватает на очевидную эту мысль. Одна на уме – нахапать поболе. Даже инстинкт самосохранения не срабатывает. Тупые! И в жадности тупые! Интеллект – вот последнее, чем можем пережать ситуацию. Да и острее, граненей вопрос стоит – есть ли нам место среди людей будущего? Вот сейчас появилась теория «мертвых» стран. Если ее принять за гипотезу, то в двадцать первом веке человечество разделится на две части – владеющие информационными технологиями и остальные. Причем эти все остальные обречены на вымирание как нации. То есть кто в основной головке – уйдет в резкий отрыв. А вымирающим останется сырье проедать. Так-то. Друзья вновь скрытно переглянулись – как же сдал старик: говорит неровно, комканно. И, в отличие от прежнего Мельгунова, никак не подберется к главному.

– Знаю, о чем думаете, – не поднимая головы, угадал Мельгунов. – Но как же душа болит. Ведь на мне всё, верят в меня, ждут. А я вдруг – не могу, не мое. Аренды, кредиты, векселя – чужое все, тяготит. Взял в финдиректоры одного, из Минобороны, – Петраков фамилия. Из наших бывших. Плоскостопый, косноязыкий, но в словах живенький. Думал, свой все-таки. Быстро все сконструировал: и акционирование, и площади в аренду насдавали, и кредиты набрали – всё вроде объяснял, всё вроде и правильно. А только коснулось – аренда есть, денег нет, кредиты разошлись – опять результата нет, а сроки отдавать подходят. Куда ни кинь – все логично и всюду клин. Теперь и сам чувствую, что неладно, может, и приворовывает, стервец. Многие о том говорят. Да как проверишь? Сам же руль вложил. И не выгонишь – все контракты через него. Печать, документы – все на нем. А тут еще и государство свой пакет – у него до сих пор сорок процентов было – вдруг продавать задумало. В тягость, выходит, родному государству стали. Тяжко! – Мельгунов непривычно, по-стариковски вздохнул. – И стыдно. И бессильно. Ушел бы. Так тут же все и порушат…

– Защита вам нужна. Стабильное финансирование. – Разговор, как показалось Забелину, складывался удачно. – Чтоб в капитал вошел хороший крупный банк. Тогда и финансовая дисциплина другая будет, а главное – деньги на науку появятся. Я о «Возрождении». Если вы банк наш хоть понаслышке знаете, то Второв как раз всегда ратовал за подъем промышленности, за поддержку науки.

– Наслышан сих баек. Во всех вариантах наслышан. Все вы, послушать вас, ратуете. И ведь так раскрасиво. А как возможность куснуть появилась, тут-то и хапнул. Петраков мой по части таких мечтаний куда как силен. Тоже – чует моя душа – под кого-то подложить нас собирается. Но не дам. Пока жив – не дам. Хотите помочь – помогите, дайте денег. Отработаем, отслужим. Но сладких сказок про добрых дядей наслушался. Внутрь института никого чужих не пущу. Не надобно нам никаких банков. Ни плохих, ни хороших. Потому как плохой ли, хороший ли пират, но – пират.

– Но, Юрий Игнатьевич, без обеспечения, без гарантий никто денег не даст. Да и сами ж говорите: не ваше это дело – финансами управлять.

– Но и не ваше! Все, что мне нужно, – денег на завершение исследований. А продать технологии кому надо и без спекулянтов сумеем. Тогда и долги отдадим.

Господи! Сколько ж Забелин за последние годы наслушался таких пустых мечтаний от людей самых благородных. И всегда это заканчивалось одинаково – крахом. Вот даже и Мельгунов – умнейший из умнейших, но и он, стоящий на краю, так ничего и не понял.

Раздался звонок в дверь.

– Юра, я открою! – опять донеслось с кухни.

– Наталья это Власова. Мой начальник НИО РИО. Бумаги на подпись принесла, – догадался Мельгунов. – Я тут приболел немножко. – Он присмотрелся к вытянувшимся лицам. – Ах да, она ж еще при вас пришла.

Из прихожей донеслось оживленное женское щебетанье, удивленный вскрик, и вслед за тем в комнату вбежала и застыла в дверном проеме, будто в раме, изящная молодая женщина в сиреневом джемпере. Голубые глаза ее радостно-тревожно вспыхивали.

