1

Она терпеливо ждала своего часа.

Внушительная на вид – около метра в обхвате. Довольно высокая – сто восемьдесят два с половиной сантиметра. И раза в три тяжелее любой самой дородной женщины – без малого триста килограммов.

Ждала она не простого человеческого счастья, не большой любви и даже не начала латиноамериканского телесериала. У нее было иное предназначение. Взрывоопасное. Убийственное.

Это ведь была не женщина, а боеголовка, для которой существует только один критический день – первый, он же последний. Оттого она совершенно не боялась ни сырости, ни механических повреждений, ни резких перепадов температуры.

У нее не было яичников, которые можно застудить, постоянно рвущихся колгот и возрастных кризисов. Ее не пугали крупные неприятности и мелкие грызуны. Для того чтобы нормально функционировать в этом мире, ей не требовались прокладки, букетики цветов на 8 Марта и омолаживающие чудо-кремы.

Поверхность ее конусообразного корпуса была покрыта металлокерамическими чешуйками, способными выдержать и адский холод открытого космоса, и метеоритный град, и чудовищный перегрев при прохождении сквозь плотные слои атмосферы. Боеголовка с честью выдержала все эти и многие другие испытания, но ее внутреннее устройство осталось неповрежденным.

А ведь минуло немало лет, с тех пор когда она рухнула с небес. Можно сказать, что сменились эпохи.

От потерпевшего аварию спутника СП-640А почти ничего не осталось, как и от Страны Советов, когда-то запустившей спутник на орбиту. Зато боеголовка уцелела и долго валялась в горах Северо-Западного Афганистана, где по ночам мороз достигает сорока градусов, а днем на раскаленных камнях можно жарить яичницу.

В этих диких местах на нее наткнулись воинственные пуштуны, сопровождавшие караван с опием. Заподозрив подвох со стороны неверных шурави, воины Аллаха долго расстреливали конусовидную штуковину из допотопных кремниевых ружей и модернизированных автоматов Калашникова, но пули – и просто свинцовые, и стальные, с латунными сердечниками – так и не смогли пробить сверхпрочное покрытие боеголовки. Не причинили ей вреда и заложенные под ее основание противопехотные мины. Тогда пуштуны потеряли всяческий интерес к находке и вспомнили о ней, не раньше чем узнали о существовании ядерного оружия. Это произошло уже в начале просвещенного двадцать первого века.

Щедрый покупатель, согласившийся выложить за боеголовку пятнадцать тысяч долларов США, доплатил пуштунам еще столько же – за переправку товара через территорию Туркмении, на побережье Каспийского моря.

Российские спецслужбы полупрезрительно именовали этого человека Хоттабычем. Араб по происхождению, он являлся одним из полевых командиров чеченских боевиков, а после известных событий сентября 2001 года разросся в глазах мировой общественности до масштабов полноценного международного террориста. Вообще-то с памятным крушением небоскребов в Нью-Йорке международных террористов на планете развелось как собак нерезаных, но далеко не каждый из них мог похвастаться тем, что в его распоряжении находится ядерное оружие. Хоттабыч мог. Но он предпочитал держать язык за зубами и действовать без лишней помпы. Коварный, опасный и беспощадный, как гюрза, он умел ждать своего часа молча.

Пока его боевики совершали рейд по соседнему Дагестану, боеголовка сначала благополучно пересекла море на борту дырявой рыбачьей шхуны, а затем двинулась по суше – в фургоне армейского грузовика, на бортах которого сквозь краску проступали желтые американские звезды.

Устройство ядерного заряда было столь же простым и безотказным, как этот отвлекающий маневр, предпринятый людьми Хоттабыча. Поскольку боеголовка должна была провести на околоземной орбите не менее полувека, советские инженеры позаботились о ее надежности и долговечности. Были задействованы самые примитивные и надежные технологии, не способные отказать даже в сильно экстремальных условиях. Они и не отказали. Ни в космическом вакууме, ни во время транспортировки по горной местности с почти лунным ландшафтом, когда боеголовку порой не только волочили, но и перекатывали, как самую обыкновенную бочку. А ведь ее убойная сила составляла ни много ни мало – сто пятьдесят килотонн. Этого было достаточно, чтобы превратить в прах и пепел все живое, что находится в радиусе семи километров.

Начинкой боеголовки служил уран-235, которого по рецепту полагалось ровно двадцать килограммов. Поначалу создатели намеревались использовать плутоний, но потом отказались от этой заманчивой идеи, поскольку уран был гораздо надежнее и не требовал периодической очистки. Ядро системы было разделено на шесть равных долей, проложенных многослойными пластинами из свинца, платины и оксида титана. Этот урановый сердечник окружали пирамидальные блоки взрывчатого вещества, готового отреагировать на горение миллионами ньютонов на каждый квадратный сантиметр окружающей сферы. Оболочка была сконструирована из трехсантиметрового листа бериллия. После начала ядерной реакции она в течение 0,00014 секунды отражала нейтроны, а затем испарившийся бериллий превращался в пшик, и огненный шар вырывался наружу: «плофффф!»

В какой точке земного шара? Когда именно? По чьей воле? Головастые конструкторы об этом не задумывались. Как и о том, что однажды изготовленный ими заряд колоссальной мощности попадет в руки чеченских боевиков. Ведь боеголовка создавалась в бытность СССР, когда никаких независимых республик не существовало, а цели большой сплоченной семьи народов определялись родной партией. В том числе и наземные цели поражения. Полностью полагаясь на дальновидную мудрость своих партийных вождей, конструкторы не позаботились ни о системе самоуничтожения боеголовки, ни о радиомаяках, которые могли бы помочь ее обнаружить. Более того, в схеме управления напрочь отсутствовала блокировка внешней команды на подрыв ядерного заряда.

Как только боеголовка была доставлена в центр Грозного и надежно спрятана среди руин разрушенного хлебозавода, Хоттабыч поручил двум религиозным фанатикам разрезать бериллиевую сферу и попытаться замкнуть все провода и реле, которые они обнаружат внутри корпуса. Его расчет был прост: разнести в клочья несколько тысяч мирных жителей республики Ичкерии, а ответственность за взрыв возложить на Россию, дабы раз и навсегда лишить ее поддержки мировой общественности.

Ничего из этой затеи не вышло.

Оба исламских камикадзе получили почти смертельную дозу радиации, но ожидаемого взрыва так и не произошло. Все дело было в криотронных переключателях, подсоединенных к командной плате посредством световодов. Сначала нужно было отключить их троекратное дублирование или переориентировать заряд на взрыв с внешнего пульта. Люди Хоттабыча умели многое – вырывать языки женам предателей, вешать пленных на собственных кишках и мастерить растяжки на пути следования автоколонн Красного Креста, но превратить Грозный в сплошную мертвую зону у них с наскока не получилось.

Пришлось Хоттабычу обратить свой орлиный взор в направлении Москвы, где он когда-то обучался на историко-филологическом факультете Университета дружбы народов. Нет, он даже не мечтал о том, чтобы устроить взрыв в ненавистной российской столице, потому что доставка туда ядерной боеголовки выглядела затеей совершенно фантастической. Но в Москве обитала многочисленная чеченская диаспора, через которую можно было раздобыть ключик к ядерному заряду типа «АУ/С-10». На нее-то и вышел Хоттабыч.

