Хана, белые вернулись!

Много на Чукотке мест, куда не ступала нога человека. Есть удивительные поселки, в которых проживает сохранившаяся только в этом месте народность. Однажды, собрав в дорогу рюкзак, Глеб вылетел на вертолете в село Чуванское – жители в нем были чуванцы, а находилось оно в низовье реки Анадырь.

Причина, по которой ему предстояло это путешествие, была, с одной стороны, очень серьезна и строга, но с другой – вызывала улыбку и требовала подробного разбирательства. Поэтому дорогой, чтобы скоротать время в полете, он снова стал читать анонимку, пришедшую к нему из обкома партии с резолюцией срочно принять меры и наказать виновных.

«Уважаемый начальник партии! – Почерк был коряв и неразборчив. – Николай Омрынто, председатель нашего сельского Совета, ведет плохой образ жизни. В одной яранге у него живут жена и двое детей, а в другой – молодая ламутка Наташа. Разве это правильно, что у коммуниста сразу две женщины? А еще у нас в поселке очень тяжелая жизнь, дизельный генератор включают всего на несколько часов. В библиотеке, кроме старых газет и журналов, ничего нет. В местный магазин уже много лет не завозят товары, которые нам очень нужны. Нет батареек к радиолам, керосиновых ламп, упряжек для лошадей, патроны продаются только одного калибра. Чай и сахар сырые, невкусные. А у Омрынто в яранге есть все. Пожалуйста, прилетите и накажите его. Письмо не подписываю».

– О, как! – сказал Глеб, закрывая глаза. – Прямо мексиканские страсти по-чукотски!

Вертолет стучал винтами, как старый Зингер, пробивающий сшиваемую кожу. Глеб немного покрутился на жестком кресле и заснул. Его маленький сын Савва по ночам спал плохо, часто просыпался, и ему, как и всем молодым папам, приходилось укачивать его ночью, давая жене возможность хотя бы немного отдохнуть. Сильный толчок, вызванный ударом колес о землю, разбудил его. Шум работающего двигателя стал стихать, Глеб открыл дверь и спрыгнул на землю. Прямо перед ним, метрах в пятидесяти, стояли несколько человек. Но стоило ему сделать первый шаг, как они тоже двинулись ему навстречу.

– Омрынто, председатель сельсовета. – Высокий человек с красивой проседью, загорелым лицом и уверенным взглядом подошел к нему первый и протянул руку для приветствия.

– Белов Глеб Михайлович, – представился секретарь всем, крепко пожимая руку председателя.

– Вот, это наше село!

Глеб посмотрел по сторонам. Десяток маленьких деревянных домиков расположился вдоль реки.

На поляне стояла единственная сосна, рядом с ней, вертикально, в виде шатров, были сложены палки.

Дети катались на велосипедах, бегали собаки, а молодой жеребенок лежал в тени кустарника, мотал головой и фыркал на приставучих мух.

– Пойдемте, – после небольшой паузы продолжил говорить председатель, – я покажу, где вы будете спать.

Группа не представленных секретарю сельчан пошла следом, прилетевший гость был событием в их уединенной жизни.

Выделенный ему домик внутри оказался еще меньше, чем представлялось. Единственная комната с крохотным окном была убрана, но аскетично пуста, словно келья монаха. Бросив рюкзак на самодельную деревянную кровать, Глеб выглянул в окошко – вертолет отрывался от земли, ветер от винтов гнул траву; ящики с продуктами и почтой горкой лежали на краю поляны.

Он вышел на улицу. Железная стрекоза, сделав круг над селом, полетела в сторону горной гряды, возвращая тишину селу и окружающей его природе. Строго в соответствии с планами партии и своими убеждениями он пошел в библиотеку, где для встречи с ним собрались жители, готовые слушать о перестройке, наступившей гласности, строительстве в Анадыре пятиэтажных домов, бассейна, дворца пионеров и многом другом, что поражало их сознание величием и грандиозностью.

