2

Они сошли с электрички на затерянной посреди леса платформе. Спустились по хлипкой ржавой лесенке, побрели по заметенной снегом дороге к дачному поселку.

Северин постарался одеться наиболее соответствующим для предстоящего им предприятия образом. Но уже на двадцатой минуте прогулки загреб за голенище левого «мартинса» изрядную порцию свежего снега, почувствовал, что смертельно устал, замерз и хочет вернуться назад, в Москву, домой, в тепло…

Они брели и брели, мимо потянулись выступающие из сугробов штакетники, уснувшие до самой весны дачные «ивановские» домики. Через заборы свисали, пригибаясь от тяжелого снежного груза, голые ветви яблонь и слив. Все участки были похожи друг на друга, как близнецы. Непонятно было, как Гирбилин тут ориентируется.

Но вот он, наконец, остановился. Снег у потемневшей от времени калитки был потоптан.

Северин подумал, что этим самым путем, вполне возможно, его спутник пришел в их мир, чтоб вторгнуться – незваным гостем – в его, Северина, скучную и бестолковую жизнь. Впрочем, незваным ли? Или…

Гирбилин освободил петли калитки от массивного ржавого замка. Оглянулся по сторонам. Пустая предосторожность. В поселке, кроме них, не было ни единой живой души.

Хрустя снегом, проваливаясь по щиколотку, они побрели мимо двухэтажного домика с расписанной морозными узорами застекленной террасой.

Гирбилин уверенно шел к дальнему краю участка, где приютился покосившийся серый сарай.

– Только не говорите, что эта ваша Точка Перехода расположена в сортире…

– Хозяюшко-батюшко, пусти ночевать, – пробормотал Гирбилин, отпирая замок на сарае, со скрипом распахнул дверь, кивком предложил следовать за ним. – Это не сортир… Это – баня.

Внутри было темно и тесно. Гирбилин, гремя ведрами и задевая локтями за штабеля ящиков, протиснулся на середину помещения, опустился на корточки, спиной к Северину, и завозился там, подцепив ножом что-то примерзшее, громко хрустнувшее, со скрипом растворил что-то, с шорохом передвинул…

Северин почувствовал странный запах. Пахло прелой листвой, забродившими яблоками, пахло болотной тиной, застоявшейся водой, плесенью и грибами… Запах резкий и в то же время приятный, какой-то… Какой-то «свой», родной, близкий.

– Точка Перехода, – распрямляясь, прошептал Гирбилин.

Северин подошел, прищурился, вглядываясь в полумрак.

В дощатом настиле пола был люк, рядом лежала сдвинутая крышка.

Запах тины и плесени исходил оттуда, из темного провала, снизу.

Там, внизу, во тьме, что-то маслянисто поблескивало и плескало, сдавленно булькало, словно и не стояли за дверями сарайчика предновогодние минусовые температуры; словно тут, в этой затерянной посреди укутанного снежным одеялом дачного поселка бане, действовали свои природные законы.

– Но это, – пробормотал Северин. – Это же… яма. С водой. То есть я хочу сказать, а где портал? Врата, или я не знаю… Или там, типа, шкаф с шубами, в который заходишь, а выходишь, и вот уже на пригорке сидит чувак с копытами и играет на дудочке!

– Ты разочарован?

– Разочарован?! Да я с вами свихнусь совсем. Постойте… Вы что хотите… Чтоб я туда прыгнул? Туда, вниз?!

Не говоря ни слова, Гирбилин принялся стаскивать сапоги.

– Эй, вы чего делаете? Вы же не всерьез, да?

Гирбилин не ответил, постучав сапогами один об другой, отряхнул от снега, аккуратно поставил в угол:

– Другого пути нет, Северин. Надеюсь, ты умеешь плавать?

– А раньше, блин, нельзя было спросить?! А если не умею?!

– Это шутка, – Гирбилин уже избавлялся от своего мятого макинтоша. – Уметь плавать вовсе не обязательно.

Гирбилин, аккуратно сложив грязный плащ, пристроил его к сапогам. Остался в растянутом свитере с воротником под горло. Подошел к Северину, положил широкую ладонь ему на плечо:

– Ты готов?

