Вдалеке просёлочная дорога, изгородь со стороны поля, крошечная фигурка велосипедиста. Сумерки.
      9
      - Где ты в последние дни пропадаешь всё время? Я не спрашивал тебя до сих пор, но как-то... - Тебе же это неинтересно. - Ну почему же... - Ты же знаешь, мне предстоит путешествие. - Тебе? - Нам. Нет, не с тобой. - Надеюсь, не кругосветное? - Я же говорила тебе, мы уезжаем на гастроли. - Ах да, я и забыл. Ваш обожаемый Монпасье вознамерился, ни много ни мало, покорить всё побережье - все сто пятьдесят два километра! Она разжигает камфорку. - Да никакой он не обожаемый. Кофе будешь? - Да. - И потом, что в этом плохого? - Ничего. Только зачем называть это гастролями? - Он это так и не называет. Это я говорю, гастроли. - И ради этого нужно жить в гостиницах? - А почему бы и нет?- пожав плечами, говорит она.- Главное, чтобы весело было. - Немного же вы заработаете. - А разве это так важно?- говорит она. - И когда вы уезжаете? - На днях. Ты не видел мой халат? - Он в комнате, на стуле. Но сегодня ты больше не уходишь? - Нет. Помоги. Я расстёгиваю крючки на платье. - Последи за кофе. За окном детские голоса. Вода в джезве, закипая, начинает тихонько шуметь. Клеёнка на столе. Подоконник, и дальше тень. Я снимаю кофе с огня и, помешав его ложечкой, разливаю по чашкам. Она выходит из ванной, закалывая волосы. Целует меня и усаживается за стол. - Фу. Ну и умаялась я. Такая жара. Я открываю холодильник. Закрываю его. - Сливки кончились. - Ничего, выпью чёрный. - Съешь что-нибудь? - Не хочу. - Ну что ж. Хоть один вечер побудем вместе, вдвоём.
      Недвижность листвы. Дуновение запаха её духов, такое слабое. - Тит Сестерций жил в небольшом городке на берегу Миссисипи. Он был влюблён в одну девушку, долго и безуспешно добиваясь взаимности. И вот, однажды, наконец, он услышал от неё слова, которые чуть не разорвали его сердце переполнившим его восторгом. Она шепнула ему: "Сегодня ночью". Можешь представить себе его состояние. Он не мог найти себе места, он метался по комнате, не в состоянии думать ни о чём другом, а день, между тем, не торопился уходить, медленно, мучительно медленно клонился он к вечеру. Но вот уже небо окрасилось закатом, теперь немного, совсем немного! Ему сделалось тесно в стенах его дома, он выбежал на воздух и, бесцельно бродя по улицам, сам не заметил, как вышел к реке. Солнце уже зашло, и река и небо над ней были залиты ровным золотисто-багровым сиянием. Пароход, только что отчаливший от пристани, медленно и важно проплывал мимо, неся своё отражение как чёрное вымя, и зачарованный, смотрел на него Тит Сестерций, рассеянно блуждая взглядом по палубе. И вдруг он оцепенел. Среди толпы незнакомых людей, навалившихся на поручни, он увидел ту, которая... Он увидел её. Она не видела его, болтая с кем-то, кто стоял рядом с ней. Оторопевший, потрясённый, он смотрел на неё и не мог оторвать глаз. Она уплывала. Пароход уносил её всё дальше, дальше по течению, вот она повернулась спиной, вот он уже не может различить её среди толпы, вот она исчезла совсем... Пароход давно уже скрылся, а несчастный Тит всё стоял и смотрел на пустынную реку, всё такую же прекрасную... - И больше он никогда не увидел её? Она уплыла навсегда? - Больше никогда. - И даже не попрощалась с ним... - Это было бы слишком жестоко. Или романтично? - Да. Слишком жестоко... - Сварить ещё кофе?
      Напевая вполголоса тему, которую он напевал в танцзале, Конферансье входит в подъезд. Поднимается по ступеням, проходит мимо. Где-то наверху его шаги замирают. Тишина. Звук открываемой ключом двери. Захлопнулась.