Начав говорить, он видел их жаждущие информации, внимающие лица, казалось, даже дети, сидящие на руках у женщин, были серьезны. Привезенные им из города продукты, приемники, батарейки, пластинки, книги, словом все, что со знанием было подобранно для его поездки товароведами Северосмешторга, весомыми аргументами дополняли его выступление.

Через три часа, счастливый и довольный собой, Глеб вернулся в свой дом и сразу лег отдыхать. На следующий день, утром, он был приглашен на ловлю хариуса.

За окном было светло. Июль в Заполярье не дает солнцу передышки, являя всю красоту белых ночей, и поэтому, когда Омрынто в четыре часа утра пришел его будить, Глеб не сразу понял, сколько времени и почему он «днем» спит.

– Что, Глеб Михайлович, непривычно? – улыбаясь, произнес председатель.

– Да уж! – единственное, что смог произнести Глеб, быстро одеваясь.

Выйдя из дома, они по тропинке пошли вниз к реке. Неожиданно за спиной Глеб услышал звук бьющих о землю копыт, а когда повернулся, то обомлел. По тропинке, прямо на него, неслась мохнатая черная лошадь. Всадник, сидевший на ней без седла, был в кителе белогвардейского офицера, на его фуражке светилась кокарда, портупеи крест-накрест шли через грудь. Размахивая саблей над головой, он приближался, заставляя глаза Глеба расшириться от страха.

– Вот засранец! – Услышал он голос Омрынто у себя за спиной. – Михалыч, отойди, а то, не ровен час, зашибет!

Глеб отскочил в сторону, наездник молодецки присвистнул и промчался мимо него, поднимая пыль.

– Что это было? – Глеб посмотрел на председателя, лицо его было уже спокойно.

– Это наш Ваня. Сирота! Родители умерли, когда он был еще молодым. Сейчас на конюшне работает, конюхом.

– Почему на нем форма белогвардейского офицера? Шашка у него откуда взялась? Знаешь, в первую секунду, когда я его увидел, подумал: хана, белые вернулись.

– Да ну, что вы, Глеб Михайлович, какие сейчас белые! В двадцатых годах это точно, дошли они до этих мест. Вот, например, Ванькин прадед, чей костюм он по праздникам одевает, служил в царской армии и, прячась от красных, осел в этих местах.

– Ничего себе история получается!

Они снова вышли на тропинку, и пошли к речке.

– И много еще у вас таких колоритных конюхов в деревне проживает?

– Это еще что! Так, скромные цветочки… Он, бывает, все село веселит. Летом, вытащит приемник на улицу, поймает американское радио и громко песни поет, язык коверкает.

– Он что, английский знает?

– Откуда! Мы его в интернат отправляли хотя бы русскому научиться, не захотел. «Сбегу, – говорит, – в тундру и замерзну там! Будете тогда за меня отвечать». Потому махнули мы на него рукой и в покое оставили.

– Нет, ну каков в повадках своих, а?! В седле как сидит? Телевизоров у вас нет, где он смог все это увидеть, научиться? Шашкой машет, свистит, прямо заправский есаул!

– Отец его в детстве учил. Тоже лихо по селу скакал, да водка проклятущая сгубила. Заснул у кострища пьяный, а ночью его росомаха взяла.

– Что значит «взяла»? – Глеб мысленно представил себе небольшое животное размером с собаку.

– Задушила спящим! – запрыгивая в лодку, спокойным голосом произнес Омрынто.

– Да как же это возможно! Человек вчетверо крупнее, да еще с оружием.

– Говорю же – водка проклятая. Он, видно, так напился, что когда мы его останки нашли, то по следам поняли: даже и не сопротивлялся.

Омрынто дождался, пока Глеб сядет в лодку, и оттолкнул ее от берега.

– А мать что? Ты говорил, он сиротой рано остался. Тоже несчастный случай?

– Считай, что да! – Председатель сел на весла, и они тихо заскользили по воде. – Туберкулез. Пока подхватились лечить, умерла.

Глеб замолчал, парня было жалко. Суровая природа крайнего Севера поблажек не делала никому и забирала самых слабых.

