1
Утром в субботу, 10 апреля, президент Польши Стас Корчиньский поднялся на трап правительственного самолета с женой Марией под руку. Оба маленькие, подвижные, чуть застенчивые с виду, они походили друг на друга, как это бывает с супругами после долгих лет счастливого брака. Но если Мария казалась подавленной и чем-то опечаленной, то на круглом лице ее мужа сияла торжествующая улыбка.
Это был день не только его личного, но и национального триумфа. Через каких-нибудь три часа Польше предстояло поквитаться с Россией за все свои былые поражения и унижения. Символично, что реванш должен был состояться в Катыни, где в 1940 году погибли тысячи пленных офицеров Войска польского. Долгое время Кремль пытался переложить ответственность за массовые расстрелы на гитлеровцев, но Евросоюз наконец надавил как следует, и пару дней назад российский премьер-министр, спасая проект газопровода «Северный поток», был вынужден признать виновными в катынской трагедии НКВД, Берию, а также лично товарища Сталина.
Правда, хитрый Силин и здесь не обошелся без оговорок. Помянул тридцать две тысячи красноармейцев, погибших в тридцатые годы в польском плену, намекнул, что расстрел в Катыни мог быть кровавой местью Сталина. А потом и вовсе сменил тон, заявив:
– Может быть, это что-то может объяснить, мы не знаем. В документах этого нет. И вообще большой вопрос: почему часть людей сослали в Сибирь, а часть взяли и расстреляли? – Выразительно подняв брови, Силин покачал головой: – Нет этому рационального объяснения, и в документах этого нет.
Братьев Корчиньских словно холодным душем окатили, когда они услышали силинскую тираду, и тогда один пообещал другому:
– Вот увидишь, Мирек, я ему это припомню!
Миреком был Мирослав Корчиньский, бывший премьер Польши, отодвинутый на задний план вечным оппонентом Дональдом Тусеком. Что касается брата-близнеца Мирослава, Стаса, то он свое президентское кресло не собирался уступать никому и ни при каких обстоятельствах. Правда, в последнее время кресло опасно пошатнулось, однако Стас Корчиньский намеревался не только усидеть на нем, но и упрочить свое положение. Произойти это должно было в ходе мероприятий в память о жертвах катынского расстрела, приуроченных к семидесятилетию этого ужасающего злодеяния. Вот почему в Россию Корчиньский летел не в скорбном, а в приподнятом настроении. Там, под Смоленском, возле траурного мемориала, в присутствии множества соотечественников и зарубежных журналистов президент Польши собирался произнести самую значительную речь в своей жизни. Она готовилась лучшими спичрайтерами, тогда как каждый шаг Стаса Корчиньского, каждый его жест, тон и мимика репетировались под руководством команды опытнейших имиджмейкеров. И теперь, вступая на борт авиалайнера, он ощущал себя актером, появившимся на сцене в лучах прожекторов.
– Приветствую вас, пане и панове, – воскликнул Стас Корчиньский, прежде чем проследовать в свой отсек люкс. – Рад видеть вас здесь в этот знаменательный для всех нас день. Приношу извинения за тесноту и временные неудобства, но вините в этом не своего президента, а сейм, и только сейм. Там считают каждый злотый, потраченный мною, так что о «Боингах» остается пока только мечтать.
Полушутливый спич Корчиньского был встречен одобрительными аплодисментами. Все, кто видел и слышал президента, понимали, что он имеет в виду. Дискуссия о приобретении новых самолетов для польских руководителей велась давно и безуспешно. Ссылаясь на экономический кризис, премьер-министр Польши Дональд Тусек наотрез отказывался выделять средства на обновление правительственного авиафлота. В результате президент был вынужден летать на допотопном «Ту-154», единственной модели советских самолетов, допускаемой в воздушное пространство Евросоюза. Самолету было двадцать с лишним лет, и, хотя он только что прошел капитальный ремонт и был начинен современной авионикой, комфортабельности внутри от этого не прибавилось.