      Он кладёт телефонную трубку, он только что говорил с кем-то. Кивает своим мыслям. Протянув руку к журнальному столику, достаёт из пачки сигарету. Разминает её в пальцах. Смотрит куда-то перед собой. В дверь звонят. Он поворачивает голову, но не двигается с места. Звонок повторяется. Он досадливо качает головой, отбрасывает сигарету и идёт открывать. Мой голос в прихожей.
      Люстра с голубыми пластиковыми чехлами. Одна лампочка перегорела, осталось три. Открытое настежь окно с раздвинутыми шторами. На кухне шумит чайник. Мы сидим в креслах. Справа от меня, на журнальном столике, беспорядочной стопкой лежат журналы. Он читает газету. - Странно...- говорю я. - Что?- говорит он, подняв голову. - Странно, как могут одни и те же слова иметь совершенно разный смысл, в зависимости от того, произносишь ты их или слышишь, и от того, кто их произносит, и кто слышит... И ты думаешь, что тебя понимают, а на самом деле... На секунду задумавшись, он недоумённо смотрит на меня. - Вы что, поссорились?
      Звонит телефон. Он снимает трубку: "Алло". "Да". "Ну конечно". "Ладно, не буду. А ты собралась уже?" "А что такое?" "Да? Ну ладно, только смотри, не опаздывай". "Ну всё, до завтра. Пока". Он кладёт трубку. - Кто звонил?- спрашиваю я. - Она. - Кто? Лил? А почему же ты... - Ну, я же не знаю... - Так что, она всё-таки едет? - А что, она собиралась не ехать?
      Он играет спичечным коробком, гоняя его пальцами перед собой по кухонному столу. Я сижу, поставив локти на стол. Высохшее пятно от чая на желтоватой скатерти, две пустые чашки на блюдцах, пепельница. Уже за полночь. Завтра ему вставать, но он отмахнулся - ерунда. Тебя не будить? - Да нет, не нужно. Тихо. - Нужно кое-что обдумать,- говорю я.- Наверное... Нужно разобраться во многом. - Ну, время у тебя будет. Я говорю: "Да". - Когда возвращаетесь? - Не знаю,- говорит он.- Смотря по тому, как нас примут. - Понятно. - Хотя чем другие города, в сущности, отличаются от нашего? - Ну да,- говорю я.- В самом деле. - Через пару недель, я думаю. Хотя, может быть, раньше. - Или позже? - Ну да.
      Мы укладываемся спать. Я - на диване, он - на кресле-кровати. - Устроился? Я киваю ему. Он выключает торшер, и комната проваливается в ночь. Его голос из темноты: - Если будут звонить, запиши, если что передадут. Я отвечаю: "Да, конечно". - Вообще-то, все в курсе, но мало ли что... Мы лежим молча. - Так она что, выгнала тебя что ли? - Да нет. - Что-нибудь случилось? - Нет. - Она что, решила не ехать? - Да нет, просто... - Что? - Просто я не люблю прощаться. - А. Понятно. Я лежу, глядя в темноту. Мы молчим. - Ну что, спим?- говорит он. - Спим. - Значит, я не бужу тебя завтра. - Нет. - Ну, давай. - Счастливо тебе со всем этим... мероприятием. - Ха. - - - - Спасибо. Ночь. Тишина. На кухне гудит холодильник.
      Они уехали. Утром, проснувшись, я был уже один. На кресле лежала подушка и на ней две сложенные простыни. На кухонном столе была записка. Я смял её, не читая. Чайник на плите был уже едва тёплый.
      Полдня я обследовал ящики письменного стола, всякий хлам, уложенный стопками или валявшийся как попало - фотографии, письма, записные книжки и разные бумаги. Несколько раз я ловил себя на мысли, что боюсь произвести шум. Может быть, я всё ещё боялся, что он внезапно вернётся, что-нибудь произойдёт непредвиденное, и он отменит всё это, мало ли... Но он не вернулся. Они уехали.
