Теперь внимание всех троих было приковано ко мне. Дубинки красноречиво покачивались в руках. Пора.

– Ну же, ребята. – Они не заметили, как изменился тембр моего голоса, интонации. – Всем сейчас трудно. Но это не повод быть столь негостеприимными. Я-то по вашим лицам вижу, что вы не голодаете. А как же мне, одному, в чужом городе, без денег?

– Да, нехорошо выходит. – Лют даже покраснел от стыда. Остальные стояли молча, потупив взгляды. – Малый, отдал бы человеку его деньги. Что же мы, изверги – последнее отбирать.

Он замахнулся ногой, чтобы подкрепить свои слова крепким пинком в живот.

– Стой! – Мой приказ заставил Люта замереть.

Одно это слово, произнесенное с правильной интонацией, ударило уже не по остаткам совести – оно вызвало беспричинный страх. Двое других даже отпрянули назад, но я уже вернулся к прежнему тону:

– Стоит ли его бить? Взгляни, смотреть ведь не на что, кожа да кости. Еще пришибешь ненароком. Зачем тебе вешать его смерть на себя? Идите, ребята. Я вижу, вы люди серьезные, важных дел у вас и так хватает. Мы уж сами как-нибудь договоримся.

Лют полез в карман.

– У нас тут серебришка немного осталось, – смущенно произнес он. – Может, возьмешь? А то мы действительно… Ну не знаю, нехорошо как-то все выходит.

– Спасибо, Лют, не надо, – отказался я. – Просто идите, оставьте нас, мы сами все решим.

– Ну хорошо, – вожак кивнул с пониманием. – Ты, ежели помощь нужна будет, приходи, – добавил он напоследок. – Мы же не изверги какие, понимаем, что к чему.

Они ушли, словно их и не было. Я присел над карманником. Щуплый парнишка лежал в луже, скорчившись, подтянув колени к груди.

– Вставай, – тихо сказал я.

Он съежился, ожидая нового удара.

На миг мне стало его жалко. Вся его жизнь была передо мной, словно на ладони. Жизнь затравленного одиночки. Он не знал ничего, кроме человеческой жестокости, а если и знал когда-то, давно забыл. На каждого он смотрел, как на врага.

– Раз уж ты из нас двоих самый богатый, тебе и платить за угощение.

– Какое угощение? – Он поднял голову и посмотрел на меня. Злобы в его взгляде хватило бы на десяток человек.

– Обычное, – ответил я, не меняя тона.

– Чего тебе от меня надо, дядя? – Он встал, держась за живот. Сейчас ему было больно. Подручные Люта не церемонились – удар, доставшийся подростку, свалил бы и взрослого мужчину.

Я протянул к нему руку, но он отпрянул, словно зверек.

– Не дергайся, – сказал я.

Он нахмурился, но, когда я вновь попробовал прикоснуться к нему, уже не пытался отстраниться. Привычно быстро я нашел несколько точек на его теле, несильно надавил. Парнишка убрал руку с живота.

– Что ты сделал? – Теперь в его голосе звучало удивление.

– Убрал боль, – пояснил я.

– Ты колдун?

– А ты веришь в колдунов?

– До сих пор не верил, но ты прогнал Люта. Я знаю его давно. Он не привык упускать добычу из рук. И вот сейчас – как ты убрал боль? Это колдовство.

– Нет, просто знания, – покачал я головой. – Как тебя зовут?

– Жданом родители нарекли, – хмуро ответил он.

– Ты сирота, – сказал я. Это был не вопрос – я знал, что так и есть.

– С чего ты взял?

– Ждан – значит долгожданный ребенок. Будь твои родители живы, разве допустили бы они, чтобы ты так жил?

Он вытер рукавом нос и с вызовом посмотрел на меня.

– Мои родители были хорошими.

– Но они – были, – ответил я. – Так ты идешь?

– Ты ведь можешь заколдовать и меня, – насупился он.

– Хорошо, – не стал я спорить, – можешь пока считать это колдовством. Могу, но не хочу.

– А Лют поймет, что ты его облапошил?