Проплыв метров триста, они свернули в протоку и остановились. Глеб посмотрел вниз, чистота воды делала видимыми мельчайшие детали дна. Крупные хариусы с огромными, как паруса плавниками еле заметно шевелились, поднимающееся солнце скользило бликами по поверхности воды.

– Что-то я не вижу удочек, – осматривая лодку, уточнил Глеб.

– Удочек! – Омрынто улыбнулся. – Мы таким баловством не занимаемся. И если честно сказать, то и не умеем. Хариус рыба пугливая, а вода тут как слеза чистая, поэтому хоть к носу ей наживку поднеси, она брать не будет. Уйдет.

– А чем же мы тогда ловить будем?

– Сетью! – Председатель развязал свой рюкзак и достал оттуда путанку с пенопластовыми поплавками.

– Ты, Михалыч, давай, бери весло и начинай его вниз опускать так, чтобы ил со дна зачерпнуть. Проще сказать: мути мне нагони, а я в нее сеточку поставлю. Рыба метаться начнет и в нашу ловушку попадется.

Глеб, усердно исполняя поручение, уже через пятнадцать минут перебаламутил всю протоку, а Омрынто, ориентируясь по поплавкам, еще через десять вытащил четырех шикарных хариусов, каждый из которых был не меньше килограмма.

– Отлично! – подытожил Глеб, глядя на бьющуюся на дне лодки рыбу. – Теперь назад, в село?

– Зачем же назад! Мы отлично приготовим ее прямо тут, на берегу. Да и поговорить нам нужно, правда, секретарь? – Омрынто впервые назвал гостя так. Видимо, главная цель приезда была ему известна.

Выйдя из лодки, Глеб пошел прогуляться – собрать небольшие ветки, а заодно избавить тело от скопившейся жидкости. Вернувшись, увидел, что Омрынто разжег огонь не на старом кострище, а рядом.

– А почему на старом месте не разжег? – вырвался вопрос прежде, чем Глеб подумал.

– Мы, чуванцы, так рыбу готовим. Смотри!

Омрынто взял в руки старую, обугленную головешку и стал сильными пальцами превращать ее в мелкую пыль. Еще в трепещущей рыбе взрезал брюхо, выбросил кишки, желчь и жабры. Потом, словно в панировочных сухарях, извалял двух хариусов в угольной пыли и, положив их рядом с костром, поднял глаза на Глеба и произнес:

– Теперь будем ждать. После того, как костер прогорит, положим нашу рыбу на угли и углями присыплем сверху.

– Интересно. Мы так в походах картошку печем, у нее корочка такая вкусная получается, пальчики оближешь.

Они снова посмотрели друг на друга. Возникшая пауза подсказала Глебу, что председатель вежливо ждет начала главного разговора.

– Николай, тема деликатная, – начал Глеб. – Мне с Магаданского обкома партии переправили анонимку на тебя. Пишут, что ты поставил ярангу, поселил туда женщину и открыто, на глазах у сельчан, в двух семьях живешь.

Омрынто отвел взгляд в сторону. Пальцы его сжались в кулаки, желваки на скулах заходили ходуном. Резкая смена настроения насторожила Глеба.

– Эх, секретарь, секретарь! – неожиданно тихо и спокойно произнес Омрынто. – Давай я тебе расскажу, как это случилось, а ты решишь, что будем делать дальше. Этой весной, в конце марта, пошел я на охоту. Моя собачья упряжка лучшая в селе, – не без гордости произнес он, – псы молодые, сильные. Еду я, значит, по сторонам смотрю, а солнце по снегу лучами бьет, глаза слепит и слезы текут. Вдруг вижу, два белых оленя бегут вместе, и сильно так бегут, как будто напугал их кто. Пошел я им наперерез, а они как собак моих почувствовали, останавливаться стали. Дикий олень так никогда не сделает, а вот ездовой, обученный – это другое дело, для него эти запахи знакомы. Вот, значит, останавливаю я их, и вижу остатки кожаной упряжи. Я, знаешь, сначала подумал, что это ритуальные олени, чукчи, ламуты их еще прощальными называют. Но осмотрел со всех сторон – ни порезов, ни ран глубоких нет…

– Ритуальные? – перебил рассказчика Глеб.

