Глава 7

Истен-Баба

Вечером Глеба увела лошадей, а Кама спряталась за башней угодника, где на узкой тропе, ведущей к пустой дозорной будке и еще выше в скалы, стала выковыривать ножом камни из утоптанной земли, чтобы похоронить мертвеца. К счастью, его самого Глеба наказала не трогать, хотя вряд ли это успокоило принцессу так уж сильно. Хозяйка Эсоксы изменилась сразу же, как только известия о гибели ее подопечной и правителей Даккиты дошли до Кагала. Она стала говорить тише и короче. И в ее движениях появилось что-то от дикого зверя, от старой, многое повидавшей кошки, зубы которой еще не выпали, а в мышцах имеется если и не свежесть, то сила. Выдолбив яму, Кама вытащила из ножен меч своего наставника, меч, которому теперь было суждено остаться с нею, и стала разминаться. Долгая дорога от Ардууса до Мануса, затем до крепости Ос, опять до Ардууса и вот теперь до Кагала и дальше, неизвестно куда, не оставляла времени для упражнений. А ведь они не только держали ее в готовности к любым испытаниям, они же и возвращали ей спокойствие. Или его видимость. Вот и теперь, хотя даже сюда, на узкую каменистую тропу, забирающуюся выше башни угодников, доносился отвратительный запах гниющей плоти, в голове и груди появлялась свежесть.

Город как будто замер. Кама видела сверху все те же улицы, площадь, опустевшую к полудню, четыре башни, в одну из которых из-за нее пришла смерть, улочки, уходящие в сторону Абуллу. Колокол больше не звонил, но ей казалось, что, если бы даже он надрывался, все равно никто бы не вышел из домов. Город спал или затаился в ожидании чего-то еще более страшного, чем то, что уже случилось. Разве только редкие водоносы катили свои тележки от дома к дому да немногие бродяги шныряли в поисках нехитрой добычи. Один из них уже с получаса волок двухколесную арбу чуть ли не к самому основанию башни угодников. Арба, как показалось Каме, была пустой, но давалась бродяге нелегко, хотя виной тому, наверное, была бутыль с вином, к которой он прикладывался через каждые десять шагов. Порты и куртка бродяги были грязны, волосы коротки и спутаны, как могут быть спутаны щетки для чистки войлока, лицо то ли покрыто коркой от ссадин, то ли грязью, а сапог не было вовсе. Сумрак уже опускался над городом, Кама приготовилась спрятаться за валуны, что лежали сразу за коновязью, когда до нее донесся голос Глебы.

– Где ты, принцесса? Как тебе мое новое платье? Похожа я на пьянчужку-могильщика?

– Никогда не встречала похожего, – призналась, выходя на дорогу, Кама. – Да и не знакома ни с одним. В Дакките я могу полагаться только на тебя.

– А я на тебя, – подперла колесо арбы камнем и устало присела Глеба. – Что, конечно, не может обещать нам спасения…

– Что там? – кивнула на тонущий в сумраке город Кама.

– Плохо, – пожала плечами Глеба. – Так же, как во всей Дакките. Насколько я поняла, в полдень была коронация Фамеса, но подробности все еще неизвестны. Ну, кроме объявленных. Мы с тобой убийцы. И кстати, Скурру Сойга тоже приписали нам. Точнее, наемным убийцам, которые проникли в замок и убили королевскую чету, Эсоксу, а потом и Скурру Сойга. Наняли их мы.

– Зачем нам это? – не выдержала Кама.

– Не знаю, – пробормотала Глеба. – Но кое-что настораживает. Эсоксы не могло быть в замке. Однажды она разлюбила его навсегда… Хотя…

– Побежала к матери или к отцу? – предположила Кама.

– Не знаю, – задумалась Глеба. – Открыть глаза на собственного сына отцу – обрушить его жизнь. Сказать то же самое матери – убить ее. Даже если и тот и другой внемлют происходящему. Нет, это не для Эсоксы. Она не хотела, чтобы о мерзости брата было объявлено от ее имени. Надеялась, что рано или поздно Фамес проявит себя, но в присутствии отца он всегда умел быть выдержанным, учтивым, даже доброжелательным.