– Стоп… Стоп… Нет, я не готов! Погодите, эта штука… Черт, она мне не нравится, я в нее не полезу, да ни за что на свете! Я не настолько выжил из ума, я не…

Пальцы Гирбилина вдруг сжали его плечо с необыкновенной силой. Вторая рука, совершив обходной маневр, обхватила его поперек туловища. Одним решительным рывком Гирбилин оторвал его от пола, и…

– ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?!.

3

Северин с оглушительным плеском вошел в воду. Вода была темная, мутная…

Сердце замерло. Он ожидал, что вода будет совершенно ледяной, обжигающе холодной – ведь на улице мороз, снег, зима!!!

Но вода была теплой, вязкой и густой, как бульон.

Вода, приняв Северина в свои теплые объятия, потащила его вниз и вниз, все глубже и дальше. Потянула его, как болотная трясина. Вода коснулась плеч, лизнула шею, сомкнулась над его головой…

Он в панике распахнул рот, мириады пузырьков мелькнули перед глазами.

«Конец! – подумал Северин. – Сейчас задохнусь! Безумный хренатор утопил меня!»

А в следующее мгновение он понял, что никакой воды вокруг нет.

И он летит. В свободном падении он несется сквозь клубящуюся тьму.

Навстречу неизвестности.

Навстречу миру, в котором магия разлита повсеместно.

4

Хмарьевск стоит среди лесов и болот.

Перемежаясь заросшими ряской хлюпающими впадинами, высятся крутые холмы, поросшие соснами и елями, усыпанные хвоей.

Холмы возносят вверх стены Хмарьевска – некогда белые, теперь же потемневшие от дождей и затянутые пеленой мха. Служат опорой суровым башням, сквозь камни которых прорастают вьющиеся сорняки и осклизлые бледные грибы.

Холмы олицетворяют все самое лучшее и важное, что есть в городе.

На вершине самого высокого из них – Хмарьевский Кремль. Мрачный замок, вершина, окутанная туманом, сквозь который едва проглядывают вычурные зубцы, узкие бойницы, башенные шпили и венчающие их флюгеры.

Место, куда закрыт доступ простым смертным. Средоточие паутины, опутывающей все окрестные земли – от земель Великого Ильменя на севере до земель Мокшанского племенного союза на юге.

Хмарьевский кремль. Средоточие силы и мудрости. Все лучшее, твердое, надежное. Надежда и опора. Последний оплот.

Болота и низины, в противовес холмам, наполняют город обманчивым туманом и ордами назойливой мошкары. Болота наполняют город запахом гнили и привкусом предательства.

От болот – все худшее, что здесь есть. От болот – орды попрошаек на улицах, лужи и грязь вместо проездных дорог, дурачки с бубенчиками, проповедующие о конце мира, ярмарочные воры и наемники, за звонкую монету готовые перерезать глотку любому. В низинах берет начало промозглое чувство слабости и незащищенности. Неизбывная тревога за свой кусок хлеба и свое завтра. Все худшее, все зыбкое и слабое, все переменчивое и лживое.

Жители Хмарьевска – потомки разрозненных племен, лесных и болотных жителей. Предки их бортничали, рыбачили и охотились в своих чащобах, пока Великие Потрясения не пришли в мир. Пока в мир не пришла Магия.

Выстроив свой город, веками они плодились и смешивались, кипела и бурлила хмарьевская уха, вбирая в себя всех – и окрестные дикие племена и приходящих с караванами заморских гостей. В том числе нелюдей, визитеров и беглецов из иных миров. Те плодились и смешивались, множили кланы, рода и гербы.

Погрязали в язычестве, не признавая ни Молодых, ни Старых, ни Новых Богов. Поклоняясь издревле культам стихий, вместившим в себя осколки верований всех тех, кто пополнял собой пестрое хмарьевское племя.

Поклонялись в основном Пятерым Духам-Хранителям. Злым, воинственным и мелочным, ведущим, как и их ярые адепты, бескомпромиссную борьбу между собой.

Йогдум – древний дух магии, покровитель чародеев, алхимиков, звездочетов, чернокнижников и ведьм.

Тенабир – стремительный ветер, наполняющий паруса торговых и военных ладей, ведущий по хлипким городским крышам мастеров плаща и кинжала.