      Я дожидался вечера - тянул время. Уже набирая номер, я понял, что не знаю, что сказать ей, если она возьмёт трубку. Она не подходила. Я лёг на диван, придвинув телефон поближе. Трубка свесилась почти до самого пола. Я лежал и слушал гудки. Она всё-таки уехала.
      В записке было следующее: "Ключи на холодильнике. Гараж, если смотреть из окна, второй слева. До встречи." Как это я нашёл их сам!
      Я неважно почувствовал себя ещё утром. Барометр уже падал. А ночью начался шторм. Два раза пропадал свет. Я не мог заставить себя лечь спать. Ветер силился разбить стекло. Комната была как аппендикс ночи. Я сидел в кресле и пил коньяк. О чём-то я хотел подумать... За окном бушевал ветер, и было темно. Я не мог сосредоточиться.
      Потом начался дождь. Я просыпался, снова засыпал. Дождь всё лил. Я спал.
      Когда я проснулся, было солнце, и было утро. Я встал, умылся, выпил кофе,- молотого не нашлось, и пришлось пить растворимый. Я подумал: "Так бывает всегда. Сначала я хочу вырваться из круга, а потом пытаюсь восстановить его. И восстанавливаю себя каждый раз по памяти, проверяя, всё ли на месте". Я подумал: "Так каждый раз, я думаю, что сумею обмануть себя, или время?" Я подумал: "Что-то каждый раз заставляет меня вернуться. Каждый раз". И я подумал: "Я не хочу этого больше".
      Я уезжал из этого города навсегда.
      - Алло, Лида? - Да. Привет. Откуда ты звонишь? - Ты звонила мне? - Да, но никто не брал трубку, я уже начала беспокоиться... - Они уехали. - Кто? - Лил. Она уехала, но скоро должна вернуться. - А. Понятно. Она что-то говорила мне... - Я уезжаю. - Что? - Я уезжаю. Я звоню чтобы попрощаться. - Уезжаешь? Куда? - Совсем. Я звоню чтобы попрощаться с тобой. Она молчит. - Алло,- говорю я. - Может быть, ты зайдёшь? Попрощаться, раз уж решил. - Лучше не надо. - Так что, ты решил окончательно? - Да. Я звоню тебе из автомата. - И что, навсегда? - Я приеду ещё. Как-нибудь, когда-нибудь, не знаю, когда, и, честно говоря, не знаю, зачем. - Когда-нибудь - это когда? - Не знаю. Я бы сказал "никогда", но не люблю этого слова. - Может быть, ты всё-таки зайдёшь? - Нет. Я звоню тебе чтобы попрощаться и сказать, что... Не знаю. Что-нибудь на прощанье. - А что мне сказать ей? - Не знаю. Что-нибудь. Всё равно. Скажи, что я уехал. - Так что? Значит, прощай? - Прощай. И спасибо тебе. - ... - ... - Прощай.
      В этом было что-то унизительное. В том, как это застало меня. Она уже шла на обгон, а я всё ещё ничего не замечал. И только когда она стала сигналить. Я так ударил по тормозу, как будто передо мной выросла стена. Мы вышли из машин. Она стояла и смотрела на меня. Она ждала, но я не мог заговорить первым. Ох, Лил! Я не хотел этого, это глупо, глупо, глупо! - Так,- заключила она.- Пьяный за рулём, и машину угнал. Я молчал. - Ну,- сказала она.- Что делать будем? Я стоял против солнца и плохо видел её лицо. Глаза чесались. Она кивнула, хотя я не произнёс ни слова, и направилась к своей машине. Оглянувшись на меня, как будто приглашая, нырнула за руль. Захлопнула дверцу. Я вернулся в машину. Она развернулась и проехала мимо меня. Я закурил. Тянуть было бессмысленно. Я развернул машину и поехал следом за ней. Что-то было унизительное в этом. Это не моя машина, нужно её вернуть, только чтобы вернуть машину,- я говорил себе,- только чтобы вернуть машину. Но я уже не знал, почему я говорю себе так. Почему я так настойчиво об этом думаю.