– Не знаю, может, да. Но на меня он руку больше не захочет поднять.

– А на меня?

– Не знаю. Пока ты со мной, он тебя не тронет. А потом может отыграться за все.

– Значит, дядя, ты мне и выхода не оставил? – В голосе его прозвучала слишком уж едкая ирония.

– Отчего же? Можешь больше не соваться в те места, которые он считает своими.

– Не пойдет, дядя. Я и сегодня сюда не собирался, да видишь, как кривая вывела.

Я повернулся к нему спиной и пошел прочь. Теперь выбор был за ним. Ждан встал и поплелся следом. Даже спиной я чувствовал все ту же обреченность. Его мысли были мне понятны. Убежать он уже не надеялся, как и справиться с человеком, обладающим моими способностями. Так ли это должно быть? В свое время некто, называвший себя Экспериментатор, точно так же повернулся спиной к одному бродяге, и бродяга тоже поплелся за ним, кляня судьбу. Этим бродягой был я, хоть, честно признаться, промышлял не воровством, а разбоем. Словом, как и Ждану, гордиться в прошлом мне было нечем.

Рыночная площадь опять приняла нас в свои шумные объятия. Мой новый знакомый слегка приободрился, когда наш золотой был потрачен на то, чтобы купить ему добротный шерстяной плащ и новые сапоги. Его стоптанные башмаки, подошва которых давно просила есть и уже не подлежала никакой починке, тут же отправились в мусорную кучу.

На остаток денег я приобрел немного вяленого мяса, несколько луковиц и три большие морковки, десяток крупных картофелин и горячий каравай ржаного хлеба. Скудный запас. По воровской привычке Ждан рыскал глазами по толпе, а один раз мне даже пришлось взять его за руку, которой он потянулся уже к кошельку толстого и, судя по одежде, весьма зажиточного горожанина.

– Забудь об этом даже думать, пока находишься рядом со мной, – строго произнес я.

– Так деньги закончились, – попытался возразить он.

– Это – наши заботы, не стоит перекладывать их на плечи и кошельки других людей.

– Ты видел его пузо? – возмутился мой спутник. – Бьюсь об заклад, он даже не заметит, ежели у него пропадет пара серебреников.

– Зачем тебе сейчас деньги? – спросил я, выходя из толпы.

Он даже задохнулся, настолько этот вопрос показался ему нелепым.

– Деньги всегда нужны. Я уже забыл, когда нормально ел.

– Вот скоро и поешь.

Он удивился, когда мы вышли из города. Какое-то время воздерживался от вопросов, просто плелся следом, наслаждаясь тем, что ноги в тепле, а шерстяной плащ спасает от холодных порывов ветра с гор. Но чем дальше мы отходили, тем больше проявлялась его растерянность. Я вдруг понял, что Тихая Замуть – единственное место, которое Ждан видел в своей недолгой жизни. Город был для него всем миром. То, что лежало за его чертой, казалось неведомым, а потому страшным.

– Дядя, мы куда? – спросил он. – Ты еду обещал.

– Вот за ней мы и идем, – ответил я невозмутимо.

– Так там ни одной харчевни.

– Из харчевни без денег тебя поганой метлой погонят, – рассмеялся я.

Недоумение на его лице сменилось паникой, а та очень скоро уступила место прежней обреченности. Я улыбнулся. Все это слишком знакомо. Когда-то я был на его месте. Сейчас его мысли мечутся, словно тараканы в комнате, где зажгли свечку.

Мы пришли к озерцу. Заросли скрывали небольшой мыс, уютный и незаметный со стороны. Я иногда ночевал здесь и здесь же припрятал вещи, отправляясь сегодня в город.

– Собери дров, – приказал я, сбрасывая одежду.

Стекавшая с гор вода была ледяной. Она даже летом нормально не прогревалась. Я отошел подальше от берега и погрузился под воду, привычно замедляя свое сердцебиение. Ловить рыбу я любил. Очень интересная тренировка для моих способностей, хоть и несложная. Наверняка простой рыбак с удочкой управился бы гораздо лучше. Когда я вынырнул, в каждой руке у меня было зажато по крупной рыбине. Ждан метался по берегу. Увидев меня, он что-то закричал. Ветер скомкал слова и отбросил их куда-то к югу. Я не видел никакой опасности ни для себя, ни для своего нового знакомого, а потому пошел к берегу не спеша.

