Какой-то птицами купчишка торговал,

Ловил их, продавал

И от того барыш немалый получал.

Различны у него сидели в клетках птички:

Скворцы и соловьи, щеглята и синички.

Меж множества других,

Богатых и больших,

Клетчонка старая висела

И чуть-чуть клетки вид имела:

Сидели хворые три канарейки в ней.

Ну жалко посмотреть на сих бедняжек было;

Сидели завсегда нахохлившись уныло:

Быть может, что тоска по родине своей,

Воспоминание о том прекрасном поле,

Летали где они, резвились где по воле,

Где знали лишь веселия одне

(На родине житье и самое худое

Приятней, чем в чужой, богатой стороне);

Иль может что другое

Причиною болезни было их,

Но дело только в том, что трех бедняжек сих

Хозяин бросил без призренья,

Не думав, чтоб могли оправиться они;

Едва кормили их, и то из сожаленья,

И часто голодом сидели многи дни.

Но нежно дружество, чертогов убегая,

А чаще шалаши смиренны посещая,

Пришло на помощь к ним

И в тесной клетке их тесней соединило.

Несчастье общее союз сей утвердило,

Они отраду в нем нашли бедам своим!

И самый малый корм, который получали,

Промеж себя всегда охотно разделяли

И были веселы, хотя и голодали!

Но осень уж пришла; повеял зимний хлад,

А птичкам нет отрад:

Бедняжки крыльями друг дружку укрывали

И дружбою себя едва обогревали.

Недели две спустя охотник их купил,

И, кажется, всего рублевик заплатил.

Вот наших птичек взяли,

В карете повезли домой,

В просторной клетке им приют спокойный дали,

И корму поскорей, и баночку с водой.

Бедняжки наши удивились,

Ну пить и есть, и есть и пить;

Когда ж понасытились,

То с жаром принялись судьбу благодарить.

Сперва по-прежнему дни три-четыре жили,

Согласно вместе пили, ели

И уж поразжирели,

Поправились они;

Потом и ссориться уж стали понемножку,

Там больше, и прощай, счастливы прежни дни!

Одна другую клюнет в ножку,

Уж корму не дает одна другой

Иль с баночки долой толкает;

Хоть баночка воды полна,

Но им мала она.

В просторе тесно стало,

И прежня дружества как будто не бывало.

И дружбы и любви раздор гонитель злой!

Уж на ночь в кучку не теснятся,

А врознь все по углам садятся!

Проходит день, проходит и другой,

Уж ссорятся сильнее

И щиплются больнее —

А от побой не станешь ведь жиреть;

Они ж еще хворали,

И так худеть, худеть,

И в месяц померли, как будто не живали.

Ах! лучше бы в нужде, но в дружбе, в мире жить,

Чем в счастии раздор и после смерть найтить!

Вот так-то завсегда и меж людей бывает;

Несчастье их соединяет,

А счастье разделяет.

Ах, сколь ошиблись мы с тобой, любезный друг,

Сколь тщетною мечтою наш утешался дух!

Мы мнили, что сия ужасная година

Не только будет зла, но и добра причина;

Что разорение, пожары и грабеж,

Врагов неистовство, коварство, злоба, ложь,

Собратий наших смерть, страны опустошенье

К французам поселят навеки отвращенье;

Что поруганье дев, убийство жен, детей,

Развалины градов и пепл святых церквей

Меж нами положить должны преграду вечну;

Что будем ненависть питать к ним бесконечну

За мысль одну: народ российский низложить!

За мысль, что будет росс подвластным галлу жить!..

Я мнил, что зарево пылающей столицы

Осветит, наконец, злодеев мрачны лицы;

Что в страшном сем огне пристрастие сгорит;

Что огнь сей – огнь любви к отчизне воспалит;

Что мы, сразив врага и наказав кичливость,

Окажем вместе с тем им должну справедливость;

Познаем, что спаслись мы благостью небес,

Прольем раскаянья потоки горьких слез;

Что подражания слепого устыдимся,

К обычьям, к языку родному обратимся.

Но что ж, увы, но что ж везде мой видит взор?

И в самом торжестве я вижу наш позор!

Рукою победя, мы рабствуем умами,

Клянем французов мы французскими словами.

Толпы сих пленников, грабителей, убийц,

В Россию вторгшися, как стаи хищных птиц,

Гораздо более вдыхают сожаленья,

Чем росски воины, израненны в сраженьях!

И сих разбойников – о, стыд превыше сил, —

Во многих я домах друзьями находил!

Но что? Детей своих вверяли воспитанье

Развратным беглецам, которым воздаянье

Одно достойно их – на лобном месте казнь!

Вандама ставили за честь себе приязнь,

Который кровию граждан своих дымится,

Вандама, коего и Франция стыдится!

А барынь и девиц чувствительны сердца

(Хотя лишилися – кто мужа, кто отца)

Столь были тронуты французов злоключеньем,

Что все наперерыв метались с утешеньем.

Поруганный закон, сожженье городов,

Убийство тысячей, сирот рыданье, вдов,

Могила свежая Москвы опустошенной,

К спасенью жертвою святой определенной. —

Забыто все. Зови французов к нам на бал!

Все скачут, все бегут к тому, кто их позвал!

И вот прелестные российские девицы,

Руками обхватясь, уставя томны лицы