В диаспоре отнеслись к просьбе героя мусульманского мира с пониманием. Пообещали навести справки и навели. Как выяснилось, вся соответствующая техническая документация хранилась в архиве Министерства обороны, учреждении, порядком захиревшем за годы беспредельной демократии. Обитавшие там штабные крысы делились на два вида – двуногих и четвероногих.

Последним было без разницы – развитый социализм на дворе стоит или же капитализм. У них не имелось званий, чинов и правительственных наград. Зато зубы, когти и хвосты у них были в полном порядке, чутье, слух и зрение функционировали безотказно, желудки с одинаковым успехом переваривали как остатки праздничных застолий, так и пыльные ворохи бумаги – прямо вместе со скрепками.

Двуногим обитателям архива, тем, которые обходились без хвостов, приходилось значительно хуже. Штабисты, вконец измученные рыночной экономикой, были готовы торговать государственными секретами так же бойко, как – после ухода в отставку – горячими пирожками, паленой водкой или порнокассетами.

Очень уж скучно жилось в последнее время министерским воякам, очень уж безрадостно. Зарплаты – с гулькин нос, форменная одежда и отпуска – за свой счет, все остальное – как повезет. А им хотелось всего того же, о чем мечтают штатские – денег, роскошных женщин, дорогих автомобилей, возможности всегда носить свежие сорочки или хотя бы носки. Нашелся среди этой обделенной судьбой публики некий прапорщик, взявшийся отснять необходимую документацию за три тысячи долларов. Он только уточнил деловито: «американских?» – и, получив утвердительный ответ, кивнул в знак согласия.

Так Хоттабыч, не выдернув ни единого волоска из своей замечательной бороды, вплотную приблизился к намеченной цели.

В Москву был отряжен его ближайший соратник, уроженец Сирии Кабир Хаким, по одному из паспортов – гражданин Ичкерии Азлат Салманов, носящий модный статус беженца. Осталось только дождаться его возвращения, чтобы разобраться в раздобытой им схеме и исполнить задуманное. Таковы были ближайшие планы Хоттабыча. А значит – и всевышнего Аллаха.

2

О нелегкой женской доле в русской литературе сказано более чем достаточно. А мужчины? Ведь мало кому из них удается прожить в этом мире, не испытав хотя бы раз мучительнейшего похмелья. Это, конечно, не по Некрасову в поле рожать, но похмельный синдром, он тоже, знаете, не сахар. Беспощадный, как кариес, неотвратимый, как рок, национальный недуг каждого находит в свой час, и тогда спуску не жди. Так скрутит, что впредь навсегда заречешься перебирать лишку. Некоторые, собственно говоря, всю жизнь этим только и занимаются – ночью пьют, утром зарекаются.

Одни на следующий день так выкручиваются, другие – эдак, а прапорщик Бородуля старался относиться к похмелью философски. Да, признавался он в приватных беседах с сослуживцами, головка бо-бо, в глазах наблюдается неприятное мельтешение, а в ушах не смолкает трансформаторный гул. Но!.. (Тут, если собутыльники еще были в состоянии внимать умным речам, Бородуля обязательно поднимал указательный палец, мол, дальше будет сказано самое важное.) Во всем нужно уметь находить положительные стороны, вещал он. Не испытав жажды, не оценишь по достоинству вкус родниковой водицы. Не продрогнув как следует, не насладишься теплом. И лишь пережив мучительное похмелье, понимаешь, что это за счастье – поправить здоровье испытанным народным способом.

– Уф-ф, – с облегчением произнес Бородуля, протиснувшись на свое традиционное место за кухонным столом. – Теперь и подлечиться не грех, верно, Маруська?

Обращался он как бы к необычайно пушистой кошке, отиравшейся у плиты, а сам косился на супругу Катерину, чье слово в доме было решающим. Подобно Маруське, она казалась полностью сосредоточенной на процессе жарки котлет, однако принесенная Бородулей бутылка не осталась ею незамеченной, он в этом не сомневался, а потому был начеку. В переговорах с женой нельзя было допускать ни одной тактической ошибки. Иначе не свежую котлетку на закуску получишь, а внезапный удар раскаленной сковородой по темечку. Прецеденты были. Давненько, но разве новое – это не хорошо забытое старое?

– Ты что же, опять водку жрать собираешься? – осведомилась Катерина. – Вчерашнего тебе мало, живоглот проклятый?

Тон тусклый, почти равнодушный. А спина под махровым халатом напряжена, как у борца перед схваткой.

– Зачем, хэх, водку? – прикинулся простачком Бородуля. – Сегодня коньяк пьем, мать. Всамделишный, а не какой-нибудь там фарши… фальши… фальсифицированный.

Последнее слово не удалось выговорить без запинки, поскольку Катерина уже отвернулась от плиты и смотрела на мужа тяжелым, немигающим взглядом, выдержать который сумел бы далеко не каждый.

– Коньяк, значит, – протянула она с не сулящей ничего хорошего интонацией. – Дорогой, наверное?

– Да уж не из дешевых, – подтвердил Бородуля, внимательно следя за руками супруги, сжатыми в кулаки. Пока что они просто упирались в бока, но терять бдительность нельзя было ни на секунду. Своими увесистыми кулаками Катерина умела размахивать так ловко, что потом без примочек не обойдешься.

– Зарплату получил, что ли? – она шагнула вперед. Звякнула посуда в навесном шкафчике над мойкой. Кошка Маруська задрала хвост трубой, попятилась, готовая пулей вылететь из кухни.

– Нет, – покаялся Бородуля, которому из закутка между столом и холодильником отступать было некуда. – У нас с финансами сейчас напряг, ты же знаешь.

– Угу, напряг. – Катерина кивнула, после чего ее голова так и осталась нацеленной на супруга. – Денег, значит, не получил, а на коньяк расщедрился, сволочь такая. С каких таких шишей, интересно знать?

– А вот с таких! – Прапорщик небрежно извлек из кармана стопку долларов и швырнул ее на стол.

Пятерня супруги, находившаяся в опасной близости от бутылочного горлышка, зависла в воздухе.

– Это что? – недоверчиво спросила она.

– Да уж не фантики, хэх. Ставь-ка стопарики на стол, мать. Отметим это дело.

– Сколько здесь? – Катерина, уставившаяся на деньги, выглядела прямо-таки завороженной.

Как та доверчивая простушка с перманентными кудряшками, которой Бородуля когда-то предложил кочевую жизнь офицерской жены, полную райских наслаждений.

– Стандарт. – Он щелкнул пальцем по бутылке и пожал плечами. – Пол-литра.

– Я о деньгах спрашиваю, – перебила его Катерина, впрочем, без особого раздражения в голосе. На ее разгладившемся лбу сделалось одной морщинкой меньше.

– Тут полторы тысячи баксов, – небрежно доложил Бородуля. – И весь х… – он кашлянул, – и весь хрен до копейки.