– Мальчишки, – сказала она. – А ведь это вы. Юрий Игнатьевич, ну, вы не меняетесь – люди едва пришли, а вы уж их распекаете – в подъезде слышно.

Флоровский и Забелин, поднявшись, смотрели на нее.

– Сказал бы, что еще лучше. Но лучше некуда, – хрипло произнес Макс.

– Врешь, как всегда, – насмешливо отреагировала она.

– Да нет, в самом деле, выглядишь просто уникально. – Это был редкий случай, когда Забелин согласился с приятелем. – Ну, чего стоишь как неродная? Подойди, облобызай старика Забелина.

– С нашим удовольствием. – Наташа подставила ему румяную, вблизи все-таки чуть подвядшую, как примороженное яблочко, щечку, почувствовала, что ощутил он губами это начальное увядание, отстранилась выразительно: – Ну, да и вы не помолодели.

Она медленно вывернулась от нежно прихватившего ее за талию Алексея, протянула левую руку неловко стоящему рядом Максиму.

– А что наш вечный балагур? Наверняка распирает от какой-то очередной гадости. Так и не сдерживай натуру, – потребовала она. – Пройдись по недостаткам талии. А то вот еще недоосвоенная тобой тема – строение моих лобных костей. Это ж ты доказывал, что женщина произошла от другой обезьяны… Давай, негодяй. А то решу, что тебя после бегства подменили.

– Наташка! Какая ты…вся такая же, – выдохнул Максим.

Он вдруг смутился.

– Скажи, пожалуйста, какие новости, – Наталья хмыкнула. – Даже комплименты говорить навострился. Куда наука щагнула. Эдак вскоре и говорящие обезьяны появятся.

– Алешкий! Ущипни меня, – потребовал Максим. – Юрий Игнатьевич! Только честно, без дураков, – сейчас точно девяносто восьмой, а не девяносто первый?

Мельгунов и Наталья переглянулись.

– Сбрендил, – успокоил их Забелин. – Это бывает: бессонный перелет, перемена климата. Месячишко-другой в Кащенко и – будет как новый.

Но шутки, приколы обтекали Максима, не проникая внутрь. Там не было сейчас для них места. Не осталось его для обычных условностей.

– Наташа, можно я тебя сегодня провожу? – тихо, волнуясь, выговорил он.

Натальино веко дернулось, задрожал уголок рта.

– Пожалуй, не стоит, – отказалась она. – Провожатый ты, как выяснилось, стремный. При первой же опасности сиганешь по привычке. А что Алексей Павлович, насчет того, чтоб меня проводить? Хотя Алексей Павлович, должно быть, без охраны теперь шага не делает.

– А Алексей Павлович нам загадки тут загадывает. Вот говорит, что без его банчка институту нашему не подняться, – вернулся к захватившему его разговору Мельгунов.

– Я лишь сказал, что без серьезных гарантий рентабельности денег на восстановление ликвидности ни один российский банк не даст.

– Ликвидность, рентабельность. Гэр-рантии! – Мельгунов с отвращением «пополоскал» во рту ненавистные слова. – Пустой звон. Главное, чтоб человека на это дело найти. Опытного, мозговитого, и чтоб свой до конца.

– А я уж и не свой? – произнес вдруг вернувшийся за столик Флоровский. Все умолкли, изумленные. Задумался Мельгунов, испытующе пригляделась к Максиму Наталья, затаился Забелин, – в его игре внезапная инициатива чумового Макса была вовсе некстати. Но, казалось, больше всех поразился выпаленному сам Максим. Даже выронил на тарелку склизкий грибочек. Впрочем тут же растекся в хитренькой улыбочке: как часто у него бывало, слова выразили то, что еще только формировалось в голове. Со значением посмотрел на Наталью. – Могу взяться, если коллектив попросит. В конце концов для того и вернулся. И насчет опыта… Зря, что ли, Максим Флоровский семь лет западные автобаны топтал? Что, съел, олигарх?

Он задиристо подмигнул недобро сощурившемуся Забелину.

– А пойдешь? – Мельгунов шагнул к Флоровскому, заставив того подняться. – Замом? Хотя платить особо нечем. Ты ж там к другим деньгам привык.

– Сговоримся, сенсэй. Я ведь не за зарплатой приехал, – Максим вновь скосился на Наталью.

– Добрые слова. Если на пользу науке и если институт вытащим, – взволнованный Мельгунов поднял рюмку, – может, и впрямь вместе-то, как теперь говорят, прорвемся.