Лаахор – покровитель рудников и самоцветов, купцов и висельников, искателей легкой наживы.

Гуафисс – воплощенный пламень, являющий себя и в углях домашнего очага, и в жаре плавильных печей, и в факелах неистовых погромщиков.

Вильвика – зеленая дева окрестных лесов, чье благословение слышится и в шепоте листвы, что скрывает созревшие плоды, и в жужжании медоносных пчел, и в звоне стрекоз над созревшими злаками, и в шорохе мягких ичиг разбойников по хвойному ковру.

А под сенью пяти Хранителей-Духов, между крутых лесистых холмов и зловонных болотных впадин, обреталось бесчисленное множество разрозненных кланов, династий, корпораций, торговых союзов, гильдий, шаек, стай…

Древние и влиятельные Инлунги с их серебряным змеем на синем поле и Амофилы, сказочно богатые выскочки, с золотой осой на черном.

Гордые Спарнасы, на чьих вишневых знаменах вышиты белые грифоны. И Блазаны, с чьих зеленых одежд пучит глазки мудрая рыба-сом.

Галдары, обретающиеся под сенью крыл хищного беркута. И мрачные Брохуды, гербом своим избравшие человеческий скелет, не унимающийся в своей безумной пляске. И Арахнисы, на щитах которых перебирает восемью лапами всеведущий ткач.

И множество других, пусть и уступающих в могуществе, но столь же яро рвущихся к богатству и власти, плетущих интриги, вынашивающих планы, собирающихся с силами… Гордых и жадных, охочих до драки, продолжающих древние родовые распри…

Сарманисы и Одмары, Мясожуи и Землерои, Углееды и Шкурощипы, Зряги и Улаки, и прочие, и прочие, и прочие…

5

Широкая река Мошкарица, ленивая и полноводная. Воды ее укрывает туман. По берегам ее хрустит и перешептывается камыш с осокой. Берега ее – где головокружительно круты, величественны, а где – прорезаны унылыми, темными заводями, тесно обступаемыми вязами и соснами.

Здесь, в этих тихих затонах, находят приют контрабандисты и разбойники, мирные рыбаки и мечтательная ребятня.

Здесь всегда тихо. Здесь всегда полумрак.

И комары. Извечные комары, своим звоном настраивающие на особый лад.

Без мази, которой предусмотрительно снабдил Северина его проводник, здесь было бы совсем тяжко.

Комары на них не нападали, но вились окрест, звеня и жужжа, тараторя, назойливые и неотвязные.

Подходила к концу первая неделя пребывания Северина в Хмарьевске, а он все никак не мог привыкнуть – ни к местным запахам, ни к местным звукам. По-прежнему чувствовал себя здесь чужим.

Едва только он миновал Переход между мирами… Едва с громким всплеском упал в какое-то мелкое болотце, таящееся на дне оврага, каких здесь была тьма-тьмущая, как его атаковали запахи. Перегной, болотная тина, забродившие яблоки, застоявшаяся вода, плесень и грибы…

Его атаковали звуки – вернее, полное их отсутствие, звенящая лесная тишина, такая непривычная для городского жителя.

И еще, конечно, сразу же атаковали комары.

Гирбилин плюхнулся в бочажок следом за ним, забарахтался, пытаясь подняться на ноги:

– Хмарь забери! Кажись, ногу подвернул…

У них получилось. Проскользнуть в щель между мирами, обмануть вековечный запрет, непреложные законы Упорядоченного.

По колено в воде, отплевываясь и отряхиваясь, они выбирались из болотца, затерянного в одном из бесчисленных оврагов и низин, что окружают великий город Хмарьевск.

Одежда, в которой они миновали Переход, истлевала и осыпалась на глазах.

Будто сами Пространство и Время спешили настигнуть их, поквитаться за дерзость, выместить – если не на хрупких человеческих телах, для возмездия недоступных, то хотя бы на одежде.

«Мартинсы», в которые был обут Северин, хлюпая и шипя, стремительно превращались в бесформенную массу, осыпались комьями, теплыми черными ручейками скользнули между пальцев ног, впитавшись в землю без остатка.

Северин вспомнил про опросник, который заполнял в офисе у Мурина-Альбинского. Вот, значит, для чего они интересовались наличием пломб во рту у соискателя?