– А в рублях это сколько будет?

– А в рублях это будет… это будет… Слушай, мать, я тебе калькулятор или кто? Почти сорок пять тыщ…

Катерина уважительно покачала головой.

– Ну ты даешь!

– Да уж лыка не вяжем! – приосанился Бородуля. Задумался. Поправился: – То есть, как говорится, не шиты мы им, хэх, лыком. Полторы тысячи долларов – это тебе, мать, не семечки.

О том, что за техническую документацию по «АУ/С-10» ему заплатили ровно в два раза больше, распространяться прапорщик не собирался. Что за мужик без заначки? Так, ходячее недоразумение в штанах. Да и без штанов тоже. Ни проститутку снять, ни порядочную женщину в ресторане подпоить.

Только и остается, что баб в общественном транспорте рассматривать да облизываться, несолоно хлебавши. А Бородуле надоело облизываться. Он был еще, что называется, мужик в соку, с неудовлетворенными сексуальными фантазиями. Среди них самая главная – разложить на письменном столе младшего лейтенанта Светлану Переяславскую, которая на доклад к начальству без всего под форменной юбкой ходит.

Предвкушая скорое исполнение своей заветной мечты, Бородуля шкодливо усмехнулся и попытался запустить руку под халат Катерины. Хотя она отпрыгнула как ужаленная, настроение у него не испортилось ни капельки. Душа прапорщика пела. Он сделал дело и собирался гулять смело.

Тощая стопка из нескольких страниц машинописного текста была скопирована не в архиве Министерства обороны, а на стороне, за что Бородуле пришлось выложить двенадцать рубликов из собственного кармана. Не то чтобы он опасался слежки со стороны военной контрразведки, но береженого бог бережет. В настоящий момент папка с затребованной документацией опять находилась на своем родном стеллаже, так что все осталось шито-крыто. Не пожелавший представиться покупатель растворился среди миллионов гостей столицы, вручив Бородуле не только деньги, но и дополнительный приз – бутылку отличного коньяка с нерусской вязью на этикетке. Что-нибудь кавказское, решил прапорщик, оценив внешность смуглого незнакомца и его напутственное пожелание, произнесенное с характерным южным акцентом.

Выпей за удачу, дорогой, да.

Именно это Бородуле теперь не терпелось сделать – выпить. Хоть за удачу, хоть за любовь, а то хоть и вовсе за какого-нибудь черта лысого, шайтана нерусского. Лишь бы поскорее да побольше.

– Посуду подавай, мать, – напомнил он супруге, потирая ладони. – И закуску на стол мечи. Устал я. Расслабиться нужно.

– Разве кто против, раз такое дело?

Доллары исчезли в кармане Катерининого халата, а вместо них на столе возникли два пузатых стаканчика дымчатого чешского стекла, празднично сверкающих в свете лампы под абажуром. В кухне сразу сделалось удивительно светло и уютно.

– Чем молодежь занимается? – развязно осведомился Бородуля. – Все тусуется небось, вместо того чтобы уроки учить? – Речь его сделалась не слишком внятной, поскольку он уже подцепил зубами коньячную пробку и, помаленьку раскачивая ее, тянул на себя.

По лицу Катерины скользнула легкая тень недовольства, однако она тут же улыбнулась:

– Люська у подружки «космосы-политены» смотрит, а Витяшка в компьютерном клубе пропадает, как обычно.

– То-то и оно, что как обычно! – туманно высказался Бородуля. – Разболтались они у тебя, мать. Нет чтобы по хозяйству помочь или еще чего-нибудь полезного совершить. – Он оторвался от бутылочной пробки и крякнул: – Эх, гляжу я на нынешнее поколение и диву даюсь: ни целей серьезных, ни мечты настоящей. Так, сплошной сквозняк в голове… Взять, к примеру, хотя бы Светку Переяславскую из седьмого отдела…

– Что еще за Светка? – насторожилась Катерина.

– Да так, – отмахнулся Бородуля. – Дубина стоеросовая, хоть и при погонах. На уме одни мужики да шмотки. Никаких идеалов.

– Молодая? – Катерина все побочные разглагольствования мужа пропустила мимо ушей, сосредоточившись на главном.

Бородуля пренебрежительно отмахнулся:

– Да ну ее, дуру хромоногую. Я ее просто так упомянул. В качестве наглядного, хэх, примера.

– Хромоногая, говоришь? – Пасмурное выражение Катерининого лица сменилось нейтральным, но подозрительный следовательский огонек в глазах угас не до конца. – Хромоногая – в армии? – уточнила она.

– Так у нас при штабе строевую подготовку проходить не обязательно, – пояснил Бородуля. – Каждый ходит, как может. Демократия.

Живо представив себе, как выглядит младший лейтенант Переяславская без своей форменной юбки, он опять впился зубами в пробку, на этот раз с неподдельным остервенением.

В принципе такая откровенная тяга к спиртному в этом доме не поощрялась, но сегодня Бородуля чувствовал себя не кем-то там сбоку припека, а полноценным добытчиком. Нынче ему было позволено все. Или почти все.

– Что там у нас с закуской? – строго осведомился он, мотая головой из стороны в сторону. По звучанию это напоминало ворчанье голодного пса, терзающего кость.

– Вот, котлетки как раз поспели, горяченькие, – доложила Катерина, усаживаясь за стол с миской в руках. – Они, правда, говяжьи, – покаялась она, – но все равно вкусные, я в фарш сальца добавила для сочности.

Шпок! Неподатливая пробка осталась в зубах Бородули. В ноздри шибануло едким коньячным запахом, перебившим котлетные ароматы. Ощущение праздника в душе возродилось с новой силой.

– Завтра пельмешей со свининкой сооруди, мать, – распорядился Бородуля, прицельно совмещая бутылочное горлышко с кромкой первого стаканчика.

Действо сопровождалось не слишком уверенным стеклянным цокотом, но закончилось благополучно.

– Мне половинку! – запоздало пискнула Катерина, увидев перед собой доверху наполненную емкость.

– Ничего нельзя делать наполовину. Нужно жить полной, хэх, жизнью, – процитировал Бородуля то ли какого-то классика, то ли просто спивающегося капитана Кудряшова, который ни одной попойки не начинал без этой присказки.

Вчера Кудряшов изрек любимую фразу трижды, после чего надолго умолк и очнулся за своим письменным столом лишь к началу нового рабочего дня. Прапорщик Бородуля такое поведение не одобрял. Лично он всегда приходил ночевать домой, даже если ожидала его там не нагретая женой постель, а истертый коврик в прихожей. Мужчина должен оставаться мужчиной при любых обстоятельствах.

– Выпьем, – предложил Бородуля. Пока он подносил стопку ко рту, добрая четверть содержимого выплеснулась на его нетерпеливую руку, но подобные пустяки не могли остановить прапорщика. Его локоть по-гусарски выгнулся на уровне груди, мизинец лихо оттопырился, губы вытянулись вперед, спеша соприкоснуться с живительной влагой. – Выпьем, – истово повторил он.