– Я немного помню его… таким, – прошептала Кама.

– И это говорит о том, что он еще хуже, чем может казаться, – покачала головой Глеба. – И о том, что Эсокса могла решиться. И тогда… Значит, так. В городе все замерли, ждут известий. Готовы ко всему. От войны с кем угодно, до прихода в Даккиту белых.

– Белых? – не поняла Кама.

– Так здесь называют послушников Храма Света, – проговорила уже в полной темноте Глеба. – Они служат в белых балахонах. Без единого пятнышка. Олицетворяют этим чистоту своего покровителя. Храм Света – это Храм Лучезарного, и все это знают, но для успокоения взволнованных сами о своем храме храмовники говорят как о доме скорби убиенных губителем и о нем самом, как о нечаянной жертве. Ну и, конечно, молятся за искупление совершенного им.

– Я слышала, что Храм Света славит Лучезарного и предрекает его возвращение! – вспомнила Кама.

– Приближает его, – твердо сказала Глеба. – Уж не знаю как, но приближает. Покойный король Даккиты поддался давлению атерских королей востока и впустил в Абуллу магический Орден Тьмы. Якобы ради магической полноты. Хотя уже и Орден Луны всегда был темнее некуда… Но если Фамес впустит в Даккиту белых… Они наведут тут свои порядки. Нам нужно торопиться в Баб.

– Как мы выберемся? – спросила Кама.

– Ты еще не поняла? – спросила Глеба. – Я нашла выгонщика лошадей, точнее, его сына, передала наших лошадок в табун. Парнишка погнал их на южные предгорные луга. Думаю, что завтра они уже будут на месте, это недалеко. А вот нам покинуть город не так легко. Магию использовать нельзя. Пробиваться с боем – бессмысленно. До Баба четыреста лиг, ширина долины – где-то полсотни лиг, а в основной ее части – двадцать или того меньше. Ухоженные леса и рощи Даккиты прочесать гребнем стражи – нечего делать. Мы должны уходить тихо. И без магии.

– И как же? – сдвинула брови Кама. – Я должна притвориться мертвой?

– Я могильщик, ты мертвец, – объяснила Глеба. – Или ты думаешь, я зря волосы обрезала? Вымазалась в грязи, надела на себя вонючее тряпье, позаимствовала тележку у настоящего могильщика? Пью вот теперь, чтобы от меня с утра за десять шагов било хмельным остатком? Настоящего могильщика пришлось хорошенько споить. Так что в себя он придет не ранее чем через пару дней. Радуйся, что среди кагалских могильщиков нашелся пьянчужка, – Глеба поморщилась, разглаживая тряпье на утянутой груди. – Зато расходы были только на вино и на выпас лошадей. Все прочее имелось в готовности, включая покойников, которые уже залежались у моего могильщика в его же сенях. Кто-то ведь должен заниматься бродягами? Да, дорогая, бродяги случаются даже в Дакките. И иногда они умирают. К счастью, мертвец у нас свой.

– Да уж поняла, – покосилась на башню, от которой тянуло тленом, Кама. – Но разве я похожа на мертвеца?

– Будешь похожа, – заверила Глеба. – Дам тебе ночью сонной травы, уснешь до следующего вечера. Я тебя переодену в тряпье нашего собственного мертвеца, приложу к ладоням и лицу его гнилую шкуру. Никто не отличит и присматриваться не будет. А к тому времени, когда ты придешь в себя, успею ополоснуть тебя в придорожном ручье.

– А это что за дорога? – после долгой паузы, во время которой ей пришлось справиться с приступом тошноты, спросила принцесса. – За башней, где я приготовила яму для останков? Почему на ней заброшенный дозор?

– Этой дорогой мы не пройдем, – сказала Глеба. – Она ведет в мертвый город. Алу он называется. Три сотни лиг трудного пути через горы до того места, где и по сей день сияет бездна, сделавшая из цветущей страны – Сухоту. И сухотные твари. И еще четыре сотни лиг до ближайших араманских застав. Не пройдем. Нет ни припасов, ни смысла. Потому и дозор заброшен. Ни туда, ни оттуда ходоков нет.