Северин мысленно поблагодарил себя за то, что еще со школьных годов чудесных не забывал чистить зубы, строго по расписанию, утром и вечером.

Они стояли на дне лощины – двое совершенно голых мужчин, жадно втягивая ноздрями запахи леса, подставляя мокрую кожу ласковым солнечным лучам.

Что-то весело блеснуло во мху и осоке под ногами Северина.

Он нагнулся, подобрал рубиновый елочный шар – памятную игрушку из другой жизни. Единственное, что осталось ему от нее. Единственный предмет из его прошлой, московской жизни; магический артефакт, ведущий свое происхождение отсюда, с Земли-Магической, будоражащей воображение Альтерры.

Поблизости от лощины у Гирбилина имелся тайник, устроенный под переплетенными корнями массивного дерева, поросшего седым лишайником, невозможной совершенно толщины – в таком стволе запросто поместилась бы вся Севина комнатка.

Из тайника был извлечен мешок с местной наличностью – звонким серебром и медяками – и сухая одежда – груботканые рубахи, широкие крашеные штаны, высокие сапоги, длинные накидки с капюшонами.

Гирбилин пояснил: в таком виде они не привлекут к себе внимания, так одевается половина хмарьевских обывателей.

Одевшись, отправились в город. И чем реже становился окрестный лес, тем отчетливый нарастал звук города – скрип тележных колес, ржание лошадей, визг лебедок, стук топоров, звон посуды, лязг колодезных рычагов, чавкание ягодного пресса, хруст мельничных жерновов, неумолчный хор тысяч голосов…

Хмарьевск выглядел именно таким, каким Северин помнил его по своим снам.

Лабиринт улочек, переулков, стен, огородов, пустырей, лачуг, особняков. Зловонные горы отбросов, обсаженные цветами статуи, навозные кучи, забитые до отказа пивные, тенистые садики, сумрачные храмы, не умолкающие даже ночью мастерские и фактории.

Мешанина, карнавал, сутолока.

Уличные торговцы с корзинами, забитыми огурцами и капустой, местной рыбой-скоткой и крабами-лофкритами; продавцы густо-красного кваса и пенистого зеленого пива из пузатых бочек. Пекари, обсыпанные мукой, и мясники в перемазанных кровью фартуках… Рудокопы, рыбаки, столяры, крестьяне, углежоги, камнетесы, винокуры, оружейники, мытари, кузнецы…

Разряженные в вышитые камзолы с клановыми гербами, в шелковых плащах, заколотых у плеча фигурными пряжками, – богатые бездельники со шпагами и мечами у пояса.

Скучающая на перекрестках с постными физиономиями городская стража в серых камзолах, шитых зеленой нитью, и шлемах с зелеными перьями.

Разносчики с ведрами, грузчики с мешками через плечо, нищие оборванцы, чумазые дети, жрецы Духов-Хранителей в цветных хламидах и разукрашенных масках, бродячие философы с бородами до колена и чернокожие, лоснящиеся от солнца, пожиратели огня; размалеванные девицы, почтенные матери семейств и согбенные старухи с клюками…

Садовники, лекари, цирюльники, банщики, актеры, драматурги, маги, клоуны, повитухи, скульпторы, шлюхи, аптекари, наемные убийцы, дрессировщики, библиотекари. Лошади, бродячие собаки, вороны, кошки, голуби…

Хмарьевская уха, непрестанно бурлящая, кипящая, исходящая паром, бездонный котел, едва прикрытый крышкой Городского Совета, пытающегося удержать в узде, остудить, урезонить всю эту людскую массу, раздираемую на части застарелыми противоречиями и рознями.

Прежде всего, Гирбилин намеревался навестить своих старых приятелей.

Список их был весьма короток: всего три имени. Со всеми тремя (то ли со всеми вместе, то ли по отдельности – Северин толком не понял) его связывало общее боевое прошлое.

Первого звали Лерус Мыслечтец. Фигура в Хмарьевске легендарная и уважаемая.

На момент последнего визита Гирбилина в Хмарьевск Лерус обретался на юго-востоке города, в округе Лягвина Плешка, и состоял в должности чиновника городской стражи, заведуя одним из бесчисленных ее подразделений, да не простым, а Особым – отвечавшим за магический надзор.