Катерина следовать мужниному примеру не спешила, опасливо поглядывая на свой стаканчик, наполненный не то что до краев, а с выпуклой «горкой».

Бородуля же, шумно выдохнув, влил в себя коньяк да так и замер с открытым ртом, с выпученными до предела глазами:

– Хэх!

– Закуси-ка, – озабоченно предложила Катерина, накалывая на вилку подгоревшую с одного бока котлетку.

Муж не отреагировал. Стопка выпала из его разжавшихся пальцев и, чудом не разбившись, покатилась по полу, вызвав живейший интерес кошки Маруськи.

– Закусывай, говорю! – Добродушия в Катеринином голосе осталась самая малость. – Не фиг было коньяк натощак хлестать!

Не обращая внимания на поднесенную к самому носу котлету, Бородуля прохрипел загадочное: «гыгагу» и остался сидеть в прежней позе, но уже с совершенно побуревшим лицом, на котором резко выделялись белки полузакатившихся глаз.

– Только блевани мне здесь, только блевани! – взвизгнула Катерина, заметив пену, выступившую на губах мужа. Пришло вдруг в голову, что в доме уже третий месяц не работает стиральная машинка, а починить ее, как обычно, некому. И еще много всякого разного припомнилось, отчего Катерине захотелось запихнуть котлету в зияющую напротив глотку прямо вместе с вилкой. – В сортир беги, скот такой! – рявкнула она. – Скорее! У-у, ирод проклятый!..

– Зря, – просипел Бородуля, даже не попытавшись приподняться с табурета. – Всё.

– Что ты мне тут белькочешь, худобище поганое? Что «всё»?

– Всё, – повторил муж с потусторонней убежденностью в голосе.

На его висках набрякли фиолетовые вены. Из ноздрей проступили капельки крови. Потом голова Бородули с размаху обрушилась на стол, опрокинув початую бутылку и перевернув миску с котлетами. Аппетитные, еще дымящиеся, они посыпались на пол, приведя кошку в состояние неописуемого восторга.

– Ты что же творишь, гадость такая! – прошептала обмершая Катерина, откуда-то зная, что муж уже не ответит. Никогда.

Монотонно булькала коньячная струя, выплескиваясь из бутылки на стол, а оттуда выливаясь на забрызганный жиром линолеум. Азартно чавкала кошка Маруська. Все громче и громче подвывала Катерина, продолжая сжимать в кулаке вилку с никому уже не нужной котлеткой.

А за окном по-прежнему благоухал майский вечер, верещала детвора, в московских окнах зажигался негасимый свет.

Жизнь продолжалась. Как, впрочем, и смерть.

3

Глаза у Кабира Хакима были как две мокрицы, влажно блестящие на солнце. Этими непроницаемо-черными глазами он провожал взглядом приметную девичью попку, едва умещающуюся в шортах, и размышлял, что, как и куда конкретно он запихнул бы этой сучке между ног, попадись она ему в горах.

Автоматный ствол, собственный член, а под конец – гранату «Ф-1» с вытащенной чекой.

Именно эти предметы и именно в такой последовательности, никак иначе. Удовольствие должно возрастать постепенно, только тогда им наслаждаешься в полной мере. Тем более что удачные взрывы порождали в Кабире состояние, превосходящее по остроте любой оргазм. Разложи перед ним самую пышную блондинку, но лиши его при этом гранаты, и ощущение восторга оказалось бы не полным. Собственно говоря, восторга могло не возникнуть и вовсе. Устоявшиеся привычки, они порой играют с мужчинами скверные шутки.

Одна из дюжины подпольных кличек Кабира переводилась с арабского языка примерно как «Воспламеняющий». А чеченские боевики звали его за глаза Бешеным, что было даже немного ближе к истине. Его любимое развлечение представляло собой азиатский вариант «русской рулетки». Всякий раз, когда у Кабира выдавалась свободная минутка, он принимался жонглировать двумя гранатами с разогнутыми и наполовину вытащенными чеками. В тот момент, когда чека одной из «лимонок» выскакивала окончательно, Кабир успевал поймать обе гранаты, на ощупь определить взведенную и зашвырнуть ее подальше: Аллах акбар!

Поразительная реакция, учитывая то, что замедлитель горел не дольше четырех секунд. Но представления Кабира не пользовались популярностью у соратников по джихаду, особенно после того как одного из них контузило взрывом. Хаттаб тогда во всеуслышание назвал соплеменника «зубб-эль-хамиром» – «ослиным членом» – и запретил ему жонглировать гранатами в расположении отряда.

С тех пор единственными зрительницами Кабира сделались женщины, изловленные близ своих селений, а правила его игры в корне изменились. Отныне главным было не забросить гранату подальше, а запихнуть ее поглубже. Сам же Кабир должен был успеть отпрыгнуть от оглушенной жертвы подальше и вовремя скатиться под откос или упасть ничком за каменную гряду. Так он и делал, чтобы потом вновь и вновь с упоением слушать, как шуршат вокруг раскаленные осколки металла да шлепаются ошметки живой плоти. «Никуммак, – восхищенно орал в такие моменты Кабир, – ай, никуммак, акзывы сыким!»

И сейчас, пожирая глазами удаляющуюся задницу бесстыжей московской сучки, он пробормотал вполголоса приблизительно то же самое, но по-русски:

– Твою мать…

Никто этого не услышал, никто не обратил внимания на смуглого, жилистого мужчину с внешностью осетина, дагестанца или афганца – кто их разберет? Таких в столице за последние годы развелось как воронья, все сплошь чернявые, прожорливые, вездесущие, неистребимые. То гортанно гыркают по-своему, то зыркают исподлобья, как будто загодя прикидывают, что сотворят с тобой, когда Москва окажется захваченной ими полностью. Ходоки да беженцы, которым почему-то на Руси жить вольготнее, чем законным гражданам. Россияне их сторонятся. Ну их к лешему, абреков с чучмеками! И бочком, бочком – от греха подальше. Авось сами куда-нибудь денутся.

В жилах Кабира не текло ни единой капли кавказской крови, но славян он ненавидел еще более лютой ненавистью, чем самый заправский горец. А опаска, с которой москвичи и приезжие обходили его, стоящего прямо посреди Старого Арбата, наполняла Кабира чувством презрительного превосходства. Протянув руку, он поймал за локоть прохожего – парнишку в джинсовке и бесцеремонно осведомился:

– Сыколькы вырэмены, э?

– Что-что?

Застигнутый врасплох парнишка попытался улыбнуться, отчего лицо его приобрело плаксивое выражение. Он спешил в расположенный рядом магазин «Meet the Records», где намеревался приобрести парочку раритетных дисков Джона Леннона. Он знал все сольные записи битла наперечет, а вот как вести себя с вконец обнаглевшими чужаками, не имел ни малейшего представления. На картинках в букваре, с которых для него начиналась родина, не было ни чеченцев, ни арабов, ни одного.

– Я сыпрашиваю тэбя, сыколькы вырэмены, – повторил Кабир, после чего сплюнул чуть левее кроссовки собеседника и глумливо поинтересовался: – Русскы аны знаыш савысэм?