– Ты чего, дядя! – заорал он, едва я ступил на мокрый песок. – Я думал, ты топиться пошел!

– Чего же тогда не спасал? – Я плюхнулся на берег под старой ивой, купавшей свои ветки в водах озера, очень похожей для меня на девушку, оплакивающую возлюбленного.

Ивы всегда напоминали мне о прошлом. Нежные прикосновения рук, печальный взгляд с застывшей в нем немой просьбой. Нет, она все понимала, не просила меня остаться. Словами не просила. Но взгляд… А я тогда даже не оглянулся, шел, и с каждым шагом идти было все легче. Словно порвал связь, которую мы считали вечной, одним махом. Но воспоминания возвращались непрошеными гостями. Я предпочел вечное одиночество. Может быть, зря…

– Так я того, в воде, это… – замялся он.

– Плавать не умеешь, – подсказал я, насмешливо улыбаясь.

– Да, – растерянно развел он руками.

– Ну конечно, – кивнул я. – Где же в городе плавать учиться. Дров собрал?

Он кивнул и указал мне на небольшой ворох веток. Я рассмеялся. Во-первых, этого бы и на час не хватило. А во-вторых, сухие ветки лежали вперемешку с теми, которые Ждан только что отломил у живого дерева.

– Что не так, дядя? – насупился он.

– Все так. – Я оборвал смех. – Только дрова должны быть сухими, и этого мало.

– Где же их, сухие, найдешь? – возмутился он. – Дождь вчера прошел.

– Я имел в виду те, которые засохли, на которых листья уже не растут, – пояснил я. Да, в спутники мне досталось типичное дитя городов, которое в лесу просто не сможет выжить. Я встал, расшнуровал свой заплечный мешок, достал складной рыбацкий нож и бросил ему.

– Рыбу почисть.

Он с готовностью принялся за дело. Рыба – это еда, а его желудок урчал так, что на другом берегу было слышно. Я заходил в воду еще три раза, каждый раз принося по две рыбины. Плавать я, как и Ждан, не умел. Справлялся и так. Потом вылез, натянул штаны и отправился за другой добычей. Вернулся с изрядным пучком зелени. Берега озера изобиловали нужными мне растениями. Молодые укроп и петрушка, лук-порей и даже дикий щавель – все это будет очень нелишним в похлебке. Под корнями старого дуба разворошил свой тайник и достал закопченный, видавший виды котелок.

С чисткой рыбы Ждан управился ничуть не лучше, чем со сбором дров.

– Ты вообще что-нибудь полезное умеешь делать? – спросил я, нахмурившись. – Или только воровать научился?

– Не твое дело, дядя, – огрызнулся он и сам испугался резкости этой фразы.

Я быстро набрал дров – благо здесь их хватало, – дочистил и выпотрошил рыбу. Костра развести мой спутник, понятно, тоже не смог. К счастью, я привык делать все сам. Очень скоро весело горел огонь, в котелке булькала уха, пять рыбин висели поодаль на длинном ивовом прутике. Морковку и картофель Ждан все-таки почистил, но с этим заданием не справиться было сложно. Купленный в городе лук и мясо я оставил про запас. В уху пошел порей, укроп, петрушка и немного дикого щавеля. Запас соли у меня всегда с собой, а на дне сумки лежала величайшая драгоценность – мешочек черного молотого перца. Люблю, когда в ухе много перца.

Пока готовилась еда, я привычно вырезал две ложки. Им было далековато до тех, которые продавались в городе, удобных, расписанных узорами, но на первое время сойдут. Ждан приплясывал от нетерпения, ловя аромат, поднимавшийся над котелком, жадно трепетавшими ноздрями.