– И даже в голове не держите, – заверил вошедший в роль благодетеля Флоровский.

– Авантюра, – рубанул Забелин, пораженный более легкомыслием Макса, чем непрактичностью Мельгунова. – Чтоб подняться, нужны деньги. Деньги в банках. И любой банк даст их только под хорошие гарантии либо под пакет акций. На этот раз Мельгунов даже не улыбнулся. Напротив, теперь он не скрываясь, прищурив глаз и поджав губы, разглядывал Забелина.

– Так вот с чем вы здесь. Запах падали почувствовали, нувориши. Смотри, Максим, кого на плечах своих привел. Он желчно жевал губами, как всегда делал перед тем, как сказать что-то неприятное. Щеки его при этом втягивались по рельефу десен. Очевидно, неточно был выточен зубной протез. Исхудавшая шея в свежем, как всегда, воротничке потряхивалась гусиной кожей. И как-то особенно заметно стало то, чего не разглядели они поначалу, – что всесильный прежде Юрий Игнатьевич Мельгунов обратился за эти годы в старика – шумного, задиристого, пытающегося что-то отстоять и, в сущности, беспомощного.

И как же наивны в глазах Забелина выглядели сотни умных, «остепененных» людей, терпеливо ждущих от этого сделавшегося бессильным старика избавления от безысходности.

– Что так недобро? – Забелин попытался обратить сказанное в шутку. – Сами жаловались, что забросили институт. Вот и…

– А то, что не быть здесь вашему банку. Да и другим тоже. Пусть крохоборы в государстве чего хотят делают, а я институт в торги не отдам. И нечего здесь вынюхивать.

– Да он же не от банка вовсе говорил, – попытался вступиться Максим. Он не мог понять, с чего вдруг вспылил Мельгунов. – Мы с ним как раз по дороге обсуждали, чтоб помочь.

– Молчи, молчи, Максим. Тебе наших дел сразу не понять. И не заблуждайся, все они в одной банке. В паучьей банке. – Глаза старика, довольного удачным каламбуром, загорелись торжествующей злостью, как у человека, перешедшего некий психологический рубеж.

– Полагаю, что после этого пламенного спича мне следует удалиться, – догадался Забелин.

– Юрий Игнатьевич, да что ж так-то? – На этот раз не выдержала Наталья. – Это ж не чужой. Это Алешка наш.

– Ваш?! – подозрительно вскинулся старик. – Даже Иуде дважды предать не удалось. Так вот для всех…

– Не надо для всех, – успокоительно тронул его за рукав Забелин. – Просто будем считать, что возвращение в родные пенаты не состоялось.

– Вот-вот, именно будем считать. К вящему, так сказать, – добившись цели, Мельгунов чуть смягчился. – И не обижайтесь, Алексей Павлович, но по разные мы теперь стороны баррикад. Размежевались. И как не быть власти под руку с пиитом, так и нам, ученым, не к лицу лебезить перед всякими олигарфренами. Так своему Второву распрекрасному и передайте. Вылазка-де не удалась, старик раскусил и передал, что, покуда жив, не пировать вашей братии в институте. Ничего, что так? Он испытующе разглядывал насупившегося ученика, вызывая его на открытую драчку.

– Ничего. – Забелин придержал изготовившегося к страстной защите Максима. – От вас ничего – умоюсь. Только смею предположить, Юрий Игнатьевич, что какие бы наипрекраснейшие фанта… планы вы тут ни строили, но без денег ничего не составится.

– Но не с вашими ворованными. Вот так-то!

– Как хотите. Других в стране нет.

– Ан найдутся! Обойдемся без субчиков. Как, Максим, найдутся?

– Найдем, найдем, Юрий Игнатьевич, – успокоил его Флоровский, отвечая на отчаянные Натальины жесты из-за спины Мельгунова. Она уж не в первый раз ожесточенно постучала себя пальцем по сердцу.

– И не в кабалу! А исключительно в заем. С отдачей. А уж отдать у нас есть чем. Накопили, слава богу, потенциалец! – накидывался Мельгунов. – И чтоб родине на пользу! Помните еще слово-то такое? Или где красть сподручней, там и родина? Как там у вас шутят?!

Всякую фразу Мельгунов начинал произносить осторожно, вполтона, но, едва начав, распалялся и заканчивал крикливым фальцетом.