      Почему я всё время думаю об этом.
      Эпилог
      Они поднимаются по склонам горы, и одни, проделав уже долгий путь, не имеют силы подняться хотя бы на шаг выше, а другие, едва начав восхождение, падают, как только лёд выступает у них под ногами. Я долго искал путь и много дорог видел, но одни извивались и были подобны лабиринту, и путник забывал о том, кто он, и откуда идёт. Другие же вели в болота и там обрывались. Я видел дороги, что спускались от ледников на дно ущелий. Я видел такие дороги, которые начинались в садах, а терялись в пустыне, и попавший в пустыню умирал от жажды, и пески заносили его, и не оставалось о нём памяти. И многие, кто шли со мной, погибли.
      И вот, я перестал встречать тех, кто шёл мне навстречу, и не было никого, кто шёл бы впереди меня или по моему следу. Никто не окликал меня, и я никого не видел. Я почувствовал лёгкость в ногах и возликовал, и тяготы пути покинули мою память, и я не знал причины этому.
      Я увидел великое здание и, приблизившись к его воротам, поразился их великолепию, но не стал медлить и вошёл в галерею, и шёл по ней, пока не увидел перед собой дверь. И перед дверью этой за чёрным офисным столом сидела женщина, и её красота овладела мной, и я подумал: "Никогда, никогда не видел я такой женщины прежде, во все дни моей жизни!" И она посмотрела на меня, и от красоты её глаз я потерял сердце.
      Сделав улыбку, она выдвинула ящик стола и извлекла из него чистый лист бумаги. - Кто вы?- спросила она у меня. Не зная, что ответить на такой вопрос, я, на всякий случай, назвал своё имя. - Год рождения? Простите, сначала пол. Я подумал, что неплохо бы как-нибудь пошутить, но в голову упорно не шло ничего путного. Удивлённая паузой, она подняла на меня глаза. - Вы затрудняетесь определить свой пол? - Напротив,- я глупо улыбнулся.- Я, как никогда, в нём уверен. - Ой,- со вздохом покачала она головой и достала сигарету. Я торопливо поднёс ей зажигалку, стараясь хоть как-нибудь скомпенсировать свою тупость. - Вредные привычки?- продолжила записывать она. - Люблю прикидываться дурачком. - Зачем?- снова удивилась она. - Вредная привычка,- несколько уклончиво объяснил я. - Хорошо. Я запишу вас в очередь. Вот, возьмите талон. - Но ведь никого нет,- возразил я. - Где?- спросила она. - Везде,- сказал я. - Вы что, дурачок? - Ага,- соврал я. Она пожала плечами. - Ну что ж. Тогда пойдёте вне очереди. Проходите,- и она отвернулась.
      И я вошёл в дверь и оказался посреди чудесного цветника, а надо мной был лучезарный купол, подобный куполу неба, и в середине его я увидел сверкающую корону звёзд. И я понял, что настал час свершения, и я узнаю всё, что хотел узнать. И я молчал, не зная, что должен спросить, чтобы произнести все вопросы, какие только есть в мире. И посмотрев на цветник вокруг себя, я сказал: "Какие цветы мне собрать для неё?" И я услышал: "Лотосы и тюльпаны".
      Когда я вышел, она торопливо пудрилась перед зеркальцем. - Это тебе,- я протянул ей букет. Она взяла его, и её глаза широко раскрылись, и она поднесла цветы к своему лицу и вдохнула их запах, а потом посмотрела на меня, и её ресницы дрожали. - Какое чудо,- сказала она тихо. - Будь они в тысячу раз прекраснее, они всё же не могли бы сравниться даже с тенью волос твоих,- сказал я. - Сколько же они тебе стоили,- сказала она. И я сказал: "Когда бы стоили они в тысячу раз больше, они и тогда не могли бы стоить и кончика твоего мизинца, и единого твоего слова, и единой улыбки". А потом я протянул ей руку, и она коснулась моих пальцев своими пальцами и поднялась ко мне, и мы были вместе...
      1990-1999 гг.