Миска у меня была только одна, так что моему спутнику пришлось есть прямо из котелка. Уплетал он за обе щеки, особо не пережевывая, с какой-то звериной жадностью. Съел раза в два больше меня, словно похлебка была последней его трапезой в этой жизни. Я лишь печально улыбался, наблюдая эту его манеру. Он привык жить сегодняшним днем и от завтрашнего не ждал ничего хорошего.

Вечерело. Спать мы легли рано. Я, как всегда, усталости не чувствовал, но о чем-то говорить со Жданом время еще не пришло. А он так наелся, что даже встать не мог. Впрочем, выспаться у него тоже не получилось. Желудок не принял столько еды после долгой голодовки. Утром мне пришлось отпаивать парнишку настоем из трав. Впрочем, к середине дня он вновь чувствовал себя нормально, и ужин, состоявший из рыбы, запеченной в золе с кореньями, ел уже без прежней жадности, памятуя прошедшую ночь.

Теперь он стал молчалив, прежняя обреченность ушла, уступив место замкнутости. Он не понимал причины моих поступков, но видел перемены к лучшему в своей жизни. Уже на третий день сумел собрать достаточно хвороста и сам развел огонь. На четвертый пошел вместе со мной собирать зелень для похлебки и грибы, цепко примечая, что я брал, а что отвергал как несъедобное.

Каждое утро я начинал с серии упражнений. Не могу сказать, чтобы в них была какая-то особая необходимость. Скорее – дань традиции. Со стороны все это могло показаться элементами какой-то боевой школы. На самом же деле я всего лишь напрягал ряд мышц своего тела. Сперва – группами, потом – каждую по отдельности, не затрагивая других. Во-первых, это позволяло мне держать себя в постоянной готовности к действиям, ну а во-вторых, укрепляло контроль над телом.

К концу первой седмицы Ждан проснулся вместе со мной и попытался повторить мои движения. Как водится, у него ничего не вышло. В теле человека много сотен всевозможных мышц. Я контролировал их все до одной. Ему, как и прочим людям, такое было недоступно, а потому мои упражнения были для него верхом сложности.

– Научи, как ты это делаешь, дядя, – попросил он наконец.

– Во-первых, никакой я тебе не дядя. Ты можешь звать меня Искателем, – ответил я. – А во-вторых, не буду я тебя ничему учить.

– Зачем тогда я тебе?

– Пока – не знаю. Можешь уходить, если хочешь.

Он присел и задумался. Уйти? Прежний страх передо мной отступил куда-то вглубь. Он вспомнил свою жизнь до нашей встречи, потом оглянулся на последние дни – и вдруг понял, что не хочет возвращаться в город. Что его там ждало? Полуголодное существование, жизнь простого карманника, который рано или поздно будет пойман и отправлен на рудники, в самые глубокие забои, где не соглашались работать наемные рудокопы. А дальше? Если случайный обвал не сделает его калекой или вообще не унесет жизнь, то рудничная пыль, характерный кашель – и весьма болезненная смерть.

А в эти семь дней, проведенные со мной, он хорошо питался. Я не заставлял силой его что-либо делать, не бил, не унижал. Он даже начинал забывать то чувство постоянного страха перед городской стражей, которое преследует всех воров каждый раз, когда они тянутся к чужому кошельку. Он все так же не представлял, что ждет его впереди, но разве мог похвастаться раньше этим пониманием?

А я? Мне понравился этот парнишка. Он вел себя идеальным образом. Ему понадобилось всего лишь семь дней для понимания, что я могу открыть ему нечто, недоступное большинству людей. Ведь контроль мышц – это лишь первая ступень, и не самая сложная. Он видел часть моих способностей и был готов учиться. Не готов оказался я. Пятнадцать лет – это слишком мало для нашей науки. Я мог брать учеников не моложе двадцати одного. Человек должен полностью сформироваться сам, без тех многочисленных ограничений, которые я привнес бы в его жизнь. В противном случае – быть ему всего лишь моей копией. Но во что превратился бы этот, безусловно, подходящий мне паренек за пять-шесть лет? Скорее всего, в ненужный мусор.