– Да, обряд такой есть. Когда, например, ламут умирает, родственники его собираются вместе. Любимого оленя умершего убивают, а потом все вместе съедают, рога за селом на трех жлыгах подвешивают, и на них колокольчик с ленточками закрепляют.

Когда сильный ветер дует, колокольчик звенит, напоминает живым об усопшем. Насытившись, мужчины его рода или семьи оборачивают тело в тряпку и кладут на нарты, в которые впрягают двух оленей. Потом, чтобы олени сами без команды в тундру убежали, кто-нибудь берет нож и пробивает мышцу на задней ноге. Так, чтобы кровь выступила. От боли олени срываются с места и бегут долго, пока не устанут, но тут на след и запах крови выходят хищники: волк, медведь, росомаха. Олени снова бегут, но рана делает их слабыми, и они становятся добычей. Как и тело, лежащее в нартах…

– Ничего себе! Ты хочешь сказать, что тела ваших соплеменников съедают хищники, а кости с черепами лежат в тундре? – снова прервал рассказ Глеб.

– Да, а как по-другому? Это очень древний ритуал. Лопат у нас нет, а подо мхом – мерзлота и лед. Ну, продолбим мы яму и положим туда тело, и что? Мерзлота выдавит его и поднимет через год-два на поверхность, опять же – на съедение хищникам.

– Получается, что мест захоронений у вас нет, и кладбищ в нашем понимании тоже… Как же тогда вы вспоминаете об умерших?

– О, это вторая часть ритуала прощания!

Омрынто, следящий за костром, раздвинул угли и, положив в середину двух хариусов, продолжил:

– Когда олени с телом уходят в тундру, родственники разводят большой костер и приглашают шамана. Начинается танец пичьэйнен, горловое пение, удары бубна, ярара, пляшущие языки огня, все подчинено одному моменту…

Глеб перестал дышать. Таинство рассказа, смешавшись с воображением и мистикой, овладело его телом, обострив все чувства и сознание. На мгновение ему показалось, что он сам сидит сейчас у такого костра.

– Вдруг, – продолжил Омрынто, – шаман останавливается, делает паузу, прислушиваясь к тишине, садиться у самого огня и спокойным голосом говорит: «Дух вашего родственника перешел в волка». Собравшиеся кивают головой в знак понимания. Теперь каждый из них, уходя на охоту, при встрече с волком не будет в него стрелять, признавая, что в нем живет дух их умершего родственника.

Омрынто достал из костра рыбу, положил ее на лист и протянул Глебу.

– Ты шкуру сверху сними, она очень легко сходит, и начинай есть.

– А почему – волка? – от волнения забыв сказать «спасибо», продолжил тему разговора Глеб.

– Это зависит от того, что именно увидел шаман в своем видении. Какое животное первым станет есть или клевать, – если это полярная сова, например, тело умершего, в такое дух и переселился. Поэтому мы, живя в природе, никогда не забываем своих ушедших предков. Ветер звенит колокольчиком в тундре, волк бежит по снежному насту, медведь в излучине реки лапой бьет кету – все напоминание о вечности.

Глеб снял шкуру с хариуса, розовое мясо с прожилками оказалось сладковатым.

Его чувства и настроение, смешавшись с дымом костра, речным воздухом, запахами тундры, купались в наслаждении воссоединения с природой.

Омрынто улыбался. Ему и самому понравился его рассказ и то, как внимательно слушал его гость.

Солнце поднялось высоко. Насекомые, овладевая пространством, тучами перемещались вдоль берега, грязь, поднятая Глебом во время рыбалки, осела на дно, открывая удивительную прозрачность воды.

– Николай, – снова заговорил Глеб, покончив с рыбой, – но ты так и не рассказал мне о тех двух оленях, которых повстречал в тундре.