Именно там, в Лягвиной Плешке, они его и нашли.

Правда, не в ставке магических инспекторов, напоминавшей мрачный замок с бойницами и башнями. Туда их не пустили. Дежурный стражник разговаривал с ними через крохотное окошко в дубовых воротах, забранное кованой решеткой. Ограничившись справкой о нынешнем местоположении Леруса, со скрипом сдвинул заслонку, показывая, что разговор окончен.

По адресу, указанному стражником, Северин с Гирбилином и отыскали Леруса.

На примыкавшем к заболоченному парку старом кладбище, с которого открывался вид на укутанный туманом Хмарьевский кремль.

На могильном камне было выбито:

– Я-то думал, – сказал Северин, – в Москву вы прямиком отсюда, из Хмарьевска попали. А вы, выходит, давненько тут не бывали.

– Годы, – ответил Гирбилин, мрачно разглядывая каменное надгробие на могиле своего друга.

– Где же вы были?

– В Аррете.

– А это что?

– Мир, где похоронена надежда, – скривился Гирбилин. – Пойдем, Северин, здесь нам делать нечего…

Вторым в списке Гирбилина был владелец таверны «Ощипанный гарпиль», располагавшейся в злачном районе под названием «Мушиные Фермы».

Звался он Дардагиль. Долговязый и худой, нос крючком, щербатая ухмылка, из-под расшитого бисером замусоленного колпака выбивались длинные нечесаные космы.

Обнаружив в своем заведении Гирбилина, владелец «Ощипанного гарпиля» немедленно потащил гостей через черный ход, через занавеску из громыхающих бусин на длинных лесках – на задний двор, залитый помоями. Посреди двора дремал, погрязнув в луже, угрюмый хряк, которому прямо подмывало дать сапогом под оттопыренный толстый зад.

По словам Дардагиля, он, конечно, невероятно рад был видеть старого приятеля, но в городе тому появляться сейчас, мягко говоря, небезопасно. Тем более что у них тут, на Мушиных Фермах, теперь повсюду рыскают лазутчики, посланные «теми ребятами, которых мы не любим…», и поэтому Гирбилину лучше всего отправляться прямиком к старине Найрису, Отшельнику нашему Мошкарицкому.

Тот, как всегда, киснет в своей рыбачьей избушке. Там, мол, Дардагиль их и нагонит ближе к ночи, и всеми новостями поделится. Новостей масса. И, забегая вперед, что касательно Мурина – да, он в городе. Довелось созерцать лично. Подробности позже, ночью.

«Старина Найрис, Отшельник наш Мошкарицкий» был третьим в списке Гирбилина. Именно к нему, за неимением других вариантов, и направились.

Найрис действительно обнаружился в рыбачьей избушке на берегу Мошкарицы.

На кого-кого, а уж на рыбака он никак не походил.

Здоровенный плечистый детина, громогласный и хмурый, густая темная бородища, волосы собраны на затылке в сложным образом заплетенную косицу, на левой скуле – синяя вязь ритуальной татуировки в честь хранителя Тенабира, в светлых глазах нет-нет да и промелькнет какая-то шальная мухоморно-берсерковская искра.

Именно в компании с Найрисом они наблюдали теперь, как последние лучи закатного солнца тонули в Мошкарице, как солнце – вроде бы и знакомое, привычное Северину, но при этом какое-то совершенно чужое – медленно скрывалось за лесом, окрашивая алым высокие кроны сосен.

Комары, едва солнце ушло, полновластными хозяевами вступили в свои владения.

Северин сидел на берегу, глядя, как медленно несет свои воды Мошкарица, слушал, как Гирбилин и Найрис вспоминают минувшие дни и великие битвы, толкуют о последних хмарьевских новостях и слухах.

С реки тянуло сыростью и тиной.

Северину на руку уселся очередной комар-кровосос. Какой-то особенно крупный экземпляр. Даже вонючая мазь его не отпугнула.

Северин с силой шлепнул себя по руке. Посмотрел в сторону тающего заката. Там, над верхушками хвойного леса, уродливым грибом выступала Тенабирова Башня.