– А, понял, – обрадовался юный битломан, – вас время интересует? Сейчас двадцать минут шестого.

– Коран читал? – поинтересовался Кабир, вместо того чтобы поблагодарить парнишку и отпустить его с богом.

Тот покосился на пергаментную руку, продолжавшую держать его за локоть, и сделал новую попытку улыбнуться, на этот раз более удачную:

– Немножко. Но я знаю, например, что ваш Иса и наш Иисус – это одно и то же.

– Ничего ты не знаешь, безмозглый гяур. – Кабир все же плюнул на кроссовку парнишки и попал. – Третья сура гласит: «Неверных надо убивать, а все их достояние, жилище и земля переходят к убийцам, даже если нога последних никогда не ступала на эту землю». Понял, ослиная твоя башка?

Все это было произнесено с чудовищным акцентом, плохо поддающимся осмыслению, так что перепуганному парнишке осталось лишь кивнуть наугад:

– Понял. Я пойду, ладно? Меня ждут.

Для убедительности он показал пальцем на вход в музыкальный магазин с фанерным Ленноном у порога.

– Цх! – Отпустив юнца, трясущегося, как овечий курдюк, Кабир зашагал прочь.

До отхода поезда оставалось почти два часа, но без толку шляться по городу он не собирался, нечего ему было тут больше делать. Бензиновая гарь, толпы людей, бесстыдно оголившиеся шлюхи, которых на виду у всех пальцем не тронь. Нет, Москва Кабиру не нравилась, ему здесь было, как волку в клетке. Он спешил туда, где жизнь имела специфический запах крови, оружейной смазки и пороха, а не духов с лосьонами.

Поручение Хаттаба оказалось проще простого. Прапорщик с дурацкой фамилией Бородуля документы Кабиру отдал, деньги от него получил, а в придачу к ним – бутылку отравленного коньяка, который уже, наверное, успел вылакать. Подвигом это, конечно, не являлось, но все же Кабир сделал полезное дело, которое ему на том свете обязательно зачтется. Не зря ведь пророк сказал: «Всех, кто не идет путем Аллаха, надо убивать, как собак, пока не останется никакой другой религии, кроме ислама». Насчет способов убийства неверных Магомет ничего определенного не говорил, и это оставляло для его фанатичных приверженцев самый богатый простор для фантазии.

Кабир, не имевший возможности использовать посреди Москвы гранату, избрал яд и надеялся, что продажный прапорщик не в одиночку отравился, а угостил дармовым коньяком еще хотя бы парочку русаков, что увеличивало заслуги Кабира перед Аллахом.

Русские собаки все одинаковы, привычно размышлял он, приближаясь к подземному переходу, за которым находилась нужная ему станция метро. Им лишь бы водкой по самые глаза залиться, а там хоть трава не расти. Что касается Кабира, то он суток не мог прожить без травы, поскольку, подобно своим предкам-хашишинам, предпочитал добрую затяжку дурманом – глотку любого, самого лучшего пойла. И теперь, лишенный возможности покурить гашиша, он нервничал все сильнее и сильнее, обильно потея от подмышек до ступней.

В трусах, которые Кабир менял не чаще трех раз в год, когда мылся, нестерпимо свербело и чесалось.

Эх, думал он, скорее бы сесть в свой поезд Москва—Нальчик, из тамбуров которого не успевает выветриваться душистый конопляный туман. Дело сделано, не грех и расслабиться.

Кабир машинально погладил барсетку, в которой хранились двенадцать страниц машинописного текста и собственноручно начерченный план хлебозавода. Какой-нибудь русский ишак скорее всего пометил бы на нем тайник стрелочкой, приписав сверху: «БАЫГАЛОВКА», но потомок арабских хашишинов был не настолько туп. Он обозначил боеголовку старательным изображением черепа со скрещенными под ним костями и полагал, что ему не страшны никакие проверки в пути.

В своей наивности Кабир порой был сродни пятилетнему ребенку. Дикарь с детским разумом и натурой самого жестокого, самого свирепого, самого кровожадного хищника в природе.

Мирные граждане инстинктивно сторонились, пропуская мимо себя небритого черноволосого мужчину, косолапо спускающегося по ступеням перехода. На ходу он совал то одну, то другую руку в карманы штанов, то ли почесывая что-то внутри, то ли нащупывая.

«Трихомоноз», – предположил прохожий с высшим медицинским образованием.

«Ствол», – уверенно заключил муровец и, поскольку его рабочий день закончился, пошел по своим делам дальше.

Патрульные милиционеры, как обычно, скрывались неведомо где, появляясь на людях ближе к ночи, когда приходит время безнаказанно обирать пьяных да убогих. Может быть, их служба была не столь опасна и трудна, как пелось в любимой ими песне, но зато она определенно была «на первый взгляд как будто не видна». На второй и третий, впрочем, тоже. Во всяком случае, среди бела дня в самом центре столицы.

4

«Skin head» – это значит «кожаная голова». Следовательно, чтобы заделаться заправским скинхедом, надо перво-наперво обриться наголо. В придачу требуются молодость, физическое здоровье и лютая ненависть к инородцам. Если все это у тебя уже имеется от природы, остается обзавестись тяжеленными ботинками с тупыми носами, подкатать штанины джинсов сантиметров на пять и ознакомиться с главными идеологическими постулатами движения, изложенными в специальной брошюре. Все. Дальше тебе присваивают кличку, и ты уже не какой-нибудь там Гена Кукин из ПТУ № 243, а патриот родины, Кукиш. Или Мякиш. Или хоть бы даже сам Терминатор, если в голове маслица чуть поболе, чем у основной массы, а кулаки работают еще лучше мозгового аппарата.

По трое, по двое и даже по одному съезжались московские скинхеды к месту проведения очередной акции. Одни выходили на «Ленинке», другие – на станциях «Александровский сад», «Боровицкая» или «Арбатская», но все действовали с таким расчетом, чтобы, сгруппировавшись, ровно в 17.30 ввалиться с разных сторон в переход напротив «Златой Праги» и устроить там мини-погром, метеля кого ни попадя, но желательно все же носатых нелюдей с темными волосами и смуглой кожей. Таких, конечно, куда больше водилось на любом московском рынке, но главный идеолог движения, тридцатилетний уроженец Ярославля по кличке Майн Кампф рассудил на досуге, что о столичных скинхедах пора узнать широкой мировой общественности. А где еще ошивается широкая мировая общественность, как не на Старом Арбате, скупая матрешек, допотопные шинели и переходящие красные знамена из плюша? Короче говоря, место и время проведения акции было определено вождями, и теперь дело оставалось за рядовыми патриотами в подвернутых джинсах, произведенных, между прочим, не в родном отечестве, а в ненавистном зарубежье.

В половине шестого вечера орава скинхедов, общим числом семьдесят восемь здоровенных и не очень лбов, с ревом и улюлюканьем ринулась в переход, откуда застигнутым врасплох гражданам деваться было некуда.

«Га-а!.. Аля-улю!!.. Йахуууу!!!»