– О-о-о, точно! Увлекся! Но теперь, зато, будет более понятно, почему я, когда увидел на них остатки упряжи, подумал, что олени ритуальные. Так вот. Потом, когда я закончил их осматривать, по характеру разрывов ремней я догадался, что произошло что-то плохое. Похоже, нарты были прикреплены к упряжи чьей-то неумелой рукой, и во время бега олени, оторвавшись, ушли в тундру. Не знаю, что руководило мной в тот момент… – Лицо Омрынто стало серьезным. – Я развернул собак и поехал по следу оленей.

Он замолчал и тяжело вздохнул.

– Через день пути я сначала увидел легкий дымок на опушке леса, потом – сложенный из веток шалаш, а уже в нем нашел Наташу. Она замерзала, еда закончилась, холод лишил ее сил и возможности сопротивляться. Три дня я отогревал ее, кормил строганиной и поил горячим чаем с еловым настоем. Бог тундры, Пеликен, не взял ее жизнь, и она стала возвращаться в мир живых. Когда я привез ее в село, то сначала поговорил с женой и членами моей семьи. Мы решили, что она будет жить в отдельной яранге, так как молодая женщина должна жить самостоятельно. Я. – Он покачал головой. – Не муж ей, а отец! По нашим северным законам вернув ей жизнь, я становлюсь ответственным за нее. И меня очень огорчают эти разговоры о второй жене. Мои родственники знают все и считают Наташу частью нашей семьи, и только обозленный человек с плохими мыслями мог написать такое письмо в обком партии.

– Хорошо-хорошо, – видя, как расстроился председатель, быстро заговорил Глеб. – Не волнуйся, я верю тебе и напишу в обком правду. Но тот, кто нацарапал эту анонимку, наверняка живет тут же, в этом селе. Как ты думаешь, кто бы это мог быть?

– Тут и думать нечего! Этого писателя ты сегодня на тропинке к речке видел. Наташа ему отказала – он как-то раз к ней вечером в ярангу явился. Думает, если одна, то и заступиться некому. Услышал я крики, прибежал и выставил его вон, а ярангу ее ближе к своей поставил, чтобы ни у кого другого подобных мыслей в голове не появлялось.

Омрынто оторвал зеленую ветку кустарника и бросил ее на угли. Белый дым, поднявшись, отпугнул от них назойливых комаров.

– Понятно. Хочешь, я поговорю с ним? Тем более что мне не понравилось, как этот есаул по селу с шашкой носится.

– Нет, не нужно! Ты уедешь, а что про меня сельчане подумают? Сам не справился – начальника попросил! Нет, он хоть и моложе меня, но мы разберемся. И потом, Иван сирота, один живет, и может, если я с Наташей поговорю, и она его простит, так и сладиться у них чего… Он-то не пьет, мужик нормальный, работящий, конюх хороший, ветеринарное дело чувствует, болезни животных распознает.

Дым от ветки пошел сильнее. Глеб задумался, удивительная мудрость звучала в словах Омрынто. Сейчас им двоим, обладающим властью, ничего не стоило наказать анонимщика и хулигана, но величие силы сидящего напротив него человека заключалось не в справедливой мести, а в желании найти правильный подход к проблеме, погасить конфликт, и закончить все созиданием новой семьи.

– Знаешь, – заговорил Глеб снова, – если бы мы все могли так думать и делать, как ты, скольких проблем можно было бы избежать. Бытовое раздражение, злость и месть стоят между людьми силою крепостных стен. Маленький инцидент, дорожный конфликт толкает людей друг на друга с яростью океанской волны. А уважение и терпение возвращается к людям только в период раскаяния и сожаления за совершенные проступки. Сейчас в стране начинаются большие перемены. Наш самый главный секретарь, Горбачев Михаил Сергеевич, назвал это перестройкой. И я очень боюсь, что старым и изжившим себя назовут твой уклад мыслей, а вот новым будет считаться напористость и вседозволенность, как в случае с твоим анонимщиком…

Омрынто снова покачал головой.