Вместе с президентской четой этим «Ту-154» летела почти вся государственная знать Польши: высокопоставленные чиновники, секретари канцелярии президента, главы нацбезопасности, министры и их заместители, главкомы, начальники штабов, командующие гарнизонами, капелланы и епископы, а также видные общественные деятели. Помимо официальной делегации в тесных салонах ютились журналисты и телерепортеры, не внесенные в списки по той простой причине, что приземляться предстояло на военном аэродроме «Северный», где запрещалось вести видео– и фотосъемки. Корчиньскому же хотелось попасть в прямой эфир телемарафона сразу по прибытии в Смоленск, чтобы объективы запечатлели его, сходящего по трапу, с головой, низко склоненной в память о тысячах безвинно казненных соотечественниках. Остальное доделает команда польских и зарубежных СМИ, уже вылетевшая на место событий под присмотром посла Ежи Бара. И тогда уже ни господину Силину, ни господину Астафьеву не отделаться общими фразами, поскольку в своем обращении Корчиньский потребует не только признания геноцида против польского народа, но и публичных извинений, после чего начнется масштабный пересмотр итогов Второй мировой войны. Скоро, очень скоро Россия станет платить по счетам СССР, и тогда никакого газа, никакой нефти не хватит ей для выплаты репараций!
– Что же ты приуныла, Мария? – ласково спросил Корчиньский, располагаясь у окна за столом, заваленным свежими журналами и газетами. – Плохо себя чувствуешь?
– Мне страшно, Стасик, – тихо ответила жена, тревожно прислушиваясь к свисту включившихся двигателей. – Никогда еще так страшно не было, веришь?
– Странно. Прежде ты никогда не боялась летать.
– Просто я давно не летала с тобой.
– Вот так новость! – В смехе Корчиньского не прорезалось ни единой нарочитой нотки, заявление жены действительно рассмешило его. – И чем же это я такой страшный, дорогая?
– Ты не страшный, Стасик, – произнесла пани Мария, понижая голос до шепота, – ты добрый и очень хороший, но…
Сорвавшийся с места «Ту-154» побежал по бетону, выруливая на взлетную полосу. Лица многих пассажиров окаменели, как будто их готовились запустить по меньшей мере в космос.
– Договаривай, – предложил Корчиньский, приветливо улыбаясь приблизившемуся Ардановскому, своему ближайшему другу и советнику со времен пресловутого «мясного эмбарго». – Присаживайся, Кшиштоф. Тебе выпала честь узнать государственную тайну из уст первой леди страны. Моя женушка собирается поведать что-то чрезвычайно секретное.
Фыркнув, Стас перевел взгляд на супругу.
– Никакого секрета тут нет, – возразила она, не принимая шутливого тона. – Все газеты только и пишут о том, как тебе не везет с полетами в последнее время. Вот, полюбуйся, – она ткнула пальцем в «Трибуну». – Небеса предупреждают президента… Тут перечислены последние случаи, когда ломались твои самолеты. Это и чрезвычайное происшествие в Монголии, и злополучный рейс в Нью-Йорк, и обледенение самолета над Украиной… А Корея, помнишь? – Пани Мария прижала маленькие кулачки к груди. – Вас тогда едва не опрокинуло ветром при посадке… Сидя у телевизора, я думала, что сойду с ума. Ах!..
Она непроизвольно вскрикнула, когда притормозивший самолет ринулся вперед с такой скоростью, что напрягшихся пассажиров вдавило в спинки сидений. Мягкий толчок, и вот уже земля, оставшаяся внизу, стала удаляться с каждой секундой. Ардановский нервно сглотнул, избавляясь от пробок в ушах.
– За все надо благодарить нашего премьера, – включился он в беседу. – В прошлом месяце пан Тусек опять заявил, что не собирается раскошеливаться на приобретение шикарного, как он выразился, аэробуса. Мол, стране достаточно самолетов, которые гарантировали бы президенту элементарную безопасность.
– Тусек, Тусек, Тусек! – проговорил Корчиньский, кривясь, как от зубной боли. – Куда ни ткнись, за что ни возьмись, всюду этот Тусек ставит барьеры на пути. Он прямо-таки лез из кожи, чтобы очутиться сегодня на моем месте. – Похлопав по подлокотнику рукою, Корчиньский рассмеялся, и злорадный смех его прозвучал на фоне гудения самолета, подобно визгу циркулярной пилы. – Да и русские предпочли бы встретиться сегодня не со мной, а с премьер-министром. С ним всегда можно договориться.