Я не мог его бросить – и учить не мог. Не мог даже словом или взглядом намекнуть на возможность какого-то обучения в дальнейшем. Конечно, никто не наказал бы меня, наплюй я на эти правила. Но я их принял, когда стал тем, кем стал. Самые крепкие путы – те, которые ты накладываешь на себя сам, впрочем, и самые иллюзорные.

Я думал обо всем этом, продолжая свои упражнения, и не сразу заметил, что Ждан упрямо пытается повторить их. А когда заметил, мне стоило больших усилий удержать свои губы, расползающиеся в победной усмешке. Он не разочаровал меня, босяк, презираемый и не любимый жителями своего города.

В тот день я наловил побольше рыбы, оставил Ждана, дав ему леску и крючок, и пошел в Тихую Замуть продавать улов. Когда я вернулся, он уже соорудил вполне приличную удочку, умудрился с помощью все того же складного ножа накопать червей и даже поймал небольшого карасика. Глаза его сверкали радостью, когда он бросился мне навстречу.

– Искатель, Искатель! – закричал он. – Я рыбу поймал! Сегодня угощаю!

Я улыбнулся и бросил ему под ноги заплечную суму. Купил ее на рынке за деньги, вырученные от продажи рыбы. В суме звякнули друг о друга новенькая железная миска и кружка.

– Хорошо, – сказал я. – Значит, сегодня с тебя прощальная вечеря. Завтра мы уходим.

– Куда? – Он даже попятился. Сейчас подросток считал свою жизнь настолько прекрасной, что любые перемены виделись ему в самых мрачных тонах.

– Я нанялся в один торговый караван. Тебя с собой на веревке не тащу. Хочешь – иди, а нет – оставайся.

Он нахмурился, недоверчиво посмотрел на меня.

– А куда караван?

– Тебе не все ли равно?

– А тебе?

– Мне – все равно.

– Где твой дом, Искатель? – спросил он как-то странно, по-взрослому.

– Мой дом – дорога, – ответил я ему, как взрослому. – Потому первым, что я купил тебе, были хорошие сапоги и теплый плащ. Без первого ты пропадешь днем, без второго ночью. Не зову тебя с собой и не прогоню от себя. Я заступлюсь за тебя, если кто-то посягнет на твою жизнь или свободу, но если ты влезешь в неприятности, выпутываться будешь сам. Я не оставлю тебя без куска хлеба, но и вечно кормить не собираюсь. Ты либо идешь рядом со мной, либо идешь в любом другом направлении. Решать тебе. Но ты по-прежнему один. Я – не с тобой, я просто рядом.

– Не понимаю тебя, – тряхнул он головой. – Я совсем тебя не понимаю.

– Пятнадцать лет – это уже достаточно, чтобы уметь самому прокормиться, – пояснил я. – Вот и попробуй этим заняться. Можешь воровать, тогда, если за тобой придет стража, я не скажу и слова. А можешь попытаться чему-нибудь научиться, чему-то, что сможет тебя прокормить.

Ждан повернулся ко мне спиной и пошел к своей удочке. Этим вечером ужин наш был скуден. Не ловилась у парня рыбка, ни большая, ни маленькая. Больше в тот день мы не сказали друг другу ни слова. Я сидел и думал: неужели это всегда так? Я испытывал жуткое нетерпение. А ведь успел забыть, что это такое. Хотелось начать учить его прямо сейчас, этим же вечером. Я же видел, что он воспримет азы гораздо лучше, чем я в самом начале. Он был еще ребенком. Просто умный взрослый мог слепить из него все, что угодно, как из глины. А я… Именно потому нельзя.

Утром я встал задолго до рассвета, чтобы успеть выполнить все упражнения, и обнаружил, что Ждан уже не спит. Он встал напротив и с поразительным рвением опять пытался все повторять. А я уже не скрывал улыбки. Мне запрещено его учить. Но никто не сможет запретить ему смотреть и учиться самому, потому что прятаться я тоже не обязан.