– Ну что ж. – Забелину ничего не оставалось, как откланяться. – Похоже, не судьба мне тебя сегодня проводить, Наталья. Придется Максом удовольствоваться. Но в ближайшие же дни я у твоих ног. А с тобой, Макс, завтра же созвонимся. – Он успокаивающе пожал локоть взволнованному другу. – Юрий Игнатьевич, и все-таки если какая помощь…

– Прощайте, Алексей Павлович.

– Алеша! Куда же? У меня как раз чай. – Из кухни на крики выбежала Майя Павловна. – Юра! Что же это? Снова за свое!

Быстро поцеловав ее в щечку, Забелин вышел.

– Смотри, не обмани опять лет на десять! – стараясь выглядеть веселой, крикнула вслед Наталья.

Максим и Наталья неспешно шли по морозной ночной Профсоюзной. Было скользко, и он поддерживал ее за локоть, но больше потому, что хотелось непрерывно ощущать ее присутствие. Что-то весело врал, искательно заглядывая в глаза. А она отвечала слабой, углубленной в себя улыбкой, изредка разражаясь неестественным смехом.

– Холодно, – у метро «Академическая» Наталья остановилась. Будто ненароком, глянула на часы.

– Пренепременно надо согреться! – Максим сделал вид, что не понял намека. – Пристрастий не поменяла?.. Тогда, само собой, «Алиготе».

Не дав возразить, он заскочил в застекленный магазинчик и вышел с бутылкой сухого вина, пробку из которой успел выдрать, и плиточкой шоколада.

– Что, прямо на улице? – усмехнулась Наталья. – Надеялась, что ты посолиднел.

– По счастью, нет, – Максим протянул ей бутылку. – Ну, как в прежние времена, – за нас, молодых, красивых. – За вас, за вас, – убедившись, что рядом никого нет, Наталья сделала несколько быстрых глотков.

– Шоколадочку, шоколадочку вдогонку, – захлопотал Флоровский. – Ну, и мы следком. Он раскрутил бутылку, закинул голову, и сухое, пенясь бурлящим водоворотом, устремилось в подставленную глотку.

– Что ж, – Наталья стянула перчатку, – надолго не прощаюсь, Теперь, наверное, будем видеться – в институте. Кстати, уже завтра.

– Как ты здесь, Наталка? – выдавил Максим то, что не решался произнести все это время.

– Если одним словом, – в голове Натальи слегка зашумело. – Набить бы тебе морду, Флоровский.

– Что набить? Прибить мало, – охотно согласился он. – Я уж и сам себя давно полосую. Как про тебя подумаю, так – по мозгам, по мозгам! А как твой сынишка?

Перед словом «сынишка» он сделал едва заметную заминку, и Наталья поняла, – подзабыл имя.

– Растет. Самое нелепое – до сих пор тебя вспоминает. И было-то тогда три-четыре года. А вот поди ж – запал чем-то. Умеешь ты, Флоровский, без мыла в душу влезть.

– Это мы – бойцы! – Максим воодушевился и даже набрался смелости погладить ее по плечу. Отвечая на подозрительный взгляд Натальи, хитро подмигнул. – Так помнит же до сих пор. А стало быть, другого дяди перед глазами не было! Каков я могучий аналитик, а?!

– Просто уникальный.

– Господи, Наташечка, – голос Максима задрожал. – Столько представлял встречу нашу. Боялся. А увидел: не поверишь – прямо обвал. Смотрю – не налюбуюсь. Нет, конечно, и внешне – супер. Но главное, чего понять не могу: как ты во всем этом сраче себя сохранить ухитрилась. Не надломилась, не перевернулась. Ведь красивая, обаятельнейшая баба, – кто б такую на содержание не взял? А вот сама встала на ноги. Сына вырастила. Может, в генах какая-то защита против пошлости заложена?

– Ну, довольно в самом деле, – Наталья вдруг подняла руку, и проезжавший мимо «Жигуль», со свистом притормозив, подрулил к обочине.

– Так я провожу, – засуетился Максим. Он открыл заднюю дверцу.

– Нет, нет, мне – далеко. И потом – не сегодня, ладно? – Наталья поспешно юркнула на сидение. Потянула дверь. – До завтра, Максик.

– Все-таки, – Максик, – блаженно расплылся он и прощально помахал вслед.

– В Ясенево, – Наталья захлопнула дверцу и – без паузы, взахлеб зарыдала.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.