Это было архаическое сооружение, живая память о смутной и кровавой эпохе, когда Магия только утверждалась в этом мире. Память о тех хаосе и розни, что, по словам Гирбилина, царили в те годы. В те годы его самого не было еще и в проекте, хотя, как знал теперь Северин, возраст его провожатого и наставника, по человеческим, по «земным» меркам, был куда больше, чем просто «почтенный».

Закат окрасил алой краской замшелые камни Башни. Ничего особенно жуткого, если присмотреться, в ней не было. Замшелые руины посреди леса.

Северин посмотрел на своих спутников.

Мужчины, что называется, видавшие виды, опытные, плоть от плоти этого чужого и страшного мира, они прекратили свои серьезные разговоры и занялись, наконец, рыбалкой. Сыпали прикормку. Забрасывали сеть. Споря друг с другом за первенство над добычей, тягали из реки прищелкивающих клешнями лофкритов. Разновидность местной фауны, нечто среднее между крабом и омаром. Четырехглазое страшилище, облаченное в винно-красный панцирь. Один из побочных результатов все того же Магического Пришествия.

«Как они живут здесь? – подумал Северин. – Как вообще к этому можно привыкнуть?!»

Вот, к примеру, этот Найрис. Промышляет рыбалкой. С утра до вечера. Пропахшая потом рубаха, ноющая спина, дождь или жара, осенняя слякоть или зимнее ненастье. Все те же – сосны, Башня, река. Злобные лофкриты, которые так и норовят отхватить клешней полпальца. Пригоршня серебряных монеток в благодарность за труды.

Есть, как Северин успел узнать, и другие возможности устроить карьеру в Хмарьевске.

К примеру: знаком вопроса скрученная спина, набитая пылью глотка, въевшаяся в щеки сажа рудников. И все те опасности, что, по словам Гирбилина, таят в себе подземелья, – безымянные твари, приходящие с нижних уровней, ядовитые подземные грибы, которыми поколения горняков травятся от года к году, призраки погибших рудокопов, постоянное ощущение, что одного-двух ударов кирки хватит, чтоб пробить брешь в самую Преисподнюю.

И сразу вспомнились те шахтеры, которых Северину уже посчастливилось увидеть в Хмарьевске: вампирически-бледные лица, бескровные губы, серые скулы, многочисленные морщины, тусклые глаза. Чудом избежавшие завалов, потерявшие при подземных взрывах тройку-другую пальцев как минимум. Счастливчики с мертвыми глазами.

Гирбилин с Найрисом тем временем вытянули какого-то небывало крупного, прямо гигантского лофкрита. Как мальчишки, спорили, чья это заслуга.

«Может, на этом они успокоятся? – подумал Северин. – Может, теперь уже мы пойдем в рыбацкую хижину, что прилепилась на откосе? К пламени очага, в тепло и свет, подальше от всей этой комариной вакханалии и болотной сырости?»

Гирбилин с Найрисом, устав спорить, ударили по рукам. Найрис сказал что-то, на что его приятель ответил громким хохотом.

Северин даже представить себе не мог, что его проводник умеет смеяться.

Найрис скрылся в камышах. А Гирбилин помахал рукой, мол «присоединяйся».

Северин вынул изо рта травинку, поднялся. Идти ему никуда не хотелось. Хотелось побыть наедине с самим собой. Разобраться во всем.

Но что еще оставалось? Помалкивать да слушать. Осваиваться. И к чему бы все это ни привело… Жанна… она того стоит, ведь верно?

6

Сумерки сгущались.

В этом мире, на Альтерре, от сумерек не ждут ничего, кроме беды.

Если не повезло завербоваться на рудники – всегда есть шанс попытать счастья в вольных командах дровосеков. В трактирах Хмарьевска Северин уже успел наслушаться их рассказов. Случается, что по доброте своей Мать-Хмарь выведет к тебе хилого гоблина, одетого в драные лохмотья, в поисках пары-другой серебряных монет. Покажи такому засапожный нож, дай полной луне блеснуть на лезвии – уберется сам. Струсит. Пропадет среди папоротников.

Хуже, если замерцает в ночи пара алых огоньков. Потянет тухлятиной. Пиши пропало! Орочьи «Охотники-за-черепами».