Так Ждан отправился со мной в свой первый поход. С детским восторгом воспринимал он все новое, что с ним происходило. Тогда еще у меня не было сложившейся репутации, приходилось применять способности убеждения, чтобы хозяин каравана взял в охрану человека без оружия. Новый спутник только усложнял задачу. Еще один рот, который нужно кормить, при этом – никакой видимой пользы. Однако паренек не стал отсиживаться за моей спиной. Очень скоро он затесался в помощники к кашевару. Полученные от меня знания о съедобных травах и кореньях очень помогли в этом. К тому же Ждан не уставал осаждать меня многочисленными вопросами – и уже к концу похода значительно увеличил свои знания в поварском деле. Один из наемников, заметив его рыбацкий нож, начал учить паренька работать им в бою. Я не вмешивался. Ждан сам выбирал свой путь. А потом открылось то, что он умеет читать и писать не хуже любого приказчика, да к тому же обладает неплохой памятью. Ни разу он не потянулся к чужим деньгам. Хотя иногда я замечал, как привычно дергается его рука и глаза загораются при виде того, что плохо лежит.

Когда мне пришло время расставаться с караваном, его хозяин пристал ко мне с просьбой уступить ему парнишку. Мол, грамотный, смышленый, отлично запоминает числа, и вообще сообразительный. Идеальный писарь. Купец, по большому счету, был прав. Рядом с ним бывший вор выбился бы в люди, занял прочное место в этой жизни, а там, глядишь, годам к сорока скопил бы денег на свое дело. Все разумно. Я отослал его договариваться к Ждану, не стал решать за паренька. Это ведь его жизнь.

Разговор у них выдался весьма эмоциональный. Купец кричал и размахивал руками, Ждан угрюмо пыжился и стоял на своем. В результате купец заплатил ему за работу пару серебреников и, махнув рукой, отпустил на все четыре стороны.

Я догадывался, что так и будет. Всю дорогу с поразившей даже настойчивостью Ждан участвовал в моих утренних упражнениях. У него даже начало что-то получаться. Иногда доходило до того, что утром он сам будил меня, напоминая о тренировке, когда я делал легкую уступку своей лени.

И еще – последним ко мне подошел наемник, пытавшийся его учить.

– Хороший парнишка, – сказал он, чуть помявшись. – И задатки неплохие. Из него мог бы знатный рубака выйти, да только не выйдет.

– Почему? – спросил я.

– Трус он у тебя. Память хорошая, ловит все на лету и хваткой бойцовской не обделен, а только боится чего-то. Решимости в нем нет, а без решимости в бою удара не нанесешь. Уговорил бы ты его писарчуком остаться. Не выйдет из него наемника. В первой же стычке нож бросит и под телегу залезет. Там и порешат его.

Страх. Кто его не знает? Смелость – не в отсутствии страха, а в умении его преодолеть. А уж по моему пути со страхом под руку не пройти никогда. Я не помню, в каком городке мы расстались с караваном. Поход, по сути, выдался самым обычным. Без приключений добрались. На заработанные деньги Ждан купил добротный пояс, немного еды и, по моему примеру, соли и перца в свою походную котомку. Но останавливаться в какой-нибудь таверне мы не стали. Мой спутник уже привык ночевать под открытым небом. Теперь он сторонился городов не меньше, чем раньше боялся их покинуть. Для него они стали символом прежней беспросветной жизни рыночного карманника.

Сейчас мы были гораздо южнее Лужского княжества. Лето пришло на смену весне. Ночи стали теплыми. Мы расположились у небольшого ручейка. Вечерняя похлебка из вяленого мяса, крупы и ставших неизменными даров природы, найденных Жданом, была съедена. Ночь выдалась ясной и тихой, небо оставалось безоблачным, легкий ветерок слегка шевелил степное разнотравье, вызывая легкую рябь. Тогда я еще ни разу не видел моря, но мне казалось, что именно так оно должно выглядеть.

Я бросил взгляд на Ждана. За этот поход он отъелся, а поскольку не чурался никакого тяжелого труда, вместо жира оброс мышцами. Нет, это еще не было телом закаленного бойца, и все-таки он далеко ушел от городского замухрышки, который покинул Тихую Замуть.