Первым заработал по кумполу молодой блондин очень даже славянской внешности, но зато в следующую секунду чья-то дубинка очень удачно достала самую настоящую цыганку в цветастой юбке и шали. Заодно перепало всему ее сопливому потомству.

И понеслась!.. Замелькали кулаки и бутсы, посыпались на землю сувениры вперемешку с газетами, опрокинулись лотки, зазвенели стеклянные осколки, заметалось под низкими сводами эхо воинственных воплей и криков ужаса:

«Мочи всех, на хрен!..»

«У-у-уй! Не надо, мальчики!..»

«Вот тебе, черножопый!.. Вот!.. Вот!..»

«Не трогайте ребенка, ироды!.. Ребенка пожалейте!..»

«Аа-аааа-аа!..»

«Х-хек!.. Х-хух!..Х-хах!..»

Лясь! Лусь! Лызь!

Новообращенный скинхед Вася-Песец, орудуя сразу двумя свинчатками, умудрился за полминуты раскровенить пять подозрительных физиономий и теперь подбирался к шестой, пытающейся укрыться среди цветочных букетов. Костик Рамштайн с Бобром методично охаживали по ребрам сбитого с ног негритоса. Обдолбавшийся Варяг размахивал опасной бритвой, сатанея от того, что никак не получается располосовать кого-нибудь как следует. А Леший и Вервольф вплотную занялись противником с характерной щетинистой физиономией, который не только не струсил во время неожиданного нападения, а даже пытался проявить свой воинственный характер.

– Акзывы сыким! – рявкнул он, за что немедленно получил от Вервольфа в ухо и отлетел прямо на Лешего, уже изготовившегося для прицельного пинка.

– Н-на!

Небритый согнулся пополам, хватая ртом воздух, а руками – пострадавшую мошонку.

– Н-на! – слегка запыхавшийся Леший ударил его по затылку сведенными в замок руками. – Дома сиди, чучмек! В сакле своей вонючей!

– Мам ваших я имел, щенки! – просипел гость столицы. – Весь род ваш поганый до десятого колена!..

– Ах так? – мгновенно рассвирепел Вервольф. – Ну-ка, Леха, подсоби!

– Чего? – оживился Леший.

– Делай как я, вот чего!

Повозившись немного вокруг вяло сопротивляющегося мужчины, парни подхватили его под руки и, разогнавшись как следует, дважды протаранили его головой кафельную стену пешеходного тоннеля.

Вторая пробежка, во время которой полуоглушенный мужчина уже не оказывал никакого сопротивления, вышла удачней.

Плитка и лобная кость хрустнули одновременно, породив сочное: «хрясь!» Ноги мужчины, которыми он только что кое-как перебирал, слепо подчиняясь двум парням, обмякли. Поверх настенного лозунга «ВЛАСТЬ НАРОДУ» осталась красная клякса, а мужчина сполз на пол, прижимая к животу пижонскую барсетку.

Его перевернули на спину, несколько раз пнули и оставили в покое, да только вряд ли он испытал от этого облегчение.

Кровь из разбитой головы мужчины заполняла его глазницы, а он, не мигая, глядел в потолок, на котором как раз ничего не происходило.

Все вокруг двигались, падали, вставали, бежали или как минимум вопили во всю глотку, а Кабир Хаким не принимал никакого участия в общем столпотворении. Его короткая миссия закончилась. И в Москве, и вообще в этом подлунном мире.

1

Вы спросите: какие такие заботы могут быть у уличного музыканта, если на улице весна, если прописка в порядке и пальцы целы, чтобы брать гитарные аккорды да перебирать струны, прислонившись спиной к стене подземного перехода.

На первый взгляд – никаких особых забот. Заливайся себе соловьем, «местовые» вовремя плати, с ментами не заводись, ну и с водочкой поосторожней: не ужрись вусмерть на радостях по причине того, что пережил долгую-долгую зиму, а впереди тебя ожидает долгое-долгое лето.

Москва – она, конечно, не райские кущи, но в мае и здесь благодать. Иногда. Местами. Стоит лишь очутиться в нужное время в нужном месте – и лови свою синюю птицу удачи за хвост. Одни в лотерею постоянно выигрывают, вторые – собрав коллекцию счастливых крышечек или фантиков, бесплатно по заграницам разъезжают, третьи просто правильное пиво хлещут и потому отбою от противоположного пола не знают. Короче говоря, если ты, к примеру, Саша, то купи себе обнову в «Мире кожи» и радуйся. А если ты, наоборот, Даша, то тебе в «Снежную королеву» надо, там по весне на женские дубленки такие скидки, что закачаешься.

Ну, а погожим весенним вечером многие граждане и просто так улыбаются до ушей, без всякой видимой причины. Неужели, наконец, жить стало лучше, жить стало веселее, товарищи?

Может, оно и так, да только не совсем. Во всяком случае, что касаемо Сереги Леднёва, двадцати девяти лет от роду.

Сухощавый шатен, рост – выше среднего, плечи прямые, зато нос слегка скособочен – это на память о первых днях службы в рядах доблестной и непобедимой. Серегу тогда хмельной «дед» носки простирнуть попросил, а он старослужащего на три нехорошие буквы послал, со всяческими уточнениями курса. Непорядок. «Дед» обиделся, других «дедов» кликнул, вот они нос Сереге и своротили, не считая всяких прочих повреждений различной тяжести – там кровоподтек, там гематома, здесь закрытый перелом, а здесь открытый. В армии это называется «упасть с лестницы». В соответствии со своей легендой, Серега так неудачно сверзился, что от ноябрьской присяги до самого Нового года в себя приходил, но сдюжил, выкарабкался.

Чужие носки стирать он так и не выучился, зато, пока в санчасти отлеживался, на гитаре бренчать наловчился да песни орать:

В ту пору Серега голосовые связки до хрипа извел и не меньше десятка струн изорвал, но по-настоящему инструмент освоил позже, когда уже в ставропольском госпитале валялся с половиной вырезанных кишок и контузией, от которой его на первых порах клинило чуть ли не ежедневно. С годами полегчало, хотя брюхо подводило постоянно – не казенное ведь. Брюхо Сереге под Аргуном покромсало минными осколками, если кому интересно. А самому Сереге от этого интересу было мало, он прошлое вспоминать не любил, на вопросы любопытствующих откликался коротко и очень неохотно:

– Чё на войне было? А сплошная жопа, куда ни ткнись. Бо-ольшущая такая. Как у всех наших генералов, вместе взятых.

Станут такого грубияна просить воспоминаниями делиться? Правильно, не станут.

Он ведь и послать по матушке может, Серега, если шибко достанут. И в зубы двинуть. У него брюхо и нервишки попорчены, а денег лечиться – нетути. Ему государство какую-то там пенсиюшку нерегулярно платит и делает вид, что никакого такого инвалида Сереги Леднева не существует в природе.

Он ведь, если разобраться, ничего такого геройского не совершил – просто побежал, куда было приказано, и напоролся на мину. Может, его отцы-командиры подорваться надоумили? Нет, ничего подобного. Тогда, может, кто-нибудь из столь ненавистных Сереге армейских генералов с птичьей фамилией типа Грачев или – бери выше – Лебедь? Опять нет. Что ж тогда на судьбу пенять, злобиться, молодость свою загубленную проклинать? Сам кругом виноват, на пару с помкомвзвода Гуляевым, который на коварную мину-лягушку наступил по запарке.