– Нет, Михалыч, ворон, проглотивший в нашей народной сказке солнце, не смог долго сидеть с закрытым клювом. Жизнь сама расставит все по своим местам. Природа заложила в нас созидание и, рано или поздно, мы научимся жить в мире друг с другом.

Он поднялся, залил тлеющие угли водой и пошел к лодке, жестом приглашая Глеба следовать за собой. Дорогой до села они молчали. Омрынто думал о странном секретаре и его рассуждениях, а Глеб испытывал чувство искренней зависти к наивным, утопическим мыслям председателя и очень жалел, что их общение было недолгим.

Поднимаясь по тропинке к сельсовету он еще не знал, что загорелась тундра, и райкомовский вертолет будет задействован в ее тушении. Радиограмма, лежащая на столе Омрынто, подарила ему еще целую неделю общения с этим удивительно простым и искренним человеком, жизнь и рассуждения которого были созданы самой природой крайнего Севера.

Пурга и замерзшие колени

Все началось как обычно – подул ветер. В течение часа термометр опустился до нуля, и началась пляска мокрого снега, несущегося со скоростью автомобиля на хайвэе.

Глеб как обычно сидел на работе, писал бумажки, разговаривал по телефону, поглядывал в окно и жалел тех, кого нужда заставила выйти на улицу.

В три часа дня в его дверь постучали, на пороге стояла Валентина с ежегодником в руках.

– Глеб Михайлович, у вас сегодня по плану посещение урока истории. Выбирайте, куда бы вы хотели пойти?

– Валя, какие уроки! Метет на улице, школьники дома все, судя по ветру. – Он выглянул в окно и увидел одиноко стоящего посреди улицы человека. – Метров двадцать в секунду дует.

– Нет, старшие классы учатся. Предлагаю сходить в школу, которая рядышком с нами. Хотите, конечно, я и машину вызову, но тут всего пять минут идти.

– Валя, кто это придумал – посещать уроки истории в школе?

– Вы и придумали! – Секретарша кокетливо улыбнулась. – Это входит в план мероприятий, разработанных вами в целях выполнения постановления Магаданского обкома партии.

– Валя, но я тогда не знал, что мне придется бегать по пурге!

Он снова выглянул в окно: улица была пуста. Театрально вздохнув и всем своим видом показывая, что ему никуда идти не хочется, Глеб все-таки поднялся и стал одевать пуховик.

– Ну, так что? Звоню в школу, которая рядом? – снова спросила Валя.

– Звони!

Выйдя на улицу, он опустил уши у шапки, потуже завязал веревочки бантиком и, выбрав правильный угол наклона к ветру, пошел в школу.

Директор, маленькая круглая женщина с прической «тугой барашек» встретила его в вестибюле и, испытывая явное волнение, пригласила следовать за собой, так как урок уже начался, и нужно было спешить.

Зайдя в класс, Глеб обомлел. Прямо перед ним, у доски, с указкой в руках стояла Виктория. Ее глаза тоже расширились от удивления и неожиданности. Хитрющая директриса, придав своему голосу официальности, представила Глеба девятиклассникам и учительнице. Выходя из класса, она улыбалась, точно зная, в каких отношения находятся секретарь и педагог.

Глеб, понимая, что обратной дороги не будет, прошел на заднюю парту и, удобно устроившись, попросил Викторию продолжать.

Тема урока была та, что надо. Героические дальневосточные коммунисты, Лазо, японские захватчики, тяжелые бои с белыми и подвиги Красной Армии. Дети сидели не дыша. Их глаза горели интересом, мальчики открыли рты чуть больше положенного, спины у девочек были прямыми.

И в тот самый момент, когда знаменитый матрос Железняк повел свой бронетранспортер прямо по рельсам, раздался звонок, спасший Глеба от рвущегося наружу приступа смеха.

– Ты чего ржешь? – сказала Виктория, когда последний ученик покинул класс. – Вижу: сидишь, корчишься весь… Только попробуй сказать, что я плохо вела урок и неинтересно рассказывала детям о гражданской войне!

– Нет, урок отличный..! – Новый приступ смеха не дал договорить.