– Чего ты боишься? – напрямую спросил я.

– Ты о чем? – удивился он.

Я смотрел на него пристально, и мой спутник стушевался под этим взглядом. Скорее всего, он действительно не понял вопроса, просто не отдавал себе отчета в своем страхе, а потому не мог его побороть. Я вспомнил учителя. Первое, чему он научил меня, – это защищаться. И в этом был прав. Прежде чем тратить долгие десятилетия, вливая в меня свою науку, он избавил себя от возможности, что в какой-нибудь случайной дурацкой стычке я нарвусь на нож и все его труды пойдут прахом. И Ждану придется учиться этому. Другого пути нет. Наш мир слишком жесток. Не умея защитить себя кулаком или, если надо, оружием, он может не дожить до того дня, когда ему по силам будет остановить любого человека простым словом. А если я начну его опекать, ограждая от всех неприятностей, то только загублю парнишку. В народе говорят: «Железо от битья крепче становится». И Ждан должен научиться держать удар.

– Ты боишься боли? – спросил я.

– Боли? – Он расхохотался. – Искатель, до встречи с тобой синяки и ссадины не сходили с моего тела! Меня били через день – не одни, так другие. Нет большой разницы между дубинками городской стражи и дубинками бандитов, в чьи владения я забредал. А не забрести нельзя. Весь город поделен. Были деньги – я откупался, не было – получал так, что встать не мог. Боль? Нет ничего привычнее для меня. Я устал ее бояться.

– Ты боишься, что у тебя что-то не получится? Проиграть боишься?

– А что у меня получалось? Мне нечего терять, Искатель, даже сейчас нечего. Я привык к тому, что, если что-то мне дается, в конечном итоге рано или поздно это от меня уйдет. Даже жизнь.

Я продолжал смотреть на него, не моргая, все так же пристально. Я все понял с самого начала. Теперь понять должен был он. Я ждал.

– Не боюсь того, что будет после смерти, – промолвил он голосом, внезапно ставшим хриплым. – Я знаю, что там не будет ничего. Но боюсь самого момента смерти. Когда ты еще в сознании, но понимаешь, что жизнь твоя закончена.

– Значит, придется убить тебя, – просто сказал я, вставая.

Он попятился. Теперь и я увидел тот страх, о котором говорил давешний наемник. Нож был под рукой, но Ждан даже не подумал защищаться, применить то, что узнал в этом походе. Он качнулся в сторону, вскочил на ноги и побежал. Глупо. С такими, как я, не могла сравниться в скорости ни одна лошадь, а уж тем более пятнадцатилетний пацан, отяжелевший после сытного ужина. Я догнал его практически сразу, подсек ноги. В падении он развернулся. Я увидел перекошенное ужасом лицо и нанес три быстрых удара. Знал, куда бить. Подхватив обмякшее тело, мягко опустил его на землю. Сердце Ждана не билось. Мы знаем все о человеческом теле. Что нам стоит одним касанием нужной точки остановить сердце, парализовать легкие или вызвать кровоизлияние в мозг, не оставив на теле ни одного синяка?

Накрыв остывающий труп плащом, тем самым, купленным в Тихой Замути, я отправился спать. Ветерок утих, костер догорал, и тишину ночи нарушало лишь журчание ручья да трели сверчков. Странное существо – человек. Куда бы он ни явился, одного его запаха хватит, чтобы вся живность разбежалась. Почему? Хотя зачем задавать глупые вопросы, ответ на которые тебе известен?

Встал я задолго до рассвета. Тело Ждана уже окоченело, по нему ползали муравьи. Падальщики должны были заявиться позже. Мои руки пробежали по нему, быстро надавливая на нужные точки. В последний раз мне приходилось делать подобное много лет назад, но знания крепко засели в памяти. Первый судорожный вздох, первое биение сердца. Я начал растирать его руки и ноги, чтобы вернуть кровообращение. Он открыл глаза. В них тут же плеснулись озера ужаса. Он попытался отстраниться от меня, но онемевшие конечности слушались плохо. И вдруг все прошло. Ждан рассмеялся, звонко и счастливо.