Гуляеву, правда, больше досталось – ему обе ноги оторвало, а остальное так покорежило, что пришлось потом всем взводом саперными лопатками собирать гвардии сержанта. Серегу же на носилки – и в лазарет, все чин чинарем. Заштопали, перебинтовали бесплатно, перловой кашей подкормили. Живи, парень, радуйся. Широка страна твоя родная, много в ней лесов, полей и рек!..

Казалось бы, Сереге судьбу свою не хаять, а благодарить надо – за то, что живой, почти целый и не калека. А он очерствел душой, стал зверем на мир смотреть, улыбнется – как волчьим оскалом одарит: к нам не подходи!

Так и жил с недобрым взглядом, с волчьими повадками. И песен веселых, радостных, жизнеутверждающих не признавал вовсе. Возьмет свою обшарпанную шестиструнку наперевес и рвет душу себе и окружающим:

Эту мрачную песню Серега зачем-то про собственную свадьбу сочинил, хотя женат отродясь не был, а проживал с младшей сестрой Тамарой и ее супругом Виталием в двухкомнатной квартире в глубине Старого Арбата.

Очень удобно. Захотелось, к примеру, ирландского пива, или бизнес-ланча, или даже какую-нибудь редкостную антиквариатную штуковину – все рядом, все под рукой. Рубликов в карманах маловато? Не беда: тут на каждом углу скупка золота и обмен валюты производится. Ну, а ежели сдавать и менять тебе нечего, то извини, ты пока что чужой на здешнем празднике жизни. Тут, брат, столица, а не богадельня. Жди своего счастья, оно есть, его не может не быть. Однажды оно на тебя свалится – ослепительное, ошеломляющее.

Прямо на голову, чтоб его!..

2

Серега помотал головой, разгоняя рой искр перед глазами.

Это его какой-то малый обрезком трубы приголубил мимоходом, когда вся скинхедская гоп-компания из перехода врассыпную кинулась. Бритоголовый сукин сын бежал себе, бежал, а натолкнулся на тяжелый Серегин взгляд и инстинктивно замахнулся. Серега как раз одной рукой гитару держал, а второй – незнакомой женщине с асфальта подниматься помогал, так что обороняться ему было нечем. Вот и получил свое под занавес.

– Твари, – убежденно произнес Серега, вставая на ноги. – Все они твари.

В первую очередь, конечно, подразумевались фашиствующие молодчики, но не только они одни. На земле разной пакости хватало. Вот ее-то, всю скопом, Серега и ненавидел. Сегодня от скинхедов досталось, вчера от бандитов перепало, завтра какая-нибудь мразь новый дефолт устроит. Ну разве не твари?

В глазах Сереги прояснилось, но в голове все еще стоял набатный гул после удара железякой. За тот короткий промежуток времени, пока он находился в отключке, поле боя разительно изменилось. Никто никого не догонял, никто не размахивал конечностями, воинственные возгласы сменились жалобными стонами.

Женщина, которой Серега пытался помочь (вот уж, действительно, на свою голову!), куда-то запропастилась, только стоптанную босоножку оставила на память. А вообще много всякого-разного вокруг валялось: рассыпавшаяся мелочь, разнокалиберные осколки, зажигалки, сигареты, ключи, ошметки мороженого, газеты, пластиковые пакеты и – граждане, много потрепанных, истерзанных граждан, которые все это добро обронили, когда их принялись колотить чем попало по чему попало.

Один за другим они приходили в себя, сплевывая кровавые сгустки, растирая ушибленные места, обескураженно разглядывая порванную одежду.

Все громче рыдала лоточница, добро которой приобрело вид совершенно не товарный, после того как по нему прошелся не один десяток пар ног. Яростно матерился торговец очковыми оправами, левое ухо которого отсвечивало в полумраке тоннеля петушиным гребнем. Тоненько голосила миловидная девчушка с зияющим провалом вместо зубов.

Сбитые с ног поднимались на ноги, устоявшие обессиленно присаживались на корточки. Под бетонными сводами нарастал гул перепуганных, растерянных или просто злых голосов.

– Это что же такое творится, люди добрые, а?..

– Я думала, у меня сердце остановится напрочь…

– Нет, ну это нормально? Нормально, я вас спрашиваю? Среди бела дня, в самом центре сто-лицы…

– Вешать этих фашистов, за ноги вешать! Прям на Красной площади!

Пока жертвы геноцида делились таким образом своими впечатлениями, те, кому посчастливилось не попасться под горячую руку скинхедов, валили дружной гурьбой наверх, призывая истошными голосами милицию.

Серега мазнул ладонью по рассеченной брови, полюбовался результатом. Крови совсем мало было, так, несколько капель. Не то что у смуглого мужчины, которого по соседству головой об стену приложили. Этот был явно не жилец – ноги разбросаны как попало, одна рука зачем-то в кулак сжата и нелепо вверх торчит, а из дыромахи в черепе струится густая малиновая кровь. Отгулялся гость столицы.

Отведя взгляд, Серега обнаружил, что сам он держит уже никакую не гитару, а один лишь сломанный гриф, увитый обрывками струн, и зашвырнул его подальше, произнеся при этом парочку нелитературных фраз.

Как ни странно, дневная выручка, хранившаяся в банке из-под «Нескафе», никуда не пропала, так что Серега аккуратно переложил деньги в карман, а банку оставил на месте, догадываясь, что с карьерой уличного музыканта покончено навсегда. Не отдавая себе отчета в том, почему вдруг в душе возникла такая уверенность, он распрямился и захромал было к ближнему выходу, когда вдруг застыл, оглянувшись через плечо.

Пальцы покойника были унизаны разнообразными перстнями, к окровавленному подбородку рыжая коронка прилипла, на шее – витой золотой жгут с мизинец толщиной.

Оно не бедствовало, это лицо кавказской национальности, шляясь по улицам чужой столицы вдали от родины. Оно наверняка вкусно кушало, имело русских девочек и проворачивало какие-то свои делишки, пока внезапно не превратилось в посмертную маску на грязном холодном полу московского перехода. Теперь и золотишко ему было без надобности, и пузатая барсетка, явно заменявшая бумажник.

Снять перстень с пальца покойника Серега ни за что не решился, даже если бы в золотую оправу был вставлен самый расчудесный бриллиант. А вот бесхозная барсетка валялась сама по себе, никем до сих пор не замеченная, никому пока не нужная. Скоро набегут менты и – фьють – вот она была и нету. Зачем добру пропадать?

Серега шагнул вперед, поколебавшись, нагнулся, поднял барсетку и двинулся дальше, торопясь выбраться из перехода до того, как на смену скинхедам явятся блюстители порядка, уже оглашающие округу своими сиренами.

Нагребут полные карманы вещдоков, отрапортуют перед телекамерами о том, что преступники будут непременно изловлены, и поминай как звали.