Это было равносильно обвинению в предательстве национальных интересов. Кто-кто, а Стас Корчиньский не собирался уступать Москве даже в мелочах. Астафьеву он не доверял так же, как Силину, и с обоими первыми лицами Кремля у него сложились крайне натянутые отношения. Что ж, на этом и строилась политика Корчиньского. Это по его инициативе одна из варшавских площадей была названа именем Джохара Дудаева. Это он предложил Евросоюзу ввести санкции против Москвы за эмбарго на ввоз польского мяса. С его же подачи Польша наложила вето на начало переговоров по новому двустороннему соглашению между Брюсселем и Москвой. Став президентом, он ни разу не встретился с российскими руководителями с глазу на глаз, а в России побывал лишь однажды, в 2007 году, все в той же злополучной Катыни, куда летел снова. «Надеюсь, визу мне дадут», – съязвил он, объявляя о своем решении в начале марта.
Виза, понятное дело, выдана была, однако первым прорвался в Катынь вездесущий Дональд Тусек, побывавший там вместе со своим российским коллегой Владленом Силиным не далее как седьмого апреля. В ходе поминальной церемонии оба премьера, как обычно, неплохо спелись и исполнили дуэтом свою любимую песню о взаимопонимании и добрососедских отношениях. Как будто можно дружить с медведем, не посаженным на цепь!
При мысли о соглашательской политике Тусека настроение у Корчиньского слегка испортилось, и, обращаясь к соратнику, он озабоченно произнес:
– Как бы наши телевизионщики не устроили саботаж в Катыни. Ты же знаешь, что все они едят из кормушки правительства.
– Слишком поздно, – успокоил друга Ардановский. – Визит расписан по минутам, а, кроме того, в Катыни тебя ожидают репортеры со всего мира. Прямой эфир, Стас, это великая сила.
– Да, но эта телеведущая из ТВП… как ее? Ага, Иоанна, она способна на любую провокацию. В ее программе меня, законного польского президента, называют консерватором и националистом. – Корчиньский негодующе всплеснул руками. – Это я националист, Кшиштоф, я?! Человек, посвятивший жизнь служению родине?
– Ты же сам сказал, что Тусек контролирует телевизионщиков. Вот они и отрабатывают свои злотые.
– Сребреники, Кшиштоф, сребреники, – прошипел Корчиньский. – Это иудины деньги. Но сегодня…
Пока они, сблизив головы, шушукались о чем-то, в салон заглянула стюардесса, предложившая завтрак и напитки. Покосившись на ее длинные ноги, пани Мария выпроводила девушку раздраженным взмахом руки:
– Свободна, милая. Мы уже завтракали.
– Пригласите ко мне секретаря канцелярии, – попросил стюардессу Корчиньский, тоже не оставивший без внимания ее ноги. – И пусть захватит с собой регламент.
Явившийся на вызов пан Выпих принялся зачитывать расписание предстоящих церемоний. Когда дело дошло до вручения Корчиньскому урны с землей из Катынского леса, Стас зевнул, деликатно прикрыв рот ладошкой. Когда же секретарь принялся излагать порядок награждения членов российского «Мемориала», Корчиньский уже мирно дремал, измотанный подготовкой к визиту в Россию.
Тем временем шестидесятитонный самолет, подобно крылатой торпеде, мчался над облачной равниной с крейсерской скоростью девятьсот километров в час. В прозрачном разреженном воздухе была отчетливо видна каждая заклепка на его фюзеляже. Сверкающий на солнце, он казался игрушечной моделью, запущенной в небо.
Сидящим внутри, конечно же, самолет виделся иначе: тесная длинная капсула с рядами окошек, сквозь которые можно полюбоваться разве что скошенным крылом. Желающих разглядывать его не было. Многие пассажиры, убаюканные монотонным гудением двигателей, уснули, остальные негромко беседовали, листали документы или что-то просматривали на экранах своих ноутбуков. Стюардессы, разносившие соки, чай и воду, заученно улыбались каждому, кто удостаивал их взгляда. Ничто не предвещало беды, приближающейся с каждой минутой, за которую «Ту-154» успевал пролететь пятнадцать километров. Скорость не ощущалась. Время растягивалось, как резиновое.