– Искатель, мне приснился такой страшный сон! – воскликнул он. – Мне снилось, что ты меня убил.

– Это не сон, – серьезно ответил я.

Он вновь попятился. Воспоминание о пережитом кошмаре живо отразилось на лице. Я встал.

– Вчера вечером я тебя убил, – жестко произнес я. – Эту ночь ты был мертв.

Я повернулся к нему спиной и пошел к потухшему костру.

Сегодня я выполнял обычные упражнения медленно. Он присоединился ко мне почти сразу. Упрямое выражение закаменело на лице. Он тщательно копировал каждое движение. Сам Ждан, наверно, еще не понимал этого, но он делал серьезные успехи, и все это – самостоятельно, без моих указаний и разъяснений. За весь день между нами не было произнесено ни одного слова. Днем я ушел на охоту, с которой вернулся уже в сумерках, неся пару пойманных голыми руками куропаток. Боялся, что застану наш лагерь пустым, но меня встретил весело горящий костер и закипающая в котелке вода. Так же молча мы поужинали. Ждан ел медленно, и я видел, что им вновь овладевает вчерашний страх. Сразу после ужина я убил его опять.

Так продолжалось десять дней. Вечером я убивал своего спутника, а утром возвращал его к жизни. Я был очень аккуратен. Я изменил утренние упражнения. Сейчас они больше были направлены не на контроль над мышцами, а на то, чтобы позволить телу восстановиться после ужасной ночи.

На шестой день, придя из города, где пополнял запасы провизии, я застал лагерь пустым. Ждан вернулся, когда уже совсем стемнело, бросил на землю собранную для похода котомку и сел ужинать. Страх его ушел. На смену ему пришла привычная обреченность. Это был первый раз, когда он не попытался убежать, просто сидел и ждал, пока я убью его. И я убил.

На одиннадцатый день он наконец сделал то, что должен был. Если бы не моя реакция, то я напоролся бы на нож, которым он пытался парировать мою руку. Я отступил, а он вскочил, неумело принимая боевую стойку.

– Хватит! – закричал он. – Ты говорил, что я сам выбираю свой путь! Я выбрал, я пойду с тобой, но ты больше не будешь меня убивать!

– Не буду, – охотно согласился я.

Решимость, которая сделала его чем-то похожим на отпрыска благородного семейства, сменилась удивлением.

– Ты же легко сможешь выбить у меня этот нож, – сказал он недоверчиво.

– Смогу, – не стал я спорить.

– Тогда почему ты остановился?

– Потому что в твоей смерти больше нет смысла. Ты умер десять раз. И как оно?

– Никак, – ворчливо ответил он, пряча нож. – Неприятно. Особенно утром, когда все тело онемевшее.

– Вот видишь.

– Тебе легко говорить! – опять вспыхнул он. – Умирал же я, а не ты! Что ты вообще об этом знаешь?

Я лишь улыбнулся в ответ, привычно замедлил дыхание, быстро напряг несколько мышц, а потом остановил свое сердце. Это гораздо проще, чем убить другого. И тело мое к подобному привычно. Хотя в свое время на овладение этой способностью я убил целый год. Уходил легко, а вот к жизни возвращать меня вынужден был учитель, пока я не научился делать это сам.

Когда утром я очнулся, встал, за один миг напряжением соответствующих мышц прогнав онемение тела, первым, что увидел, был Ждан, который копал могилу, глотая слезы. Из орудий у него имелся только нож. Он разрыхлял им землю, а потом выгребал ее руками, то и дело всхлипывая и вытирая глаза рукавом рубахи.

– Глубоко не копай, – попросил я. – А то земля на грудь сильно давить будет.

Он еще раз всхлипнул, а потом вскочил и бросился ко мне. Смех сквозь слезы, неподдельная радость и обида, гораздо большая, чем та, которую я видел, когда убивал его. Но вдруг все эти чувства были сметены чем-то новым, доселе мне неизвестным. Ждан повалился на колени и ударился лбом о землю.

– Прости, – залепетал он. – Прости, я сразу не узнал тебя.