Следствие ведут мастаки, чтоб им ни дна ни покрышки. Им бы, ментам удалым, в Серегину шкуру, чеченским железом попорченную.

Перешагивая через две ступеньки, Серега стал подниматься наверх, где уже собралась порядочная толпа любителей экстремальных ситуаций, приключающихся с посторонними.

– Убитые есть? – деловито спросил у Сереги пенсионер с орденскими планками. Его волосатые ноздри жадно раздувались.

– Есть, – кивнул Серега, не останавливаясь. – Но главная потеха впереди. Там взрывчатка заложена. Вот-вот рванет.

– Неужели?

Орденские планки вздрогнули, но остались на месте, азартно поблескивая в лучах заходящего солнца. Пенсионер в свое время пропустил взрыв на Манежной площади и не собирался повторять ошибку.

Серега, раздвигая плечом зрителей, выбрался из толпы и пересек улицу перед самым носом белой иномарки с изображением зубастой пасти аллигатора на борту. Очень подходящая эмблема для телевизионщиков, прибывших на место трагедии.

Эх, времена настали, лихие, отчаянные, так и чудится над страной разбойничий пересвист! Зато у одних всегда есть работа, а у других – развлечение. Кто сказал: «Хлеба и зрелищ»? Хлеб – дело десятое, нам бы, главное, кровушки побольше, чужой, конечно.

Привычно хмурясь, Серега свернул на Арбат, в начале которого шло полным ходом строительство очередного доходного места. Какой-нибудь ресторан, галерея супердорогих бутиков или просто развлекательный комплекс с обязательным кегельбаном и массажным салоном. Знать это наверняка Сереге было совсем не обязательно. Все равно заказчики с подрядчиками не для него стараются. Ему в подобных заведениях делать нечего, даже если подобранная барсетка доверху набита крупными купюрами. У него, у Сереги, другие цели. Выжить в этом мире самому – это раз. Не дать пропасть своим близким – это два. Ну, а в-третьих, если повезет, то пореже краснеть за свои поступки. К примеру, не брать чужое, как это пришлось сделать сегодня.

Ч-черт! Зашвырнуть бы проклятую сумочку куда подальше и забыть о ее существовании, да нельзя. Не тот случай, когда можно позволить себе деньгами разбрасываться. Даже если они не твоим честным трудом заработаны.

Серегина сестра Тамара на днях влипла в такую скверную историю, что без кругленькой суммы из нее не выберешься. Вход бесплатный, зато на выходе можно и головы запросто лишиться. Бестолковой, прямо скажем, головы. Ветреной.

Эх ты, малолетка, подумал Серега, сворачивая под арку своего двора. В голове ни бум-бум, дура дурой. Отличные слова для песни, между прочим. Жаль, что ее, кажется, уже сочинили. Ладно. Новые песни придумает жизнь. Ее ведь, жизнь, пока что не отменили и отменять не собираются. Значит, нужно как-то крутиться.

Лишь бы не на вертеле в пекле!

1

Тамара Леднева горестно вздохнула и тронула мужа за плечо:

– Виталик… Витальчик… Кушать хочешь?

– Яичницу? – желчно осведомился муж, вот уже второй час безучастно лежавший на диване. – Я ел яичницу сегодня на завтрак. И вчера на ужин. – Оттого, что он уткнулся носом в стену, его голос звучал глухо, почти замогильно. Не самая подходящая манера общения для двадцатидвухлетнего парня.

Тамара вздохнула еще разок, на этот раз чуточку громче.

– Почему обязательно яичницу? – спросила она у спины мужа.

Виталий обернулся через плечо и криво усмехнулся:

– А что, есть другие варианты?

– Давай я картошки нажарю. Хочешь?

– Ее сначала купить нужно.

– Тогда можно рожки отварить, – неуверенно предложила Тамара.

– Рожки? – Виталия подбросило и перевернуло на диване так неожиданно, так резко, словно все это время он только и мечтал о том, чтобы навернуть тарелку-другую макаронных изделий.

Но потупившаяся Тамара отлично понимала причину такого нездорового возбуждения. Все дело было в словце, неосторожно сорвавшемся с ее языка. Рожки, будь они неладны! Мужчины, которым изменяют жены, не любят, когда им напоминают об этом. Даже если это происходит ненароком, без всяких задних мыслей.

– Рожки! – повторил Виталий с пафосом. – Тебе мало тех, которыми ты меня уже наградила?

Он вскочил было, но тут же уселся обратно и даже ногу на ногу закинул, пытаясь придать себе независимый вид. Ухмылка продолжала кривить его губы, но левый уголок рта подрагивал, как будто его дергали за невидимую ниточку. Смотреть на эту улыбку было больнее, чем на свежую рану самого близкого на свете человека. Поэтому, прежде чем заговорить снова, Тамаре пришлось зацепиться взглядом за забавного игрушечного пони, подвешенного к светильнику под потолком.

Год Темной Лошади, будь он неладен. И просветов в ближайшее время не ожидалось, наоборот. Лошадь закусила удила и понесла – не остановишь. Чем все это закончится? Когда?

Оттого, что ответов на эти вопросы не было, Тамаре вдруг захотелось повалиться прямо на пол и разрыдаться во весь голос, однако вместо этого она тихо попросила:

– Не сердись, пожалуйста. Я не имела в виду ничего такого, честное слово.

– А вот твоих честных слов мне не нужно! – Виталий предостерегающе выставил перед собой растопыренные пятерни. – Грош им цена, твоим клятвам и заверениям! Лично я сыт ими во по сюда… по самое горло! – Он сделался бледен, словно не ребром ладони себя по кадыку чиркнул для наглядности, а опасной бритвой.

А пони крутился себе на ниточке как заведенный, и его глаза-бусинки ничего не выражали. Он ведь был игрушечным, не настоящим. Это людям выпало без конца страдать и мучить друг друга, а у него было иное предназначение.

– Послушай, – Тамара повернулась к мужу, – ты так и будешь теперь меня всю жизнь попрекать?

Виталий выпятил подбородок:

– А ты хотела, чтобы я все забыл? Как будто ничего не было?

– Было. Но прошло. Сколько можно повторять одно и то же?

– А! Не нравится слушать?

– Кому же такое понравится?

– Давай тогда я тебя по головке стану гладить, хочешь? Ты полагаешь, что именно этого заслуживаешь, да?

– А ты считаешь, что я заслуживаю смертной казни?

Как это часто случается, выяснение отношений между супругами переросло в обмен риторическими вопросами, причем на все более повышенных тонах, поскольку ответов никто, собственно говоря, и не ждал. Более важным казалось просто перекричать друг друга.

– Тебе, значит, и слова не скажи? – восклицал Виталий, распаляясь все сильнее. – Ты, значит, можешь гулять направо и налево, а я должен помалкивать в тряпочку?

– Ты же сам говорил, что меня прощаешь, разве нет? – Тамара раздраженно дула на прядь волос, упрямо падающую на ее лицо. Откинуть волосы руками не приходило ей в голову. – Или тебе теперь со мной жить тошно? – вопрошала она звенящим от напряжения голосом. – Может быть, ты вообще надумал со мной развестись?