Или того хуже – огры-людоеды.

Или горные тролли – опаснейшие твари. Крупные кланы и аристократические фамилии вербуют их в свои маленькие победоносные армии, нанимают телохранителями, выставляют бойцами на подпольных боях без правил.

От таких ножичком не отмахнешься. Одно неловкое движение – и быть при проселочной дороге новой насыпи. Без надгробия, без имени. Воткнутая в землю палка с парой выцарапанных рун-знаков. Здесь лежит безыменный неудачник. Это если найдут от тебя – хоть пожеванную сумку, хоть тот самый ножичек, свернутый спиралью.

В худшем случае – станешь ужином для жителей подхмарьевских лесов. И никто по тебе не поплачет. Разве что пара приятелей пропустит по кружке зеленого или по чарке горькой в трактире – за упокой. Да и забудут.

Если в лесу заблудился, поучал Гирбилин, особенно по вечеру – не спиши кричать «ау». Больше беды навлечешь, чем пользы. Прислушайся. Затихни. Дай лесу говорить самому. Не перебивай.

Бывает, Лес-отец выведет на стук топоров. На припозднившихся бравых дровосеков. На палаточный лагерь посреди просеки, от которого так уютно веет дымом и горячей похлебкой. Считай, свезло.

Бывает и иначе.

Бывает – остаешься один на один. Посреди леса. Против тебя гоблинский шаман. Ему не к спеху отведать твоей плоти и прибрать с твоего остывающего тела худой кошель. Ему хочется поразвлечься. Затянуть тебя в свою игру, заворожить, напугать до полусмерти, свести с ума. И лишь после этого прикончить и сожрать.

Искал приключений – получишь их в избытке.

Не Терра, но Альтерра, извечная НЕ-Родина, земля, взращивающая поколения сирот. Здесь в самом воздухе разливался привкус скорой гибели, привкус тревоги.

И в то же время – как замирает сердце, когда бредешь вот так в сумерках, по пустому берегу, под шорох камышей и осота. А там, над верхушками леса, виднеется Башня, в закатном свете – будто красочный коралл с морского дна.

Там, если верить случайным фразам, что бросал Гирбилин в разговоре, – якобы где-то там логово легендарных Мглистых Акробатов. Воинов, что воспевают без устали ярмарочные скоморохи и нищенствующие музыканты. Сказочных защитников хмарьевской земли, о которых драматурги слагают пьесы и которых выписывают тонкой кистью мастера миниатюры.

Боевое крыло культа Тенабира, залог безопасности тех кланов, гильдий и родов, что находятся под его покровительством. Там, в Башне, они и гнездятся. Вместе со жрецами в темных плащах и магами, что в заклинаниях своих взывают по старинке к Тьме. Худые, как скелеты. Молчаливые. Не ведающие света дневного, как и любого света. Тело свое испытывающие веригами и истязанием плетью, приносящие кровавые жертвы Тенабиру… Точь-в-точь, как иные приносят Лаахору или Вильвике, Йогдуму или Гуафиссу. Путаются Тень и Свет, различаются цвета и руны, но как похожи строки песнопений, ноты заунывных священных гимнов; да и методы – всегда одни.

И каждый новый день – требует от своих адептов новой крови, новой дани. Каждый день льется густой красный яд на алтари духов, изваяны ли они из черного гранита или из розового мрамора.

Смеется, заходится безумным смехом Верховный Жрец. Смех его пляшет под древними сводами – мечется в катакомбах Лаахора, перестроенных из древних рудников, или гремит под изукрашенными чужими звездами и расписанными именами чужих звезд высокими сводами Йогдума. Смеются над глупыми смертными, назначенными в жертву, Верховные Жрецы, смеются все пятеро – давным-давно утратившие свои лица, укрывшие их под масками – хор из пяти безумных голосов, пятикратно умноженный дикий смех…

Они дошли до хижины Найриса – замшелой и скособоченной, но крепко, основательно построенной. Такая простоит еще не один год – несмотря на всю эту окрестную сырость и туманы. Вокруг нее сушились развешанные по ветвям сети, неподалеку, зарывшись носом в песок, покоилась длинная перевернутая лодка. В крошечном окошке хижины уютно горел желтый огонь.