Разлепив веки, Корчиньский недоумевающе уставился на мобильный телефон, протянутый ему шефом президентской канцелярии. Звонил брат, спрашивал, как у Стаса дела.
– Все отлично, – ответил тот хриплым спросонья голосом. – Лучше быть не может, Мирек.
– Ты простудился? – обеспокоился брат.
Он всегда считал себя старшим, поскольку родился на сорок пять минут раньше. Иногда это бесило, но сегодня Стас Корчиньский испытал нечто вроде умиления.
– Я совершенно здоров, – сказал он, – просто задремал немного.
– Обычно ты не спишь днем, – произнес Мирослав недоверчиво.
Стас сел прямо, помотал головой, прогоняя сонную одурь, и признался:
– Устал я, Мирек. Сам знаешь, сколько проблем навалилось. Жаль, что тебя нет рядом.
– Маму нельзя оставлять одну, – напомнил Мирослав. – Ее здоровье очень пошатнулось в последнее время. – Он вздохнул: – Совсем старенькая наша мамочка. Переживаю за нее. Очень.
– Я тоже, – сказал Стас жалобным, как у маленького мальчика, голосом. – Спасибо, что ты заботишься о маме. Передавай ей привет.
– Лучше бы ты почаще ее навещал.
– Обязательно навещу. Вот вернусь из России, и сразу к вам. Отметим нашу очередную победу в семейном кругу.
– Ты поосторожней там с русскими, – предупредил Мирослав. – Сам знаешь, что это за народ. С виду стали почти цивилизованными, но в душе остались прежними. Дикари. От них можно ожидать любой подлости. Нож в спину, пулю в затылок… Сам знаешь их излюбленные методы.
– Ну, на этот случай со мной летят все наши главные силовики, – усмехнулся Стас Корчиньский. – Обязательно посмотри по телевизору, как прижмет хвост пан Астафьев, когда окажется лицом к лицу с цветом польской нации. Мы не украинцы, перед которыми можно безнаказанно играть мускулами.
– Желаю вам удачи, и знайте, что душой я с вами. – Помолчав, брат президента поинтересовался: – Вы уже приземляетесь?
– Пока нет, но, думаю, скоро сядем, – ответил Стас Корчиньский и ошибся так, как не ошибался еще ни разу в жизни.
Злой рок незримо витал в воздухе, готовясь внести свою лепту в большую политику.
В то самое время, когда близнецы Корчиньские разговаривали по телефону, с пилотами президентского самолета связался белорусский диспетчер, сообщил, что над Смоленском собирается густой туман, и настоятельно посоветовал садиться в Минске. Через несколько минут на связь вышел руководитель полетами военного аэродрома «Северный» и, зачитав сводку Гидрометцентра, предложил совершить посадку на любом из близлежащих аэродромов – в Минске, Витебске, Липецке или Москве.
Сняв наушники, командир экипажа Аркадиуш Протасюк покачал головой и отправился с докладом к президенту. Выслушав прогноз, тот состроил недовольную мину.
– Какой туман, пан летчик? Погляди туда. – Он ткнул пальцем в иллюминатор, за которым разливалась слепящая голубизна. – Прекрасная солнечная погода.
– Мы летим на десятикилометровой высоте, пан президент, – сказал Протасюк.
– Ну и что?
– Внизу все выглядит иначе. В Смоленске нелетная погода. Видимость ниже допустимого минимума.
– Вы ничего не путаете?
– Я прекрасно знаю русский язык, пан президент. Мне сообщили, что десять минут назад «Ил-76», сделав два круга над «Северным», поостерегся садиться в густом тумане и ушел на посадку в Москву. А ведь это были здешние летчики, хорошо знающие местность.
Прикинув, сколько времени займет автопробег из Москвы в Смоленск, Корчиньский почувствовал, что начинает закипать от злобы.