– Тогда я лягу без сонной травы, – отчеканила Кама. – Ведь меч будет у меня под рукой?

– Под тобой, – медленно произнесла Глеба. – И мои мечи, и твоя, и моя одежда – все под тобой.

Женщина чуть помолчала, снова хлебнула из бутылки, пожаловалась:

– Вторая уже. Никак не могу опьянеть. И слез нет, чтобы оплакать Эсоксу, – помолчала еще немного и добавила: – Меня не обидела твоей настороженность. Я бы поступила так же. Пусть боги пошлют тебе стойкость.

У мертвеца обнаружился ярлык паломника. Деревяшка была выкрашена охрой, с одной стороны теснящиеся руны обозначали название древнего вирского города с самых первых времен – Иалпиргах, с другой – не было ничего, как будто хозяин ярлыка не миновал ни единого дозора. Глеба встряхнула снятое с мертвеца верхнее тряпье, собрала горсть отлитых из бронзы, крохотных, на половину пальца, ключей.

– Ключи от Иалпиргаха, – проговорила она глухо, ссыпая добычу в кожаный кисет.

– Ключи от города? – не поняла Кама, которую тошнота уже выворачивала наизнанку.

– Как бы ключи от города, – объяснила Глеба, мрачно глядя в яму, в которую был сброшен мертвец. – Даже ключи от Храма. Это не бродяга, а проповедник. Проповедник Храма Света. Интересно, как он пробрался в Кагал, не отметив ярлык? Другого ярлыка у него нет.

– И что же он проповедовал? – спросила Кама.

– Вечный свет и блаженство, – захихикала Глеба. – Тот, кто поддается на его посулы, получает бронзовый ключик. И идет с ним в Иалпиргах. Тот, кто не поддается, умирает. Так говорят.

– И что там? – спросила Кама. – Что в Иалпиргахе?

– Не знаю, – отрезала Глеба и полезла в яму. – Может быть, их там сажают на золотой трон? А может быть, скармливают собакам. Я там не была и не жажду. Но придурков с такими ключами на шее встречала в детстве. Все они шли в сторону этого проклятого места, но никто не вернулся оттуда. Эх, лучше бы я закончила свою жизнь, нянча детишек Эсоксы. Я не знаю, как ты это понесешь на своем лице, но если у тебя это получится, считай, что самое страшное в твоей жизни уже позади.

– Нет, – не согласилась Кама. – Страшное не может быть позади. Только впереди.

Они отправлялись ранним утром, хотя собираться начали затемно. Пару раз Кама лишалась чувств, пока надевала на себя одеяние мертвеца. Потом, уже ложась на прикрытую соломой собственную одежду и мечи, Кама отказалась хлебнуть вина и просто закрыла глаза. Колдовать на бесчувствие, на оцепенение, на беспамятство было нельзя. Следовало перенести и это. Хотя бы для того, чтобы, выжив, понять, как близок тлен к каждому. Перед глазами встали лица матери, отца, братьев, сестры. Наставник, чей меч упирался ей в бок, мелькнул, чтобы погрозить воспитаннице пальцем. Фламма, Лава, даже Тела. Ее смертельный враг смотрела на нее внимательно и неотрывно.

– Увидимся, – прошептала Кама и в ту же секунду услышала голос Глебы:

– Пора.

Сначала гнилая плоть легла на ее руки. Арба и все вокруг, весь город тут же наполнился невыносимой вонью. Затем Глеба побрызгала на мертвецкое одеяние водой, чтобы освежить его. И после этого, прежде чем набросить на страшный груз кусок мешковины, опустила на лицо Камы трупную личину. Вонь забила нос. Тягучая мерзость потекла по губам. Ресницы слиплись. Судорога схватила за грудь и скрутила в жгут все – лоно, нутро, грудь, глотку. Сердце словно замедлилось, но зато стало бить громко и больно. По вискам, в затылок, в лоб, в ключицы, в печень, в колени.