– Кое-кто хочет, чтобы я опоздал в Катынь, где меня ждут тысячи людей и десятки телекамер, – произнес он, с трудом сдерживая раздражение. – Не знаю, что там приключилось у русских, а наш самолет с журналистами благополучно приземлился, о чем меня недавно известили по телефону. Как же это возможно?
– Не знаю, – нахмурился Протасюк.
– Зато я кое-что знаю, – заявил Корчиньский с кислой миной. – Если я сяду в Москве и не попаду на церемонию, то это будет политическое унижение. – Он прищурился. – Может быть, русские диспетчеры намеренно сгущают краски? Может, это они нагоняют туман? Воображаемый туман! В таком случае, мы не должны поддаваться на провокации. – Заметив, что летчик нахмурился, президент сменил тон. – Впрочем, вы здесь, конечно, главный, и решение остается за вами. Я всего лишь пассажир. – Корчиньский развел руками. – Мне остается лишь подчиниться… как тогда в Тбилиси.
У Протасюка дернулся кадык. Намек был более чем прозрачный. Полтора года назад, в разгар российско-грузинского конфликта, пилот президента отказался сажать самолет в столице Грузии, ссылаясь на маршрут полета, утвержденный канцелярией. Он заявил, что в такой сложной политической обстановке не имеет права рисковать жизнями президентов Польши, Латвии, Литвы, Эстонии и Украины, спешивших выразить поддержку своему другу Михаилу Шахашвили. Стас Корчиньский тогда впал в настоящую истерику, и все же непокорный летчик приземлился в Азербайджане, за что был уволен из воздушного флота без права восстановления в должности.
Протасюку вовсе не хотелось поплатиться собственной карьерой и лишиться престижной работы. Положение у него было безвыходное, и все же он предпринял еще одну попытку.
– Итак, – произнес он, – если я правильно понял вас, пан президент, то, несмотря ни на что, вы приказываете мне садиться в Смоленске?
– Приказываю? – возмутился Корчиньский. – Предлагаю, пан летчик, всего лишь предлагаю. – Он обвел салон взглядом, призывая присутствующих в свидетели. – В мои полномочия не входит командование самолетами, хотя полномочия президента простираются далеко, очень далеко. – Его взгляд, устремленный на Протасюка, был чист и ясен, как у ребенка, сваливающего вину на другого. – Повторяю, решение за вами. Идите и выполняйте свой долг. Надеюсь, вы его правильно понимаете?
– Да, пан президент, – вздохнул Протасюк, кивнул и покинул салон.
В кабину он вошел с потемневшим лицом, на расспросы товарищей отвечал коротко, с их взглядами старался не встречаться.
– Значит, все же будем садиться в Смоленске, – озабоченно пробормотал второй пилот. – Не нравится мне это.
– А уж мне как не нравится! – воскликнул бортинженер, не снимая рук с рычагов управления двигателями. – Лучше бы мы обычных пассажиров возили, честное слово. С этими шишками сплошные проблемы. И вообще польской элите противопоказано путешествовать по воздуху, кто-то на нее порчу навел. Помните, как премьер Миллер до Варшавы недотянул? А наш командующий ВВС, самолет которого вошел в штопор на учениях? А потом все его подчиненные, что в 2008-м всмятку разбились под Щецином?
– Хватит болтать, и без тебя тошно, – оборвал бортинженера Протасюк. – Готовимся к посадке. – Он положил руки на штурвал. – Управление беру на себя. Следи за интерцепторами, инженер. Штурману поддерживать постоянную связь с землей. – Протасюк набрал полную грудь воздуха, как перед прыжком с парашютом, и закончил: – Передай диспетчеру, что мы заходим на посадку.
– Но…
– Мы заходим на посадку, черт подери!
Повинуясь штурвалу, «Ту-154» совершил плавный разворот и начал снижаться, стремительно проваливаясь сквозь слои облаков. Солнце исчезло. В просветах появилась земля, затянутая серой дымкой. Ландшафт был окрашен в унылые серые и бурые краски, словно желая усилить и без того тревожное состояние экипажа.
– Полагаю, вертикальная видимость внизу менее ста метров, – доложил второй пилот, вглядываясь в туманную кисею. – Горизонтальная менее тысячи или что-то около того. Молоко, сплошное молоко.